In Fine Mundi

У Фукузавы Юкичи светлое и мудрое лицо, седые волосы до плеч и острый взгляд. Он не зол, хотя и выглядит так, как будто может свернуть Осаму шею прямо сейчас. Смотрит цепко, внимательно, не отводя глаз. Дазай видел старые фотографии друга Мори: у Юкичи какой-то особенный фетиш на традиционный стиль, вплоть до ношения кимоно, словно он какой-то чтец ракуго. Но здесь, в Югэне, своя форма для таких, как Фукузава, поэтому на высоком мужчине сейчас обычная серая роба — кощунство. — Дазай-кун, правильно? — интересуется Юкичи басовито, чуть склонив голову. — Рад видеть тебя вновь. Кроме других интересных особенностей, у Фукузавы вполне безобидный, но занимательный дефект: абсолютная симметрия в теле. Дазай читал в записях Огая, что сам Юкичи называет свой дар «Все люди равны» — прозаично и очень воинственно для мира, в котором они живут. Способность Фукузавы стала причиной, по которой Коё и Мори решили отправить к нему когда-то беспризорников Накаджиму с его подружкой Кёкой — Юкичи принял их в свой дом. С того момента новоприбывшие могли контролировать себя, свои дары и дефекты. — Взаимно, — кивает ему Осаму с почтением, — спасибо ещё раз за помощь. Это был лучший расклад из возможных: никто в мафии не хотел пасть жертвой спятившей Кёки. Сам Дазай, однажды тихо напиваясь в компании молчаливого Одасаку, вдруг брякнул, что мог бы тоже отправиться к Юкичи — глядишь, дурная Исповедь прекратила бы жрать его тело. Ода спросил, почему Дазай это не делает, но не получил в ответ ничего. У Фукузавы всё-таки, как и у его подопечных, слишком мирные и гуманистические настрои в их детском саду. — Мне не в тягость, — спокойно отзывается Юкичи. Когда его губы шевелятся, дефект едва заметен, но стоит ему замолчать, так сразу становится немного не по себе. Дазай не подозревал особенно, насколько привычные — не симметричные лица — нормальны, пока не увидел Фукузаву. — Вы не выглядите удивлённым, — замечает Осаму. В присутствии этого человека он начинает ощущать себя как ребёнок перед учителем: невольное уважение и совсем немного — страх, что сейчас отчитают за какую-то провинность. — Когда нас забирали, мне сообщили, что мы тут не единственные заключённые. Я предполагал, что Мори-сенсей здесь будет, а значит и ты тоже с большой вероятностью. — Я не про тюрьму. — И я не про неё, — говорит Юкичи. Его острый взгляд продолжает сверлить Дазая. В любой другой ситуации и с иными людьми он бы воспринял это как знак угрозы и враждебности, но тут его будто препарируют и изучают. Похожим образом любил смотреть Огай. Шутка про женатую пару, которая возникла в голове Осаму несколько дней назад, снова просится наружу, но он себя сдерживает: неизвестно, как строгий мечник её воспримет. — Значит, Вы в курсе, что мы планируем побег. Посодействуете? — Дазай прислоняется плечом к дверному косяку, переходя на деловой тон. — У нас есть набросок плана, который можно дополнить Вашими знаниями об эсперах. Он в очередной раз проговаривает собранную информацию, стараясь ничего не упустить. Это могло бы надоесть, но повторение всего, к чему он успел прийти, помогает Осаму немного остудить голову. Вокруг части с Чуей он вихляет в словах очень аккуратно, опуская определённые детали: Фукузава выглядит как человек, который мог бы включить своего внутреннего ментора и приняться отчитывать Дазая за лишние шаги. — Кстати говоря, — он прерывается, когда доходит до части, где Таяма должен опустить защиту Югэна, — какой дефект у Катая? Юкичи, слушавший до этого молча, даже не меняется в лице — и бровью не ведёт. Кремень как он есть. — Не могу сказать, — произносит он спокойно. — Как это? — хмурится Осаму, подбираясь. — Разве он не часть вашего детского сада? Вот тут каменное выражение Фукузавы на мгновение даёт трещину: у него дёргается правое веко. — Школа молодых детективов, — поправляет он. — Не ошибусь, если предположу, что это Мори-сенсей дал такую лестную оценку моим делам. Что касается Таямы-куна, он действительно один из нас, но я не справлялся о его дефекте. Он не выражен внешне, как у большинства, и сам Таяма-кун никогда о нём не распространялся. Дазай пропускает мимо ушей заметку об Огае и покусывает губу изнутри. Что-то с Катаем не так. Прежде Осаму предполагал в своей голове, что загадочный техник не показался ему на глаза именно из-за уродства тела: кто знает, как дар мог его исказить. Чудовищных мутаций Дазай увидел за последнее время хоть отбавляй. Но Фукузава, который знал его лично, заявляет, что дефект Катая не проявляется во внешности. Почему он тогда не встретился с Осаму лицом к лицу? — Допустим, — уклончиво произносит Дазай. — Пусть так. Мы соберём всех на нижнем этаже, чтобы подняться на Ёмихон. Вы можете предположить исходя из способностей, кого могут на нём содержать? — Куникида-кун, — тут же отвечает Юкичи. — Его дар позволяет ему создавать различные предметы. — Разве он не пользуется для этого тетрадью? — уточняет Осаму. Веко Фукузавы снова дёргается. — Ваша с Огаем осведомлённость меня не должна так удивлять, — бормочет Юкичи. От Дазая не укрывается, как уважительное «Мори-сенсей» превращается в простое имя. Фукузава продолжает чуть громче: — Да, ты прав: Куникида-кун действительно использует блокнот. Но он начал это делать после того, как я ограничил его дар и дефект. Подозреваю, что тетрадь забрали сотрудники безопасности тюрьмы. Но способность Куникиды намного шире, чем кажется. В своём истинном проявлении он может делать записи хоть на собственной коже, отрывать нужную часть и воплощать предмет. — Значит, они побоялись, что он сумеет написать что-то кровью, например, «граната», — понятливо кивает Осаму. — Я ведь правильно предположил, что из Ваших на этом этаже только иллюзионист Танизаки, Йосано и Ранпо без способностей? Тогда… Если подсчёты верны, на Ёмихоне действительно сосредоточена важная боевая сила: Озаки Коё, Хироцу и Куникида. И их нужно вывести на верхний этаж как можно быстрее, чтобы они защитили остальных. — Мори-сенсей прав в своей идее насчёт этой зоны, — вдруг говорит Фукузава. Он складывает ладони в растянутые рукава робы и прикрывает глаза. — Танизаки-кун может пустить иллюзию к лестницам, чтобы отвести взгляды тех, кто будет сюда спускаться. Остальных я и Огай берём на себя. — Там будут толпы, — возражает Дазай, невольно вздыхая. Он понимает самонадеянность этого человека, как и то, что у Мори из нужного места руки растут. Но у них не те типы даров, которые могут быть противопоставлены целой армии. Юкичи издаёт странный звук. Осаму удивлённо вскидывает бровь и смотрит на чужое лицо: всё ещё идеально симметричное и без следа каких-то эмоций. Однако он готов поклясться, что только что слышал нечто напоминающее смешок. — Ты упомянул того мальчика, Чую-куна, — произносит Фукузава, и Дазай чувствует, как всё внутри сжимается от напряжения. — Судя по тому, какую версию ты предполагаешь, вы будете постоянно находиться с ним вместе. На особо опасном этаже, куда стечётся вся охрана. У тебя небоевой дар, действительно уникальный, но не помогающий защищаться. Так почему ты так уверен, что вы вдвоём сможете противостоять бойцам тюрьмы? Он сейчас похож на Мори больше, чем в любую секунду до этого. С той лишь разницей, что у Огая своя маска — улыбчивая. Юкичи же держит выражение каменного спокойствия, но Дазай буквально может слышать чужой голос, срывающихся со странно очерченных губ. Эти двое. Будь у него больше времени, Осаму бы действительно покопался в собственных подозрениях. — Я уловил намёк, — цедит он. — У вас есть мысли насчёт координации процесса? Поверьте, этажи огромные. Это лабиринты коридоров и тупиков, а я не смогу следить за всеми несмотря на то, что знаю о них больше остальных. Фукузава, благосклонно ему кивнувший после первой части, хмурится на второй. Он едва заметно шевелит губами, покусывая их изнанку. Дазай пережидает пантомиму во имя благой цели и наконец получает награду за терпение. — Ты можешь проходить в остальные камеры, так? Попробуй найти Ранпо-куна. — Он человек. — Как и мы все, — наставительно поправляет его Юкичи. — У Ранпо-куна нет дара, верно. Когда я нашёл его, ему было четырнадцать. Удивительно прозорливый и очень наглый мальчишка, он тем не менее отказывался открывать всем свой недюжинный талант. Я видел по его действиям: Ранпо-кун может вырасти в очень хорошего человека, который смог бы помогать людям. Несправедливо осужденным заключённым, тем, у кого нет доказательств своей невиновности. Но он был ужасно не уверен в себе и продолжал сомневаться в каждом шаге. Тогда я подумал… Я подумал, что должен дать ему немного силы, небольшой толчок, чтобы он смог понять, насколько глубоки и исключительны его знания. Я убедил Ранпо-куна в том, что он эспер. — А дефект? — Предложил ему догадаться о нём самостоятельно, — тихо отзывается Фукузава. Впервые с начала беседы его губы складываются в подобие улыбки, по-отечески тёплой и нежной. — Это был разумный ход: Ранпо-кун сам решил, что его ужасное зрение и есть дефект, даже умудрился связать его со своим «даром». Острый взгляд на преступления в обмен на крайне запущенную близорукость. Ранпо-кун стал точкой отсчёта для нашей школы, помог действительно запустить череду расследований. Даже… Даже Гэничиро был уверен, что перед ним одарённый. — Кто такой Гэничиро? — хмурится Осаму. Юкичи вздыхает, тяжело и надломлено. Его маска трескается и сыплется на одежду мелким порохом, открывая лицо уставшего и разочарованного человека. — Ты знаешь его под именем Очи Фукучи. Как и Мори-сенсей. Гэничиро был моим товарищем во время последних военных действий у границ Японии, хорошим соратником и талантливым бойцом. Мы были друзьями, как бы громко это сейчас ни звучало. Но он крайне сильно претил Огаю. Он утверждал, что одарённый, работающий на правительство, не может быть нашим сторонником. Тогда прошло очень мало времени с момента принятия закона об эсперах, и он был причиной наших постоянных разногласий. Мори-сенсей хотел мести и свободы. Я просто не желал терять друга и искал способ помочь детям-одарённым, находящимся под угрозой. Когда Гэничиро узнал, что я познакомился с Ранпо-куном, а тот в свою очередь привёл к нам Акико Йосано, он предложил идею. С его связями создать видимость лицензированной школы было несложно, и нигде не было упоминания, что в ней живут и работают эсперы. Прикрытие работало, пока… — Пока он вас всех не продал, — перебивает Осаму. Ему эта история знакома отчасти: её пересказывал не так давно Мори, хоть и в менее ярких подробностях. Сейчас же, в полном своём обрамлении, она звучит как сказка о зайце, вступившим в сговор с лисицей, которая убедила его в животном родстве. Фукузава не кажется дураком, отнюдь. Более того: сам Дазай не так давно поплатился за свою веру чужой жизнью. И своей собственной, если на то пошло. И именно эта похожесть заставляет его сейчас зло скалиться и прятать за спиной сжатые кулаки. Людям нельзя доверять. Никому. — Именно так, — нисколько не обидевшись, кивает Фукузава с горькой усмешкой. — Глупость — блажь человеческая. — И всё же Вы не ответили на вопрос, — говорит Дазай, когда у него получается сдержать рвущийся наружу мерзкий хохот. В горле клокочет странная, едва ли знакомая ему истерика, мрачная, густая, чёрная и бесконечная. — Зачем мне говорить с Ранпо? Юкичи открывает глаза, и теперь в них не острые клинки — учительская указка. — Ты сам сказал, Дазай-кун, тебе нужен координатор. Тот, кто сможет направлять остальных. На планах, которые ты нашёл в архиве, было что-нибудь вроде центра связи? О. Осаму, не удержавшись, удивлённо приоткрывает губы. Ну конечно: на техническом этаже есть такое место, которое было подписано «рубкой». Скорее всего, она оснащена динамиками и микрофонами. Тот самый экстренный канал, который обязан быть на любом этаже, чтобы обращаться за помощью к охране и медикам. На Моногатари он, видимо, располагается в комнате управления коридорами, на Ёмихоне — среди лабиринтов. И только безопасный Дзуйхицу посчитали настолько простым в охране, что вынесли центр связи на более сложный, технический этаж, где есть лаборатория и серверные. — Рубка, — упавшим голосом шепчет Осаму, осенённый пониманием. — Если дать Ранпо коридор, чтобы добраться до технического этажа, и кого-то боевого в качестве сопровождения, он сможет координировать остальных по громкой связи. — Не теряй времени, Дазай-кун, — голос у Фукузавы мягкий. Он едва ли изменился за всё время разговора, но теперь Дазай слышит это: контроль, обрамлённый в тепло. Какой резкий контраст. — Спасибо, — искренне произносит он и добавляет: — Вы стрелять умеете, кстати? Бровь Юкичи дёргается вверх. — С… Сомневаюсь, что это хорошая идея. — Не умеете держать огнестрел в руках? — Нет, — у мужчины делается очень сложное лицо, как будто он проглотил что-то горькое и оно застряло в горле. — Не в этом дело. Если Огай не рассказал, значит, не посчитал нужным, и на том ему спасибо. Просто лучше не давать мне винтовку. Предпочитаю холодное оружие. Дазай делает себе пометку: когда весь этот ужас закончится и они все выйдут на поверхность, он обязательно заставит этих двоих сесть напротив и допросит их с пристрастием. И Чую привлечёт к процессу, пусть играет роль плохого полицейского. — Как с Вами сложно, — вздыхает он, выбрасывая из головы мысли о будущих посиделках со стариками. — Я понял. Ничего не обещаю, но, может, что-то придумаю. Не помрите тут. Он выходит из комнаты, чувствуя на своей спине острый и полный осуждения взгляд. Но пусть Фукузава прибережёт эти свои замашки босса для кого-нибудь другого. Может, Мори нравятся властные мужчины и бьющие его девушки. В любом случае, не Осаму его осуждать. В коридоре снаружи спокойно и пусто, но над его головой прямо сейчас странно дрожит потолок: на техническом этаже что-то происходит. Это подстёгивает Дазая быстро оглядеться по сторонам и затем обратить взор на камеру, висящую в углу. «Ранпо» — моргает он азбукой Морзе слепому зрачку наблюдения и получает ответ спустя мгновения. Катай бдит денно и нощно. Ещё ни разу он не исчез хотя бы на минуту. Возможно, он спит в первой половине дня, зная, что Осаму понадобится информация ближе к вечеру, когда схлынет основной поток охранников на этаже. Однако после беседы с Фукузавой странности Таямы откладываются в голове Дазая неприятным грузом. Юкичи не выразил ни единого сомнения касательно действий своего подопечного. Но он прежде не сомневался и в Гэничиро. Камера Эдогавы Ранпо — в соседней коридорной кишке, запутанной, как шерстяные нити в старом клубке. Недалеко от холла с лестницами, и, если Ранпо настолько умён, как о нём отзываются, он сможет сориентироваться в бесчисленных переходах, чтобы добраться до выхода на технический этаж раньше глобального столкновения. Вопрос лишь в том, кто будет его защищать в дальнейшем. Из всех пришедших на ум вариантов Дазай думает больше всего о Рюро Хироцу. Дар Куникиды требует времени на активацию, а Золотой Демон Коё эффективен против большого количества врагов, с которыми эсперам придётся столкнуться после падения защиты. Кроме того, у старика Хироцу прекрасные нервы и очень спокойный нрав, а судя по словам Юкичи, Ранпо тот ещё псих. С такими нужен глаз да глаз. С этими мыслями Дазай отбивает карту доступа о считыватель и открывает дверь, чтобы встретиться лицом к лицу с безумным гением детского сада Фукузавы. — Не смотреть, губами сильно не шевелить, не дёргаться, — такими словами встречает его Эдогава. Сперва поражённый Осаму таращится на повёрнутую к нему спину в серой рубашке робы, а потом вспоминает, что должен закрыть заслон. Это он и делает, продолжая наблюдать за Ранпо, который действительно не шевелится, таращась в стену перед собой. — Откуда ты… — Просто знаю, — звонко отзываются ему. — Ты думаешь, я настолько идиот, чтобы не разобраться, где у камер слепые пятна? Чтобы не увидеть отсутствие динамиков? Не недооценивай меня, Дазай. — От… — Просто знаю, — рявкает Эдогава, и Дазай чувствует, как у него начинает болеть голова от резких звуков и чужой беспардонности. — Ты ведь не думал, что только у вашей шайки мафиози есть информация о наших одарённых? Ну да ладно, я спишу твою неосведомлённость на человеческий порок. Не у всех же есть мои умственные способности, надо бы почаще напоминать себе об этом. Псих. Самовлюблённый и наглый псих. И этому человеку мудрый Фукузава предлагает доверить контроль над побегом? С уст Дазая грозит сорваться едкий комментарий, но он сжимает губы. Не время для перепалок: если надо, он будет играть по чужим правилам до тех пор, пока это имеет смысл. Кроме того, проверить тот самый «дар» Эдогавы проще простого, и Дазаю в какой-то мере даже интересно, насколько его могут поразить чужие мозги. — Тогда ты знаешь, зачем я тут, — наконец у него получается произнести хоть пару слов без того, чтобы быть перебитым. — Детали плана нужны или ты его тоже просто знаешь? — Идиот? — вяло интересуется Ранпо и разворачивается на постели, чтобы принять привычную всем собеседникам Дазая позу: прислонившись спиной к стене и бессмысленно таращась на дверь, словно в голове у них давно только ветер гуляет. — Ты вообще знаком с основами детективного дела? Я не экстрасенс, так, к слову. Он непозволительно юн. Выглядит даже моложе крошки-Чуи: его светлое лицо гладкое и мальчишеское, обрамлённое чёрными нечёсаными волосами. Острый кончик вздёрнутого носа, скривившиеся в слабой усмешке губы. И чёрные-чёрные глаза: темнота заливает глазные яблоки и ловит блики света, поселяя на них сияющие звёзды. Дазай теряется буквально на секунды, заворожённый. Ему доподлинно известно, и Фукузава подтвердил это: у Эдогавы нет дара, значит, не может быть и дефектов. Но таких глаз не существует среди людей. Какая-то странная мысль посещает Осаму, и он успевает схватиться за неё в последнее мгновение, чтобы осознать причины такого жуткого видения. — Линзы, — хмуро бормочет он. — Среди Отлова ходил список с наиболее часто встречающимися дефектами, первое место занимали странные глаза. Поэтому им давали инструкции не верить людям в тёмных очках. Ты сделал ставку на это и надел линзы, чтобы скрыть отсутствие способности, когда Югэн пришёл за вами. Хотел быть пойманным со своими приятелями. Ранпо моргает дважды и очень медленно, а потом, едва размыкая губы, но очень отчётливо припечатывает: — Всё-таки идиот. Направление мысли выбрал правильное, а вывод какой-то тупой сделал. У меня есть дар, просто дефект не так ярко выражен, по-ни-ма-ешь? Последнее он произносит по слогам, словно и правда пытается втолковать что-то ребёнку. Дазай сдерживает порыв хотя бы бровью дёрнуть на это заявление. Нужно контролировать себя. — Тогда включай свой «дар», — Осаму с нажимом делает упор на слово, — прямо сейчас и слушай. Он в который раз проговаривает детали и собственные мысли, но в этот раз едва ли избегает хоть каких-то отдельных пунктов. История с «подавителем» пускается под нож осознанно: Ранпо не нужна такая информация, чтобы координировать побег. Однако все остальные, каждый мало-мальски важный пункт, Дазай озвучивает, чтобы ничего не упустить. Ему нужны не советы: ему нужен человек, который доберётся до рубки и сможет помочь остальным в перемещении по Югэну. — Твой Тачихира не помощник, — перебивает его Эдогава, стоит Осаму дойти до момента с обороной. — Почему? — Дазай осекается и хмурит брови. — Я же сказал… — Потому что он не на этом этаже, — спокойно произносит детектив, подняв глаза к потолку. — В моей камере крайне ужасная звукоизоляция. Тачихара сидел недалеко отсюда, считай в соседнем коридоре через стенку. Сегодня утром его забирали на опыты. Я слышал скрежет металла, видимо, он машинально применил свой дар, когда его решили вытащить из комнаты. Невольной вздох срывается с губ Осаму. — Сомневаюсь, что его убили, — продолжает Ранпо, не глядя в его сторону. — Теперь, когда Югэн видел его способность, они захотят исследовать её. Управление металлом может быть очень ценным в военной промышленности. — Его перевели на Моно… — Нет. На Ёмихон, — отрезает Эдогава. Кипящее раздражение всё сильнее бурлит где-то в груди и вступает в резонанс с ледяной Исповедью. Сегодня она злее, чем обычно, и ощущается гораздо полнее. Из тяжёлого давящего кома она медленно, но верно превращается в катушку колючей проволоки, дерущей органы, вскрывающей тонкие ткани и сосуды. Возможно, всё дело в том, что Дазай сделал ночью. Вколол несколько капель сыворотки, заглушая чудовищный мороз, настигший его среди сна, беспокойного и мутного. Он видел какие-то плывущие образы, тонущие в мерзко пахнущей крови рыжие кудри и собственные руки, распадающиеся в пепел. «Подавитель» сработал как и прежде, ненадолго, но всё же отключив сознание Осаму. И сейчас его дар, получивший вновь власть над телом, начинает понимать, куда всё идёт. К тому, что он больше не будет у руля. Исповедь съедает его клетки кусочек за кусочком, смакуя и переваривая в безразмерной глотке каждый из них. И эта пытка хлёстко бьёт наотмашь, пока мозги — единственное, что позволяло Осаму держаться — сейчас давит чужая наглость, нежелание идти на нормальный контакт, неподчинение. Он хватался за сознание и разум в камере Фукузавы. Ранпо же — абсолютно другой случай. Возможно, Дазай бы смог его терпеть с присущей себе хладнокровностью в любой другой день, но ему хочется выблевать истерзанные лёгкие, разодрать ногтями чешущиеся следы от иголок на руках… — Я задел твоё эго? — через пустоту прорывается звонкий голос, и Осаму смаргивает наваждение. — Извиняться не буду. Но раз ты не можешь сам сложить паззл, я так и быть тебе помогу. На нижнем этаже содержат тех, для кого обычные камеры не подойдут. Чтобы сдерживать Тачихару, достаточно не использовать в камере металл. Например, подойдёт стекло. — Значит, мы остались без ещё одной боевой поддержки здесь, — хрипло произносит Осаму, с трудом глотая кислую слюну. Нужно собраться. — Ладно. Что с остальными? По Ранпо непонятно, смотрит ли он на Дазая или куда-то в сторону: за чёрными склеральными линзами скрывается мечущийся зрачок. Его сложнее читать, чем кого-либо ещё. — Тут согласен. Танизаки-кун должен отводить взгляд иллюзиями, директор и твой босс — оборонять. Я дождусь сопровождения с Ёмихона. Когда все смогут подняться, не забудьте додуматься уничтожить на техническом этаже серверные: никому не хочется, чтобы там хранилась вся информация. Нужно сдерживаться. — Я и так собирался сделать это, — цедит Дазай сквозь зубы. — Значит, ты сможешь быть координатором. Есть мысль, как оповестить всех о дне готовности? Я не могу просто бегать по камерам и… — Ты что, — в очередной раз не даёт ему договорить Ранпо и едва заметно качает головой, — так и не понял, что у тебя уже есть человек, который с этим может помочь? Нужно сдерживаться. Исповедь рвётся наружу и замораживает ему кровь в сосудах. В ампуле осталось немного сыворотки. — О чём ты? — тяжело вздыхает Осаму. У него перестают работать как надо нервные импульсы. Информация обрабатывается всё медленнее, и господи, он просто хочет, чтобы Ранпо прекратил паясничать и изображать из себя всезнайку. Это раздражает. Видимо, у Дазая проступает какая-то эмоция, и Эдогава её подмечает мгновенно. Его усмешка медленно исчезает, и тон вдруг становится взрослее, спокойнее. Мрачнее. — Сакагучи Анго, — тихо отвечает он, и Осаму кажется, как будто ему выплюнули эту фразу в лицо, как яд. — Твой бывший друг, разве ты забыл, что он работает на правительство? Нужно сдерживаться. Контролировать себя. Дазай не понимает этого, но его пальцы начинают слабо подрагивать и влажнеть. Он прислоняется плечом к косяку, когда понимает, что голова кружится и к горлу стремится тошнота: Исповедь добралась отравленным сгустком до желудка. Это больше не лёд, это что-то другое. Венам становится больно. Поднимается температура. — При чём тут он? — слабо спрашивает он, с трудом проталкивая воздух в лёгкие. — Давай сразу, без этого… Этого. Со стороны постели Ранпо раздаётся негромкое шуршание: он перемещается по кровати, чтобы сесть иначе. — Смотрю, у тебя проблемы, — тянет он со странной эмоцией в голосе, а потом тут же продолжает с какой-то неясной угрозой: — Вспомни, что ты видел в тюрьме. Почему у них такая исключительная подготовка к каждому из наших даров? Ты описал камеры, очень удобно разлитое Подпространство на Моногатари. Они знали, к чему готовиться, забрали и вас, мафиози, и нас за одну ночь. Тебе не кажется, что в этом есть что-то подозрительное? — Очи Фукучи… — Именно. Он для нас был как для вас — Сакагучи Анго. С их информацией они могли бы создать условия, в которых никто бы не смог и пальцем пошевелить в своих камерах. И они в итоге сделали это, только почему-то у тебя получается так свободно перемещаться между этажами. И уж поверь мне, Дазай: каким бы сильным одарённым ни был Катай, он бы не смог подослать тебе навстречу подходящего охранника. Внушить учёным, что твой эксперимент должен быть прерван. Тебя бы поймали максимум после второй вылазки, но ты здесь. Тебя прикрывают. Нужно сдерживаться. Тошнит всё сильнее, в голове восстают из мёртвых и рушатся железные трупы мостов. Взрываются здания, сыплется прах, летит снег, холодный. Дазай уверен, что открой он сейчас глаза — увидел бы не камеру, но утопшую в метели пустошь, иначе почему он чувствует лёд не внутри, а снаружи, по самые лодыжки… — Ты не можешь, — тяжело выдыхает он, — утверждать это. Анго предал нас всех, сдал Югэну. Он бы не стал помогать мне. — Но он это делает, — настойчиво повторяет Эдогава, и его голос звучит как храмовые колокола. — Включи мозги, Дазай: у тебя изначально не было шансов против тюрьмы, обладающей всеми данными о нас. Против Сакагучи, который по твоим же словам продал тебя и не мог не знать о твоих талантах. Он не мог не знать о Катае, работая с Фукучи. Если кто-то и может помочь нам связать всех в нужное время, то только он. — Нет. Я не пойду на это. В комнате пахнет гниющими лилиями, погибающими в снегу. Окровавленными телами. Стылой осенней землёй и детскими следами. Порохом сыплющихся пуль. — Ты идиот, — не колокола. Хрустящий бьющийся лёд. Голос Ранпо почему-то отражается эхо от стен. — Ты уже сделал одну ошибку, и сейчас хоронишь нас своим упрямством. Будь хоть немного умнее самого себя. — Какая ошибка? — спрашивает Дазай. Он на пробу приоткрывает глаза и не видит никакой метели. Только обычную камеру с серыми стенами, измятую железную койку. На ней сидит обычный человек с чёрными искусственными глазами. Здесь не отравлен воздух, нет мёртвых лилий. Только Эдогава Ранпо и его… Его советы. — Твои побеги на нижний этаж, — холодно припечатывает он так, словно действительно верит в то, что говорит. — И то, в каком ты сейчас состоянии. Или ты думал, что по тебе не видно? В камере нет зеркала, но попытайся поглядеться хотя бы в металл унитаза, когда будешь в камере. У тебя взгляд наркомана в ломке. И кто тебя довёл до этого состояния? Дай догадаюсь: тот Накахара, про которого ты говорил? Нужно… — Он не… — Не надо врать, со мной это не сработает. Зачем тебе постоянно находиться во время побега рядом с настолько сильным одарённым? Разве твои мозги не нужнее в рубке? Как ты там говорил… Да, единственный, кто знает расположение коридоров. Такой же небоевой дар, как и мой, зато голова неплохо сидит на плечах, твои знания пригодились бы не в эпицентре войны, а на задворках. — Заткнись. Нужно сдерживаться. — Ты накачался ядами, бегаешь бессмысленно вниз, на Моногатари, и собираешься как собачка на поводке таскаться за Накахарой. Ты ведёшь нас всех к смерти из-за него. — Замолчи, Эдогава. Он видит всё чётче, чем прежде. Захватывающее тело сумасшествие вдруг отходит на второй план: на передний выползают слова, которые имели бы для него смысл месяц назад. Рациональность. Холодный расчёт. Чёткий и последовательный план. Ничего из этого ни имеет общего с тем, что он делает сейчас ради Чуи. Нет, ради самого себя. Ему выбрасывают все эти искажённые чувства под ноги и показательно топчут, указывают на них и рассказывают о глупости. Раздают советы. Дазай тяжело втягивает воздух сквозь сжатые зубы. Ему холодно, так холодно, что кости скрипят от ширящейся Исповеди. А Эдогава… — Не замолчу, — коротко качает головой Ранпо. — Можешь творить, что хочешь, когда выберешься на поверхность, но сейчас ты должен пересмотреть свой план. Накахара сам справится, если он такой способный, как ты говоришь. Ты должен помочь тем, кому это нужнее. Нужносдерживатьсянужносдерживатьсянужносде… В голове щёлкает и замыкается тумблер. Осаму слабо ведёт в сторону, но он хватается скрюченными посиневшими пальцами за стену. В мозгах резко проясняется, как будто всего тумана и морока и не было: он осознаёт себя явнее и реальнее, чем все минуты до этого. Он может всё видеть очень чётко, а Исповедь, грызущая органы, кажется понятной и простой, знакомой. Знакомый лёд и мороз. Знакомые движения и собственное тело. Очень знакомая и родная пустота на уровне сердца. Там, где должно быть что-то очень важное и горячее. Кажется, оно шевелится и тянет тонкие лучи к его стылой душе. Лучи, похожие на рыжие волосы. Ранпо перед ним такой же, каким был. Простой человек, которому можно свернуть шею, вырвав позвонки. Которому можно вцепиться отросшими ногтями в глаза, выдавливая их вместе со склерами. Которому можно схватить волосы и за них дёрнуть на пол, с размаху впечатав лицом в раковину-моллюска, подтянуть за край робы и намотать горловину на шею, перекрывая кислород. В теле Эдогавы что-то неуловимо меняется. Теперь Дазай видит это: прежде расслабленное, оно становится острее в плечах, голые пальцы ног поджимаются, а кадык нервно дёргается при глотке. Осаму чувствует, как что-то из прошлого догоняет его и топит в том, чего так не хватало. Он наконец-то сдерживается, и губы растягиваются в усмешке. Неживой, блёклой, как мутное небо, которого он не видел уже очень долго. — Твоё дело — координировать людей, — говорит Дазай и слышит свой голос словно со стороны: бесцветный. — Я не спрашивал твоего мнения обо мне или Чуе. — Дазай… — И уж тем более, — теперь перебивает он, — мне не нужны комментарии о том, чем я там колюсь в своей камере и как выгляжу. Прости, Эдогава, ты случайно не хотел, знаешь, поблагодарить меня за то, что я тащу вас всех наверх? Не хочешь ты случайно сказать, что я, само благородство, не бросаю на Моногатари твоих глупых друзей-детишек? Не желаешь подумать о том, что, если уж Анго и правда на моей стороне, я могу сейчас наведаться к нему и попроситься на волю? Ну так, знаешь, по старой дружбе? — Дазай, послушай, — Ранпо отодвигается на кровати чуть назад и говорит очень спокойно, его чёрные глаза пусты и непонятны, но жесты — ох, в них читается страх. Теперь Осаму его видит насквозь и ощущает, как изнутри плещет ни холодным, ни тёплым: родным. Маниакальным. — Нет-нет, я наслушался. И спасибо за корректировку плана, но на этом твоя помощь исчерпывает свою необходимость. Постарайся не ошибиться, когда будешь вести приятелей по коридорам. Кто знает, из какого поворота выглянет, м-м-м, спятивший наркоман или его знакомый, которому не нужна поддержка в сопровождении. — Ты ведёшь себя не… — произносит Ранпо одними губами. — Неадекватно? Неуместно? Неправильно? Ох, да, — слабо пожимает плечами Дазай и толкает спиной открытую дверь, пятясь и сложив за спиной заледеневшие руки. — Какие вы все внимательные. Умные. Знаете всё лучше меня. Прекрасно. Как насчёт того, чтобы я, сбегая, подорвал Югэн вместе с красавицей Йосано или твоим директором? Готов поспорить, ты найдёшь способ объяснить мой поступок своим потрясающим «даром». Он захлопывает за спиной заслон с таким грохотом, который может привлечь внимание охраны, если она поблизости, но Осаму не думает об этом больше. Он жмётся телом к стене и, с трудом опираясь на неё, перебирает заплетающимися ногами. Главное не смеяться, о боги, он честно старается не смеяться, когда думает о том, как будут гореть разлетевшиеся на кусочки тела. Ему нужно не так много сейчас до полного умиротворения на душе. В идеале, ох да, в идеале, конечно, доползти как-то до Чуи и сделать… Что-то. Но Чуя далеко. Чуя сказал больше не делать ничего с собой, он не поймёт. Дазаю не хочется получать по лицу метафорически и реально. Вместо спуска на Ёмихон он бредёт в сторону камеры ещё одного человека. Через два дня после последнего появления там он уже заходил к Николаю, чтобы передать свою просьбу через него Фёдору. Сегодня должен был прийти ответ, смог ли «Дос-кун» отправить всех наёмников-эсперов в долгосрочные миссии, лишив Югэн огневой поддержки. Дазай балансирует на негнущихся ногах, перед глазами плывёт и крутится мир. — Выглядишь хуже, чем в прошлый раз, — говорит кто-то. Кажется, он смог добраться до Николая. И сегодня тот не похож на того, кто собирается шутить: в практически жёлтых глазах мелькает что-то похожее на жалостливое сочувствие. — Немного тошнит, — беспечно отзывается Осаму. Язык шевелится за него и бесконтрольно: в голове всё равно пустота, никаких больше мозгов. — Пришёл ответ? Николай не шутит и не паясничает, не бросается странными цитатами, только молча суёт в дрожащие ледяные пальцы Дазая свёрнутый листок, намного меньше, чем в прошлый раз. Не дожидаясь, пока странный эспер попытается что-то произнести, Осаму выбирается из его камеры, запнувшись о порог. Он знает, что ему смотрят вслед, но их взгляды, их осуждение, их мысли — ему не нужно ничего из этого. Ему нужно другое. «Они получили свои задания. Никого из одарённых не будет в тюрьме уже через два дня и до следующего месяца. Единственный, кто оказался на постоянной службе у Югэна, — Казуя Хироно, и он останется в Фонде. Он создаёт искусственных людей-големов, и может делать это бесконечно долго, пока его не остановят. Будь готов к этому. P.S. Не смей называть мою крысу уродливой» Сидя на полу, прислонившись спиной к закрытой двери своей камеры, Дазай перечитывает записку Фёдора Д. дважды. До тех пор, пока перед глазами не взрывается алым, а заполненная пеплом трахея не начинает гореть от рвущегося наружу хохота. Он смеётся и сжимает в пальцах записку так долго, пока лёгкие не иссушаются от недостатка кислорода. Смеётся, не закрывая невидящих глаз, и вцепляется в лежащую под постелью надломленную ампулу сыворотки и брошенный шприц. Смеётся, когда перетягивает рукавом собственной робы кожу повыше локтя. Смеётся, когда острая игла вскрывает синюшную кожу предплечья, пуская внутрь блаженное спокойствие. Смеётся до тех пор, пока во рту не появляется металлический привкус, а сердце не пропускает удар, выбивая остатки жизни из тела. Исповедь прячется в глубине ненадолго, убирает свои ядовитые щупальца от организма. Но почему-то долгожданного тепла не появляется. У Дазая нет сейчас дара, и это больше не кажется правильным. Он теряется.