In Fine Mundi

Совсем юный и щуплый мальчишка с белыми, как снег, волосами и неровно стриженной чёлкой таращится на Дазая огромными глазами. Он, шатаясь, поднимается с постели и шлёпает голыми ступнями по полу, неотрывно глядя на то, как Осаму заходит внутрь камеры и прикрывает дверь за собой. Бордовый туман скользит тонкими струйками в открывшуюся щель, но тут же растворяется: в такой концентрации он едва ли навредит. Вдохнув наконец полной грудью — трупная вонь осталась снаружи, — Дазай осматривает заключённого с ног до головы и подмечает: — Ты немного подрос, Ацуши-кун. Видимо, Фукузава тебя всё же кормит. Впервые он встретил сбежавшего из приюта мальчишку, едва тому стукнуло десять. Ацуши Накаджима попытался подкараулить Дазая ночью, недалеко от бара, в который Осаму пришёл, чтобы забрать новое письмо от тогда ещё просто «Ч». Худющий, мертвенно-бледный Накаджима никак не ожидал, что его мясистые, покрытые белым лапы с острыми как бритва когтями вспыхнут бледно-голубым, столкнувшись с телом Дазая. Повалившийся на землю Ацуши испуганно разглядывал свои голые человеческие руки, а когда они вновь заросли тигриной шерстью, издал горестный всхлип. — Я думал, — сипел мальчишка, скребя заново отросшими когтями по земле, — я думал, Вы сделали чудо… Одарённый был так поглощён собственным горем от вернувшегося дефекта, что не обращал внимание на Осаму. И слава всему высшему, что так и было: Дазай не хотел, чтобы его видели в момент такой слабости. Едва держась на ногах, он немо хватал воздух ледяными губами и пытался дышать, быстро и маниакально растирая ладонью то место на груди, по которому едва не попал нападающий. Исповедь так яростно отозвалась на чужой дар, что едва не похоронила подо льдом своего же носителя. Когда Дазай смог оправиться от первого шока, он спокойно уточнил, за что его едва не отправили к праотцам. Ацуши Накаджима честно признался, что сбежал из приюта несколько лет назад, едва ввели закон об эсперах. У него и до этого была не лучшая репутация среди сиротских выкормышей, а после официального запрета и подавно. С тех пор мальчишка скитался по улицам Йокогамы, жил в подвалах домов и под мостами. Сам он о себе заботился как мог и, кривясь, рассказал, что одно время питался пойманными крысами. Пока не встретил такую же потерянную, как он сам, девчонку. — Вы можете нам помочь? Ладно, нет, хотя бы ей, прошу! Вы же тоже одарённый! — шептал Ацуши, протягивая к Дазаю когтистые лапы. Тот только шаг назад сделал, нервно вцепившись в полы собственного пальто. Не от брезгливости — от пугающей мысли, что лёд Исповеди вновь захватит его. Осаму позволил отвести себя через грязные переулки к району складов, располагающихся не так далеко от больницы Мори. В одном из старых железных контейнеров, где когда-то, судя по запаху, перевозили рыбу, сидело совсем юное создание. На вид ей было не больше шести, чёрные нечёсаные волосы закрывали худое посеревшее лицо, и только глаза — злые и дикие — сверкали жизнью. Девочка настороженно смотрела на приблизившегося Осаму и предупреждающе дёргала губой. — Стойте! Дазай резво шагнул в сторону, когда из-под вороха ткани, в которую была замотана незнакомка, наружу рванули лезвия. Они беспорядочно ощерились и зазвенели, сталкиваясь друг с другом и стенами контейнера, но не смогли перекрыть звучанием полный боли крик девочки. Она рыдала так горько и долго, что даже Осаму не мог выслушивать это без кольнувшей сердце жалости. А ещё он понимал, где видел нечто подобное. Если Озаки, уже взрослый человек, испытывала страшные судороги от своего дефекта, то как себя должна чувствовать эта малявка? — Это Кёка, — тихо объяснил Ацуши. Даже он не решался приблизиться к девочке и жалостливо гнул пальцы в нерешительности. — Я спас её полгода назад. Она… Отрезала мне руку в первую встречу. Только регенерация и спасла. Кёка почти не разговаривает. Я не знаю, откуда она и кем были её родители, но… — Ты пожалел её, — понятливо кивнул Осаму и уклонился от длинного лезвия, как паучья лапа рванувшего в его сторону. — Она неуправляема. — Это не значит, что она заслуживает смерти или преследования, ей нужна помощь, — прогудел Накаджима. Его глаза встретились с карими Дазая, и мальчик с нажимом добавил: — Помогите ей, умоляю. Или уходите, если хотите, но не смейте рассказывать про неё кому-то. Звонкий юношеский голосок и детские обречённые рыдания. Тогда Дазай с какой-то странной печалью вдруг ощутил настоящую человеческую жалость к тем, кто валялся в его ногах на полу холодного складского контейнера. А ещё, наверное, Мори бы смог найти пользу даже в таких одарённых. Но тот, кто в итоге принял решение, был не Огай. Это сделала Озаки Коё. Дазаю в целом было плевать, хотя он недоумённо приподнял бровь, стоило Мори раздосадовано махнуть руками. — Мы не можем их оставить у себя, детишки неуправляемы, — озвучил он мысли Осаму и продолжил: — Но прекрасная Озаки предложила их отправить к моему уважаемому другу Юкичи. Он сможет совладать с Ацуши-куном и Кёкой-чан. Так Дазай узнал об истинном даре Фукузавы Юкичи. А также о том, что казавшийся мёртвым внутри Акутагава Рюноске умеет выполнять поручения. Именно он в ночи сопроводил Озаки Коё вместе с сиротами к дому приятеля Мори, чтобы оставить их на его попечение. — Хорошо справился, — бросил Дазай Акутагаве и жестом приказал отставить благодарности. Вместо выслушивания причитаний Рюноске Осаму решил рассказать об этой истории «Ч». И нет, ему было не важно то, что тот назвал этот поступок очень благородным. Больше об Ацуши и Кёке Дазай не слышал и слышать не хотел. Но сперва их упоминает врач «детективов», а теперь подросший и окрепший Накаджима стоит перед Осаму. — Дазай-сан, — произносит Ацуши, словно не верит в происходящее. — Вас тоже поймали? — Нет, что ты, я просто гуляю, — Дазай пожимает плечами и хлопает ресницами, словно невинная леди. — Шутите? — Конечно, шучу, Ацуши-кун, не задавай глупых вопросов. Он оглядывается по сторонам и смотрит на потолок. Странно: ничего необычного в камере Накаджимы нет. Да, замок на двери не позволил бы ему выйти самостоятельно, но крепкие тигриные когти способны вскрыть металл, как нож — горячее масло. Мятая постель в углу выглядит немногим удобнее полки Дазая, раковина, унитаз, стол — ничего особенного, не считая того, что само пространство комнаты чуть больше по размеру, чем Осаму привык видеть. — Как они тебя сдерживают? — говорит Дазай, хмурясь и вновь глядя на Ацуши. — Где твой дефект? Тот смотрит в ответ затравленно и устало, медленно качает головой, а затем берётся обычными человеческими пальцами за край серой футболки с длинным рукавом — часть местной тюремной робы. — Не знаю, что это. Но я не чувствую свой дар, — он задирает ткань наверх, обнажая плоский живот с тонкой паутиной шрамов на нём. Но не они привлекают внимание: прямо под рёбрами у Ацуши висит прозрачный медицинский мешок с бледно-голубой жидкостью внутри. Похожая по консистенции на воду, она мягко покачивается и струится по тонкой трубке ниже, теряясь где-то под многочисленными слоями пластыря-ленты. — Катетер, — понимающе бормочет Осаму и приближается к замершему Ацуши. — В тебе игла, и они тебя чем-то накачивают. Накаджима кивает и опускает одежду, закрывая обмотку. — Да. Иногда я могу чувствовать, как Тигр пытается взять вверх, но потом он так же быстро затихает. Осаму задумчиво стучит пальцами по своим губам и машинально переставляет ноги по комнате, принимаясь бродить туда-сюда. — Дазай-сан, как Вы… — Это похоже на то, что Тигра пытаются извлечь из твоего тела? Как будто отрывают кусок тебя? — перебивает Дазай и хмурится сильнее, когда Ацуши поспешно мотает головой. — Нет, — уверенно добавляет он. — Как будто его… подавляют, наверное? И это странно, но мне кажется, будто я мёрзну изнутри сейчас. Подавление и холод. Дазай приоткрывает глаза шире в изумлении, когда осознаёт, что это ему напоминает. — Ты можешь достать катетер? Не кажется мне, что это будет так сложно. — Нет, — снова говорит Накаджима, и в этот раз его голос наполняется чем-то новым: страхом. — Нет, ни за что. На нём датчик, считывающий моё сердцебиение. Если я попытаюсь снять катетер, они об этом узнают. — И что? Ты выбежишь отсюда раньше, чем они придут за тобой. Конечно, это чушь, потому что стоит Ацуши выйти — он не только заплутает в бордовом тумане, но ещё и сознание в нём потеряет, оставшись валяться безвольным куском мяса до тех пор, пока его не обнаружат. Но даже зная это, Дазай продолжает давить и ловит каждую новую эмоцию в глазах Накаджимы. Что-то не так с его содержанием, и Осаму вытащит правду наружу. Не то чтобы Ацуши был готов к подобному, а потому ломается намного быстрее, чем ожидалось. — Они сказали, — бормочет он, не глядя в сторону Осаму, — что если я попытаюсь что-то сделать, они убьют Кёку. Она тоже где-то здесь, Дазай-сан. Ох. Вот так просто? Теперь понятно, почему Ацуши так старался утаить этот факт: чтобы его не посчитали идиотом, на которого можно оказывать настолько посредственное психологическое влияние. Угроза смерти эспера, которого они ловили и лично сажали сюда? Если Кёка не мертва до сих пор — а, судя по словам Йосано, она просто в отключке, — то с ней ничего не сделают до поры до времени. По крайней мере, так думает Дазай, но не успевает озвучить вслух свои мысли, осёкшись. А знает ли он так хорошо Югэн? Жизнь резко сделала поворот около месяца назад, подбросив Дазаю такую судьбу, которой он мастерски избегал годами. Местные учёные нашли способ извлекать и даже использовать в своих целях некоторые дары, а сильнейшие одарённые вроде Чуи попались и сидят здесь. Никаких гарантий, что всё будет так, как представляет себе Дазай, нет. И Кёка… Её дар схож с тем, что носит в себе Озаки Коё. Последняя может его вполне контролировать, в то время как малолетка едва ли осознаёт своё тело в полной мере. Изучить Озаки проще. Поэтому Кёку и поместили в камеру, накачав до близкой комы препаратами — она не нужна в опытах. Получается… — Дазай-сан. — М? — отзывается Осаму. У него судорожно дёргается веко, когда он поднимает голову, чтобы встретиться взглядом с Ацуши. — Что? — Я даже не буду спрашивать уже, как Вы сюда попали, — говорит Накаджима и как будто снисходительно пожимает плечами. — Вы всё равно избегаете ответа. Но скажите хотя бы: раз Вы перемещаетесь по комплексу, то, может, знаете что-то о моих друзьях? О Кёке? Его слепое доверие и готовность отказаться лезть в душу до последнего — то, что заставляет Дазая ненадолго замереть. Ацуши-кун, святая простота, возможно, станет самым ценным союзником, если они все решат бежать. И бросать Кёку не стоит именно поэтому. — Катай, Йосано, Кёка и Кенджи точно живы, только последние двое без сознания, — отвечает Осаму наконец и добавляет: — Остальных лично не видел, но предположу, что они должны быть тоже в порядке. Пока что. — И на том спасибо, — Ацуши облегчённо вздыхает и даже осторожно улыбается. — Я ведь правильно понимаю: Вы собираетесь освободить нас всех? Вот опять оно. Дазай кривит губы и отмахивается. — Нет, я просто просчитываю варианты, — он замолкает и быстро перебирает в голове всю доступную информацию. — Шестеро особо опасных на Моногатари, так он сказал. Чуя, ты. Раз Кёка и Кенджи в коме, значит, никто не нашёл способ сдерживать их по-другому. Получается, они тоже должны быть здесь. Ещё двое… — Ах! — резко вскрикивает Ацуши, и Дазай невольно вздрагивает, укоряюще на него посмотрев. Мальчишка поспешно прижимает ладонь к губам и шепчет: — Простите. Я только хотел сказать, что знаю, кто ещё может быть здесь. Это тот парень, как же его… Он жил с Вами, когда мы с Кёкой попали в больницу Мори-сенсея. — Акутагава? — уточняет Дазай, и ему в ответ яростно кивают. — Это же он управляет тканями? Я слышал… Когда меня сюда привели и ещё не успели поставить катетер, мой тигриный слух по-прежнему работал. И я слышал, как кто-то из охраны сказал: «Проверьте, чтобы никакой ткани, и снимите с него всё». Звучит логично. Способность Рюноске поражает своей силой, и он действительно умеет с ней управляться — во всяком случае, Дазай сделал всё, чтобы он научился это делать. А значит, его вполне могли поместить сюда, постаравшись лишить любого способа защищаться. — Спасибо, Ацуши-кун, — Осаму благодарит мальчишку искренне: такая информация сейчас на вес золота. — Тогда, если ты прав, остался кто-то шестой. — Извините, но я понятия не имею, кто это может быть, — приуныв, бубнит Ацуши. — Вы сказали, что это этаж особо опасных, и я… Ну, честно говоря, за угрозу могли принять кого угодно, даже Куникиду-сана. — Не за чем гадать, — машет ладонью Дазай. Лично он сомневается, что Куникида Доппо может посоперничать по уровню опасности с тем же Чуей или Акутагавой. Если только у него нет какого-то скрытого дара, о котором не упоминалось в записях Мори. — Ладно. На этом всё, наверное. Постарайся не нажить себе на голову неприятностей. Ацуши выглядит почти оскорблённым, но понимающе вздыхает и смотрит вслед Дазаю, который толкает дверь камеры. За ней по-прежнему тихо, холодно и пахнет тухлой плотью. Осаму, поморщившись, делает шаг в пустоту и молча закрывает за собой единственный путь к передышке. В комнате Накаджимы он почти успел согреться, но безошибочно ловящая признаки даров Исповедь поднимает уродливую ледяную голову из глубин души Дазая, чтобы вновь вцепиться замёрзшими пальцами в его сердце. Перепад температуры заставляет поёжиться и тяжело задышать, пытаясь успокоить взвизгнувшие панически нервы. Осаму, прижимая ладонь к кубу комнаты, щурится: в густых кровавых клубах тумана ничего не разглядеть, неизвестно, как долго ему придётся идти, чтобы найти следующую камеру. Есть слабая надежда на то, что их строили хоть по какой-то логике стереометрии, равно удаляя комнаты содержания друг от дружки, и по этой системе, если Дазай будет двигаться вперёд, он встретит две камеры, стоящие рядом. Если ему очень повезёт, в одной из них будет то, что Осаму ищет. Отвлекаясь как только можно от ощущения замерзающего насмерть тела, Дазай задумывается о том, сколько времени прошло с тех пор, как он вышел наружу. Полчаса у Мори, чуть меньше — около двадцати минут — на то, чтобы пересечь Ёмихон и добраться до нижнего этажа. Пара мгновений, чтобы прочесть предупреждения. Сколько Дазай провёл здесь, в мёртвом тумане, сказать сложно. Хотелось бы верить, что не так уж много: вряд ли Катай может бесконечно держать зацикленной видеозапись с валяющимся на койке у себя в камере Осаму. Как и прикрывать сигнал с открытой двери, если уж на то пошло. Дазай рассчитывает на его ответственность и то, что Югэн не сможет его казнить при поимке, пока не высосет Исповедь. Судя по тому, как острые ледяные иглы потрошат сейчас органы Дазая, сама Исповедь тоже бы не хотела, чтобы её отделяли от носителя. К моменту, когда от кристаллизованного льда в мозгах начинает сводить мышцы лица, Осаму наконец достигает нужной точки: он не ошибся, и в размещении камер на этаже действительно есть какая-то система. Во всяком случае, он добрался до одной из них, внешне полностью копирующей комнату Ацуши. Удивляясь тому, как странно и непривычно ускоряется сердцебиение, Дазай заглядывает в окошко на двери и беззвучно смеётся: огненно-рыжие волосы того, кто сидит спиной ко входу на постели, Осаму узнаёт мгновенно. Он резво дёргает за ручку и тянет заслон на себя, открывая камеру. — Принцесса, запертая в башне, дождалась своего принца, — не сдержавшись, декламирует Дазай. В нём резко проснулось странное истеричное веселье, предвкушение чего-то особенного. И только после того, как Осаму заходит внутрь, он осекается. Обустройство этой камеры совсем такое же, как у Накаджимы, но прямо над постелью заключённого, извиваясь, болтается нечто. Это напоминает змею, сотканную из чёрного дыма, в котором то и дело вспыхивают красные искры. Как будто живая тёмная туча, изрыгающая частые молнии, сгусток витает над одарённым, который резко поворачивается на звук чужого голоса. Дазай ни разу не видел лица Чуи. Ни на фото, ни вживую. Последние три года с момента, как они познакомились, общение шло только по переписке, и всё, что было у Осаму, — старая фотография от бандита, которому он перерезал горло, и украдкой сделанный снимок, который ему принёс Акутагава. Только спина, стройное гибкое тело и копна ярких, как солнце, волос. Но при этом Дазай знал, что Чуя любит жареное мясо, украденные сигареты и собак. Он изъясняется как заправский моряк — матом через слово — и управляет силами гравитации. У него есть большая тайна, которую Чуя так и не открыл за годы общения, и шрам от ножа бывшего друга. Чуя легко простужается, много гуляет по ночам и верит в призраков. Он влюблён в вино, хоть и пробовал его всего раз: украл бутылку с кухни какого-то ресторана. Чуя не рассказывает о своих родителях, учится писать по отправленным ему Дазаем книжкам и избегает встреч, сославшись на безопасность. Дазай мог бы сам его найти, но почему-то не делал этого, с удивлением за собой признавая, что уважает этот выбор. Но стоя сейчас в камере и видя Чую по-настоящему, Осаму начинает понимать, почему его избегали. На фотографии от Рюноске было видно, что Чуя не хвастается высоким ростом. Он ниже самого Дазая почти на голову, рыжие кудри отросли за годы и теперь лежали завитками на узких юношеских плечах. Он явно всё ещё очень стройный и гибкий — его движения удивительно плавные для того, кто провёл какое-то время в заточении, но всё его тело скрыто серой тюремной робой. Его красота — открытая, яркая, вызывающая — полыхала и давила тяжёлой горячей энергией, плещущей из ирреальных голубых глаз. И всё это удивительное нечто резко контрастировало с тем, как все открытые участки светлой кожи испещрялись чудовищными шрамами. Они были живыми: бордовые, как мёртвый туман Моногатари, они пульсировали и перемещались по лицу Чуи. То отступая от губ и почти прячась где-то под волосами, то возвращаясь назад, оплетая скулы, нос, подбираясь к векам и лбу. Словно по его телу ползали ядовитые змеи, складывающиеся в узоры: спираль, нечто напоминающее глаз, наконечник стрелы… Губы Чуи размыкаются, и с них слетают какие-то слова, но Дазай не может их расслышать. Он, как загипнотизированный, водит взглядом по тёмным трещинам на чужой коже, следит за их передвижениями по лицу Накахары, изящным кистям рук, сложенных на груди, тонкой светлой шее… — Ты кто, чёрт возьми, такой? — раздаётся настойчивое, и Осаму с трудом сбрасывает с себя наваждение, чтобы поднять голову и посмотреть в глаза Чуи. Его голос — звенящий от ярости, падающий ниже на выделяющейся «р» — заставляет Дазая встряхнуться и поспешно ответить: — «Придурок Дазай», кажется, так ты меня обычно называешь. Он ожидает, что эта фраза заставит Чую изумлённо вздрогнуть, приоткрыть немо рот и захлопать по-девичьи ресницами. Накахара обязан начать таращиться в ответ и разглядывать Дазая с тем же удивлённым восхищением, с каким он сам сейчас смотрит на Чую. Но вместо этого его удивляют во второй раз. — Я похож на идиота? — зло спрашивает Чуя. Он выводит плечи вперёд, словно готовится к атаке, и дёргает губой как разъярённый пёс. — Кем бы ты ни был, вали отсюда. Мне нахрен проблемы не нужны с этими ублюдками-учёными. — Но это правда я, — Дазай хмурится и чувствует себя глупо. — Я писал тебе письма последних три года. Первое передал через мальчика, которого ты называл Ю, и… — Ох да, конечно, — язвительно перебивает его Накахара. — Как умно и нагло с вашей стороны найти эти записки и использовать против меня. Слушай сюда: меня дважды подставили люди, которым я доверился. Чтоб я ещё хоть раз купился на уловки? Да ни в жизнь! Так вот оно что. Пазл в голове Дазая прекращает скрежетать неровными краями и складывается наконец в нечто правильное. Как Чую могли поймать, если Анго не был в курсе ни его способности, ни внешности? Дазай берёг как зеницу ока всю информацию о нём, и в детали был посвящён только Огай, и то он знал гораздо меньше, чем по идее мог бы. Если Чую — сильного эспера с невероятным даром — смогли упечь в Югэн, то только потому, что застали врасплох. Те, кому он доверял. — Чуя. С тобой связались Овцы? Ты купился, и они тебя вновь подставили? — спрашивает Осаму, ошеломлённый догадкой. Лицо Накахары на мгновение перестаёт полыхать от злости и приобретает трогательно-растерянное выражение. Вкупе с ползущими по нему кровавыми символами это выглядит жутко неправильно. — Разве ты не… — неуверенно начинает он, но осекается и зло цедит: — Хватит прикидываться. Давай, признавайся: зачем вам, уродам, играть сейчас со мной? Разве не хватает этих сраных опытов? Нужно ещё и психологически добить? Не выйдет, я не настолько сильно привязан к придурку Дазаю. — Обидно, — машинально отзывается Осаму. — Слушай, а эта тучка над твоей кроватью — это сгусток твоей злобы? Понятно, почему она такая маленькая — в твоём крошечном теле больше не поместится. — Ах ты… — Чуя едва ли не багровеет от гнева и клацает зубами, когда Дазай поднимает ладонь. — Я без понятия, что это за штука в твоей камере, и разве это не доказательство того, что я — это я? Тюремная роба, в конце концов… — Да-да, — с губ Чуи срывается злой смешок, — а ещё я не слышал звука поднятия коридоров, а значит, ты прошёл через Подпространство без защитного костюма. Похер, я сомневаюсь, что у вашей сволочной организации нет способа сделать это. Дазай непонимающе моргает и с сомнением переспрашивает: — Подпространство? — Да хватит тут цирк устраивать! Боже, просто свали и оставь меня в покое! Такой осторожный на гране с паранойей Чуя вдруг делает нечто неосмотрительное: он поворачивается спиной к Дазаю и, видимо, в попытке успокоить нервы принимается взбивать подушку на своей постели. За те несколько бесшумных шагов, которые нужны, чтобы подобраться к Накахаре, Осаму успевает возненавидеть его. Потому что развеять сомнения Чуи может только одно, и Дазай готовится к приступу боли. — Что ты… — уловивший приближение Чуя резко делает оборот и застывает на месте, когда на его щеку кладут прохладную ладонь. Он завороженно вдыхает, явно ощутив, как потухает внутри пламя дара и прячется куда-то глубоко, вытесняемое морозным ветром. Глаза Чуи наполняются смятением и непониманием, но Дазая волнует лишь то, что он видит перед собой: как от его пальцев в страхе расползаются чёрные пульсирующие шрамы дефекта. Извивающиеся, умирающие в мёрзлой агонии, они исчезают с лица Чуи, открывая его бледную гладкую кожу. Но это длится недолго. Тяжело и нервно дыша, Дазай смотрит на свою белеющую ладонь, прошитую льдом. Он перестаёт чувствовать конечность и машинально кусает губы от боли, жмурится и резко разрывает прикосновение, чтобы показать Чуе результат. — Твою. Грёбаную. Мать. На лице Чуи написан ужас осознания, и Осаму, не так часто наблюдающий собственный дефект настолько явно, понимает и разделяет страх. Они вдвоём таращатся на то, что осталось от руки Дазая: выше пястной кости абсолютная пустота. Дазай на пробу пытается сжать то, что, как он помнит, являлось его фалангами, но не может: мозг в панике вопит, пускает нервные импульсы по руке, но не получает отклик. Фантомная боль от потерянной конечности режет Осаму изнутри, и он, не помня себя, тяжело хрипит, таращась в пустоту. Внезапное тепло, обернувшее его плечи в тюремной робе, заставляет очнуться от накатившей паники. — Всё, всё, извини, прости, пожалуйста, чёрт, я не знал, что это… Прости, Дазай, всё нормально, слышишь? Я всё понял, это ты… Горячий шёпот скользит по волосам Осаму, и этот резкий контраст с холодной беспринципной Исповедью помогает выбраться из западни собственного разума. Дазай моргает и смотрит, как из пустоты, сантиметр за сантиметром, его рука появляется на положенном ей месте. Сначала белая, как бумага, тыльная сторона ладони, затем костяшки, а после — длинные пальцы с чуть отросшими за время заключения ногтями. Когда трупный оттенок кожи сменяется на бледно-розоватый и живой, Осаму поднимает голову и смотрит в голубые глаза Чуи, стоящего настолько близко, что его тёплое дыхание касается лица Дазая. — Прости, — сипло повторяет Накахара. Пульсирующие полосы проклятого дара вновь оплетают его лицо, но оно, полное жизни и искреннего сочувствия, кажется Осаму безупречно красивым в этот момент. — Да ладно, — отзывается Дазай со слабой улыбкой. — Ну, привет, Чуя. — Привет, чёртов Дазай. Они, не сговариваясь, молча садятся на постель и неуверенно смотрят друг на друга. Осаму даже не нужно ничего говорить: Чуя улавливает намёк по одному лишь взгляду, а потому вздыхает и говорит: — Месяц назад меня нашла девушка из Овец, Юан. Я тебе писал про неё как-то, та, что с розовыми волосами. Сначала я послал её, не хотел иметь больше ничего общего с теми, кто попытался сдать меня Отлову. — Почему не убил? — А ты убиваешь всех людей, кто тебе говно учинил в жизни? — с иронией интересуется Чуя, и Дазай, клацнув зубами, закрывает рот. Он вот Анго до сих пор не убил. — Вот и я о том же. Юан сказала, что Овец схватили за то, что они когда-то мне помогли. Я… Наверное, я совсем придурок, но я поверил тогда. Она так искренне ревела, очень убедительно присела мне на уши. — И ты пошёл за ней? — понимающе спрашивает Осаму. — Ага, — Чуя невесело усмехается и трёт кончики своих пальцев друг о дружку. — Видимо, они рассказали Отлову всё, что нужно знать о моей способности. Меня застали врасплох, вырубили. Очнулся уже здесь. Не понимал, что происходит и почему не работает Смутная Печаль. Или…другая штука. — Другая штука? Чуя нервно ведёт плечами и горбится, словно стараясь казаться меньше, чем он есть. Он выглядит потерянным и обречённым, и Дазай понимает, что ему готовятся сказать что-то очень неприятное. — Я… Не так много знаю об этом, если честно. Думал, когда меня притащат на первые опыты, эти ублюдки будут тестировать дар гравитации. Но они сделали что-то со мной. Это был ад, — глаза Чуи расширяются и смотрят в никуда, а губы продолжают шевелиться будто на автомате, — я никогда не испытывал такой боли. Моё сознание, его раздробило на части, и я не чувствовал больше своё тело. Кто-то был мной и управлял всем, что у меня было. Потом… Это продолжалось вечность, но потом закончилось. Кажется, у меня были разорваны какие-то органы и раздроблены кости. Ты не представляешь, как мне хотелось сдохнуть в тот момент. Но кто-то, не знаю, какая-то женщина прикоснулась ко мне, и я отключился. Проснулся уже здесь. Он замолкает, явно пытаясь переварить всё сказанное, и дышит громко, прерывисто. Дазай же, замерев, неожиданно ярко представляет себе всё то, что чувствовал Чуя. Ведь нечто похожее он сам испытал не так давно. — Эта женщина, — цепляется Дазай за что-то нейтральное, чтобы не выдать истинных эмоций, — Йосано Акико, тоже заключённая. — Слушай, Дазай, — Накахара закусывает губу, обдумывая следующие слова, и наконец решается: — Не уверен, но кажется, что эти учёные знают обо мне больше, чем я сам. Они называли эту дрянь, которая случилась со мной, Порчей и постоянно упоминали какого-то Верлена. Знакомая фамилия заставляет Осаму оживиться и склониться ближе к Чуе. — Поль Верлен? И про Артюра Рембо говорили? — Да, — настороженно кивает Накахара. — Кто они? — Понятия не имею. Если правильно понял, они были заключёнными Югэна задолго до того, как мы сюда попали. И у этого Верлена был какой-то дар, который, м-м-м, как там… Да, «резонирует со Смутной Печалью и Порчей». В душе не ебу, что они имели в виду, но это, — Чуя вдруг поднимает палец и тычет в густое чёрное облако над собой, — досталось учёным именно от Верлена. И если я пытаюсь использовать… Сейчас. Ладонь Накахары окутывает красное сияние, но всего на мгновение: внутри тёмного тумана искрит сильнее, и Чуя одёргивает руку. Алый свет с его кожи рассеивается за мгновения. — Возможно, — добавляет он, потряхивая пальцами, будто пытаясь с них стрясти грязь, — мы с этим Верленом как-то были связаны, иначе я не понимаю, каким образом работает эта дрянь. Дазай хмуро глядит на облако и покусывает губу. — Хм, — наконец произносит он, — уверен, что никогда не слышал этих имён? — Абсолютно. Если только я не встречался с кем-то из этих ребят до того, как мне стукнуло восемь. Какая-то неясная и очень страшная мысль дёргает висок Дазая после этих слов, но ускользает так же быстро, как появляется. Раздосадованный, Осаму нервно зачёсывает назад мешающие волосы и вновь смотрит на Чую. — Когда тебя последний раз водили на опыты? — Позавчера днём, — охотно отзывается Накахара, явно желающий сменить тему. — Странно, что мы не столкнулись, я тоже там был. — Ну, Ёмихон довольно большой этаж, возможно, там не одна лаборатория, — пожимает плечами Чуя и резко дёргается, когда Дазай наклоняется к нему ещё ближе. — Погоди, — непонимающе произносит он, — Ёмихон? — Да, ну, так его называют эти ублюдки. А что? — Чёрт, — в сердцах рявкает Дазай и нервно сжимает пальцы в кулаки, — их несколько. Лабораторий, в смысле. Ещё одна есть на этаж выше моего. — Дело дрянь, — понимающе кивает Чуя, и они оба замолкают. Раз отделов изучения несколько, то в них испытывают разных эсперов, а значит и протоколы исследования могут храниться и там, и там. Правда о том, что творят с Чуей, может чудом оказаться в Архиве на техническом этаже, но, если нет… И ещё ведь есть образцы его крови и вся вот эта хрень, связанная с Верленом и Рэмбо. Осенившая Дазая догадка поражает его настолько, что он остекленевшими глазами таращится туда, где продолжает клубиться дым чужой способности. — Чуя. Ты упомянул Подпространство, это тот туман, который разлит по вашему этажу? — Да, — кивает Накахара. — Так про него говорили те, кто меня сюда притащил. — Это соединение, — ошарашенно бормочет Дазай, — слияние способностей Верлена и Рэмбо, о котором говорил Катай. Чуя недоумённо вскидывает бровь и склоняет голову набок. — Вчера, — терпеливо поясняет Осаму, — я смог поговорить с Катаем Таяма, он из той шайки Фукузавы Юкичи, про которую я тебе говорил. Ну, та, в которую ты не захотел вступать, чтобы проблем никому не доставить. Таяма тоже сидит здесь, и он управляет техникой, благодаря этому я и попал сюда. Он упоминал, что двое эсперов, Поль Верлен и Артюр Рэмбо, лишились своих способностей во время экспериментов, и потом их убрали. Я думаю, что Подпространство — то, что способно сдерживать твой и чужие дары — появилось из слияния их даров. — Звучит правдоподобно, но что нам это даёт? — непонимающе уточняет Чуя. — И у тебя есть только догадка. — Если мы поймём, как работает на самом деле сочетание даров, возможно, сможем отключить Подпространство, чтобы вы сбежали, — воодушевлённо продолжает Дазай и сам не замечает, как упирается ладонями в затянутое тканью бедро Чуи. Кожа под его рукой упругая и горячая, Осаму невольно вцепляется в неё, ощущая, как пальцы наливаются теплом. — А подтверждение… Думаю, смогу найти его в Архиве, в который мне и так надо. Не обращая внимание на близкий контакт, Накахара подаётся чуть вперёд. Его глаза вспыхивают каким-то потусторонним огнём, когда он, сглотнув, спрашивает с надеждой: — Так мы собираемся бежать? В этот раз Дазай даже не осекается. — Да. Мы собираемся. Он тратит драгоценные минуты на то, чтобы рассказать Чуе, как попал сюда, опуская отдельные детали, которые встают ему поперёк горла. Упоминает и разговор с Йосано, и встречу с Мори, и следом обрисовывает дальнейшие мысли. — Может, — говорит он, — у тебя получится устроить дебош перед очередным экспериментом? — Вряд ли, — раздосадовано фыркает Чуя. На вопросительный взгляд он недовольно поясняет: — Меня тащат туда без сознания как раз потому, что я могу активировать Смутную Печаль за пределами этого этажа. Они пускают в камеру что-то вроде усыпляющего газа, в себя прихожу только в лаборатории. Заметив после этих слов крошечные отверстия в стенах, Дазай кивает и поспешно говорит: — Ничего. Будет что-то другое. Мне нужно всё это обдумать. Машинально сжав напоследок чужое бедро, он поднимается и бредёт к двери. — Я ещё приду, Чу, — произносит он, обернувшись. Сокращённое имя ложится на язык удивительно правильно и вкусно, и Дазай, весело и искренне улыбнувшись, повторяет: — Чу. — Я Чуя, — гневно выплёвывают ему в ответ, — а ты идёшь нахуй. Несмотря на тон, он выглядит живее, чем прежде, и никакие чёрные шрамы его не портят. Глаза Чуи сияют, когда он усаживается поудобнее на постели и коротко машет Осаму вслед. — А я правда иду туда, потому что в этом Подпространстве ни черта не видно, — уныло соглашается Дазай, толкая дверь. — Не будь идиотом, идиот, сними обувь и иди босиком. У тебя под пальцами будут направляющие линии, из которых учёные поднимают защитные коридоры, чтобы проходить к камерам. Можешь ориентироваться по полоскам в полу. Удивлённый, Дазай и правда быстро стаскивает больничные тапки Югэна и шагает голой стопой за пределы камеры. Он сдвигается чуть левее и нащупывает ногой узкий провал в земле. — Спасибо, Чу, — выглянув назад в камеру Накахары, Осаму залихватски ему подмигивает и хватается за дверь. — До встречи. — До встречи, чёртов Дазай. Возвращаясь в свою камеру, Осаму едва не напарывается по дороге на кордон охраны и случайно пропускает нужный поворот. Но сладко колющая сердце и невесть откуда взявшаяся эмоция заставляет его всё же постараться и дойти до Дзуйхицу, а потом и до своей комнаты без того, чтобы быть пойманным. Эмоцию он идентифицирует как «радость» и не может не улыбнуться.