***
Дазай дышит тяжело и неровно, проливает мимо рта воду из поднесённой бутылки. Ему так редко снились кошмары, и он начал думать, что хоть в чём-то повезло по жизни. И тут это, впервые за месяц со смерти Оды он пришёл к Дазаю и обвинил в своей кончине Чую. Сакуноске не знал его лично, и даже свои письма Осаму скрывал от лучшего друга, лишь изредка делясь особенно забавными фактами о Накахаре. Кто-то обязательно умный и с корочкой медицинского университета сказал бы, что Дазай проецирует свои переживания и сомнения на реальность. Но он знает себя слишком хорошо и мысленно плюёт умнику в лицо за такие слова. Сразу после ужина Осаму, глядя в камеру видеонаблюдения, моргает. Коротко, длинно, коротко: Катай, если смотрит сейчас, должен правильно его понять. Открыть комнату изнутри даже с картой доступа невозможно, а Дазаю необходимо выйти и спуститься ещё раз на Моногатари. Возможно, обсуждать план разумнее с Мори: он знает границы способностей Портовой мафии и всё ещё остаётся прекрасным стратегом. Однако, даже осознавая логичность такого шага, Осаму выходит за дверь через какое-то время и направляется в противоположную от камеры Огая сторону. Комната Йосано приоткрыта: видимо, женщину вновь увели откачивать кого-то из одарённых, и Дазай старается не думать о том, что может не застать на Моногатари Чую. Из того, что он знает, он сам и Накахара, возможно, самые интересные подопытные благодаря своей исключительности. И Чую точно хотят проверить ещё раз, вколов ему искусственный «подавитель» напрямую. Думать рационально всё сложнее, особенно зная о том, как мало остаётся у одарённых времени. Югэн не изменяет себе: после ужина и до вечернего обхода у Осаму есть навскидку около получаса. Как только Дазай сможет вернуться в свой коридор, он будет в относительной безопасности, но несмотря на это никакого спокойствия на душе больше нет. Не хватало того, что учёные очень быстро продвигаются в своих исследованиях, так ещё и этот странный кошмар, выбивающий почву из-под ног. Одасаку вот был удивительно спокоен даже в самое страшное время. Они познакомились не так давно — всего-то пару лет назад, — тогда Ода Сакуноске подрабатывал разносчиком газет, не найдя для себя другой работы. Он был молод и крайне добр к тем, кто прибился к нему покалеченной собакой. Пятёрка сирот, за которыми присматривал Ода, оказались обычными детьми: у кого-то родителей не стало во время стычек группировок, другие остались на улице из-за плохих условий жизни в Сурибачи. Сам же Дазай, доковылявший к чужой незнакомой двери после неудачного столкновения с враждебно настроенной бандой, сразу понял, что Сакуноске не так прост. С него стирали кровь голыми руками, и холод Исповеди, раздирающий тело, заставил тогда Осаму гневно зашипеть на внезапного спасителя. Так он узнал, что у Оды был свой дар, особенный, поистине уникальный: он видел будущее в моменты опасности для своей жизни. Великолепная удача носить такую способность, и даже её дефект поначалу казался Дазаю незначительным: куда там ему до рассыпающихся при касании конечностей. — Ты не понимаешь, — покачал головой Сакуноске, всучивая в руки Осаму чашку чая, — это не так просто. Если я увижу в будущем свою смерть, то её причина отразится на мне в настоящем. — До того, как ты не исправишь будущее, я уже понял, — отмахнулся Дазай, но, отпив сладкого кипятка, вдруг осознал ещё кое-что. — Ах, так вот оно что. Если рана сразу на поражение, у тебя и не будет возможности что-то исправить. Почему Одасаку доверился и рассказал о себе, для Дазая всегда было загадкой. Ода, на его взгляд, был слишком простачком и так в лоб сообщал информацию, которая могла бы стоить ему всего. И не только ему: кто же возьмётся в случае чего ухаживать за сиротами? Сам Сакуноске обронил, что Осаму и так знает о его даре из-за Исповеди, так смысл что-либо скрывать: можно только рассчитывать на его благонадёжность. Благонадёжным Дазай, конечно, не был, но тогда посмеялся и пообещал сохранить тайну. Он попытался предложить Оде присоединиться к Мори, но получил строгий отказ: детей было некуда девать, а тащить их в место скопления эсперов просто опасно из-за Отлова. С тех пор Дазай иногда приходил к Одасаку и даже смог познакомиться с малолетними отпрысками. Дети ему показались странными: чересчур весёлыми и открытыми для кого-то, кто прожил в трущобах часть своих лет. Но именно это и было интересно, и со временем Осаму начал понимать, почему их улыбки настолько искренние. Всё дело было в Одасаку: с его скромной зарплатой курьера он умудрялся находить подход к людям вокруг. Дом, в котором они жили с детьми, принадлежал владельцу старого кафе, и тот кормил постояльцев почти задаром, беря очень скромные суммы за содержание ребятни. Ода помогал пожилым соседям в округе и получал за это продукты, поношенную одежду, иногда немного денег. Всё до единого нёс в дом, детям, себе не оставлял ничего. — Мне не нужны деньги и вещи, — сказал он Дазаю, который вслух изумился добродетели, — я просто хочу прожить свой век и сделать что-то хорошее. Разумеется, у него были свои мечты, и он в подпитии поделился ими с Осаму, рассказав, что хотел бы написать книгу. Дазаю не нашлось, что возразить на такую мысль: никто не обязан, как Мори, воевать за свободу одарённых или медленно катиться в ад, как сам Дазай. Тепло и открытость Сакуноске однажды стали причиной, по которой Осаму с ним первым поделился рассказом о Чуе. Оде не было дела до талантов рыжего мальчишки, но почему-то было дело до самого Дазая. — Не знал, что у тебя есть друг, — пробормотал он, покачивая бокалом виски: то, что Дазай притащил в его дом помимо пары купюр. — Но я рад таким новостям. Приятно знать, что кто-то заботится о тебе. У Дазая язык не повернулся ляпнуть, что Чуя не друг, а просто какой-то странный знакомый. Во-первых, потому что Сакуноске посмотрел тогда ему в глаза, и в его взгляде было лето и солнечный свет. А ещё потому, что Накахара не умел скрывать свои переживания насчёт попыток Дазая в самоубийство. А однажды Осаму застал страшную картину: на небольшой площадке за домом Оды его детишки водили круги возле очень знакомого человека. — Что ты здесь делаешь, Сакагучи? — процедил сквозь зубы Дазай и получил в ответ изумлённый взгляд. — Навещаю детей своего друга. А ты что тут делаешь? — произнёс ему в тон Анго. Так два мира Дазая нашли путь друг к другу. Он прежде знал об Анго не так уж много: видел пару раз в больнице Мори, имел кое-какую информацию об особенностях его дара да замечал, что Огай отправляет нового подопечного собирать данные одарённых Йокогамы. Но и мысли не было о том, что Анго мог знать Оду, а сам Сакуноске, не желая разузнавать больше о заброшенной больнице, был не в курсе его причастности к Мори. Поначалу Дазай относился к этой их внезапной связи с подозрением, но чем больше шло времени, тем сильнее он отпускал свою паранойю. Эти двое были знакомы уже не первый год, встретились, когда Анго работал архивариусом в государственной библиотеке, а Ода при ней числился ночным сторожем. Их совместный путь — долгий и тернистый — пережил немало конфликтов на самые разные темы, но они продолжали держаться друг друга и общение их строилось на самом ценном: доверии. Человек, которому Сакуноске позволял играть с сиротами, не мог быть опасным априори: так думал Осаму. Он со здоровым скепсисом, но всё же не враждебностью начал общаться и с Сакагучи тоже. — Серьёзно? Ты, конечно, отличный информатор, но дефект у тебя просто отстой, — сказал он как-то раз. Это был тёплый весенний вечер, и они втроём сидели на продавленном диване под навесом второго этажа дома. Трещали цикады, играли в мяч дети, а Дазай глушил свой второй бокал за день. — Хорошо, вот вопрос: если тебе нужно исследовать, скажем, лист бумаги, то… — В моём организме он распадётся на целлюлозу, канифоль, двуокись титана, — принялся перечислять Анго. Он не обращал внимания, как у Сакуноске и Дазая глаза расширяются в удивлении, и всё сыпал терминами. — Не знал, что столько химии используется для простой бумаги, — осоловело прокомментировал Одасаку. Дефект Анго казался Дазаю самым непрактичным на свете: даже Хироцу с его вывернутыми конечностями точно знал, от чего будет страдать до самой смерти. В случае с Сакагучи, он мог только играть в осторожность: прикоснись он своим даром к какой-то радиоактивной гадости — и всё, поминай как звали. Информация нынче стоила очень дорого. Тогда Осаму даже посочувствовал новому товарищу. Сейчас, минув Ёмихон с закрытой цепями дверью и спускаясь по лестнице на нижний этаж, он не мог не улыбаться, зло и яростно. Непрошенная ухмылка тянула ему губы до боли в уголках, хотелось фыркать и бешено хихикать: как прозаично то, куда привела Анго его самонадеянность. Только Сакагучи мог знать обо всех тонкостях даров Оды и самого Дазая, только он был знаком так хорошо с детьми, только ему было известно, что вечером четвёртого сентября Осаму будет гостить у друга. И Дазай, думая о чёрных пулевых отверстиях и предательстве, хочет верить, что инвалидная коляска досталась Анго именно в обмен на всю информацию. В этом всём, правда, есть одна забавная мысль: не будь Сакагучи куском дерьма, продавшим своих товарищей Югэну, сейчас Осаму вряд ли бы спускался на Моногатари. Скорее всего, Чуя был бы мёртв. Бордовый туман Подпространства ни капли не изменился за эти дни: он всё так же пахнет гниющей плотью и душит льдом. Однако в этот раз Дазай старается не замирать, бесшумно несётся через тяжёлую завесу, по памяти огибает препятствие в виде камеры Ацуши и прислоняется ладонями к железному заслону, заглядывая через окошко внутрь. — А я думал, тебя потрошат уже в лаборатории, — говорит он с улыбкой, проникая в куб Чуи и закрывая за собой дверь. Дазай знает, как это звучит: с облегчением и немного отчаянно. Накахара дёргается и поднимает голову. По его рассечённому живыми шрамами лицу стекают капельки пота, а рыжие пряди липнут к коже и закручиваются смешными колечками на концах. В той позе, в которой замер Чуя, видно, насколько напряжены его плечи и руки. Картинка перед глазами отзывается внутри Осаму чем-то неясным и смутным, непохожим ни на одно знакомое ему чувство. Пока Чуя поднимается на ноги и отряхивает ладони после отжиманий, Дазай с медицинским интересом препарирует сам себя изнутри и задаётся вопросом, что именно испытывает прямо сейчас. Почему-то коктейль выходит странный: толика смущения, немного заворожённого восторга и ещё что-то, не поддающееся никакой классификации. — Спасибо на добром слове, ублюдок, — наконец отзывается Чуя и кривит губы в усмешке. Злым он не выглядит, а потому Дазай без опаски приземляется на чужую постель и смотрит, как Накахара полощет полыхающее румянцем лицо в раковине. Эта его камера, с удивлением понимает Осаму, кажется безопасным островком. Дело ли в том, насколько хорошо Дазай знает Чую, или в том, что с ним очень просто разговаривать. Подспудно Дазай злится на собственные загадочные эмоции: он не привык к тому, что не может объяснить себе себя же. Но рядом с Чуей на удивление спокойно, и время будто тянется медленнее, давая возможность для манёвра, и чужая яркая сила обещает помощь в момент, когда она будет нужна больше всего. Чуя простой, как мелкая монетка, и такой же ценный для голодающего. — Я покопался в архиве, — говорит Осаму, стряхнув с себя морок. — И у меня плохие новости. — Да кто бы сомневался, — Накахара громко и по-собачьи отфыркивается от воды и забавно трясёт головой. С его волос срываются и летят во все стороны капли. — Начни с того, есть ли у нас хоть какой-то шанс. — Конечно, например, мы можем сдаться и умереть. Чем не план побега? Чуя поворачивается к нему и вскидывает бровь, мол, «ты серьёзно?». — Я тебе сейчас въебу, — сообщает он и выключает кран. Когда он садится на кровать рядом с Осаму, тот показательно кривит губы. — От Чуи пахнет постиранной подушкой. — А от тебя мразотностью, — не остаётся тот в долгу. Дазай мысленно ставит себе галочку: оказывается, эндорфины существуют, и он только что собственным телом доказал это. — Ладно, если серьёзно, — говорит он, — то всё правда не очень радужно. Над нами тонны земли и всего один лифт на поверхность, идёт с этажа охраны. Твоя зона ниже всех, потом Ёмихон для одарённых среднего уровня опасности, следом мой этаж, над ним технический и уже только после этого — этаж безопасности. Чуя задумчиво мычит и трёт пальцем пульсирующий красный шрам в форме спирали, зависший на тыльной стороне ладони. Тот, словно испугавшись, исчезает под рукавом робы, а затем возвращается в виде зубастой пасти зверя. — Не понимаю их логики, — произносит Накахара, и Дазай кивает ему в согласии. — То есть они настолько верят в себя, что оставили один единственный лифт наружу? — И я о том же, но давай для чистоты эксперимента представим, что всё так и есть: в любом случае, другой информации я не нашёл. Чтобы сбежать, нам нужно воспользоваться лифтом, а чтобы добраться до лифта — нужны стратеги и боевая мощь, — посмотрев на чужое хмурое лицо, Осаму терпеливо поясняет: — Смотри, мы все сидим по разным этажам и точкам, среди нас есть дети, а ещё как минимум двое человек без сознания и под препаратами. Чтобы контролировать процесс, нужны те, кто сможет направлять остальных. На моём этаже сидит Мори и, я думаю, Фукузава Юкичи, который… — Стоп, — Чуя резко вскидывает ладонь и тянется ей к губам Дазая. Прежде, чем Осаму успевает дёрнуться, чужие пальцы замирают, не прикасаясь. Даже не обратив внимание на его испуг, Накахара продолжает: — Я это и так понимаю, дело в другом. Ты уверен, что знаешь, где и кто сидит? От маячащей перед лицом ладошки тянет теплом, которое не гасит Исповедь, отчего Дазаю хочется глупо и честно улыбнуться. — Нет, но я могу предположить, — отвечает он, всё-таки сдержав порыв. — На этом этаже, насколько я понял, сидишь ты, Ацуши-кун из чиби-детективов, Кёка и Кенджи оттуда же, а ещё Акутагава-кун. — Акутагава… — тянет Чуя и к неудовольствию Дазая убирает ладонь: тот только успел засмотреться на то, как бордовый глаз шрама таращится на него в ответ. — Парень с тканями? — Он самый. Сейчас, правда, он вообще без тканей, но это поправимо. Остаётся ещё кто-то, и я думал долго вчера, пока не понял, что знаю последнего эспера. Скорее всего, это Кью. — Кто такой Кью? Осаму коротко жмёт плечами и вздыхает. — Ад во плоти и сущая катастрофа, девять лет, холост, — брякает он, машинально пытаясь скрыть вдруг появившуюся нервозность. Обсуждать Кюсаку Юмено по-своему мерзко и очень, очень больно. Дазай, несмотря на близкий контакт с Одасаку, никогда не тяготел к помощи детям и заботе о сиротах, но даже его немного проняло, когда он впервые встретился с Кью. Тогда пятилетняя кроха сидел на стуле в кабинете Мори и качал ножками, а приведшая его за руку Коё замерла рядом. У Юмено были очень худые ляжки, старая поношенная куртка из таслана, копна чёрных волос с катастрофическим количеством седых прядей. Осаму решил сперва, что это какая-то злая шутка, и машинально почесал своё забинтованное лицо. Кью этого видеть не мог, потому что толстая полоса марли скрывала его глаза полностью. Коё сказала, что нашла его, когда Кюсаку проклял дефектным взглядом целую вооружённую банду. — Ад во плоти, — повторяет Дазай, сглотнув слюну. — У него дар, от которого даже мне не по себе. Кью таскает за собой мерзкую куклу и с её помощью управляет разумом. Если кто-то причинил ему боль, Кью оставляет на человеке метку, а потом активирует дар через куклу. Но мы поняли это не сразу, только после того, как он проклял нескольких человек. — А твоя Исповедь… — Не сработала, — пожимает плечами Осаму. Он помнит момент, который едва не стоил маленькому демону жизни. Тогда случайно причинивший боль Мори разглядывал с удивлением свою руку в струпьях и язвах. Поверх шелушащейся, как от сифилиса, кожи расцветал сиреневый рисунок: ладонь и схематичные пальцы. Никто сперва не понял, что произошло, и эффекта от изображения не было, пока Дазай не посмотрел в глаза Юмено. Его словно прошило острым клинком: ледяные лезвия Исповеди внутри росли и ширились, рвали сосуды, а Осаму не чувствовал боли. Его поглотил чужой взгляд: пустой и одновременно наполненный всеми эмоциями мира. Глазные яблоки не шевелились, но зрачки, обрамлённые радиальной радужкой, бешено дёргались. Кью искал цель помимо Дазая и нашёл её в лице Коё. Затем он взглянул в угол, где хмурился и таился Акутагава Рюноске. Когда кукла в руках Кюсаку вдруг взвизгнула и расхохоталась зашитым ртом, все трое рухнули как подкошенные наземь. Твёрдо остался стоять на ногах только Дазай, всё ещё глядящий в мёртвые провалы глаз Кью. — Я попытался, — говорит он слабо дрогнувшими губами, — обнулить Кью, но ничего не вышло. Растворил себе пальцы только, а Мори и остальные сидели на коленях и истекали кровью. У меня была идея, я думал, всё дело в глазах. Чуя издаёт странный звук, и Осаму поворачивается. Взгляд Накахары становится тяжёлым и даже угрожающим. — Только не говори, — медленно произносит он, — что ты хотел выколоть ребёнку глаза. — Ты варвар, — мотает головой Дазай, — ни о каком выколоть речи не было. Плотные очки или повязка. Он говорит это искренне и не чувствует угрызений совести за то, как ложь разъедает ему язык. Он, конечно же, именно что думал о радикальной мере и только случайное прикосновение к кукле в руках дитя, а следом бледная и холодная вспышка Исповеди остановили его. — Мы поняли, — продолжает он, — что глаза Кью — это дефект. Когда он проклинает первого носителя, может передать эффект людям, которых видит перед собой. Абсолютно любому количеству. Но сам дар лежит именно в кукле. Думаю, Югэн это поняли и забрали её. Неопределённо дёрнув головой, Чуя отворачивается и разглядывает парящее возле него чёрное облако — наследие Верлена. — Возможно, — наконец говорит он. — Что ты… — Если Кью находится на этом этаже, — перебивает Дазая Накахара, — тогда это не проблема. Тебе нужно объяснить ему ситуацию. Детей в коме могу нести я. Он говорит это так просто и спокойно, будто не видит никакой проблемы. Осаму на секунду позволяет себе удивиться, а потом невольно хмыкает. Конечно, он знает, что Чуя самоотверженно кинулся бы на амбразуру ради близких, и он сделал это дважды ради недостойных этого Овец. Но то, что он собирается помогать абсолютно незнакомым людям, — действительно очаровательно. В этом есть что-то напоминающее Одасаку, и от сравнения одновременно сладко на языке и горько в груди. — Одного ребёнка, — поправляет его Дазай, подумав. — Кенджи. Кёку-чан я хочу доверить Ацуши, он точно не позволит её убить, плюс регенерация, и он знаком с её повадками. — Если ты собираешься всё провернуть через того компьютерщика, который тебе помогает, и снести к чёрту систему безопасности, сюда слетится вся охрана. Твоему Ацуши никакая регенерация не поможет под шквальным огнём. Наш этаж будет первым, с кем попытаются разобраться, — возражает Чуя. — Я мог бы… — Нет. Ты не сможешь использовать свой дар за пределами камеры, если мы не придумаем, как откачать из него Подпространство, — Осаму поднимает палец и тычет в змеящийся дым над ними. — Оно — слияние даров Поля Верлена и Артюра Рэмбо, которые Югэн смог извлечь, помнишь? Чуя хмурится и фыркает, явно не желая признавать вслух свою ошибку. Дазая успевает накрыть подспудным желанием отпустить какую-нибудь глупую шутку на эту тему, но потом Накахара вдруг вздрагивает. Его глаза изумлённо расширяются и сверкают догадкой, а пальцы резко опускаются на обтянутое тканью плечо Осаму. — Коридоры! — восклицает Чуя с улыбкой. — Не надо откачивать Подпространство, нужно, чтобы Таяма поднял удалённо коридоры. Мы сможем пройти через них до самого выхода. Идея настолько простая и логичная, что Дазаю впору радоваться и развивать её, вот только где-то в голове щёлкает и замыкает. Он чувствует через робу чужое прикосновение, на которое не реагирует голодная злая Исповедь, и от кожи Чуи идёт такой невыносимый жар, словно он сам маленькая печка. Дазаю впервые за долгое время тепло. — Дазай? — в глазах Чуи пропадает радостный блеск, и выражение лица становится настороженным. — Я бред несу? Очень тепло. — Нет, — мягко отзывается Осаму и позволяет горячей ладошке остаться на его плече. — Не бред, но охрана тоже сможет передвигаться по коридорам. Хотя, кажется, я знаю, что мы должны сделать. Он, не меняя позы, чтобы случайно не напомнить Чуе о прикосновении, чертит на своём колене пальцем схематичные квадраты. Он сам и Акико Йосано должны будут попасть на Моногатари и первым делом вывести из комы Кенджи: сильного боевого эспера, хоть и всё ещё безбожно маленького ребёнка. Из камеры нужно будет выпустить Ацуши, чьё содержание зиждется на страхе и катетере, который можно извлечь. Он же должен будет добраться до камеры Рюноске и притащить ему какую-нибудь ткань для обороны — хоть ту же несчастную простынь, после чего эти двое — Дазаю хочется верить, что они не совсем глупы — объединятся и отвлекут на себя сбежавшуюся охрану. — Я, — торопливо бормочет Дазай, выводя линии у себя на бедре, — возьму Йосано за руку, и мы пойдём через комнату с костюмами Охотников, чтобы не столкнуться с кордоном. Твоя задача будет сразу же пробить стену в коридоре, как только окажешься за пределами своей камеры. — Подпространство… — Нет, оно похоже на газ, — улавливает чужое замешательство Осаму. Пальцы на его теле всё ещё греют и заставляют мозги работать усерднее, а сердце биться чаще. — Я прочитал о нём в архиве. Когда коридоры будут подняты, концентрация слияния вокруг них усилится, но, если ты пробьёшь стену в одной точке, Подпространство не успеет заполнить его настолько сильно, чтобы навредить кому-то. Ты должен будешь помочь Ацуши и Акутагаве-куну разобраться с охраной, а потом найти меня и Йосано, чтобы вытащить Кенджи-куна. — А в это время, — подхватывает за него Чуя, вновь улыбаясь, — Ацуши заберёт Кёку, а тканевый мальчик Акутагава достанет этого твоего Кью. — И мы выйдем через коридоры на этаж. Они смотрят друг другу в глаза с одинаковым выражением: довольством самими собой. Дазаю кажется, как будто он только что познал Дзен: его вдруг затапливает спокойствием и уверенностью. А ещё немного восхищением от того, как Чуя, которого он видит второй раз в жизни, подстраивается под его цепочку мыслей. Он мог быть хорошим напарником, присоединись к Мори чуть раньше, но что было то было — сейчас их скромный тандем строит то, что нужно. Не только в этом причина, на самом деле. Осаму хочется взять чужие пальцы в свои и почувствовать их настоящее тепло, сжать и не отпускать персональную печку. На него смотрит живой и тёплый океан, высвеченный блеском солнца, и только глядеть в ответ и можно. «Никаких прикосновений к чужому телу, Дазай» — говорит он мысленно сам себе, и внутренний голос похож на хруст льда. — Так и сделаем, — вслух произносит Осаму, надеясь, что его талантов хватит, чтобы скрыть надломившуюся улыбку. Чуя приоткрывает губы, чтобы что-то ответить, но осекается. Он наконец-то понял, что держится за другое плечо, и Дазаю кажется, что сейчас тепло исчезнет, но вместо этого Накахара задумчиво тянет: — Ты сказал, что возьмёшь врачиху за руку. Как? Ох. Это. — Мы пройдём не так много до пролома в коридоре. Я… — Не подходит, — возражает Чуя. В его тоне — закалённая сталь, почему-то такая же жаркая, как он сам. — Не хватало ещё, чтобы ты грёбаной руки лишился. Думаем ещё. — Тебе не стоит так сильно нагружать свой маленький мозг, — нараспев говорит Дазай. Обычно он так избегает ненужных разговоров. Придумывать новый план — плохая затея, если всё в этом складно, и какая разница, если ему придётся перенести какое-то количество страданий? Но лицо Чуи пышет злостью, и Осаму честно старается увести чужой поток рассуждений в другое русло, но, видимо, Накахара даже слишком умён. — Во-первых, не будь ты единственным человеком, который мне сейчас близок, я бы сейчас раскроил твою черепушку, — яростно цедит он. — Во-вторых, я серьёзно, Дазай, это плохая идея. Я видел уже, что с тобой творится из-за Исповеди. — Мы не будем придумывать новый план. — Да какого… — У нас будет очень мало времени, Чуя, — с нажимом говорит Осаму. — Мы не знаем, может ли Катай откачать Подпространство с этажа, и даже если это возможно — на это уйдёт не минута, не десять и, чёрт возьми, не двадцать. Единственный вариант — коридоры, но к ним доступ только из комнаты управления. По ней пойдёт охрана, а ни я, ни Йосано не обладаем боевым даром. Нам придётся действовать на опережение. Чуя качает головой. На его лице буквально написан весь тяжёлый мыслительный процесс. Дазай наблюдает за движением чужих бровей, раскрывающимися крыльями носа, пунцовеющими от чего-то щеками. Ему надо думать, а хочется рассматривать, как кончик живого шрама целует уголок чужих губ. — В твоих же интересах бежать с этой женщиной так быстро, как умеешь, — наконец говорит Накахара и вздыхает. — Твоя Исповедь — просто дрянь. — Согласен, — кивает Осаму, но по другой причине. Он старается улыбнуться как можно спокойнее и теплее, а затем мягко добавляет: — Мне нужно поговорить с Акутагавой-куном. — И Кью. — Нет времени. Катай держит мою камеру открытой и зацикливает на ней видео, как я валяюсь там и сплю, но… Лучше не рисковать. Он надеется, что Чуя не станет задавать лишних вопросов и, как в прошлый раз, уловит всё с полуслова. То, что Дазай читал о «подавителях», не должен знать кто-то ещё. Тем более Накахара, который только что яростно хотел исправить план, а не воспользоваться им, чтобы сбежать быстрее. Это потрясающе. Он потрясающий и удивляет Дазая больше, чем кто-либо ещё. Они знакомы только по переписке, пусть она и длилась несколько лет, но несмотря на это Чуя уже сейчас ищет способы, как оградить Осаму от лишних проблем. Узнай он о том, как близок Югэн к совершенной сыворотке, сможет безошибочно сложить два и два и понять, к чему это ведёт: к тому, что комплекс избавится от Дазая совсем скоро. Начнётся ненужная паника, может случиться нечто непоправимое. Только на мгновение у Осаму мелькает в голове мысль: а сделал бы он что-то безрассудное ради Чуи? — Тогда иди, — говорит Накахара, и жар с плеча Дазая исчезает. Сразу становится холоднее. Только оттаявшая и живая рука покрывается под кожей миллиметрами льда, и от этого больнее. Скрыв за ненастоящей улыбкой желание скривиться, Дазай поднимается с чужой постели и медленно бредёт к двери. Он хотел бы остаться в этой комнате и умереть. Тут есть подходящая раковина и Чуя, рядом с которым тепло, как под солнечным светом. Но вряд ли этот живой комок странностей и поразительных вещей согласился бы смотреть на труп Осаму. — Единственный человек, который тебе близок? — спрашивает он, припомнив чужие слова, от которых сладко дрогнуло в груди. — А больше никого нет, — отвечает Чуя. — Так это что-то вроде «лучше, чем ничего»? Ему вслед тихо смеются и с мягким укором бросают: — Спроси меня об этом, когда мы выберемся. Иди уже, придурок.***
Камера Чуи — средоточие жара, адское пекло, в котором горят демоны и рождаются фениксы. Есть ещё комната, фактически идентичная ей: такие же стены и пол, раковина и постель, железный унитаз и лампочки под потолком. Только тут Дазай чувствует себя так, будто попал на другой круг Данте. Девятая линия бесов — ледяное озеро Коцит — охраняют непримиримые стражи. Некоторые из них сплавлены из тел животных, ещё один был греческим богом, а в центре всего стоял Люцифер, падший ангел. Акутагава Рюноске не является никем из них. Он похож на тень, иссохшую и давно скрывающуюся от света. Дазаю совсем немного мерзко и жаль его, но гораздо больше он чувствует разочарование. Не от вида Рюноске: от самого себя. Он подобрал Акутагаву, когда он и его младшая сестра Гин слонялись в пролеске за Сурибачи. Дазай слышал, что от голода животы людей распухают и становятся похожи на жидкие барабаны: ткни в них ножом, и вместе с кровью польётся гной и усталость от жизни. Но эти двое, кажется, прошли уже все этапы мора и были похожи на скелеты. У Гин выпадали и без того редкие чёрные волосы, а глаза выкатывались из черепа, обтянутого белой кожей. Рюноске рядом с ней был близок к смерти и того больше, отхаркивая кровь и утирая её с губ рваным рукавом. Их Дазай забрал, потому что в него попытались воткнуть лезвия, сотворённые из ткани. Выглядело впечатляюще, в отличие от издыхающих малолеток, но Расёмон Акутагавы шёл с ним в комплекте, а Гин было бросать чревато. С того момента Мори пытался облегчить чужие приступы туберкулёза, кое-как выхаживал Гин и сдавал пару на попечение то Элизе, то Хироцу, то Коё. Дети смотрели на всех волками и сторонились даже раскрытых в добром жесте рук, и только к Осаму относились по-другому. Особенно Рюноске: в его круглых и тёмных глаз плескалось желание хоть как-то отблагодарить за помощь. Дазай немое предложение принял и решил попытаться превратить мрачный дар Акутагавы хоть во что-то действительно полезное. Он был безумно талантлив, но безмерно обозлён на мир. Зачем учиться обороне, если можно убивать-убивать-убивать, сносить головы, представляя на месте казнённых тех, кто сделал всё это с ним и сестрой? Дазай его ярость понимал. Видел шрамы на острых детских плечах, круглые следы от затушенных в коже сигарет на ногах Гин, неровно сросшиеся фаланги тоненьких пальцев, очевидно поломанных не раз. Он не сомневался, что может найти в записях Мори даже больше, но сторонился их осмысленно: из рассказов тогда ещё «Ч» было кристально ясно, что делали с беспризорными детьми в Сурибачи. Вот только никакая месть и слепое желание пустить кровь не могли действительно быть полезны Акутагаве. Он должен был уметь рассуждать и выбирать пути, искать что-то ценное в пленниках и в себе самом. — Ты сам жить не хочешь, а его этому учишь, — с иронией заметила Коё как-то раз. Дазай сдержался и не плюнул в её чашку с чаем после такого. Акутагава ничего не понимал: ни ценности добытой информации, ни важности защиты. Бездумно рассекал воздух и тела полами подаренного плаща, огрызался как собака и всё продолжал искать в глазах Дазая хоть какое-то уважение, каждый раз терпя поражение. Осаму не уважал его. Не за что ему было это делать: сильных эсперов было немало, но они умирали или исчезали, столкнувшись с Отловом. Проку-то от мощного Расёмона, если даже на Рюноске управа найдётся. Да и он сам смог перебороть свою ненависть к людям, оставив себе право только ненавидеть самого себя. Рюноске упорно же себя любил больше, чем беззащитную сестру и жизнь. Сейчас он здесь, так и не наученный искусству думать и обороняться. — Дазай-сан, — хрипит Рюноске и сжимает острые костлявые колени. — Вы тоже здесь. Он полностью обнажён и больше, чем когда-либо похож на нескладного ребёнка. Бледная кожа обтягивает его выпирающие ключицы и рёбра, покрывается мурашками от холода на впалом животе. Тонкие как жерди ноги скрещены, чтобы скрыть нагую промежность. Руки-веточки, по локоть залитые тьмой способности, обхватывают пальцами круглые косточки лодыжек, когда Акутагава поспешно сгибается. Он смотрит поверх своих коленей, упираясь в них подбородком, — восхищённо и всё же с опаской. Чёрные волосы с седыми прядями лежат на его лице мягкими полосами. Он красив, юн и пугающе мёртв. — Акутагава-кун, — кивает ему Дазай, не рискнув приблизиться — после тепла Чуи его пробирает здесь чудовищным морозом. — У меня есть для тебя поручение. Ты готов?