Тайны убежища лжецов

      Тео прижал пальцы к вискам и помассировал пульсирующие точки, прикрыв глаза. Ощущение тяжести в веках никуда не делось. В какой-то момент ему показалось, что в лицо швырнули горсть песка, которая попала на слизистую, из-за чего глаза то и дело слипались и чесались.       — Проклятье. — Голос тихий, почти шепчущий и одновременно громкий, отскакивал безжизненным эхом от стен. Он несколько раз моргнул, с силой зажмуривая глаза, и прислонился плечом к каменной кладке.       Хлопья снега впитывали в себя оранжево-розовые лучи солнца, отбрасывая мерцающие блики на белоснежную россыпь, усыпавшую землю. Хоть тело и находилось в тепле, под Согревающим, Тео всё равно чувствовал царапины мороза на подбородке, щеках и шее.       Он задумался, не слишком ли рано покинул библиотеку и отодвинул рукав мантии, посмотрев на циферблат наручных часов. До подъёма остальных оставалось чуть больше часа. Мадам Пинс уже не удивлялась его раннему появлению в месте её обитания, да и Тео был несказанно рад тому, что ему позволили ошиваться там до завтрака. Чувствовалась некая привилегированность. Вроде бы ничего необычного, но в то же время ощущение особого отношения согревало изнутри.       Сегодня рассвет наступил раньше, чем в предыдущие дни, поэтому казалось, что он провёл за чтением и поиском материалов для зачёта больше времени. Так он и оказался здесь, на первом этаже открытого холла, в северном крыле и решил дождаться остальных, чтобы вместе отправиться на завтрак.       Подготовка к промежуточному по Зельеварению высасывала из Тео желание что-либо делать, так как сил совершенно не оставалось. Синяки под глазами не проходили уже какое-то время. Однако, это так же могло быть проявлением отголоска Рождественских каникул, которое легло отпечатком на его лице. Не говоря уже о теле. Пусть он и провёл почти девять полных дней в поместье Драко, ещё три пришлось ночевать в поместье Ноттов.       Рефлекторно Тео сжался, ощутив ноющую боль — последствие Жалящих на натянутой коже поверх рёбер. Нужно наконец воспользоваться бальзамом, который Трулля положил, точнее, спрятал между стопок книг и одежды в его чемодане.       В такие моменты, когда Тео оставался наедине с собой, не обременённый учёбой, подготовкой к экзаменам, без друзей рядом — хотелось дать слабину. Хотелось глубоко вздохнуть, собрать в кучу особо паршивые эмоции, и резко выдохнуть, выплевывая их из груди, словно кислоту, скопившуюся на языке. Хотелось дать волю запертым в тёмной кладовке мыслям: озлобленности, боли и свирепому чувству несправедливости. Однако Тео просто выпрямился, расправил плечи, сбросил «то самое» выражение со своего лица, услышав шаги ещё до того, как знакомый голос разрезал тишину январского утра.       — Я видел, как ты уходил.       Он повернул голову, чувствуя затылком неровность кладки, десятилетиями стирающейся спинами студентов. Драко опустился на выступ каменного парапета, перекинув через него одну ногу, и уставился на Тео, ожидая ответа.       — Не слишком рано? Сколько ты спал за последнюю неделю?       — Ты такая драматичная мамочка, Малфой, — ответил Тео с улыбкой. — Почему сам не спал, когда я уходил? И вообще, — он поднял брови, стараясь придать своему голосу нотку веселья, потому что знал, что Драко не отстанет от него, если увидит хотя бы крохотный намёк на усталость. — Только ты можешь быть таким спокойным во время промежуточных.       Зима хрустела и трескалась между ними подобно появляющемуся за секунды инею в сильный мороз на обнажённых ветвях клёна. Прозрачные и тяжёлые на вид облака пара витали рядом с головой Драко, словно не обретшие форму призраки. Тео догадался, что он снова не воспользовался элементарным заклинанием после душа. Не задумываясь и игнорируя назойливые мысли об излишней прилипчивости, он достал палочку и коснулся кончиков волос друга. Рукоятка чёрного орешника моментально нагрелась в руке, почувствовав намерения хозяина.       Малфой тряхнул головой и пропустил сухую чёлку через пальцы, словно оценивая проделанную работу. Подняв правый уголок губ, он посмотрел на Тео, чуть прищурившись.       — Просто я достаточно умён для этого.       Светлые волосы Драко впитывали в себя цвета восходящего солнца, из-за чего отдавали тёплым, близким к жидкому золоту, оттенком, глаза блестели будто начищенное до блеска серебро. И как человек, проспавший от силы часов пять, мог выглядеть так умиротворённо и красиво? Тео всегда поражала эта способность Драко. Он, например, любил поспать подольше. Жаль, не всегда удавалось. Однажды он точно будет спать столько, сколько захочет. Нужно лишь подождать, стать взрослее и начать жить самостоятельно.       — Ну конечно, — Тео усмехнулся и, подняв ногу, упёрся стопой в перегородку. Он положил подбородок на колено, повернув голову к горизонту.       Любопытство Драко вырывалось из него искрами, проявляясь в мелочах, которые не заметил бы человек, взглянувший на него впервые. Движение кадыка, ключиц и то, как его грудь распирало от дыхания. Даже это, вроде бы, на первый взгляд, обычное передёргивание плечами — язык его тела, Тео знал наизусть.       Он мог бы избежать невысказанных Малфоем вопросов, если бы остался в комнате и стал заниматься с задернутым пологом на кровати, но Тео практически всегда, не считая редких исключений, предпочитал делать это отдельно от остальных.       Дело не в том, что он не умел работать в команде, просто сейчас, после каникул, ему казалось, что он по-настоящему мешал. Точнее сказать — портил. Будто сам воздух рядом с ним становился запачканным чем-то ядовитым, что он прихватил с собой из поместья.       Дело не в том, что он относился пренебрежительно к заботе Драко или Пэнси. В какой-то момент он решил, что не может продолжать только брать эту заботу. Да и вообще, кому хочется быть должным за то, что люди о нём беспокоятся, проявляют излишнее внимание и неустанно повторяют один и тот же вопрос: «Ты в порядке?».       Зачем беспокоиться о том, что пройдёт самостоятельно, но немного позже?       Тео не раз и не два пытался объяснить им, что всё и правда в порядке. Относительном, но порядке. Просто иногда он не мог, а может не хотел, поддерживать разговор или отвечать на заданные вопросы, потому что был погружён в мысли слишком глубоко.       Но Малфой не был бы Малфоем, если бы не знал Тео так хорошо. Вероятно, именно поэтому вместо того, чтобы продолжить разговор, он полез в карман мантии, достал скомканный галстук, какую-то мелочь: несколько золотых галлеонов, пару сиклей, и прямоугольную пачку фиолетового цвета.       Что-то в Тео видело спасение в маленький сигарете цилиндрической формы, которую Драко зажал между губ. Что-то, что позволяло оттянуть момент, дать время…       Только — что? Что Малфой, наконец, понял? Что сигарета как спасательный круг для Тео? Почему в последнее время он хватался за неё, когда чувствовал, что пора заткнуться? И для кого он делал это в первую очередь? Для Тео, ограждая его от своего упрямства, или для себя?       На самом деле это не столь важный аспект. Волшебные сигареты приятно пахли, не так, как тяжелый дым сигар, которым пропитаны коридоры и некоторые комнаты Нотт-мэнора. Поэтому, Тео не был против, когда Драко закуривал. В какой-то степени, говоря по правде, ему нравилось наблюдать за тем, как Малфой курит. Сам процесс его завораживал, хотя он понятия не имел, почему он не мог сказать того же про Пэнс или других ребят, когда те курили.       Драко хлопнул себя по бёдрам, сведя брови к переносице, и достал из кармана зажигалку, подаренную Ноттом.       Спрятав ухмылку, Тео мягко протянул «м-м-м», смотря на свой подарок, на что Драко бросил на него холодный взгляд в тот момент, когда надавил подушечкой большого пальца на кремень, выпустив неоновое пламя. Волшебный табак затрещал, белая бумага горела, как и лёгкие Тео, который почему-то задержал дыхание вместе с первой затяжкой Драко.       Если бы он курил, то непременно считал первую сигарету после сна особенной. Почему? Потому что, когда он просыпался, делал глоток воды. Эта привычка осталась с… раннего детства? Когда Тео впервые пришлось замолчать дома?.. Когда Вальтер сказал, что ему невыносимо слышать звук его голоса?       Это было так давно, что уже и не припомнить. Глоток воды с утра был подобен поступившему в лёгкие воздуху после задержки дыхания. Если бы он курил, то смаковал бы первую затяжку, перегоняя её во рту то в одну сторону, то в другую, пока не стал бы задыхаться, а потом, будто обладающий властью над эфемерным дымом, позволил бы никотину обволочь легкие. Точно так же он делал с обычной водой.       Смотря на Драко, он предположил, что тот вкладывал меньший смысл в действие, которое казалось Тео необъяснимо красивым.       Отчего-то его пальцы дёрнулись, а губы резко пересохли.       — Как твоё ухо? — Малфой смахнул снег с подоконника и наклонился к нему, зажав сигарету в уголке рта.       Зрачки Тео сузились, словно у кота, который почувствовал опасность и приготовился атаковать. Драко протянул руку и коснулся холодными кончиками пальцев всё ещё пылающей и немного припухшей мочки, которую Пэнси безжалостно проткнула пару дней назад.       Липкая, будто не до конца растворившийся сахар, дрожь хлынула по позвоночнику и ударила в желудок, немедленно вызывая чувство несварения и лёгкой тошноты.       — В порядке. — Показалось, что Драко вздрогнул, услышав тихий голос Тео. Его лицо на секунду вдруг стало непроницаемым и через мгновение снова осознанным, словно его без ведома вырвали из момента и вернули в реальность.       Пальцы Драко скользнули по хрящику покрасневшего — уже от неловкого смущения — уха, будто случайно.       Тео некоторое время сжимал правую ладонь в кулак, оставляя отметины-полумесяцы ногтей на внутренней стороне.       — Хорошо. — Сигарета стала подрагивать между губ, когда Драко сделал затяжку, не притрагиваясь к основанию. Его взгляд блуждал по лицу Тео, не задерживаясь на каком-то определённом месте.       Дым продолжал кружить, подниматься и испаряться в воздухе, олицетворяя собой быстротечное время. Если бы Тео прислушался, вероятно, услышал бы тиканье наручных часов и слабое завывание ветра. Однако из-за ударов своего пульса и шума в ушах, он даже слова Малфоя с трудом расслышал.       — Мне нравится этот цветочек. Будто крохотное соцветие гортензии. Или цветущей весной яблони. — Драко усмехнулся. — Надо было взять у Пэнс что-то посущественнее, да? Что-то типа обычного колечка или…       У Тео все слова застряли в горле, словно кто-то перекрыл возможность озвучить первую мысль, пришедшую в голову.       Драко всё смотрел и смотрел, нес какую-то ахинею, пытаясь перевести слова в шутку, расщепить их и лопнуть, будто мыльный пузырь, пока крупные хлопья снега падали на носки его туфель, колено и плечо.       Тео как-то неуклюже почесал подбородок и повёл лицом туда-сюда, будто красуясь.       — Да, — напуская кокетливость, ответил он, — мне тоже нравится. Но было чертовски больно.       — Это тебе захотелось быть похожим на маглов. — Драко скривился. И явно не от очередной порции дыма, которую набрал в рот. — Когда поедешь домой, придётся снять.       — Нет, — Тео ответил резче, чем хотел. Игривое настроение, которое он пытался выстроить защитным полем вокруг себя, вмиг испарилось по щелчку пальцев. — Не сниму.       Он молчал, пока Драко не отводил от него изучающе-пристального взгляда. Взгляда, который ковырял уязвимые места в голове и сердце Тео. Он нечасто видел, как серебро в глазах лучшего друга темнело, превращаясь в расплавленный кварц с чёрной сердцевиной вместо зрачка.       В конце концов Тео пожал плечами, не обращая внимания, как дёрнулись мышцы на лице Драко, после подчёркнутого дважды отказа.       — Какой смысл? Если не одно, будет другое. Думаешь он хотя бы заметит её?       — И всё же, — подцепив ногтем большого пальца фильтр, Драко сбросил серый пепел на белый хлопок. — Не хотелось бы, чтобы появился хоть ещё один повод для его…       — Не надо! — Тео оборвал его бесцеремонно, не отвернулся, вперился взглядом в серую бурю невысказанных слов. — Просто… не надо, хорошо?       Он понимал. Мерлином мог поклясться, что понимал беспокойство Драко. Ведь он был единственным, кто знал, кто видел Тео в состоянии, приближённом к смерти.       Однако он всё ещё жив. Сидел здесь, перед ним, делил утро на двоих, впускал в недоступные для других места своего нутра.       Разве этого недостаточно, чтобы избежать излишнего беспокойства, излишнего напоминания?       Или это он делал недостаточно для того, чтобы показать, что он правда в чёртовом порядке?       — Попробуешь?       Если бы можно было описать свои ощущения на этот момент, Тео сказал бы, что кто-то отвесил ему звонкую оплеуху. Он посмотрел на протянутую сигарету, зажатую между длинных пальцев.       — Не думаю, что мне понравится.       Он уже пробовал, вместе с Драко, Пэнс и Блейзом. Тогда ему и правда стало не то чтобы не по себе, но он ничего не почувствовал. Какой смысл переводить на него сигареты?       — Не попробуешь — не узнаешь.       — Не хочу быть зависимым от чего-то подобного.       Драко будто не успел себя остановить, прежде чем задал вопрос:       — А от чего хочешь?       От двусмысленности фразы язык Тео словно в трубочку скрутился.       Малфой молча перекинул вторую ногу через парапет и придвинулся к Тео максимально близко, прислонившись к выставленному вперёд колену. Подняв тёмные брови, он двумя пальцами надавил на щиколотку, как бы намекая, чтобы он освободил место.       В какой-то момент нога повисла вниз, потеряв опору. Прозвучавшее фырканье походило на ленивое мурлыканье, но никак не на сопротивление или недовольство. Но Малфой всё равно ухмыльнулся, будто одержал победу над чем-то непостижимым.       — Я тебя научу.       Ты уже пытался, — закатив глаза, хотел сказать Тео, но не успел, почувствовав, как Драко закинул правую руку на его плечо и наполовину выкуренная сигарета, оказалась напротив слегка приоткрытых губ.       Они и раньше обнимались, так? По праздникам, на совместной ночёвке. Когда им было по десять и между ними или на них находился Забини, который не мог контролировать свои конечности, разбрасывал ноги и руки в стороны во время сна. Иногда они просыпались в таких позах, что не могли распутаться самостоятельно, пока к ним на помощь не приходил Гиби или Трулля.       Так почему сейчас это объятие, — непохожее на настоящее объятие, — обжигало и кололо кожу сквозь слои одежды похлеще Жалящего?       — Ты должен набрать дым в рот, а после пустить его в лёгкие, понял? Если втягивать сразу, глубоко в себя, можешь закашляться.       Тео по инерции облизал губы и сглотнул, промочив пересохшее горло. В носу защекотало. Голос внутри так и кричал: не надо, не надо, не надо, не надо. Однако, было одно «но», из-за которого Тео показалось, что его схватили за самое чувствительное место на теле и сжали так, что стало существовать только два варианта выхода их этой ситуации: завизжать, как девчонка, отталкивая настойчивого подростка, либо сжать челюсть и вытерпеть, принять удар, как мужчина.       От Драко пахло молочным чаем и ледяной свежестью. Гель для душа Тео и его собственный запах смешались между собой и явили потрясающий аромат.       Никто и не догадывался о том, что сейчас тревожность протягивала Теодору руку, склонив перед ним голову и спрятав предостерегающую, но зловещую ухмылку.       Принимая во внимание обычные, но не то раздражающие, не то удивительные факты, Тео касался нижней губой холодной кожи на указательном пальце лучшего друга, обхватив белый фильтр губами глубже, чем нужно.       На языке будто горсть ягод лопнула. Черника, смородина… Возможно, ежевика. Кисло-сладкий коктейль вкусов вперемешку с холодом растворился у него на языке.       — Теперь вдыхай, — голос Драко, раздавшийся рядом, подействовал не хуже Петрификуса. Тео застыл, медленно наполняя лёгкие дымом, чувствуя, что ещё немного и он может закашлять.       — Салазар! Какое же дерьмо ты мне подсунул. — Голос стал грубее. С каждым произнесённым словом дыма выходило всё меньше. Он приложил ладонь к горлу, ощущая непривычную горечь, вызванную чем-то новым, и приятный холодок. — Эй! — Тео пошатнулся, удивляясь, когда Драко резко повернул его голову к себе, прижав жёсткую сторону ладони к скуле.       — У тебя глаза покраснели, — он говорил с улыбкой на губах, но Тео почему-то захотелось плюнуть ему в глаз, чтобы он отодвинулся, Мерлина ради. Ведь ещё немного и их носы бы коснулись друг друга. Тео уже чувствовал, как разряд электричества готов был ослепительной искрой ужалить их обоих.       — Отлично, — Драко пару раз подряд хлопнул его по спине. Сильно. — Думаю, ещё пару раз и тебе понравится. Втянешься.       — Я не подавился, ты, придурок! — Тео пихнул его локтем вбок, пока Малфой затягивался, обхватив губами то же место, где только что были губы Тео.       И ещё раз.       И ещё.       Будто он пытался вытянуть из сигареты особенный вкус, который открывался под конец и только для него.       Скоро фильтр тлеть начнёт. Тео хотелось предостеречь, но он молчал. Молчал, смотрел, смотрел и смотрел, пока глаз не стал дёргаться.       Странно.       Это так… по-ненормальному странно, что он мог в любую секунду рассмеяться, словно полоумный.       Три раза. Всего лишь три раза Тео чувствовал по-настоящему звенящую колокольчиками неловкость рядом с Драко, с момента их знакомства.       Сегодняшнее утро — четвертый.       Тео не мог дать точного названия этому чувству. Также он не мог назвать это стопроцентной неловкостью или стеснением. Скорее, недопонимание? С другой стороны, его будто опережали собственные мысли, которые кричали, повторяя, что они всего лишь подростки, которые сидели на подоконнике открытого холла школы, курили втайне ото всех, поглядывая в конец коридора. Они должны радоваться и смеяться, что их не застукал Филч. Должны хихикать и веселиться, придумывать план, как прогулять первое занятие, чтобы поспать или подурачится.       Вместо этого — он чувствовал её. Неловкость из-за совершённых действий. Тревожность из-за необдуманности поступков. Страх перед тем, что ещё не обрело своё название.       Тео не был агрессивным, умел контролировать свои эмоции, но сейчас хотелось ударить по этой сигарете, обжечься об мерцающий оранжевым уголёк, загнав её глубоко в горло идиоту, который посмел причмокивать и, присвистывая, будто увидев девчонку в короткой юбке, спрашивать:       — Ты накрасил губы? Пахнет пудингом.       — Это бальзам, Малфой. Не все рождаются с этим, — Тео махнул в сторону его лица рукой, — некоторым нужно следить за собой.       — Хм-м, — Драко бросил окурок в снег и тот мигом испарился под белоснежными слоями. — Считаешь меня красавчиком? Это мама постаралась, — он без стеснения нахально поднял правую бровь, а на левой щеке появилась неглубокая ямочка, похожая на полумесяц. — Я очарователен, правда?       — Нет, — Тео по-доброму усмехнулся. — Ты жутко высокомерен и нарциссичен. Иногда это даже пугает, знаешь, твоё самолюбие. Признайся, ты по утрам целуешь своё отражение в зеркале, да?       — Вечером, — он лениво отмахнулся. — Благоприятно влияет на сон.       Тео покачал головой. Драко умел делать так, чтобы он улыбнулся. Искренне. Не натянуто. Пусть и по-дурацки, даже как-то по-детски, но Тео любил эту особенность своего лучшего друга.       Вдруг его взгляд уловил движение впереди. Кто-то покидал Хогвартс, пользуясь тем же крылом, где сидели они, но вторым выходом. Возможно, в другой день он бы мог спутать эту спину и копну распущенных, волнистых волос с кем-то другим, но не сейчас. Не утром, когда все только просыпались, однако ещё находились в комнатах, готовясь к завтраку.       — Блять, — Драко повысил голос, зашипев словно зверёныш, которого бросили в ледяную воду и намочили шёрстку. Его настроение менялось невероятно быстро, стоило ему увидеть кого-то из гриффиндорской троицы. Это на самом деле вызывало много вопросов, но Тео никогда не пытался задать ни один из них. — Раздражает. Прямо с утра…       — Тише, — Тео накрыл ладонью напряжённое предплечье парня и сжал, пытаясь избежать излишней агрессии.       — Ты просто понятия не имеешь…       — Имею, Драко.       Тео отвечал на автомате. Даже не задумывался над словами.       Рядом с Грейнджер появился Уизли, который неуклюже заматывал шарф на шее, волоча другой конец по снегу. Он показался ему слишком высоким рядом с Грейнджер. Когда Уизли успел так вырасти? Почему-то Тео только сейчас обратил внимание на то, что взрослыми детьми, были не только он, Драко и Блейз, но и остальные. Через пару секунд к ним подбежал Поттер, встав посередине. Он наклонился к Гермионе, говоря что-то слишком тихо, не расслышать. Она активно кивала, шевелила губами; лицо ещё серьёзнее, сосредоточеннее, чем на уроках.       — Пойдём, — Тео поднялся и стал отряхивать мантию от снега. Он подхватил галстук Малфоя, подозревая, что он мог просто забыть о нём и оставить здесь. Лучше уйти сейчас, чем наткнуться на кого-то, кто мог подгадить в этот и так не самый приятный из дней. Если уж говорить по-честному, Тео скорее бы прошёл мимо троицы, но вот Драко… За него он не был уверен. — Скоро завтрак.       Малфой встал за ним, наплевав на пятна снега, отметившие тёмную ткань. Выхватив свой галстук, Драко пошёл вперёд, из-за чего Тео снова бросил взгляд туда, куда направлялась группа из троих гриффиндорцев.       Они шли к Запретному лесу, тесно прижавшись друг к другу, будто делили один из своих секретов и боялись, что воздух подхватит его быстрее, чем они могли бы сообразить, и унесёт далеко за пределы досягаемости.       — Ты сейчас, блять, споткнёшься. — Глаза Тео распахнулись так, что ресницы царапнули верхнее веко. Он соврал, если бы сказал, что его не задел ледяной тон Драко. Он по-настоящему удивился. Обычно Драко говорил так с Винсом, когда тот трогал его вещи или вёл себя крайне раздражающе. Но не с Тео. Никогда.       Малфой резко отвернулся, заворачивая за угол, а Тео потянулся пальцами к щеке. Ему показалось, что там осталась выжженная взглядом полоса, которая за секунды покрылась обугленной корочкой.

***

      — Джеминио, — не громче шёпота произнесла Гермиона.       Направив палочку на венок цветов, она наблюдала за тем, как точная их копия незамедлительно проявлялась на второй надгробной плите.       Сердце глодал стыд. Совесть откусывала по кусочку от давящей на лёгкие вины, проталкивая один за одним в горло, забивая дыхательные пути.       Гермиона, привыкшая к этому ощущению, теперь не думала о том, когда же оно затихнет. Просто смирилась. Угрызения совести настолько часто преследовали её во снах, что этому фантому можно было уже дать имя и провозгласить лучшим-худшим другом. Во время повседневной рутины — оно также не утихало. В какой-то момент она научилась принимать это как данность, как случившуюся неизбежность.       От груза вины невозможно избавиться так скоро. Просто раньше голос совести звучал громче, отчитывая свернувшуюся в комок маленькую девочку за недальновидность, за невозможность увидеть такую важную деталь, которая послужила одновременно и победе, и поражению. Сейчас, конечно, Гермиона продолжала соглашаться с этим нападающим на неё монстром, но он стал явно тише.       Это стало её личным клеймом «плохого — хорошего финала» истории Золотого Трио. Война закончилась, смерть запечатлела имена тех, кого забрала, на надгробиях.       Место, где располагались две могилы семьи Поттеров, было небольшим, аккуратным и чистым. Она смотрела на две мраморные плиты, толщиной примерно в восемь дюймов. Произносить — даже про себя — имя Гарри, видеть две даты, разделённые чертой, и надписи, говорящие о любви, преданности и смелости — невыносимо больно.       Чары Губрайтова огня поддерживали неугасающее пламя в подсвечниках квадратной формы, расставленных в ряд. Гермиона присела на корточки, убрав палочку в карман. Она сняла перчатки, провела ладонью по холодному камню, смахнув налипший слой снега.       Любимый сын.       Истинный Избранный.       Верный друг.       — Привет, Гарри. — Гермиона аккуратно поправила созданный ею венок из свежих лилий, чайных роз, персикового цвета и красного анемона, обрамленный белыми лентами и веточками фисташки, поставив его более ровно. Она повернула голову в сторону второй могилы. — Здравствуйте, Мистер Поттер, миссис Поттер.       Гермиона мягко улыбнулась, встав в полный рост. Снова достав палочку из кармана, она направила её на дерево, ветви без листьев которого раскинулись над надгробиями.       Она представила перед собой тянущуюся по стволу и ветвям гирлянду с крошечными фонариками холодного лунного цвета, расположенных друг от друга меньше чем на полдюйма.       — Рождество через два дня, — продолжила говорить Гермиона, объясняя свои действия, — тебе нравились гирлянды.       Она пришла довольно рано. Время даже не близилось к обеду. Поэтому свечение фонарей практически невозможно было заметить из-за декабрьского солнца, которое то и дело появлялось и пряталось за серыми густыми облаками.       Волшебных свойств созданной ею гирлянды хватит на несколько дней. Это успокаивало — Рождество не было бы Рождеством без пары мерцающих украшений.       Гермиона засунула руки в карманы пальто и спрятала подбородок в шарфе.       С чего она могла начать? Хотелось сказать так много… но с какой стороны не посмотри, всё, что вертелось у неё на языке, будто прилипло к нёбу.       Почему-то от каждой, готовой сорваться с языка фразы, ей становилось не по себе. Всё же, вздохнув, Гермиона сказала:       — С Джинни всё в порядке. На самом деле, могло быть и лучше, но так и было! — она быстро прервала себя, возражая своим же словам. — Сейчас её состояние немного… стало хуже, но, — Гермиона на мгновенье замолчала, раздумывая. — О ней заботятся. Я, к сожалению, узнала слишком поздно о её… недуге. Думаю, здесь есть моя вина. Если бы я так сильно не пыталась спрятаться от всего, зарывшись в работу во время практики, то… наверное…       А чем бы Грейнджер, на самом деле, могла ей помочь?       Её присутствие рядом не изменило бы того, что произошло. И, сказать по правде, была малая доля вероятности того, что Гермиона увидела бы изменения в Джинни, в момент когда её магические потоки заблокировались. Если этого не заметили в Мунго, не смогли поставить точный диагноз, кроме посттравматического стресса, то что могла сделать она?       Это похоже на отговорку. Глупую, отвратительную отговорку и нежелание брать на себя ответственность. Гермиона вдруг напряглась, когда в памяти резко предстал образ человека и голос, более чем знакомый, зазвучал в её создании.       — За прошедшие полгода я кое-что про тебя понял. Из раза в раз ты выбираешь быть практичной и востребованной. Но не всё, что происходит у тебя под носом, твоя первостепенная ответственность.       Драко смотрел на неё прямо, без тени намёка на издёвку. Казалось, он говорил искренно. Во взгляде не было ни жалости, ни желания поучить, лишь правда. Такая, какой он её видел.       — Задай себе вопрос: могла ли ты повлиять на это? Могла ли исправить ситуацию с Уизли? Ты не всесильна, Грейнджер.       Подул ветер, собирая хлопья снега с земли. Гермиона выругалась на собственные мысли, на Малфоя, который посмел проникнуть в её голову в такой момент, в таком месте.       Она опустила взгляд, смотря на свои сапоги. Гермиона так и видела картину перед собой: если бы Гарри сейчас стоял рядом, то, несомненно, наклонил бы голову, пытаясь встретиться с ней взглядом.       Отчего-то Гермионе казалось, что сейчас она выглядит комично: стыдливо скрывая лицо, страшилась, что Гарри и правда мог узнать о том, чем она занималась помимо работы. А точнее, с кем и чем она занималась.       — Как я и говорила, — прочистив горло, Грейнджер решила продолжить спустя какое-то время, — о Джинни кое-кто заботится. Мы: ты, я и Рон — знаем этого человека. И если честно, я бы никогда не подумала, что он имеет хотя бы малейшее понятие о заботе. Но, как оказалось, многие вещи теряют смысл, когда…       «Когда влюбляешься» осталось не озвучено. Гермиона снова прервалась на половине фразы. Слишком много «но» заставляло её чувствовать себя лгуньей. Складывалось впечатление словно она пыталась извратить всё то, о чём знала.       — Я предполагаю, что Джинни думает, будто предаёт тебя. В каком-то смысле я тоже так думаю.       После прозрачного признания Гермиона пришла к выводу, что так прикрываться подругой, рассказывая о своих переживаниях — слишком подло. Чего она боялась? Осуждения? Боялась ощутить ещё больший груз вины, который придавил бы её к полу, усевшись на плечи?       Гарри был справедлив и добр. Да, у всех бывали моменты, когда они показывали свой характер, и Гарри, в умении постоять за себя, иной раз мог перейти черту в отношении Рона или самой Гермионы. Это не выходило за рамки повышения голоса или разногласий, которые имелись у всех друзей, давно знающих друг друга. Однако он всегда был аккуратен в отношении Джинни, относился к ней настолько трепетно, что, несомненно, все знали — именно она являлась «газом», когда они были вместе. Поэтому, если рассуждать логически, симпатия Блейза могла оказаться самой естественной вещью на свете. Гермиона сама знала мало людей, которые устояли бы перед энергичной, живой, невероятно яркой и резкой на язык Джинни Уизли. А если верить словам Драко, то Блейз заботился о ней задолго до того, как Грейнджер взялась за дело поместья и узнала правду.       Гермиона не могла отрицать того факта, что Забини влюблён в Джинни. Но как она могла сказать об этом Гарри? Как могла… Сначала, ещё до Хэллоуина, ей казалось, что Блейз только дразнил Джинни, всячески задевал, не зная слова «стыд», приставал по всякой ерунде. Пользовался любой возможностью, чтобы увидеть эмоции Джинни. Она могла высмеять его, могла разозлиться, могла сыпать проклятиями, но от каждого слова и обращённого на себя взгляда Блейз светился так, словно Джинни предлагала ему съехаться послезавтра.       После праздника Гермиона убедилась в его чувствах окончательно. Она ещё не встречала человека, который заводился бы от непрекращающегося потока оскорблений в свою сторону. Блейз не переставал восхищаться Джинни, говоря об этом во всеуслышание, когда они оказывались вместе в гостиной.       Это могло быть как нечто нелепое: «Ты добавляешь кусочки яблока в свой чай?! Салазар! Это великолепно!», так и нечто необычное, что становилось в процессе удивительным: «На твой подбородок сбежала веснушка с кончика носа. Эти коварные злодейки хотели меня привести в недоумение, но я слишком хорошо знаю их расположение».       В конце концов, Гермиона до сих пор помнила ту мелодию, которую он напевал, гладя Джинни по голове, помнила слова, которые он говорил уверенно и мягко, пока его губы дрожали.       Так выглядел человек, который вот-вот бы мог сломаться; который в одно мгновение мог упасть на колени, моля о снисхождении всех существующих и несуществующих богов, волшебников древних и почивших совсем недавно.       Эти отношения… В какой-то степени Гермиона их не понимала. Блейз не скрывал своих чувств, в то время как о настоящих чувствах Джинни можно было лишь догадываться. Гермиона надеялась, что Блейз на самом деле отдавал себе отчет в том, что может быть отвергнут.       Иной раз она спрашивала себя: «Такое возможно?». Возможно, что человеку, который любит другого человека, достаточно того, чтобы любимый был в порядке, был здоров и не грустил? Правда, что есть ли люди, готовые просто наблюдать за любимым, знать, что он в безопасности и оставаться в стороне, принимая поражение раз за разом?       Гермиона пыталась сравнить дружбу с этими определениями. В итоге, поняла, что это не стояло даже рядом с любовью к человеку, по которому болит сердце и трепещет душа. С какой стороны не посмотри, отношения Блейза и Джинни не укладывались в рамки «нормальности».       И снова раздражающее «но». Она так и слышала осуждающий низкий голос, который спрашивал, кто она такая, чтобы иметь право вещать ярлыки: хорошо, плохо, ненормально и правильно?       Кто из них здоров?       Кто нормален?       Ведь Забини был прав, сказав это Гермионе. Они в раннем возрасте прошли через вещи, меняющие человека до неузнаваемости. Им всем необходимо регулярно посещать таких целителей, как Мика. Вероятно, кто-то остался прежним, но те, кто оказался в гуще событий двухлетней давности, не могли забыться по велению волшебной палочки и жить дальше, как ни в чём не бывало.       Гермиона прикрыла глаза.       — Если бы ты увидел всё своими глазами, вероятно, поступил бы умнее. Тебе бы удалось разглядеть всё сразу. Может, ты бы понял Джинни, не стал противиться её словам о Пэнси. Или, — уголки губ поднялись, только улыбка казалась грустной, — тебя бы удивило стремление Гойла, того самого — неповоротливого, ссутуленного, вечно цепляющегося за мантию Малфоя — к учёбе. В какой-то день я зашла в гостиную, где они отдыхают вечерами, перед тем, как отправиться домой, и у нас начался спор. Мерлин, с Гойлом, представляешь? — Гермиона хихикнула; щёки закололо от мороза. — Он пытался доказать, что обещание, данное гоблину, можно обойти! Просто уму непостижимо!       Улыбка на губах медленно меркла, словно с течением времени ветер забирал по крупице радости, унося её всё дальше и дальше от Гермионы, напоминая о том, где она находилась и по какой причине. Она повела плечами, поднимая их, будто хотела спрятать голову, ощутить ещё больше тепла под чарами.       — Мы скучаем по тебе.       Множество раз она задавалась вопросом, какими были бы их жизни, если бы Гарри остался жив?       Гермиона не стояла бы здесь. Она бы не встретила двоих людей, которые переворачивали её устои и путали мысли, не узнала бы Пэнси, Криса, Мика и такого человека как мистер Мур. Джинни бы не пострадала. Гарри был бы рядом. Этого могло быть достаточно.       Иногда Гермиона думала, что слишком драматизировала. Видела ситуацию настолько трагичной, насколько это возможно. Вместо того, чтобы позволить пробиться лучам радости и счастья в свою жизнь, она продолжала видеть только последствия войны в худшем проявлении.       Ей пора исцеляться.       Она давно приняла ситуацию, но справиться с последствиями оказалось не так просто, как думалось изначально.       Потерять так много и оправиться так быстро — звучало недостижимой задачей.       Её мама никогда не скажет ей, что любит, отец не погладит по волосам, как делал в детстве. Гарри не приобнимет за плечи и не скажет какую-нибудь глупость. Ему с Роном больше не понадобится её помощь в решении какой-либо задачи.       Принять это… слишком больно. Но чтобы двигаться дальше, необходимо отпустить прошлое, увидеть нечто, что способно залатать раны.       Ей нужно открыть глаза.       — Всё так сильно изменилось. Кажется, всё стало ещё запутанней, чем во времена нашего похода. — Гермиона поджала губы, нахмурившись так, что стала похожа на капризного ребёнка. — Один человек сказал мне, что наши чувства со временем притупляются. Мне кажется, место «притупления» сменяется только большим количеством вопросов!       Иногда складывалось ощущение, что её голова может распухнуть и взорваться в любую секунду, а вместо положенного содержания, не самого приятного, оттуда россыпью вылетят маленькие записки с вопросами.       Почему магия поместья Малфоев нестабильна? Почему проклятие погружает людей в стазис, но не убивает их? Почему она до сих пор не нашла верного разрешения ситуации, и не смогла ничем помочь? Почему она думала о них? Почему Нотт и Малфой…       Почему она вообще оказалась там, почему не отказалась от этого задания? Почему Пэнси стала казаться ей хорошей девушкой, которая просто запуталась и следовала вложенным в неё убеждениям? Но Гермиона всё еще была с ней настороже, как и сама Паркинсон. Они всегда, прежде чем заговорить или обменяться будничной повесткой, будто прощупывали почву. Пэнси делала это не так открыто и не с такой подозрительностью во взгляде, в отличие от Гермионы.       Почему она стала думать о том, что они тоже люди? Обычные люди, как и она сама, как Джинни или Рон. Как любой из людей, окружающих Гермиону.       Они тоже могли чувствовать.       Им тоже больно.       Они тоже могли любить или ненавидеть.       Боже. Эта вереница была нескончаема. И самым главным сейчас являлось проклятие поместья. Хотя более личные дела, касающиеся сердца Грейнджер, вдруг стали… словно на одну ступень по важности с работой, за которую она ответственна.       Почему?       Да, она продвинулась в исследовании, и на момент последнего похода в крыло, она сверяла диагностики с предыдущими проверками: проклятие теперь сконцентрировано практически в одной комнате — западной гостиной, за исключением небольшого радиуса распространения на соседние коридоры. С дальних комнат оно просто-напросто исчезло, а если точнее — перебралось в одно место. Закрадывалось подозрение, что проклятие и правда обладало разумом. Хотя это невозможно ни в одном из вариантов. Будто понимая, что происходит, эта магия, которая не относилась ни к тёмной, ни к светлой, собиралась в одной точке, словно предчувствовала опасность.       Уже какое-то время, думая о проклятии, Гермиона не могла отгородиться от двух фигур, которые составляли ей компанию. Которые находились рядом так часто, что даже в воображении они стали объектом настолько укоренившимся, что, визуализируя пустую комнату, она всё равно видела их, сидевших на диване или за столом, обсуждающих какую-то тему или обменивающимися записками и короткими улыбками.       Теперь мысли о работе, магии, очищении мэнора стали неотделимыми от Драко и Тео.       Единственное, что показалось Гермионе странным, так это то, что она, взяв то, что буквально светилось пульсирующим светом неоновой вывески над хостелом — «хочу» — не сочла свой эгоизм неестественным. Разум нашёптывал о неправильности происходящего, но не кидал в неё сбивающие с ног обвинения. Он предостерегал, когда она поцеловала Драко, и тихо шептал в момент, когда она оказалась с Тео наедине.       Она не задумывалась над тем, что это могло значить. Может, дело было в их личностях? В тёплом спокойствии, которым окружал Тео, и в импульсивности Драко, которая только распаляла её?       Одно Гермиона понимала точно — собираясь избавиться от появляющихся чувств к ним обоим, она тонула в них всё глубже, и глубже, и глубже.       И где-то внутри, где-то очень далеко от рациональности… она не желала, чтобы это закончилось. Если ситуация предвещала стать трагичной, она могла принять это. Если Тео сделает вид, что ничего не было, он просто поддался порыву и пошёл на поводу у создавшейся вокруг них атмосферы… Что ж, Гермиона могла предвидеть такой исход.       Вероятно, ей нужен был отдых. Но она не видела себя отдыхающей теперь в другом месте, кроме библиотеки Малфоя, сидя перед камином с книгой в руках и блокнотом для записей возле своего бедра. На заднем фоне она бы обязательно слышала шипение Драко, иногда его томный и глубокий смех, вызванный очередной записью Тео.       Лицо Гермионы пылало так сильно, что она понимала — это не от мороза. Её мысли уже давно были не здесь. Далеко за пределами Годриковой Впадины и Лондона.       Грудь неприятно сдавило. Она несколько раз прокашлялась и с улыбкой сказала:       — Прости меня, Гарри. Я расскажу тебе всё, когда-нибудь. Думаю, мне нужно ещё немного времени, — она потянула за ползунок замка на своей сумке. — Я принесла тебе кое-что.       Она достала три маленьких свёртка, пошла по тропинке между могил. Посмотрев на имена родителей Гарри, Гермиона наклонилась.       — Извините, — она положила два свёртка, предварительно смахнув снег с мрамора свободной ладонью, — если бы я знала, что вы предпочитаете… — Гермиона чувствовала себя неловко. Ощущение стеснения, словно её кожа нагревалась неимоверно быстро из-за оправданий, которые были не к месту, захлестнуло с головой. На каждом кусочке пирога с патокой она отогнула уголочек. — Это один из любимых десертов Гарри, поэтому я решила, что вы будете не против.       Гермиона встала ровно, ударив ладони друг о друга, будто отряхивая, хотя на самом деле, просто не знала куда себя деть. Она поправила сумку, висящую на плече. Нырнув в неё рукой, достала платок, чтобы вытереть капли растаявшего снега с рук. Убирая платок обратно, Гермиона наткнулась пальцем на остро заточенный карандаш.       — Тц, — прижав подушечку указательного пальца к губам, она слизала капельку крови.       Малфой… Даже на расстоянии он умудрился причинить ей вред. Это был его карандаш, который он крутил в руке туда-сюда, стучал то тупым концом по столу, то заточенным, когда она пыталась сосредоточиться на диагоналях нумерологической формулы.       Гермиона нахмурилась, вспомнив, как забрала карандаш у Драко. Тогда она подумала, что точно подхватила его психованную болезнь, когда резко вырвала его из руки парня и бросила в сумку, не сказав ни слова.       — По ходу, это будет самый сложный выбор подарков на Рождество, — сказала она вслух и что-то заставило её искренне и мягко улыбнуться.       Гермиона посмотрела на мирно свисающие фонарики гирлянды и следом обвела взглядом тихое место. Нагнувшись, она прикоснулась тёплой рукой к имени лучшего друга и с любовью провела пальцами по выгравированным буквам.       — С Наступающим Рождеством, Гарри.       Исчезая в вихре аппарации, Гермиона и правда подумала, что ей нужен отдых. Ведь фонарики, быстро мерцающие несколько раз подряд ей вслед, словно отвечая, явно были галлюцинацией.

***

Chase Atlantic — Right Here

      Смотря на поднимающуюся метель, слыша, как с ударом об окна на стёкла налипает снег и тает, спускаясь, оставляя после себя дорожку прозрачных капель, Драко держал сигарету возле рта, так и не сделав ни одной затяжки. Одна треть уже истлела, но он всё равно не убирал её от лица.       Тео опустил подбородок, смотря на него сверху вниз. Брови сошлись у переносицы; он задался вопросом, чего Драко ждал? Когда свалившийся с неустойчивой конструкции уголёк спалит ему глаз? Не вынимая пальцев из мягких, слегка влажных после душа волос друга, Тео чуть сильнее надавил подушечками на затылок.       —Ты думал, будет по-другому? — вдруг раздался низкий голос. Создавалось ощущение, что даже тишина навострила уши, прислушиваясь к Драко, настолько звук был пленительным и кристально чистым.       Тео, на самом деле, уже забыл, о чём они говорили. Слишком погрузился в свои мысли, которые местами были тёмные и влажные, мокрые, с разносящимся по каменным стенам эхом.       Его ресницы затрепетали. Иллюзия прижавшихся друг к другу тел была настолько яркой, что он мог поклясться, как чувствует вибрацию волн, ласкающих обнажённое тело, появившихся из-за движений двух людей. Видит плавную рябь воды, на которых мирно покачиваются мириады светлячков светло-голубого оттенка. Ощущает, как пробуждаются мурашки из-за того, что его мочки уха касается холодный кончик носа.       Тео крепко зажмурился, прогоняя воспоминания о прикосновениях, опаляющем тяжёлом дыхании и серебристых струях воды, стекающих по выступающим ключицам, по родинкам и веснушкам, словно по карте, задевая чувствительные точки и лаская кожу цвета расплавленной карамели. Если всё продолжится в том же духе, то, вероятно, он не сможет объяснить Драко внезапную эрекцию, упирающуюся тому в затылок.       Не самое приятное «Доброе утро».       Хотя кто его знал, правда? Может он и смог бы это объяснить, но явно впал бы в ступор перед ответом. Этого совсем не хотелось допускать.       — Так и знал, что Пэнс будет первой, кого он возьмёт с собой в Лондон. — Не дождавшись никакой реакции, Драко решил снова заговорить и заодно напомнить, о чём они говорили.       Тео, пришедший, наконец, в себя, тихо хмыкнул, слегка взъерошив светлые волосы Малфоя. Они сидели на полу, на балконе. Он вытянул ноги, слегка согнув одну в колене, как раз ту, на которую Драко положил голову.       Если честно, он даже предположить не мог, что у Малфоя окажется настолько отменный вкус и насмотренность в том, каким должен быть интерьер. Когда Драко перестраивал балкон, то с чёткой установкой и некоторыми набросками на листах бумаги показывал всё Гиби и ещё двум эльфам, которые, пользуясь магией, воспроизводили всё, о чём говорил их хозяин. Он всегда обращал внимание на детали, в отличие от Тео, для которого они, казалось бы, не имели значения.       Нотта захватывали красивые и необычные вещи, но красота обычно выражалась в чём-то большем, чем, например, цвет глаз, цвет обоев, мягкости ковра или кожи. Он подмечал эти мелочи, столкнувшись с ними впервые, но если для Драко подобное играло немаловажную роль на постоянной основе, Тео мог их заметить, оценить и следом переключиться, захватывая обзор полностью, погружаясь глубже.       Тео нравилось изучать «внутренности» этой самой красоты.       Теперь это место можно было назвать полноценной, но небольшой комнатой. Он мог лечь поперёк, и от стены до стены всё равно осталась бы пара дюймов. Однако рост Драко балкон бы уже не вместил. Хоть разница у них была действительно небольшой, но иногда Тео не мог не усмехнуться про себя, сравнивая Драко с фонарным столбом.       Он опустил руку, взяв ручку, написал на лежавшем рядом с плечом Малфоя блокноте:       «По-моему, это более чем логично. С ними же была бабуля, да?»       Прочитав записку, Драко хмыкнул:       — Гойл сказал — да. — На какое-то время повисла пауза, а после Драко неоднозначно вздрогнул и потушил сигарету, так ни разу и не затянувшись. — Даже представлять не хочу, чем они могли заниматься вместе. Я думал, этот опрометчивый идиот организует что-то вроде свидания, не зря же столько времени трахал мой мозг, прикрываясь работой.       Тео поднял брови. В какой-то момент его лицо приобрело хмурое и холодное выражение, которое разгладилось практически сразу. Однако он почувствовал, как нечто неприятное прошлось по шее ледяным языком. Словно он стоял в душе и капля ледяной воды ударила в затылок и стала спускаться к копчику, пробуждая неприятную дрожь. Его тело напряглось, будто на подсознательном уровне он готовился к обороне или нападению.       Только тонкая складка между бровей выдала озадаченность Теодора. Драко заметил её сразу же, стоило ему поднять корпус и повернуться, посмотрев на Тео из-за плеча.       — Ну а что? — Приняв взгляд Тео за вопросительный, Драко пожал плечами. — Кое-что спрашивал. — Закатив глаза, он облокотился о стену. Согнув ноги в коленях, он поставил на них локти и стал загибать пальцы. — Что она любит, бывала ли она в каких-то местах, в магловском Лондоне, где бы ей понравилось…       Тео махнул рукой, указывая на блокнот, Драко чуть поёрзал и, найдя ручку, вручил предметы Тео.       «С каких пор вы обсуждаете такое?»       Он уставился на быстро написанный текст, прежде чем Драко опустил бледный палец на страницу, наклонил блокнот и сам подался чуть вперёд, чтобы прочитать; тонкие волоски, выбившиеся из чёлки, коснулись лба и щёк Тео.       Мимолётное ощущение, почти незаметное, будто что-то кислое попало в горло. И сглотнуть не получалось. Поэтому лицевые мышцы дёрнулись и губы скривились в гримасе, похожей на брезгливость или отвращение.       А это что ещё за мерзость, панически спросил он про себя, удивлённый и обескураженный.       Когда эти двое успели так сблизиться, что Драко — Драко, блять, Малфой — стал обсуждать настолько личные вещи?       Понятное дело, что Мика был целителем разума и работать с мозгами пациентов его прямая обязанность. Однако, в рамках их сеансов, они никогда не выходили за пределы границ, которые он и установил! То есть, Мика мог спросить о том или ином отношении Тео к кому-то из людей, но он никогда не обсуждал с ним кого-то, преследуя личные цели.       Тео был уверен, что и с другими он так не делал.       Так почему же с Драко он позволил себе эту фамильярность?       Микаэль никогда не был для них образцово-идеальным доком. Больше, чем целитель, меньше, чем близкий друг. Человек, который узнавал их интересы, подстраивался под их стиль общения, изучал их вкусы и предпочтения. И Тео осознавал, что в большей степени он делал это для работы. Не исключено, что он искренне хотел быть с ними друзьями вне рабочего времени, но когда они оказывались в кабинете, атмосфера немного менялась.       Мур, например, подходил под образ строго «учителя», с напускной безэмоциональностью, который всё равно переживал о своих «учениках», и незаметно для других проявлял заботу «по-своему».       А Малфой, человек, который даже с Блейзом не обо всём мог поговорить, почему вдруг стал таким открытым? Да, Тео сам говорил ему, чтобы он перестал быть колючим маленьким поганцем и стал вести себя более уважительно с людьми, которые просто выполняли свою работу… Так какого чёрта он сейчас чувствовал закипающую за рёбрами злость? Или это вовсе не злость, а другая эмоция… странная эмоция, которая, если бы могла окраситься в любой цвет из палитры цветов, стала бы — красной, перетекающей в зелёный.       Из их компании, — если не брать в расчёт Теодора, с ним всё понятно, близость с детства сыграла свою роль, — единственный человек, с кем Драко мог быть более-менее откровенным, если пребывал в хорошем настроении — это Пэнси. Он всегда относился к ней как к младшей сестре, которую совершенно не хотел, но потом полюбил, хоть и не прочь был указать на некоторые недостатки и найти к чему придраться, из-за чего девчонки обычно надували губы.       И всё-таки разве мог Малфой, его Малфой, который знал Микаэля от силы два с половиной часа, в сравнении со временем, что он знаком с Грегом или Блейзом, рассказывать нечто подобное?       Тео даже смотреть на Драко не мог, когда тот заговорил. Ему стало жарко и липко. Горько и кисло.       Салазар, как же давно он не ощущал стыда или нечто похожего на неловкость перед Малфоем. Последний раз это точно было в Хогвартсе, тогда он не особо понимал, что послужило причиной возникновения этим чувствам. Прошло уже достаточно времени, они многое пережили и также стали ближе во всех отношениях. Хотя иногда Тео казалось, что ближе уже некуда, им всё равно удавалось пробить ещё один слой льда и приблизиться к сдирающему кожу огню.       — Да как-то в моменте… — Драко уставился на Тео со странным выражением лица, пытаясь понять, о чём тот так задумался, что весь покраснел, заскрипел зубами и сжал губы в тонкую полоску, будто съел что-то неприятное. Его щёки раскраснелись так, словно изнутри его сжигало маленькое солнце. — Я всё-таки у него бываю чаще, чем вижусь с тобой. Последнее время.       Последние слова прозвучали, как откровенная обида. Уверенный, но тихий голос резанул по слуху Тео будто лезвие заточенного кинжала, из-за чего тот сильно удивился.       Их взгляды встретились и за спинами одного и второго будто невидимая гора недосказанности росла всё выше с каждым мгновением.       У Драко так и жгли язык слова, которые он хотел выплюнуть Нотту в лицо:       Почему ты ничего не сказал?       Почему продолжаешь молчать?       Ты не доверяешь мне?       Ты ненавидишь меня, после того что я сделал?       Тогда почему ты пошёл на это, наплевав на мою ошибку?       Только вот Драко в душе и сам прекрасно понимал, что это не было ошибкой. Он сделал это, потому что хотел, потому что единственным выходом для него тогда была Грейнджер — её яркость и то, как её голос поднимал его на поверхность.       И самое главное — он ничего не скрыл от Тео. Он был искренним с ним, рассказав всё в тот же вечер, как пришёл в себя. Так почему он… почему тянул так долго? Неужели Драко и правда не заслуживал его доверия, его честности?       В то же время Тео чувствовал угрызения совести и удушающую вину. Он корил себя, потому что до сих пор не нашёл подходящего момента рассказать Драко о Гермионе.       Тео помнил его ревностное отношение, его живые эмоции в тот вечер, который он вряд ли когда-то теперь забудет. Когда они, как сказал Драко занимались сексом, — хотя до секса там было действительно далеко, - ещё до того, как поцеловал её, их отношения стали другими. Они всё так же оставались близки и особо не затрагивали тему произошедшего, но что-то изменилось. Теперь прикосновения ощущались иначе, имели более интимный и томный подтекст, слова и фразы могли иметь двойной смысл, от которого по телу пробегали мурашки, а щеки покрывались лихорадочным румянцем… Это всё стало таким же неотъемлемым между ними, как и то, что было до того вечера.       Однако Тео знал, что для Драко Малфой-мэнор — это тюрьма. Стены на него давили воспоминаниями о временах, когда здесь жил Волдеморт. Жил и ходил по лужам крови и выпотрошенным внутренностям маглорождённых ведьм и волшебников, оскверняя родовое поместье. В семейном склепе лежал давно остывший труп матери, которую он даже похоронить не смог. Здесь ему причинили столько боли и столько раз разбивали сердце, что появление Грейнджер стало похоже на глоток свежего воздуха. Каким бы Тео не был «хорошим» для него, Гермиона смогла вытащить из глубины души Драко что-то давно запечатанное и открыла не только для себя, но и для Нотта, и для самого Малфоя. Он, сам того не понимая, обрёл нечто волшебное. Нечто настолько необычное, что «отрицание» и неверие сработали мгновенно.       Пусть сейчас Драко и правда стал более сдержанным с Гермионой, но этот взгляд… Его взгляд, направленный на неё, стал глубоким и изучающим. Заинтересованным и жаждущим больше, чем бы он признался даже под страхом смерти. Но Тео не был идиотом и мог понять, о чём тот думал, смотря на неё, когда считал, что никто не видит.       В этом и состояла их проблема.       Первый боялся одиночества, поэтому молчал, не хотел показаться грубым и навязчивым, не хотел выставлять свои чувства напоказ тем, кому они не нужны. Драко не впервые ощущал себя лишним в каком-то месте, но он никогда не хотел испытывать подобного рядом с Ноттом. Теперь каждый раз именно это ощущение преследовало его по пятам. Хоть Тео и пытался втянуть его в их с Грейнджер пространство, Драко… он… Он и правда хотел, чтобы Тео делал это потому, что тот был ему нужен. Однако его не покидала мысль о простой привычке, сформировавшейся за столь длительное общение. Возможно, поэтому Тео не мог смотреть на то, как Драко отдалялся. Он тянул его обратно, не потому, что желал видеть рядом, а потому, что это было лишь делом привычки.       Второй молчал, не желая ранить и нарваться на отрицание пробудившихся давно забытых эмоций первого. Тео знал Драко так долго, что одного мимолётного взгляда хватало, чтобы увидеть тоску на красивом лице, когда он смотрел на него или Грейнджер. Тео предполагал, что так будет. Он знал, что Драко не смог бы устоять перед ней, такой открытой, вспыльчивой, почти полной его копии, только более нежной и трепетной, более ранимой. Он не смог бы удержаться от того, чтобы не впустить в себя мгновения её радости, когда они заполняли комнату, не мог пройти мимо, когда видел, что Грейнджер нужна помощь или была возможность упрекнуть её, язвительно проговаривая «я же говорил». Драко доставляло неописуемое удовольствие дразнить её. И в какой-то момент, Тео осознал, что Драко додразнился и растерялся, ощутив, почувствовав что-то новое.       Откровенно говоря, дело в том, что они оба и правда были упёртыми ослами, которые не понимали, насколько важной составляющей их отношений являлись разговоры. Без тайн и секретов, без недосказанности.       Без недо-лжи.       — Почему ты так смотришь на меня?       Драко и сам не мог описать взгляд Тео, настолько он казался разным, одновременно родным и чужим, одновременно полным любви и страха.       — Ты хочешь что-то сказать?       Это прозвучало так, будто он задал этот вопрос и себе тоже.       — Почему ты…       По какой-то причине Драко не договорил.       Вот уже несколько суток он сдерживал себя, давал время Тео для того, чтобы он мог собраться с мыслями. И вместо откровенности Драко видел, как тот избегает его взгляда или погружается в себя настолько, что не замечает ничего вокруг.       Вероятно, это неправильно: вести себя так, ждать от Тео каких-то действий, ведь он не был ничем ему обязан. Но почему так неприятно? Почему это так сильно раздражает?       И это не самая большая проблема. Драко понятия не имеет, как себя вести с Ноттом. Что делать ему со своими чувствами? Как ему сказать о том, что он скучает? А если он перегибает палку? Он мог так поступить? Имел на это право? Теперь, когда всё постепенно менялось. Он хотел… хотел понять, значило ли для Тео то, что произошло между ними, пока он полностью не ушёл с головой в отношения с Гермионой.       Как сказать, что ему не хватает их обоих? Их не хватает Драко, когда они смотрят друг на друга во время работы, краснеют или откровенно, но безмолвно флиртуют. Как он должен реагировать на сияющую Грейнджер, которая смущается под взглядом довольного, но не сытого кота?       Драко казалось, что это может убить его нахуй. Эта тишина и игнорирование. Он никогда не был обделён вниманием Тео, и если в последнее время он и правда старался им делиться, старался побороть свои эгоистичные порывы, потому что видел, что ему небезразлична Гермиона, то сейчас Драко в таком разладе с ясностью ума, что покрывается холодным потом, чувствуя, как они оба ускользают от него.       Это похоже на наваждение. На идею фикс, панацеей от которой являлись эти двое. Разве это нормально? Нет, блять! Это пугало до ужаса. Будто он стоял на краю обрыва перед бушующим лавовым пламенем.       Скажешь несколько слов — волна огня накроет с головой и сожжёт, не оставив и косточки после.       Драко так сильно запутался в своих чувствах, что было больно. Но разве мог он об этом сказать Тео?       Как?       Тогда почему он требовал откровенности от него? Какое право он имел на правду или чем руководствовался, требуя искренности, когда сам погряз во лжи, которую можно окрасить словом «недосказанность». Но вот только это всё равно останется ложью.       Может, они оба… столкнулись с одной и той же дилеммой?       Это звучало так бредово, что Драко, не удержавшись, язвительно выругался:       — Блять, — прикрыв глаза, он отвернулся от взгляда Тео. — В этом месте… Когда мы снова оказались здесь, я думал, что всё будет как раньше. Ты, Пэнси, Блейз и Грейг — всё могло быть, как раньше. Я понимал, что то, через что мы прошли и что совершили не сделает нас… Но мы всегда отстаивали друг друга и защищали, даже если были не правы перед другими. Ты… ты всегда говорил со мной. Ты всегда был на моей стороне. Даже во времена, когда не хотел говорить, даже у себя дома ты умудрялся разговаривать со мной после наступления сумерек. Хотя это было твоим страхом на инстинктивном уровне. Но сейчас — всё, что ты делаешь, это не договариваешь. — он покачал головой. — Не стану врать — я не лучше. И тоже не посвящаю тебя в некоторые свои мысли, но это я делаю потому, что не хочу причинить тебе боль… — И себе тоже, подумал Тео, смотря на то, как медленно с лица Драко спадала напряжённость. — Или надавить на жалость, потому что в моих мыслях нет ни одного благородного помысла, Тео.       Первый, который боялся потерять себя, потерять друзей, лишиться их преданности и любви, и второй, главный страх которого — осознать, что в нём больше не нуждаются, что он бесполезен по своей сущности и действиям.       — Я никогда не хотел сделать тебе больно. Понимаешь? Ты ведь… Ты всегда был слишком честным со мной. Для всех нас. Я просто, — он поджал губы, опустил взгляд, смотря на свои руки и пальцы, которые заламывал до хруста, — не знаю, что со мной происходит. Я не понимаю своих чувств. Не понимаю, как с этим разобраться. И мне… мне хочется разобраться, Тео, потому что ты тоже замешан в этом. Без тебя я не смогу этого сделать. Поэтому, пожалуйста, — Драко снова посмотрел на него, в этот раз уголки его глаз были красными, будто он сдерживал злость или нечто похуже, — поговори со мной.       Так они и просидели какое-то время, уставившись друг на друга. Тео быстро кивнул, будто очнувшись и Драко слегка приподнял уголки губ.       — Уф-ф, — он неловко хмыкнул, откашливаясь и вытирая вспотевшие ладони о брюки. — Что ж, тогда…       Драко указал на выход. Тео ещё активнее закивал в ответ, сам не понимая, почему. Ему хотелось спросить, куда он собрался, но это не потребовалось.       — Схожу к ЛеБлану. Нужно кое-что забрать. — Он уже поднялся, когда договорил последнее предложение. — Чем собираешься заниматься?       Тео беспечно пожал плечами и, подтянув колени, поставил на них локти. Он мотнул ладонью куда-то назад, как бы говоря: «побуду то тут, то там».       Драко уже было открыл рот, чтобы напомнить о том, какой сегодня день, но не стал ничего говорить. Тео настолько сильно был под впечатлением от проведённого вместе с Грейнджер времени, что напрочь забыл, что сегодня канун Рождества.       — Я ненадолго.       Тео тут же мягко улыбнулся, чувствуя, как активно начал работать мозг.       Он должен о многом рассказать, для этого придётся много писать, он мог заранее подготовить несколько страниц, чтобы Драко мог прочесть.       Он мог сделать это сегодня вечером. Завтра Рождество, им не нужно выходить на процедуры ближайшие пару дней, так как Мур уезжает, с ними останется только Мика. А если Тео правильно понял слова Драко, то Микаэль скорее всего, будет занят окучиванием их подруги.       Так даже лучше.       Если они будут вдвоём, он, наконец, сможет рассказать ему правду. Он должен быть честным, потому что Драко… нет, они оба — Драко и Гермиона заслуживали честности с его стороны.

***

      — … и тогда подумал, в общем, ты… тебе бы могло это понравиться, да? Я решил, что да. Когда увидел его, вспомнил о тебе. Я… тебе нравится? Если нет, я могу купить что-то другое, если тебе такое не по вкусу.       Глаза Драко становились шире с каждым произнесённым словом этого…       Салазар, чёрт бы его побрал! Как можно выглядеть таким уверенным в себе всё остальное время, но, стоя перед девушкой, к которой, вроде как неравнодушен, так жалко скулить, будто щенок, голодавший минимум неделю?!       Рука Драко зависла в воздухе над ручкой двери, ведущей в кабинет ЛеБлана. Он и понятия не имел, что тот будет не один сейчас. И, судя по всему, виновница этого писклявого голоса, прорезавшегося — Драко надеялся — по чистой случайности, являлась его подруга.       Поджав губы, Драко сощурился и, чуть наклонившись, взглянул в узкую щель незакрытой двери. Пэнси стояла спиной к выходу, и выражения её лица он не мог увидеть. Однако, зная эту девушку большую часть жизни, Драко мог предположить исход данного вечера.       Вмешаться или оставить всё как есть?       Вмешаться или дать Пэнси возможность раздробить сердце Микаэля, чтобы тот ощущал то же самое, что и сам Драко? Ему, например, совсем несладко вариться в этом холодном болоте, почему же он других должен спасать от ошибок? Кто он такой, чтобы исправлять проблемную недальновидность целителя?       — Мать твою, — прошипел Малфой и нарочито громко опустил ладонь на металлическую ручку, опуская её вниз. — Будешь мне должен!       Последние слова он сказал про себя, потянув дверь на себя. Плечи Пэнси вздрогнули, уголки глаз были красными, когда она повернулась, посмотрев на незваного гостя. Драко заметил, что в руках она держит открытую коробочку с бархатной отделкой. Там находилось украшение. Малфой предположил, что это мог быть браслет. Голубые камни ловили блики свечей, парящих над потолком, а сияющее серебро почти выжигало сетчатку.       Взгляд ЛеБлана стал подобен молниям в ясном небе. Он посмотрел на Драко так, словно всеми силами пытался сдержаться, чтобы не врезать ему как следует.       — Какого чёрта? — Беззвучно, одними губами спросил Мика в тот момент, когда глаза Пэнси прищурились.       Ну вот, подумал Драко, решил помочь, а теперь все шишки ему.       — Увидимся позже, — Пэнси вроде как обращалась к Микаэлю, но в упор смотрела на Драко. Ещё бы чуть-чуть и во лбу парня точно появилась бы дыра. Она захлопнула крышку подарочной коробочки и, расправив плечи, горделивой походкой покинула кабинет, не забыв напоследок хлопнуть дверью так, что Малфой вздрогнул от неожиданно громкого звука.       ЛеБлан взглядом тоскующего, всё так же ненакормленного щенка смотрел на закрытую дверь, пока не перевёл ясные, почти горящие глаза на Драко, которые в один миг вдруг стали враждебно красными.       Не удержавшись от усмешки, Драко закатил глаза и уселся в кресло, поджав под себя левую ногу.       — Не смотри на меня так.       — Ты в курсе, что подслушивать неприлично, а? — Мика всё больше заводился, сжав кулаки, он снова уставился на Драко. — Где твои манеры, господи?! Ты понимаешь, чему помешал?       — Да. Поэтому и помешал. — голос Драко прозвучал низко, почти угрожающе. Какое право ЛеБлан имел отчитывать его, говорить с ним будто с малым ребёнком? — Ты не знаешь её так хорошо, как я. Поэтому послушай меня, если не хочешь быть отвергнутым, ладно?       Некоторое время Мика молчал, а после резко выдохнул, сел напротив Драко в своё кресло и положил руки на подлокотники, обхватив их ладонями.       Драко мельком заметил, что целитель и правда нервничал. Достав сигареты из кармана брюк, он бросил их на кофейный столик между ними. Недолго думая, Микаэль вытащил одну и, прикурив, откинул голову назад, выпуская дым в потолок.       — Ты мямля, ЛеБлан.       Микаэль никак не отреагировал, продолжил смотреть в потолок.       — Пэнси из тех особ, которые хоть и любят напускную маскулинность, всё же отдают предпочтения уверенной заботе. Если бы ты меня хоть каплю привлекал, то я бы тебя тут же послал, чуть только бы услышал этот скулёж. Что это вообще такое было?       Драко искренне недоумевал. Мика и правда был уверенным в себе парнем. На лицо он был довольно приятен, хоть вслух Малфой не признает этого никогда. Внешностью целителя и правда не обделили. Одни эти глаза, как прозрачные капли воды на лепестках голубых альстромерий чего стоили. Так какого низлла он так пасовал перед Пэнси?       — Я думать ни о чём не могу. — В одной руке Мика держал сигарету, другую поднёс ко рту. Закрыв кулаком губы, он укусил себя за большой палец.       Драко впервые видел его таким несобранным. Ведь и правда: волосы растрёпаны сильнее, чем обычно, на лбу блестела испарина, а ноги то и дело подёргивались. Вся эта нервозность передавалась Драко, из-за чего он тоже закурил.       — У меня в голове столько всего… Ты даже представить не можешь, сколько там знаний о моей профессии и работе, которые я бережно собирал на протяжении всей жизни. И знаешь, что теперь? Теперь там только Пэнси Паркинсон. Моя пациентка. Боже… когда это произошло? Почему? Где я так оступился?.. — Он говорил будто безумец, который впервые влюбился и теперь совершенно не представлял, что с этим делать.       Драко непроизвольно открыл рот, от пришедшего в голову предположения.       — Ты ведь… — Мерлин, и как такое можно вообще спрашивать у постороннего человека? ЛеБлан был не прав, когда заикнулся о невоспитанности Малфоя. Вот она во всей красе выступила румянцем на его щеках. Однако быстро испарилась вместе с остатками совести, когда он всё же выдал: — Тебе сколько? Двадцать пять? И ты не знаешь, как вести себя с девушкой? Тяжело, наверное, — он сделал затяжку, говоря свободно и расслабленно. Указательным пальцем он ударил по основанию, серый пепел упал на дно хрустальной пепельницы вместе со словами: — быть девственником, когда прожил четверть века.       Микаэль тут же пришёл в себя.       — Ты в своём уме?! — Его лицо стало пунцовым, а грудь начала вздыматься и опускаться слишком быстро, словно он не мог совладать с собой, подбирая слова. — Ты… Да как тебе такое… Ох, великий Фламель! Не в этом дело. И как у тебя вообще появились друзья, у такого бесстыжего человека?!       Драко широко улыбнулся, демонстрируя ряд ровных зубов.       — Ты разговариваешь, как бабуля из книжной лавки, ЛеБлан. Вот поэтому тебе нельзя говорить с Пэнс. Если уж решил, то действуй. Конечно, держи руки при себе, но будь уверенней.       Мика всё ещё пылал от невозмутимости Малфоя. Как ему вообще подобное в голову могло прийти? Он стал мужчиной ещё на предпоследнем курсе Шармбатона. Дело было в том, что он никогда не ставил выше работы ничего. Кроме родителей, естественно. У него были обязанности, которые он выполнял всю свою жизнь. И сейчас его главной ответственностью были эти люди, забота об их ментальном здоровье. Как он мог позволить себе выделять одну из всех? Не просто выделять, а видеть в ней ту, кто могла заполнить его сердце, сроднившееся с одиночеством?       — Я никогда не нарушал врачебной этики, заветов Целителя. — Микаэль затушил сигарету, нагнувшись, поставил локти на колени и переплёл пальцы. Всем своим видом он показывал, как нервничает. — Я должен был дождаться её выписки…       — Освобождения, — махнул рукой Драко. — Называй вещи своими именами.       — Я должен был дождаться, когда мы окажемся в другой обстановке. Но это… — он стал размышлять, активно обдумывая своё отношение к этой девушке. — Не могу. Мне хочется, чтобы она улыбалась из-за меня, когда видит меня. Мне хочется, чтобы она продолжала шутить со мной, смеяться и не стесняться в выражениях. Мне хочется стать частью её повседневной рутины. Иногда мне кажется, что я так сильно этого хочу, что больше не могу ни о чём другом думать.       Терпением он явно не обладал, думал Драко, не специально сравнивая его чувства со своими. Ему тоже хотелось, чтобы они улыбались в его компании, чтобы смеялись и делились этими «тайными» взглядами. Был ли это его эгоизм или искренние чувства, тяжело понять. Одно Драко знал точно, что сам он тоже не особо умел ждать и терпеть.       — Что там с моей просьбой?       Мика нахмурился, всё ещё витающий в своих мыслях, а после протянул «а-а», и, щёлкнув пальцами, невербально призвал два свёртка. Один побольше, другой поменьше. Они легли на кофейный столик. Драко смотрел на них, не торопясь открывать.       — Благодарю, — голос стал тише. Он поднял два завёрнутых в пергамент подарка и поднялся. — Я пойду, Тео ждёт.       — Да, да… конечно. Иди. — Когда Драко подошёл к двери, услышал негромкое, почти лишённое счастья: — С наступающим Рождеством.       Глаза Драко снова закатились.       — Салазар тебя дери! Вставай и иди обратно к ней! Просто… — он окинул целителя взглядом. — Будь увереннее, вот и всё. В чём, блять, твоя проблема?       Некоторое время Микаэль смотрел в одну точку, а потом резко встал. Выражение лица его в тот же миг переменилось. Мягкая улыбка, привычная взгляду, стала украшать его лицо, когда он сказал:       — И ты тоже. Будь увереннее, ладно?       Драко вскинул брови, уже собираясь спросить, о чём это он говорил, но ЛеБлан стал подталкивать его в спину, подойдя вплотную.       — Давай-давай, уходи. Нечего околачиваться в моём кабинете, пока меня нет.       Оказавшись за дверью, Драко не сразу понял, что произошло. Микаэль так сильно торопился, что практически побежал к лестнице, ведущей на первый этаж.       И какого чёрта его туда понесло, если комната Пэнси дальше по коридору?       Драко облокотился о дверь, прижав к себе два завёрнутых в бумагу подарка. Один, предназначавшийся ещё одной не менее раздражающей его особе, он планировал оставить в кабинете, чуть дальше по коридору, а второй забрать с собой в комнату.       Как вдруг.       — Грейнджер? — Его живот напрягся, когда он заметил девушку, стоявшую спиной к нему, возле двери в его комнату. — Что ты здесь делаешь?       Её волосы были распущены. В волнистых прядях ещё виднелись снежинки, не успевшие растаять. На плече у неё висела сумка, а ладони, которые Драко не видел под рукавами пальто, сжались в кулаки.       Она обернулась, смотря на него большими, цвета мёда, глазами.       — Привет? — Губы Гермионы дрогнули, она потянулась к ручке двери, не в силах себя остановить, ведь пыталась это сделать уже несколько раз, и в голове уже была установка на это действие. — У меня… я кое-что хотела отдать. Вам. Мы… мы можем войти?       Драко чуть наклонил голову набок, осматривая её снизу вверх.       И что это было: подарок судьбы или грёбаная карма, он узнает позже.       Он направился к ней и, встав рядом, положил руку на дверную ручку поверх её ладони. Слегка придавил, чувствуя, как температура их тел наконец подходила друг другу. Он всегда был слишком холодный, а она слишком горячая.       Сердце стучало, как ненормальное.       Дыхание спёрло; что-то щекотало его живот и кожу под одеждой.       Он так много всего чувствовал в один момент, что казалось, его сейчас стошнит, пока он будет смотреть на эти розовые от мороза щёки и кончик носа.       — Входи.       Дверь открылась и из комнаты донёсся запах молочного чая, геля для душа Тео.