Близкие люди

Тому связывали странные отношения с Аякой. Между ними не было никакой любви, но присутствовала странная привязанность, от которой почему-то никак не получалось отказаться. Тома знал, что он для нее — что-то вроде игрушки, как бы противно ни становилось от этой мысли. Ей нравилось его тело, его послушность и ведомость, а больше ее ничего не интересовало. Тому, возможно, такое положение вещей не очень устраивало, но его мнения никто не спрашивал, а сам он привык держать язык за зубами. Во всем этом его беспокоило только то, что думал Аято — считал ли Тому предателем или ему было не жалко поделиться им с любимой сестрой? Тома никогда не спрашивал. Аято — никогда об этом не заговаривал. Аяка же просто наслаждалась тем, что она получила понравившуюся игрушку. Поначалу Томе было некомфортно от этого. Тогда, в их первую взрослую встречу, все случилось быстро, неожиданно и даже без его согласия. Тома не считал это насилием, но, пожалуй, именно им оно и было: Аяка сыграла на его слабостях, подчинила и взяла не то чтобы силой, но наглостью и умением обернуть все в свою пользу. В этом они с Аято были слишком похожи. В детстве, пока Тома взрослел под пристальным наблюдением сначала отца Аято, а потом и его самого, они с Аякой были знакомы лишь номинально: Тома знал, что у Аято есть сестра, но та обучалась где-то за пределами дома, то ли за границей, то ли в частном пансионе. Тома в подробности не вникал — у него в то время было полно других забот. Повзрослев, он уже чаще видел Аяку издалека: она выросла очень красивой девушкой, знающей себе цену, с миловидным личиком. Она казалась невинной, нетронутой царящими вокруг них мраком и жестокостью, незапятнанной пролитой кровью. Но взгляд ее выдавал — такой же, как у Аято, хитрый, пронзительный взгляд, от которого становилось не по себе. Словно они видели все, знали каждую темную мысль, таящуюся внутри, и ничего нельзя было от них скрыть. Эти глаза таили в себе греховность всего мира и угрозу уничтожить все самое близкое и ценное в жизни за предательство. Им нельзя было не подчиниться, и Тома следовал этим правилам, беспрекословно идя на поводу. Аяка заведовала борделями, но, скорее, чисто на словах — в каждом у нее был доверенный человек, который управлял всем на месте, а Аяка только получала прибыль и иногда отбирала новых девушек и парней среди тех, кто попадал в ее руки. Аято в ее дела не лез, молча обеспечивая защиту и удовлетворяясь присылаемыми отчетами. Томе всегда было интересно, насколько они были близки. Аято про нее говорил редко, хотя Тома и знал, что он ей дорожит. По-своему, конечно, без лишней нежности и привычной для всех семейной теплоты. Но что-то другое Тома и представить не мог — все они были не такой семьей, которая вписывалась бы в общепринятые рамки. Их первая сознательная встреча случилась пару лет назад. Аято вызвал Тому к себе и в кабинете ждал его вместе с Аякой: та рассказывала о том, что в один из подконтрольных ей борделей повадился ходить мужик, совершенно не понимающий слова «нет». Он был слишком груб с девушками, то ли вымещая на них злость, то просто не контролируя себя от мнимой вседозволенности, и их реабилитация после таких встреч требовала слишком много времени. Время — деньги, терять прибыль Аяка не хотела, а платить больше, чем требовали тарифы, мужик отказывался. Покрывать неустойку — тоже. На резонный вопрос Аято о том, куда смотрит охрана, Аяка только вздохнула и сказала, что мужик был слишком настырным и наглым. Нужно было его проучить. — И причем здесь Тома? — поинтересовался Аято, склонив голову. Тома молча слушал их и тоже не понимал, что он мог сделать в этой ситуации. Набить мужику морду в переулке? Припугнуть сильнее, чем это уже, он был уверен, сделала охрана борделя? Раскопать на него что-то такое, чем можно было бы его шантажировать? — Одолжи мне его на день, — просто ответила Аяка. — Я придумаю, что с ним сделать. Она хитро, плотоядно улыбнулась, и ее взгляд Томе совсем не понравился. Почему-то показалось, что под «ним» подразумевался вовсе не одуревший от наглости мужик, а он сам. — Только на день. — Аято вздохнул. — На дольше, уж извини, не дам. — Думаю, дня нам хватит. Правда, Тома? — она повернулась к нему, продолжая улыбаться. Тома только кивнул, теряясь в догадках о том, что будет дальше. На следующий день он приехал в бордель, все еще не до конца придя в себя после ночи с Аято. Тело под одеждой цвело его метками — укусами и засосами, — внутри все горело от воспоминаний о вчерашнем. Аято словно заявлял на него свои права таким пошлым и дешевым способом, но Тома не смел ему перечить. Это казалось странным — чувствовалась непонятная ревность к чему-то, о чем Тома даже не имел понятия и, честно говоря, даже не задумывался. Он просто сдавался в руки Аято, позволяя брать его так, как тот хотел, делать с ним то, что тот желал, и сам получал от этого привычное ненормальное удовольствие. Аяка встретила его в своем кабинете. Закрыла за ним дверь и указала на кресло у стола. Тома подчинился. Кабинет Аяки очень отличался от кабинета Аято. Здесь не было уютно — наоборот, хотелось поскорее уйти. Стены душили, тяжелые темные шторы, казалось, вот-вот накинутся на шею и сожмутся беспощадной удавкой. От этого ощущения не спасали даже бежевые стены и солнечный день за окном. — Что нужно делать? — спросил Тома, нарушая напряженное молчание. Аяка в ответ рассмеялась и вдруг скользнула к нему на колени. Тома замер. — Извини, что пришлось тебя обмануть, — выдохнула она ему в губы, — но как иначе заманить тебя к себе, если Аято никуда тебя от себя не отпускает? Тома молчал. Он не понимал, что происходит, и не знал, как ему реагировать. — Просто ты такой хороший, — продолжала Аяка, вместе с этим двигая бедрами и ерзая у Томы на коленях. Ее юбка сбилась, задравшись, и Тома, опустив взгляд вниз, увидел ее бедра. Он тут же поднял глаза, чувствуя, как кровь приливает к щекам. — Так его слушаешься, подчиняешься ему. Я тоже так хочу. Тома на мгновение подумал о том, что Аяка могла выбрать кого угодно хоть из ребят Аято, хоть из собственных вышибал, работавших в борделе, но почему-то решила подставить его под удар. Было ли это очередной проверкой Аято? Было ли это испытанием, которое Тома должен пройти? А если было, то что ему делать, как себя вести? Он не мог оттолкнуть Аяку, скинув ее с колен, и уйти, хлопнув дверью, чтобы потом все рассказать Аято — это было глупо. Но и просто сидеть, позволяя ей делать все, что ей захочется, ему тоже не хотелось — это было еще глупее. Тома запутался. — Не думай об этом, — произнесла Аяка и втянула мочку его уха в рот. Тома сжал зубы. Аяка домогалась его так откровенно, что он окончательно перестал понимать происходящее. В этом было все дело? Она просто... хотела его, но не могла напрямую попросить у Аято? На секунду мелькнула мысль о том, что бы Аято ей ответил — отдал бы без раздумий или сказал, что Тома только его? Тома не хотел знать ответ. — Мне кажется, это плохая идея, — осмелился выдавить из себя Тома. Аяка прекратила терзать его ухо и посмотрела ему в глаза. — Думаешь, Аято не простит нам эту маленькую шалость? — она притворно задумалась, а потом жестко произнесла: — Дело в том, что не делиться такой чудесной игрушкой — гораздо противозаконнее всего, чем занимается мой брат. И если он не согласен сделать это добровольно, мне придется взять это силой. И если ты будешь сопротивляться, придется сказать Аято, что ты не справился со своей задачей. Как думаешь, он будет доволен? Или сильно расстроится? Томе честно не хотелось проверять пределы доверия и выдержки Аято, но в голове билась другая мысль: неужели его все еще считали только его игрушкой? После стольких лет и не один раз доказанной верности, после выгрызенного зубами, завоеванного потом и кровью уважения? После всего, через что Томе уже пришлось пройти и еще, он был уверен, предстоит? После всего этого он по-прежнему считался просто красивой картинкой рядом с боссом мафии? Черт. Осознавать это было неприятно. — Ну-ну, — успокоила его Аяка, поглаживая по щеке. Длинные ногти неприятно скреблись по коже, но не царапали. — Не нужно так сильно об этом переживать. Мы знаем, что ты не просто красивенькое тельце, которым приятно пользоваться. Хотя, я уверена, что и не без этого. Но поверь, если бы за этим ничего не стояло, тебя бы здесь уже не было. Ее слова не успокаивали, только больше раздражали. Хотелось оттолкнуть ее и уехать отсюда подальше. Тома никогда не чувствовал себя грязным, даже если с Аято он занимался куда более откровенными и развратными вещами, но теперь ему казалось, что витающая в воздухе похоть облепила его так сильно, что ее вес ощущался буквально каждой клеточкой тела. Томе не нравилось. Томе хотелось домой, в успокаивающие руки Аято, или хотя бы в тир, где он мог бы сбросить пар. Но Аяку его мнение не волновало, потому что она снова двинула бедрами и принялась расстегивать его рубашку. — Ух ты, — выдохнула она, увидев открывшиеся взгляду следы на теле. — А братец вчера постарался. Тома покраснел, густо и ярко, и Аяка улыбнулась. — Мне так нравится, что ты смущаешься, — мурлыкнула она. — А если я сделаю так? Она скользнула ладонью по груди, провела острым ноготком по виднеющемуся контуру татуировки, а потом надавила на засос, алеющий прямо под раскрытой пастью набитого на коже дракона. Тома вдохнул сквозь зубы. Аяка не отводила взгляд, продолжая исследовать его тело руками. Проводила по груди, поочередно сжимала пальцами соски, потом опустила руки ниже и взялась за пряжку ремня. Томе не нравилось. И впервые в жизни его так бесила собственная беспомощность. Он не доверял Аяке, не хотел принимать участия в ее играх, не хотел отдавать себя в ее требовательные руки. Звякнула пряжка, тонкие пальцы Аяки ловко расправились с пуговицей и замком, потянули вниз собачку, и Тома почувствовал ее ладонь на члене. Ткань белья казалась сейчас самой надежной защитой от необдуманных поступков, но Тома был уверен, что под натиском Аяки его последняя крепость падет слишком скоро. Пугающее возбуждение резко хлынуло вниз. Тома напрягся еще сильнее, замер, не в силах пошевелиться. Аяка усмехнулась. — Будь послушным, и тебе понравится, — пообещала она. — Следов не оставлю, не беспокойся, и Аято ничего не расскажу. И ты ему не рассказывай, — твердо добавила она. — Но я подчиняюсь ему, а не вам, — несмело выдохнул Тома. Он ведь правда мог все объяснить Аято, сказать, что Аяка просто не оставила ему выбора, воспользовалась его телом, ничего у него не спросив, а Тома не смог ни применить к ней силу, ни отговорить от поистине дурацкой, просто самоубийственно глупой затеи. Поверил бы ему Аято? Не разозлился бы он, услышав все это? На эти вопросы Тома тоже не хотел знать ответ. — Считай это... — Аяка на мгновение задумалась, прикусив ноготок свободной руки, — проверкой на прочность. Если твое тело никак тебя не выдаст, то я отстану и больше никогда тебя не потревожу так. Тома взмолился всем известным богам, в которых мафия не верила, чтобы тело не поддалось, но боги мафию, видимо, тоже не жаловали или их гнев был обращен только на него — Тома чувствовал, как возбуждение удушливо обвивается вокруг шеи, затрудняет дыхание и сковывает все внутри жаркими тисками. Впервые в жизни он был готов проклясть свою ориентацию за то, что ему одинаково нравились и парни, и девушки. Тома чувствовал себя предателем — стало противно от самого себя. Настолько, что почти затошнило. Тома этого не хотел, но противиться не мог — у него не было на это права. Аяка забралась пальцами под резинку белья, обхватила еще мягкий член, начиная двигать рукой, и Тома зажмурился. Видеть ничего вокруг не хотелось. Понимать, что его сейчас толкали в пропасть, из которой он никогда не сможет выбраться, — тоже. Но так, с сомкнутыми веками, стало только хуже: весь мир сузился до тепла руки Аяки, до ее ловких, знающих движений, и Тома испуганно распахнул глаза. Аяка улыбалась, хитро, развязно, так, что липкое, противное ощущение поползло по спине, вызывая за собой неприятные мурашки. Аяка знала, что она красива, и пользовалась этим так же, как пользовалась сейчас Томой. Лучше бы ему пришлось убить кого-нибудь сегодня. Честное слово, он бы с радостью избавился от каких-нибудь зарвавшихся головорезов или припугнул бы тех, кто не хочет идти мафии на уступки, лишь бы всего этого не случилось. Аяка взяла его руку и положила на свою грудь, сжала его ладонь своей, заставляя обхватить плотнее. Сквозь слои блузки и кружевного белья чувствовался напряженный сосок. Тома выдохнул сквозь зубы. Аяка тихо рассмеялась. — Не стесняйся, — прошептала она ему на ухо. — Это нормально, что я тебе нравлюсь. Тома хотел бы сказать, что дело не в этом. Она нравилась не ему, а его телу — это разные вещи. Знал бы, что сегодня все обернется так, умолял бы Аято вечером оттрахать его так, чтобы он не мог нормально ходить. Чтобы от одной мысли о возбуждении становилось плохо. Но Тома не знал, Аято, наверное, посчитал, что отметин по всему телу будет достаточно, а Аяка просто брала от жизни все, как и хотела. Господи. Томе следовало сдохнуть в трущобах в детстве. Аяка настойчивее провела рукой по члену. Тома почувствовал, как плоть напрягается под ее прикосновениями, и вместе с этим умерла его последняя надежда уйти отсюда, не совершив, возможно, фатальную ошибку. Аято убьет его и будет, пожалуй, прав. — Вот, значит, как? — Аяка заинтересованно наклонила голову вбок, а потом прижалась к его шее губами, легко прихватив кожу. Все, что произошло дальше, Тома постарался забыть. Забыть то, как она выцеловывала его шею и ключицы, прикусывала кожу несильно, но ощутимо. Забыть то, как член в ее руках окончательно затвердел и Аяка, хитро облизнувшись, прошептала Томе, что он хороший мальчик, — похвала прилипла к мыслям, словно ядовитая паутина. Забыть то, как Аяка слезла с колен, стянула белье и, задрав юбку, уселась снова. Поерзала, потираясь о член, а потом, придержав, опустилась на него и длинно, протяжно выдохнула. Забыть то, как она начала двигаться, постанывая сначала тихо, а потом все громче и громче. Жалась к Томе ближе, гладила его руками свою грудь, так и не расстегнув блузку, и скользила пальцами по его телу. Забыть, забыть, забыть — не получалось. Не получалось выбросить из головы то, что произошло в ее кабинете, жаркое тепло ее тела, звучные стоны и хитрую, хищную улыбку на ее губах. Тома был слаб. Противостоять обаянию Аяки не выходило, как бы он ни старался. Когда тем вечером он вернулся к Аято, тот ничего не сказал. Только посмотрел на него как-то знающе, понимающе, словно обо всем догадался. Тома краснел под его взглядом так ярко, как никогда не краснел даже в самые откровенные ночи. Теперь, видимо, оставалось лишь гадать, когда Аято убьет его? Но Аято ничего не сделал. Даже не спросил, как прошла встреча и удалось ли решить проблему с зарвавшимся клиентом. Он говорил о том, что им предстоит сделать, попросил сверить расписание на ближайшие пару недель. Тома был в недоумении. Ему было стыдно до тошноты, неловко до дрожащих пальцев и противно от самого себя настолько, что хотелось запереться в душе на пару часов, чтобы отмыться от этой грязи. Отмыться или снять кожу к чертям. Но даже тогда, он был уверен, тело бы все еще помнило умелые прикосновения Аяки и ее прожигающий насквозь взгляд. Тома уже уходил, когда Аято окликнул его простым вопросом: — Надеюсь, ты был с ней хорошим мальчиком? Томе даже не понадобилось переспрашивать, чтобы понять, что Аято имел в виду. Он вдруг четко осознал: Аято знает. Аято все прекрасно знает. Вот только оставалось неясным одно — это было с его позволения или ему просто стало интересно посмотреть на то, как Тома будет выкручиваться? — Не слышу ответа, — голос Аято вырвал Тому из раздумий. — Конечно, мой господин, — Тома почтительно наклонил голову, не решаясь поднять на Аято взгляд. — Сделал все, как вы просили. — Умница, — похвалил Аято. — Возможно, Аяке еще потребуется твоя помощь. Ты не против? — Как пожелаете, — произнес Тома единственно верные слова и, дождавшись кивка, покинул его кабинет. Снаружи он тяжело привалился к двери и вздохнул. Аято знал. Аято знал абсолютно все и, казалось, не собирался Тому за это убивать. Тома вздохнул еще раз. Аято не собирался его убивать за то, что он делал с его сестрой. Точнее, что его сестра делала с ним. Томе придется с этим жить, и выбора у него, как и всегда, не было.