~ ~ ~
В кафе было шумно, хоть и не многолюдно. Играла музыка из колонок под самым потолком, кондиционер гнал прохладный воздух по залитому светом помещению, на окнах были нарисованы абстрактные узоры, окружавшие витиеватую надпись «Скидка на кофе с собой!». Бариста за стойкой о чем-то, посмеиваясь, болтал с посетительницей. Тома снова повернулся к Аято. Тот улыбался, помешивая сахар в чашке, и смотрел на Тому, не отводя взгляда. Тома опустил глаза вниз, на свой кофе, и тихо вздохнул. Утром Аято сказал, что обедать они будут не дома и добавил, хотя Тома еще не успел даже рта раскрыть, что это «что-то вроде свидания». Свидания. Тома до сих пор не мог поверить, что услышал это слово от Аято в свою сторону. Это было странно. И совершенно не вписывалось в их привычное взаимодействие. Он снова задумался о том, что их отношения продолжали развиваться, хотя давно казалось, что дальше уже некуда. Следом пришла мысль о том, что у всего есть конец. Тома поморщился и постарался отогнать ее от себя. Аято усмехнулся, и Тома снова поднял на него взгляд. — Для человека на свидании ты выглядишь на удивление недовольным, — сказал он. Щеки Томы залило румянцем. О том, что это свидание, говорили лишь слова Аято, не более — они не держались за руки, не делили один напиток на двоих и не кормили друг друга, смеясь от того, что на губах остаются остатки соуса, которые хочется сцеловать. Тома не знал, почему в его голове создалось именно такое представление о свидании, — может, книги поспособствовали, может, фильмы, может, наслушался от своих ребят. Но с Аято они ничего такого не делали, и Тома даже на мгновение не мог вообразить, чтобы Аято сейчас взял его за руку и переплел их пальцы, продолжая смотреть вот так — прямо, с едва заметными смешинками во взгляде. Тома вообразить не мог, но это не значило, что он такого не хотел бы. — Я просто не знаю, как себя вести, — признался Тома и спешно отпил кофе, чтобы спрятать румянец за краями чашки, хотя смысла в этом не было никакого — Аято и так все видел и прекрасно понимал. Тома окинул кафе взглядом еще раз, машинально подмечая запасной выход, пути к отступлению и места, где можно было бы укрыться. Это помогало отвлечься от общей неловкости, из которой Тома сейчас, казалось, состоял на 99%. Хотелось надеяться, что все это им сегодня не пригодится, но лучше перестраховаться и заранее обо всем подумать. Потому что время шло, а Сара так и не предпринимала никаких действий. Аято продолжал слежку, но и та особых плодов не приносила, кроме того, что Сара действительно сблизилась с Тисато в обход ее отца. Если у них и был какой-то план, то догадаться о нем было сложно. Они не делали буквально ничего: ходили по кафе, принадлежащим или клану Кудзе, или клану Хийраги, встречались в парке, обсуждали по телефону какие-то бессмысленные мелочи, и сначала даже казалось, что это какой-то шифр, но никто из отдела аналитиков эти догадки не подтвердил. Они просто... как будто встречались, забыв о том, что произошло. Аято ждал их ошибки, и Тома ждал вместе с ним. — Ты опять задумался, — голос Аято вырвал его из своих мыслей. Томе стало почти стыдно — ну кто так погружается в раздумья, сидя в кафе с любимым человеком? — Расслабься немного. Ничего страшного не случится, если ты перестанешь так напрягаться. Тома усмехнулся. Аято скользнул по нему внимательным взглядом, а потом немного наклонился вперед и заговорил уже тише: — Если ты переживаешь из-за Сары, то, я думаю, мы можем на пару часов подумать о чем-то другом. Слежка за ней приставлена, стоит ей сделать хоть что-нибудь подозрительное, я об этом узнаю. Давай лучше поговорим, например, о погоде. Тома послушно обернулся к окну — он сидел к нему спиной, — а потом смущенно рассмеялся. — Погода хорошая, — сказал он, повернувшись обратно. Погода действительно радовала, несмотря на позднюю осень: дождь случался редко, чаще всего было солнечно, пусть и прохладно, со дня на день должен был начаться снегопад, близился декабрь, скоро улицы заполнятся рождественскими гирляндами и прочей иллюминацией, но пока все, казалось, замерло в ожидании чего-то — точно так же, как в ожидании застыл клан Камисато. Аято кивнул и вдруг коснулся пальцев Томы, будто бы невзначай едва ощутимо провел подушечками по фалангам и накрыл ладонь своей. Жар затопил щеки с новой силой. — Вот видишь, ты уже не так сильно нервничаешь. Действительно. Не так сильно — это Аято о том, что теперь Тома нервничал в три раза сильнее? От ощущения его руки на своей — невинное, легкое, почти невесомое прикосновение — по коже ползли мурашки, собираясь где-то в груди. Ощущение было приятным настолько, что Тома почти ощущал сладость этого прикосновения на губах. Господи, он так сильно любил Аято... — Хорошо, что сегодня нет дождя, — выдавил Тома, стараясь ни о чем не задумываться слишком сильно. — До машины идти, конечно, недалеко, но мокнуть не хотелось бы. — Хм-м, — протянул Аято, чуть прищурившись. — Тебе бы пошла мокрая рубашка. Томе показалось, что теперь у него краснели не только щеки, но еще и шея, и кончики ушей, и вообще каждая клеточка кожи. Аято издевался над ним так виртуозно, что Тома даже ничего не мог ему сказать. Тома ничего и не хотел говорить. Но с губ сорвалось: — Вам тоже. И прежде чем Тома успел извиниться за неподобающее поведение, Аято уже смеялся, сильнее сжимая пальцы Томы в своих. Он смеялся искренне, до морщинок, собравшихся в уголках глаз, до ямочек на щеках, до затрясшихся плеч. Тома тоже несмело улыбнулся. Взгляд от Аято отвести не получалось, да и Тома не слишком-то старался. Ему хотелось запомнить это мгновение, этот искренний смех, то, как Аято держал его руку в своей, не отпуская, а Тома чувствовал себя самым счастливым человеком во всем мире. На мгновение даже удалось позабыть о том, что происходило за пределами кафе — думать о чем-то другом, кроме Аято, казалось кощунством. Тома понял свою ошибку буквально через несколько секунд. Сначала его внимание привлек резко оборвавшаяся болтовня бариста, которая до этого мерным гулом слышалась на фоне, сливаясь с музыкой. Затем за соседним столиком кто-то вскрикнул, раздался женский визг. Тома резко обернулся — в джипе, припарковавшемся почти у входа в кафе, виднелся какой-то мужчина, который, опустив окно, целился во что-то из пистолета. Томе хватило секунды, чтобы понять, во что — точнее, в кого — он целился. Он рванулся к Аято, толкнул его, не глядя куда, заставляя его пригнуться, и следом раздался выстрел и звон разбитой посуды. Помещение наполнилось криками и руганью. Тома перевернул стол на бок, столешница на короткое мгновение скрыла их от стрелка, но времени было мало. Пули быстро превратили поверхность в решето, плечо обожгло болью, и Тома краем сознания заметил, как расходится рубашка. Черт. Он подтолкнул Аято в сторону запасного выхода и, когда Аято скрылся за поворотом, остановившись так, что с улицы его было не видно, громко спросил у бариста, есть ли здесь подвал. Бариста неопределенно махнул рукой куда-то себе за спину, но Тома кивнул и кинулся следом за Аято. К запасному выходу они не пошли — Тома решил, что там их, скорее всего, поджидают, — вместо этого они рванули в подвал. Плечо пекло, ткань жадно впитывала в себя кровь, но Тома старался не обращать на это внимания. Ему повезло, что рана не была серьезной, а значит, можно было пока об этом не задумываться. Когда они добрались до подвала, Тома остановился под тусклой лампой и осмотрел Аято, ощупав на предмет повреждений. Видимых ран не было, но стоило Томе коснуться его груди, как Аято судорожно выдохнул. Тома напрягся — крови не было, значит, Аято пули не задели. Что тогда? — Толкнул сильно, — ответил Аято, словно прочитав его мысли. — Но все в порядке. Лучше синяк, чем пуля. Тома кивнул, взял его за руку и пошел дальше, на ходу доставая телефон. Повезло, что связь здесь ловила, пусть не замечательно, но экран не показывал удручающее «нет сети». Тома отправил Мадарамэ сообщение о том, что в Аято стреляли. Написал все, что запомнил о стрелке и машине, и попросил срочно прислать кого-нибудь к кафе. В том, что его машину пули не пощадили тоже, Тома нисколько не сомневался. Телефон пиликнул входящим сообщением с коротким «Ок, сейчас буду». Через несколько метров обнаружился выход из подвала. Тома прикинул планировку — получалось так, что отсюда выхода было два. Оставалось надеяться, их не поджидали у обоих сразу. К тому же этот выход, судя по тому, сколько им пришлось пройти, вел не во двор, а на улицу с другого конца здания. И это было лучшим вариантом. Тома остановился у двери, Аято тоже замер за спиной. Плечо пульсировало болью, ткань, пропитанная кровью, неприятно липла к руке. Шагов слышно не было — их не преследовали? Что за идиоты в них стреляли? Тома, конечно, и своим решением скрыться в подвале не гордился: в случае чего, ему было бы нечем защищать Аято, только голыми руками. Но, видимо, у него сегодня был потрясающе удачный день. — А что слежка? — вдруг спросил Тома, повернувшись к Аято. Тот хмурился и выглядел так, словно, когда они отсюда выберутся, он сравняет с землей полгорода в попытках отыскать виновника. — Они ничего не заметили? Аято покачал головой. — Ни слова не было. Либо Сара как-то провернула все за их спинами, либо это было последнее задание тех, кто за ней следил, — мрачно усмехнулся Аято. Тому прошибло неприятной дрожью. Это «либо» было лишь иллюзией выбора — ребята в слежке могли уже писать завещание и заказывать себе гробы. Если, конечно, от них что-то останется. Тома кивнул и осторожно толкнул дверь. Та оказалась не заперта. Солнце ударило по глазам, привыкшим к полутьме подвала, но Тома проморгался и снова прислушался, рассматривая улицу в узкую щелку. Было тихо. Подозрительно тихо. Где-то вдалеке слышалось шурашние шин по асфальту, но не было ни криков, ни слез, ни бьющихся окон. Ни выстрелов. До Томы дошло через секунду: живых в кафе не осталось, а редкие прохожие еще не успели добраться сюда и увидеть это кровавое месиво. Жители верхних этажей и работники соседних помещений, наверное, просто не рисковали соваться на улицу — оно и правильно, умирать никому не хотелось. Логику Сары он перестал понимать окончательно. Тома написал Мадарамэ, что они в подвале с уличной стороны, прикрыл дверь и привалился спиной к стене, так и не выпустив ладонь Аято из своей. Тот руку тоже не убирал. — Тебя ранили в плечо? — спросил Аято. Тома кивнул. До этого момента адреналин помогал не так сильно чувствовать боль, но теперь, когда они были в относительной безопасности и ждали Мадарамэ, чувствительность возвращалась, накатывая толчками. — Главное, что с вами все в порядке, — выдавил Тома. Аято выдохнул сквозь зубы, взгляд его стал злее, решительнее и жестче. — Я пущу ее на гирлянду. Выпущу кишки и украшу ими ее же дом, — тихо, но уверенно произнес он, сжимая руку Томы. — Никто не смеет трогать моих людей. Тебя — в особенности. Если бы ситуация была другой, Тома бы зарделся от этих слов сильнее, чем обычно. Но сейчас он только едва заметно усмехнулся и кивнул. Что-то ответить он не успел — в дверь коротко постучали — раз, два, три, — и Тома снова впустил солнце в темное помещение подвала. Мадарамэ выглядел встревоженным, но собранным. Тома пропустил Аято вперед, увидев за спиной Мадарамэ машину, и пошел за ними следом, прикрыв за собой дверь. — В кафе живые есть? — спросил он, когда машина тронулась с места. Аято сидел сзади, Тома — на пассажирском, стараясь не запачкать обивку кровью. Мадарамэ неопределенно пожал плечами. — С улицы видно не было. Там все в стекле и крови. Наверное, никого. Тома кивнул. Неужели нельзя было сделать все аккуратнее? — А стрелок? Скрылся? — На месте его не было, но мы пробили его машину и засекли, куда он направляется. До конца дня не доживет. Обычно Тома бы сказал, что стоило бы его допросить, выяснить цели и мотивы, но в этот раз все было на поверхности. Провернуть такое не пришло бы в голову никому в городе — не хватило бы глупости собственноручно рыть себе могилу. Но кое-кому на месте ровно, кажется, больше не сиделось. — Кому принадлежит машина? — раздался голос Аято. — Владелец — некий Такацукаса, — ответил Мадарамэ, не отвлекаясь от дороги. — Насколько нам известно, он был приближенным Такаюки Кудзе. Аято сердито выдохнул. — Убейте его, — сказал он. — Разрешаю использовать фантазию, — он мрачно усмехнулся и больше до конца пути ничего не говорил. Мадарамэ, попетляв по улицам, привез их сначала к врачу — рана Томы требовала внимания. Томе хотелось сказать, что стоило бы сначала отвезти Аято в безопасное место, а он со своей раной еще может продержаться, но Аято сзади сжал его здоровое плечо, и Тома замолк. На этот раз у Мадарамэ хотя бы было оружие и, в случае чего, они бы смогли защитить Аято. Кокоми встретила их у входа — Тома усмехнулся, думая, что ей такого написал Мадарамэ, что она выглядела настолько встревоженной. Пуля ведь даже не осталась в руке — прошла по касательной, взрезав кожу и порвав рубашку. Некстати подумалось, что их куртки остались в кафе. Не то чтобы Томе было жалко вещей, когда его жизнь и жизнь Аято находилась под угрозой, но эта мысль почему-то ясно возникла в голове и задержалась там на пару секунд. Потом Аято мимолетно коснулся его пальцев своими, и Тома вырвался из оцепенения и пошел за ним внутрь. Кокоми всплеснула руками, увидев его рану. Покачала головой. Тома неловко улыбнулся. — Ничего смертельного, — сказал он, усаживаясь на кушетку. Аято, стоящий в дверях, усмехнулся, что-то набирая в телефоне. — Когда тебя в прошлый раз ранили в бедро, ты то же самое говорил, — строго произнесла Кокоми. Строгость ее голосу вообще не шла — он был высоким и звонким, звучал чисто и красиво, но когда она ругалась на них из-за полученных ран, воспринимать ее наставления всерьез не получалось. — Ну и разве я был неправ? — хмыкнул Тома. — Я же жив, все в порядке. Кокоми только вздохнула и попросила его снять рубашку. Тома, сжав зубы, разделся, и повернулся к ней раненым плечом. — И чьими молитвами ты такой везучий... — едва слышно произнесла Кокоми, принимаясь за рану. Тома ничего не ответил — на такой вопрос ответа и не существовало. Он не следил за тем, что она делала, доверившись ее умелым рукам. Кокоми не любила, когда они пристально наблюдали за ее действиями — говорила, что это нервирует. А нервный доктор — абсолютно не то, что им было нужно. Поэтому Тома повернулся к Аято и спросил: — Что вы будете делать дальше? Аято еще пару раз коснулся экрана телефона, а потом убрал его в карман и посмотрел на Тому. — Как я уже сказал, жить ей осталось недолго. Тома покосился на Кокоми, но та продолжала с невозмутимым видом обрабатывать рану, очищая от крови и налипшей пыли. Она, конечно, и не такое слышала — тоже была повязана с мафией крепко и навсегда, — но обычно они старались не посвящать ее в детали слишком сильно. — Вот так сразу? — Предлагаешь позвать ее на семейный ужин, чтобы обсудить детали ее убийства? — Аято усмехнулся. — Не думаю, что она оценит. К тому же, за все свои ошибки нужно платить, в данном случае — жизнью за жизнь. То, что ее план не удался, только усугубляет ситуацию. Тома кивнул. Аято был прав — покушаться на него вот так, среди бела дня, было верхом глупости, и Сара, хотелось верить, понимала, на что шла. Либо она слишком сильно верила в свои силы, либо ей просто не хватало опыта — и то, и другое могло быть правдой с одинаковой вероятностью. — Но убью я ее не сразу, — продолжил Аято. — Сначала, скажем так, напомню ей, что у всего есть последствия. Она разнесла кафе, находящееся на нейтральной территории, а это прямое нарушение нашего договора. Значит, в ближайшее время она лишится чего-нибудь из своих активов. Тома мельком глянул на свое плечо — как раз вовремя, потому что Кокоми достала шприц и, кажется, собиралась вколоть ему обезболивающее, чтобы зашить рану. Игла вошла в кожу аккуратным, точным движением, и уже через пару мгновений Тома почувствовал, как немеет плечо. — Ты в налете не участвуешь, — твердо произнес Аято. — Рана пустяковая, поправлюсь уже через па..., — возразил Тома, но осекса под темным, жестким взглядом Аято. — Думаю, найдется, кому поработать вместо тебя. Считай, что у тебя отпуск. Тома подумал, что это было странным решением — он ведь не просто так занимал свое место, он правда знал, что делал, и умел это делать. Так почему Аято хотел его отстранить? Неужели он за него... переживал? Но почему теперь? Тома прикрывал его каждый раз, Тома ловил за него пули — редко, потому что обычно им удавалось избегать таких ситуаций, — но тем не менее, и такое случалось. Почему именно сейчас Аято вдруг решил, что дорожит Томой сильнее? Почему? — Потому что я не хочу, чтобы ты пострадал сильнее. Или считаешь, что тебя легко можно заменить? — он усмехнулся, видимо, у Томы все было написано на лицу, а потом сказал: — Решение не обсуждается. Все. Тома кивнул. Что еще он мог сказать? Кокоми тем временем закончила с раной, легонько шлепнула его по руке, привлекая внимание. — Не знаю — и не хочу знать — что вы планируете делать, но тебе нужен покой хотя бы неделю. — Она собирала инструменты, выдавая наставления. — Еще лучше — две или три. И нужно ездить на перевязку хотя бы через день, чтобы я могла понаблюдать за раной. Вдруг что-то загноится или еще что. Лучше сразу все исправить. — Да, конечно, — согласился Тома, натягивая порванную на рукаве, влажную от крови рубашку. — Спасибо, Кокоми. Та вдруг покраснела и отвернулась. — Лучше сделай так, чтобы мне больше не пришлось тебя зашивать. Тома усмехнулся и встал, застегнул рубашку на все пуговицы и ничего не ответил, двигаясь к выходу. Мадарамэ ждал их снаружи, затем он отвез их домой. Аято молчал всю дорогу, но вид у него был хмурый и мрачный, Тома чувствовал, что он обдумывал план, просчитывал дальнейшие действия. Томе было немного обидно, что его отстранили — неужели Аято думал, что ему не хочется собственными руками отомстить за то, что Сара рискнула устроить на него покушение? Но с другой стороны внутри приятно грела мысль о том, что Аято не хотел подвергать его опасности. Наверное, о другом можно было даже не задумываться — этого знания, этих слов, сказанных прямо и без намеков, но скрытых под «заменить тебя нелегко», этого всего хватило для того, чтобы сердце почти болезненно сжалось от растекшейся горячей волной любви.~ ~ ~
Три недели слились в один длинный, бесконечный день, заполненный перевязками, заполнением всевозможных документов и прочей рутиной, которая успокаивала, но все равно не могла отвлечь настолько, чтобы Тома перестал думать об Аято. Они почти не виделись: Аято был занят тем, что продумывал план своеобразной мести Саре, контролировал налет на подконтрольную ей точку и тянул время тем, что теперь он сам не делал резких движений. Сара нервничала — чаще ошибалась, чаще оговаривалась в разговорах, металась из стороны в сторону, орала на подчиненных. Тома малодушно радовался тому, что ее состояние не было стабильным. Это значило, что достать ее будет проще. Но Тома скучал по Аято. Ему не хватало их посиделок в кабинете, не хватало ощущения его руки в волосах, его дыхания за спиной. Тома хотел к нему. Аяка приходила несколько раз, вздыхала, глядя на его руку, а потом улыбалась и говорила, что ему придется отработать весь свой странный отпуск после. Тома упорно не понимал, почему с этой раной было так много проблем — она ведь действительно была пустяковой, даже швы сняли уже через две недели, но и Аято, и Аяка продолжали относиться к нему так, словно руку ему и вовсе оторвало. Они так переживали за него? Они так сильно им дорожили? Тома запутался. Мыслей было слишком много, и монотонная работа никак не помогала, хоть ему и удавалось на этом сосредоточиться. Машину его в тот злополучный день у кафе все-таки потрепало, но не так критично, как Тома и предполагал: окна и лобовое стекло были выбиты, на дверях в паре мест виднелись отверстия от пуль, но все это легко исправили в мастерской, поэтому на перевязки он тоже ездил сам. Ездил и не понимал, почему на перевязки ему можно, а на задания — нет. К концу третьей недели, вечером, Тома пришел к Аято сам. Нерешительно постучал в дверь его комнаты и зашел, дождавшись, пока щелкнет замок. Аято выглядел не в пример хуже Томы: под глазами залегли глубокие тени, кожа казалась бледнее обычного. Но господи, как же Тома по нему скучал, как же сильно он хотел его увидеть — любым, хоть бледным, хоть злым, хоть спящим. Абсолютно без разницы, лишь бы только быть рядом и знать, что он здесь нужен. Тома смущенно замер на пороге, переминаясь с ноги на ногу и не зная, что сказать. Что он скучал? Что он хотел его увидеть? Что он просто счастлив быть здесь, с ним, в одной комнате? — Так и будешь молчать? — усмехнулся Аято, стоя в паре шагов от него. Тома слов не находил. Слова не шли, запутавшись на языке и встав поперек горла. Но Аято все понял без слов — подошел ближе и поцеловал его, положив ладонь на щеку, а другой рукой притянув ближе к себе за плечи. Тома тут же подался вперед, обнял Аято, прижимаясь к нему, и в голове исчезли последние мысли и сомнения. Тома привычно таял в его руках, и в это мгновение весь мир — как и всегда рядом с Аято — перестал для него существовать. Тело отозвалось на ласку, словно Тома был озабоченным подростком — возбуждением пронзило с ног до головы, замерло в груди, а потом хлынуло вниз, оседая в паху. Тома выдохнул в поцелуй, но постарался больше себя ничем не выдать. Аято явно было не до этого, его голову занимали другие мысли, и Тома не хотел его отвлекать. Он и так пришел тогда, когда его не просили, и Аято позволил ему зайти в комнату — Тома о большем и мечтать не смел, когда шел сюда. И, хоть он подготовился перед встречей, он был не в праве что-то требовать. Аято слегка отстранился, усмехнулся, когда Тома рефлекторно потянулся следом, и придержал его за плечо. — Останешься на ночь? — тихо спросил Аято. По телу снова пронеслись мурашки, оставляя после себя предвкушение чего-то, что еще не было и, возможно, не будет озвучено. — Если вы не против, — ответил Тома, надеясь, что ему удалось совладать с голосом. Судя по улыбке Аято — нет. Плевать. Тома хотел его, Тома хотел в его руки и душой, и телом, и каждая его частичка рвалась в эти объятия в поисках тепла и странной, ненормальной любви. — Я очень даже «за», — легко рассмеялся Аято. — Хочешь просто поспать или?.. Аято не договорил. Он смотрел прямо Томе в глаза, и Тома, краснея от такого внимания, решился на откровенный ответ: — Если вы хотите, то можем поспать «не просто». Аято покачал головой. — Я спрашиваю, чего хочешь ты. Хочешь спать — будем спать. Не хочешь — придумаем, чем еще можем заняться. Я, в конце концов, задолжал тебе нормальное свидание. Тома едва подавил в себе заполошное «Вы мне ничего не должны!». Потому что Аято и правда был ему ничего не должен. Их отношения вряд ли подходили под определение «люди, которые встречаются». Их отношения вообще ни под какое определение не подходили, и Тому устраивало это размытие границ, отсутствие рамок — четких, оговоренных, — хотя рамки все равно по-прежнему существовали в его голове, поддерживались выученной за годы субординацией. — Я хочу не только спать. — Наконец, Тома собрался с мыслями. — Я хочу вас. Сейчас или не сейчас — неважно. Я вас... всегда хочу. Жаром от смущения обожгло даже уши. Тома все еще не привык говорить что-то такое, хотя они бывали в ситуациях куда более неловких, чем эта. Аято по-доброму улыбнулся и погладил его по голове, чуть взъерошив волосы. — Тогда ты не будешь против попробовать что-то новое? — Не буду. — Томе иногда становилось страшно от того, на что он действительно был готов ради Аято. Он доверял ему. Знал, что Аято не причинит ему вреда и всегда может остановиться, как только Томе станет неприятно. Это они тоже не обговаривали, но Аято пока и не делал чего-то, что Томе бы откровенно не понравилось. — Какой же ты замечательный. — Аято на мгновение коснулся губами его лба, потом — носа, и Тома улыбнулся, зажмурившись от такой нежности. — Но нам нужно договориться, что ты скажешь, если тебе не понравится. — Стоп-слово? — предположил Тома. — Догадливый, — усмехнулся Аято. — Да, стоп-слово. Что-то, оторванное от контекста, чтобы я сразу понял, что ты не хочешь продолжать. Тома задумался, пытаясь подобрать нужное слово. Как назло в голову лезло только то, что он мог произнести во время секса и так. Всякие «быстрее», «медленнее», «пожалуйста», «умоляю». Наконец, он смог отвлечься и найти то, что могло бы им подойти. — Трехцветное данго, — сказал он. — Уверен? — уточнил Аято. Тома кивнул. — Хорошо. Скажи мне, как только тебе не захочется продолжать, ладно? — Конечно. Аято взял его за руку и повел в сторону кровати. — Ты готовился? — спросил Аято, садясь на кровать и притягивая Тому к себе. Тот уселся к нему на колени, прижавшись вплотную, кровать мягко прогнулась под их весом. — Д-да, — запинаясь, ответил Тома. Признаваться в этом было до жути неловко. Но восхищенный взгляд Аято определенно того стоил. Вместо ответа Аято поцеловал его, на этот раз глубже, несдержаннее, толкнулся языком в рот, и Тома впустил, понимая, что мысли с невероятной скоростью покидают голову. Он больше ни о чем не мог думать — только о том, как Аято целовал его, скользя руками по шее, как он трогал его, едва касаясь кожи под воротом футболки, как от его пальцев все тело рвалось навстречу, все горело, плавилось, отзывалось так ярко и так сильно, что член встал буквально за секунду, и Тома невольно подался бедрами вперед, вжимаясь в Аято. Тот предупреждающе ощутимо прикусил губу, Томе пришлось обнять его сильнее, чтобы не двигаться, не толкаться навстречу теплому, такому любимому телу. Аято опустил руки ниже, на талию, удерживая Тому на месте, а губами прикоснулся к шее — легко прихватил кожу, потом сжал зубами, оставив чувствительный след, и снова коснулся губами. А потом — широко, влажно лизнул языком, и Тома застонал, вздрагивая. Удовольствие, вспыхивающее внутри на каждое прикосновение, отзывалось в яйцах. Член больно натягивал штаны, но мысль о том, что у Аято уже тоже стоит — Тома чувствовал, ерзая на его коленях, — немного успокаивала. Хотя, конечно, Аято был не таким чувствительным, как Тома. Аято потянул футболку Томы вверх, помог выпутаться из нее и отбросил куда-то в сторону. Тому такие мелочи сейчас не волновали совершенно — он просто не мог отвлечься на что-то еще, кроме ласкающих его рук и губ. Аято огладил ладонями плечи, чуть задержался на затянувшемся, но все еще ощутимом шраме. Потом пальцами невесомо коснулся сосков, сорвав с губ Томы еще один стон, на этот раз громче, откровеннее и ярче. Коснулся еще раз и еще, и еще, пока Тома не сбился, оторвавшись от губ Аято и тяжело дыша. Стоны рвались наружу, минуя мозг. Томе казалось, что он весь обратился в одно сплошное нечто, восприимчивое только к рукам Аято и его ласкам. Он больше ни на что не реагировал — он не хотел на что-то еще реагировать. Аято впился зубами в изгиб плеча, прикусил сильнее, сжимая кожу, и Тома почти вскрикнул от того, какой вспышкой наслаждения отозвалось все тело. Это было просто невыносимо хорошо. Аято не касался его три недели, Тома буквально изголодался по его прикосновениям, по его рукам, по его языку на своей коже. По его члену в себе. Но ему не хотелось торопить события. Он хотел взять все, что Аято готов был ему дать. — Тебе уже так не терпится? — усмехнулся Аято куда-то в шею, когда Тома в ответ на очередной укус вскинул бедра, пытаясь потереться хоть обо что-нибудь. В другой жизни Тома мог бы сказать, что интерес Аято тоже было прекрасно видно, но в этой он только кивнул и уже намеренно подался навстречу. — То, что я хочу сделать дальше... — Аято замер, подбирая слова. Тома тоже постарался успокоиться и восстановить дыхание. В голове беспокойно пульсировало желание продолжать. — Ты должен знать, что это не наказание. Тома нахмурился. — Наказание? — Да, — кивнул Аято. — Я ни за что тебя не наказываю, просто, скажем так, хочу внести разнообразие. — Хорошо, я согласен. — Ты понял, что это не наказание? — Да, я понял, — Тома кивнул для верности, чтобы точно доказать, что он понял. Он в принципе не был склонен к тому, чтобы брать на себя вину за то, в чем ее точно не было. И если Аято боялся, что Тома винит себя в том, что случилось тем днем в кафе, то, может, Томе и было не по себе первые пару дней, а потом он понял, что он сделал все, что мог сделать в той ситуации. Аято остался жив, Тома отделался шрамом. Лучшего расклада и быть не могло. — Замечательно. Раздевайся. Тома неловко сполз с его колен, стянул штаны под пристальным взглядом. Член стоял, прижимаясь к животу и пачкая кожу смазкой. Хотелось обхватить его хотя бы на мгновение, просто чтобы стало легче, но Тома сдержался, замерев у кровати. Аято тем временем что-то искал в тумбочке, потом вытащил пробку — похожую на ту, что они уже пробовали, с хвостиком, но на этот раз пробка была обычной, черной и гладкой, — достал смазку и сел обратно, положив все это рядом. — Молодец, — похвалил он. — Иди сюда. Аято протянул Томе руку и, когда тот схватился за нее, дернул его на себя, заставляя лечь поперек колен. Член неприятно уперся в бедро, прижавшись к грубоватой ткани джинс. Тома поморщился, но промолчал. Это было терпимо, и, если он правильно понял, уже через несколько минут это будет последним, что станет его беспокоить. Но спросил на всякий случай: — Пробка? — Вибратор, — поправил его Аято. — Стоп-слово помнишь? — Помню. Трехцветное данго. — Умница. Аято нагнулся, оставив невесомый поцелуй на его спине, а потом Тома услышал, как щелкнула крышка смазки, и первый палец толкнулся между ягодиц. Внутрь он вошел легко — Тома правда подготовился, и Аято, хмыкнув, добавил следующий, вдавил их глубже, до самых костяшек, и Тома застонал, уткнувшись лицом в кровать. Аято двигал рукой быстро, жестко, вырывая все новые и новые стоны. Тома даже не заметил, как к двум пальцам добавился третий, Аято развел их внутри, и стало так сильно хорошо, что Тома мог только стонать, почти скулить на одной ноте и вскидывать бедра, пытаясь насадиться сильнее. Потом пальцы исчезли, но Тома не успел даже задуматься об этом — ко входу прижалась твердая, прохладная головка вибратора. Тома сжался от ощущения, но постарался расслабиться, впуская игрушку внутрь. Аято гладил его по ягодице, проводил ладонью до самого бедра, касался внутренней стороны, рядом с яйцом, но не касаясь их, и это было так обидно. Томе хотелось, чтобы он уже прикоснулся к нему, к его члену, провел рукой властно, жестко, уверенно, так, как только он один умел. Но Аято медлил, играясь с ним, и Томе не оставалось ничего, кроме как принять правила игры. Как он делал всегда. Игрушка вошла до конца. Тома повозился, привыкая к ощущениям. — Все хорошо? — спросил Аято, положив руку на ягодицу. От места соприкосновения волнами расходилось тепло. Игрушка давила на простату. Думать почти не получалось. — Д-да, все в порядке, — выдавил Тома, надеясь, что голос его не прозвучал слишком жалко. Тома не видел, что он делал, но в следующий момент произошли сразу две вещи: Игрушка начала вибрировать. Аято шлепнул его по правой ягодице. Тома подавился стоном, впился зубами в покрывало. Было больно, но лишь на короткое мгновение, а потом удовольствие от вибратора внутри перекрыло все другие ощущения. И не успел Тома сконцентрироваться на нем, как Аято шлепнул снова — звонко, жестко, так, что это движение отозвалось у Томы где-то внутри. А еще оно сдвинуло игрушку, и теперь вибрация, казалось, простреливала позвоночник. Тома терялся в ощущениях. Какое там стоп-слово, он себя-то едва осознавал сейчас. — Все нормально? — голос Аято заставил выплыть из затуманенных мыслей. Тома кивнул. Потом, опомнившись, сказал: — Да. Продолжайте, пожалуйст-ах! — просьба потонула в очередном стоне, когда Аято опустил ладонь на левую ягодицу. Следом на разные ягодицы обрушилось несколько шлепков. Тома даже не пытался считать. Его разрывало между жжением, оставляемым ладонями, ощущением игрушки внутри, вибрирующей в почти безжалостном темпе, и тем, как член терся о грубую джинсу. Боже. Господи. Томе казалось, что он вот-вот развалится на части, а ведь Аято еще только начал. Аято погладил ягодицы, растер измученную, покрасневшую кожу, подцепил вибратор пальцами, и Тома выгнулся в пояснице, не понимая, чего он хочет — податься членом вперед, потереться о теплое, твердое бедро или чтобы Аято вогнал игрушку обратно, оставил ее внутри и снова коснулся ягодиц. Задница горела. Но Томе хотелось вновь ощутить там руки Аято, его длинные пальцы, широкие ладони. Томе хотелось, чтобы Аято не переставал его трогать, и он не смог сдержать рвущихся с губ слов: — Пожалуйста, Аято, — всхлипнул он, — сделайте что-нибудь. Пожа-ах!-луйста-а! Просьба снова оборвалась стонами — Аято вставил игрушку и сжал обе ягодицы ладонями. Кожа, ставшая чувствительной от шлепков, отозвалась мурашками. Тома уткнулся лбом в кровать, чувствуя, что покрывало уже мокрое от его слюней. Как, наверное, жалко он сейчас выглядел — распластанный на коленях с торчащей кверху задницей и умоляющий о большем. — Что-нибудь? — переспросил Аято, снова двигая игрушку пальцами. — Чего ты хочешь? О боже. Тома хотел кончить — до слез. Хотел, чтобы Аято продолжал касаться его вот так — решительно, жестко, но не причиняя боли. Хотел, чтобы Аято заменил игрушку своим членом и оттрахал Тому так, чтобы наутро он хрипел от того, как громко стонал и кричал в его руках. Он готов был умолять об этом. Но вместо этого произнес: — Что угодно. Все, что вы хотите мне дать. Аято вытащил вибратор почти полностью и снова вставил до самого конца. Тома взвыл. Если он переживет эту пытку удовольствием, ему больше ничего не будет страшно. — Ты такой красивый сейчас, — зашептал Аято, двигая игрушкой. Тому трясло каждый раз, как она проезжалась по простате. Бедра дрожали, колени отказывались его держать. — Такой послушный и только мой. Лежишь, выставив свою потрясающую задницу, и просишь, чтобы я сделал с тобой что угодно. Ты даже не представляешь, как много я хочу с тобой сделать. Но сегодня этого не будет. Тома завыл снова, но уже от обиды. Он не хотел, чтобы все закончилось вот так. Он хотел почувствовать Аято в себе — не только его пальцы, но и его член. Но Аято продолжил говорить, не дав Томе открыть рот — приставил пальцы к губам, и Тома послушно облизал их, вбирая в рот и проходясь по ним языком. — Сегодня ты кончишь без рук, вот так, от того, что я буду шлепать тебя, а игрушка внутри тебя будет делать все только лучше. А я буду смотреть, как тебе хорошо, как ты заходишься стонами и умоляешь меня не останавливаться. Хорошо? На такое ты согласен? Томе едва хватило сил, чтобы выдавить тихое «да». — Какой хороший мальчик. Ты просто замечательный, Тома. Он вытащил пальцы изо рта, и через секунду вогнал игрушку до упора и шлепнул снова, оставляя влажный след на ягодице. Тома потерял связь с реальностью. Удовольствие скручивалось внутри почти болезненно, и он бы даже не удивился, если бы заплакал сейчас — он просто не знал, как еще его тело могло выразить все то, что он чувствовал. Аято шлепнул снова. Томе на мгновение показалось, что от еще одного шлепка он кончит именно так, как того хотел Аято. Он подался бедрами вперед, мазнул головкой по бедру, закусив губу, но Аято заметил движение и опустил руку вниз, пережимая у основания. Тома всхлипнул. — Посчитаешь для меня? — спросил Аято, жарко дыша в самое ухо. Мурашки снова скользнули по спине, лишь разгоняя и без того болезненное возбуждение. — Если справишься, то я позволю тебе кончить. Хорошо? Тома кивнул, не в силах выпустить покрывало изо рта. Движения рук на ягодицах прекратились. Вибрация внутри остановилась тоже. Тома заскулил, попытался толкнуться бедрами, но Аято прижал его, с нажимом опустив руку на поясницу. — Ты должен ответить. Вслух. — Х-хорошо, — выдохнул Тома. — Да, хорошо, пожалуйста, Аято, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. Тома понятия не имел, о чем именно умолял сейчас. О том, чтобы Аято вернул игрушке вибрацию? О том, чтобы он не прекращал его шлепать? О том, чтобы обхватил член сильнее и довел его рукой? Тома хотел всего и сразу. Тому придавило собственными желаниями так сильно, что он еле мог соображать и понимать происходящее. Аято усмехнулся. Тома едва расслышал этот звук за шумом крови в ушах. Игрушка завибрировала снова. — Считай каждый шлепок, — произнес Аято. Ладонь тяжело опустилась на ягодицу с громким хлопком. Тома простонал: — О-один. До пяти посчитать удалось почти легко — Аято делал большие паузы между шлепками, гладил ягодицы, растирая, чередовал, касаясь то одной, то другой. Тома плыл. Он отчаянно цеплялся за ощущение рук Аято, за вибрацию игрушки внутри, за жесткую ткань, о которую терся членом — за все, что позволяло ему не утонуть в наслаждении окончательно. Потому что утонуть в нем хотелось — сразу, резко и с головой. Хотелось отпустить себя и, наконец, кончить, чтобы унять эту болезненную пульсацию внутри. Все было на грани. Удовольствие — на грани боли. Стоны — на грани скулежа. Сам Тома тоже замер где-то на грани оргазма и никак не мог перейти эту грань, хотя хотелось очень сильно — на грани отчаяния. Громкий шлепок выдернул его из раздумий, возвращая в реальность. Тома замешкался, но успел выдохнуть: — Шесть, — прежде чем Аято бы сказал, что он не справился. Тома справится. Тома сделает все, чтобы не разочаровать его. Дальше все шлепки слились в один — Тома едва успевал проговаривать цифры, стараясь не сбиться со счета. И как только он выдавил «десять», руки Аято замерли, накрыв ягодицы. Кожа горела так ощутимо, так отчетливо, что на секунду Томе показалось, что она разошлась, обнажив мышцы. Но влажности крови он не чувствовал. Хотя это был не показатель — он сейчас ничего, кроме жжения и острого возбуждения, не чувствовал. Аято с нажимом провел ладонями по коже, огладил чувствительные места. Тома стонал уже беспорядочно, совершенно потеряв контроль над телом — ноги дрожали, бедра тоже, внутри все сжималось вокруг игрушки и пульсировало с такой силой, что член терся о бедро, даже если Тома старался стоять ровно. Покрывало под лицом было противно влажным — Тома плакал, вжимаясь в него. — Ты такой молодец, — сказал Аято, и звук его голоса раздался неожиданно громко. Так, что Тома даже вздрогнул, услышав. — Самый-самый хороший мальчик. Хочешь кончить? Тома кивнул, забывшись, но Аято не потребовал отвечать вслух. — Скажи, как ты хочешь кончить. В мыслях мелькнуло: «как угодно», и это было правдой. Тому уже не волновало, как именно он кончит — разрядку хотелось получить нестерпимо сильно. Но он все-таки сумел произнести: — Пальцы. Хочу ваши пальцы, пожалуйста, можно мне... Тома не договорил, запнулся, почувствовав, как Аято вытаскивает вибратор. — Тебе все можно, мой хороший. — Тома не то услышал, не то кожей почувствовал эти слова. Потому что в следующее мгновение внутрь толкнулись пальцы, сразу три, и он взвыл, бесконтрольно вскидывая бедра и подаваясь навстречу. Аято гладил его по спине, чуть царапая лопатки, и быстро-быстро двигал пальцами внутри, надавливая на простату. Он не пытался удержать Тому на месте, ничего не говорил на то, что Тома трется о его бедро, вздрагивая от каждого движения пальцев внутри. А потом Тома кончил, вскрикнув так громко, что стало даже неловко. Он выплеснулся на джинсы Аято, и в любой другой момент ему бы было стыдно за это, но сейчас он об этом не думал. Мыслей не осталось совсем. В голове было пусто почти до звона. Тело продолжало сотрясаться от оргазма, вздрагивать от каждого мимолетного касания, даже когда Аято вытащил пальцы и принялся просто водить ладонями по ягодицам, успокаивая измученную, покрасневшую кожу. Тома плавал где-то на краю сознания. Комната перед глазами покачивалась, никак не желая останавливаться. Аято его не торопил, позволяя лежать на своих коленях столько, сколько потребуется, но Тома завозился, почувствовал его стояк и замер. Господи. Почему Аято позволял ему так эгоистично получать удовольствие? Страшнее было то, что у Томы не осталось сил даже на то, чтобы просто подставить рот и принять в него член Аято. Он не был уверен, что простоит на коленях даже минуту — тело ощущалось настолько чужим, настолько ватным, что он даже встать боялся, чтобы позорно не свалиться к ногам Аято. Аято помог ему лечь на кровать, а сам сел рядом. По его бедру стекала сперма, джинсы под ней темнели намокшей тканью. Утром Томе будет стыдно за все, что здесь сегодня произошло. — Тома, — позвал Аято. Тома послушно поднял на него взгляд, язык не слушался, и очень хотелось пить. — Ты в порядке? Тома подумал, что «в порядке» — абсолютно не то слово, которым можно было бы описать его состояние. Он был в восторге. Ему было так хорошо, что теперь он даже не мог ничего сказать. Он был не «в порядке», а где-то за гранью этого понятия. Но пришлось собраться с силами и выдавить хриплое: — Да, — и добавить: — Спасибо. Аято посмотрел на него удивленно. — За что? Тома слабо неопределенно махнул рукой. — За это... За все. Аято рассмеялся и легко похлопал его по бедру. — Лежи, сейчас я принесу тебе воды. Тома закрыл глаза, прислушиваясь: зажурчала вода, наливаемая из кувшина, глухо стукнуло по столу. Потом рядом прогнулся матрас, и Тома посмотрел на Аято, постарался сесть, принял стакан из его рук. Вода принесла настоящее блаженство. Тома будто заново задышал. Допив, он неловко вертел стакан в руках, не решаясь задать вопрос. — Что-то не так? — спросил Аято, накрыв его пальцы своими. Тома вздрогнул. — Нет, — он покачал головой. — Точнее, да. Точнее... не знаю. Что я могу сделать для вас? — он кивнул на выпирающую ширинку. Аято в ответ только снова рассмеялся. — Не беспокойся, все в порядке. Считай это извинениями за неудавшееся свидание. Тома удивленно посмотрел на него. Он уже и думать об этом забыл — хотя после такого он не думал вообще ни о чем. — Но... — Тебе не понравилось? — перебил Аято. — Понравилось, — поспешил оправдаться Тома. — Вот и славно. Я переживу один раз. Потом наверстаем. Тома почувствовал, как краска снова возвращается к лицу. Какое удивительно знакомое ощущение. Он улыбнулся. — Только... не позволяйте мне кончать первым. Аято выгнул бровь. — Учту это на следующий раз. Аято так и не отпускал руку Томы. Наоборот, переплел их пальцы, забрав стакан другой рукой, и позволил Томе прижаться лбом к его плечу. Нужно было встать и помыться. Нужно было встать и сделать хоть что-нибудь, чтобы не сидеть безвольной кучей, но не было ни сил, ни желания. Тома двинулся, укладывая подбородок Аято на плечо, прижался ближе, обнимая и чувствуя, как Аято обнимает в ответ. Вот так — в его теплых, но уверенных руках — было просто замечательно. Хорошо до мурашек, но спокойно, без лишней похоти. Тома глянул в окно, слушая тихое дыхание Аято над ухом. На улице шел снег. Первый снег в этом году. Приближалось Рождество.