Щелчок двери настигает Дазая в момент, когда заполошно бьющееся сердце силится пустить заново кровь по мёрзлым венам. Всё ещё кружится голова и тошнит, а руки и ноги похожи на переваренный удон, из-за малых доз он вместо красочных галлюцинаций о мёртвых ловит взглядом кислотные цветки лилий в стенах и странное гудение в голове.
К моменту, когда наступает ровно три часа ночи, Исповедь вновь возвращается и пока ещё не успевает замутить сознание настолько, чтобы Дазай не понял: всё случилось. Не было звона колокольчиков или чудовищного грохота, пения ангелов-хранителей, сопровождающих эсперов в их путь. Только погасла и без того неяркая лампочка под потолком, погрузив камеру в темноту, а следом — вспыхнуло густое и алое. Едва заметный динамик, крошечными отверстиями расположенный в углу над косяком, захрипел и выплюнул безэмоциональное:
— Внимание! Критическое повреждение системы безопасности! Всем заключённым оставаться на своих местах!..
И только после этого начался хаос.
Сирена воет оглушительно и без единого перерыва: вверх, вниз, до самых минимальных частот, которые способны улавливать человеческие уши. Толкнув свою дверь, Осаму сразу понимает, что Югэн реагирует оперативно: над его головой по полу технического этажа гремят военными сапогами и там же раздаются крики, которые едва различимы за звуком из динамиков.
— Дазай-кун.
Он оборачивается на знакомый голос и быстро кивает прошедшему мимо Мори. Выглядит Огай так, будто вышел на праздную прогулку по своим владениям: шагает быстро, но ровно, на губах у него замерла странная улыбка, а лицо сделалось хищным, но уверенным. Картину благообразного командира Портовой мафии заканчивает Фамас, который Мори держит хваткой профессионала. Следом за мужчиной, не обращая ни на что внимание, скользнула полупрозрачная фиолетовая тень Элизы.
Эта их проходка убеждает Дазая в одном: не он один чувствует себя вполне уравновешенно. Ни паники, сковывающей горло, ни желания озираться и кидаться в случайные коридоры — он знает, что должен делать, а на Мори и, что уж там, Фукузаву можно положиться.
— Долго ещё стоять будешь? — ему в ухо практически гаркают, и он, не говоря ни слова, устремляется вперёд по коридору вслед за Йосано Акико.
Её спина в жёсткой тюремной робе сейчас как ориентир. Кажется, загадочную врачевательницу ни капли не беспокоит вой сирены и алые блики моргающего света. Она продолжает идти уверенно, пока Дазай старается расслышать за разрывающим перепонки шумом хоть что-то. По полу стремится вибрация: со стороны лестничного холла на Дзуйхицу спускается многочисленная охрана. Никто из одарённых не носит настолько тяжёлой обуви, чтобы создать подобный грохот.
Дазай быстро равняется с Акико и выставляет в сторону руку, останавливая её.
— Пусть расчистят проход, — хрипло говорит он, передавая в руки женщины свёрток с диуретиками и крошечными капельницами: добыча Элизы с неудавшегося эксперимента.
— Выглядишь хреново, — без обиняков сообщает ему Йосано. — Кажется, это тебе сейчас нужна очистка организма.
Дазай ей не отвечает, да и толка в этом нет. Убеждать кого-то с таким намётанным глазом, что его тело в норме, просто бесполезно, а самому себе Осаму перестал врать ранее этой же ночью. Последнюю дозу он вколол за час до побега и бросил пустую ампулу на пол, хрустнув по ней подошвой больничных тапок.
Это было безумием. То, как его организм, уже абсолютно подчинённый эффекту сыворотки, принимался неистово биться в агонии каждый раз, когда время действия подходило к концу. Болезненно, жарко и холодно одновременно, с частыми вспышками неясного наркотического морока — Дазай провёл эти часы, задаваясь вопросом, как переживёт следующие сутки побега. Ставку он малодушно сделал лишь на то, что на волне адреналина и постоянной опасности никакое отравление крови не будет иметь так много значения. И пока что это действительно так: спавший озноб оставил после себя лишь острые иглы в трубках артерий и дёргающую головную боль.
Вдалеке, едва слышимая за сиреной, стрекочет автоматная очередь.
— Дазай.
— Пойдём, вперёд, — тихо говорит он и на слегка дрогнувших ногах стремится вперёд по коридору. Первые звуки выстрелов и крики стихли мгновение назад, а по полу прошелестел импульс: кто-то применил дар.
В руках Акико хрустят упаковки капельниц, а тяжёлый внимательный взгляд жжёт ему затылок. Осаму дёргает нервно веком: хорошо, что она не начала комментировать случившееся ранее этим днём.
За первым же поворотом их встречает прислонённое к стене тело в военной форме, и то, как оно выглядит, пробуждает внутри Дазая что-то из далёкого прошлого. Головная боль и нервная дрожь отравленного тела сливаются воедино, оставляют гнетущее и тяжёлое где-то в груди, зато мозг начинает работать немного лучше. В пахнущем ничем коридоре теперь висит аромат крови: густой и насыщенный. Пытаясь не споткнуться о трупы с раскроенными черепами и мёртвыми взглядами, Дазай отбивает ногами по полу чёткий ритм — в такт мигающим красным лампочкам.
По пути им встречаются распахнутые двери и перебитые Элизой и Мори охранники, на которых теперь уже обращать внимание бесполезно: такого они успеют насмотреться за ближайшее время. Да и нечего утаивать: от вида мёртво таращащихся в никуда трупов с раззявленными в последнем крике ртами в душе сладко тянет. Дазай никогда не замечал за собой садистских наклонностей, но сейчас… Сейчас всё изменилось.
Он ведёт за собой Акико, прислушиваясь: основной шум идёт со стороны лестничного холла, куда они наконец выбираются и застают там новые лица.
Холл завален телами и валяющимся повсюду огнестрелом. Всё ещё мрачный, но воинственно настроенный Фукузава Юкичи сжимает в руках винтовку со следами крови на прикладе: он явно размахивал ей как оружием ближнего боя. Рядом с ним, картинно стеная и зачёсывая пятернёй волосы, замер Мори, сейчас похожий на человека, решившего искупаться в томатном соке. В бликующем и истерично бьющемся сиянии аварийных ламп они оба выглядят чудовищно.
Впереди всех, прямо у лестниц и повернувшись спиной к остальным, стоит нечто странное. Невысокое тело в серых одеждах Югэна, поднявшее вверх ладони, с которых срываются искрящиеся зелёные крупинки, похожие на снег. И если бы Дазай не знал по информации Мори, кто перед ним, то успел бы всего на мгновение опешить: одну сторону головы эспера украшает копна медных волос, а другую — длинные и густые чёрные пряди, струящиеся по спине.
У Джуничиро Танизаки крайне специфический дефект.
— Ну наконец-то! — рявкают откуда-то справа, и Дазай переводит взгляд с завесы иллюзии на того, кто их окликнул. В это же мгновение Йосано срывается с места и быстро преодолевает расстояние, чтобы обнять криво ухмыльнувшегося Ранпо за шею. — Вас только за смертью посылать.
— О, давай без этого — никто из нас умирать не собирается, — в её голосе проявляются тёплые нежные нотки, и Акико позволяет себе коротко рассмеяться с облегчением. Как будто это не вокруг них сейчас разворачивается настоящая бойня.
— Где Николай и Каджии? — спрашивает Дазай, привлекая к себе внимание. Он хмуро осматривает холл и крутит головой, пока не убеждается: ни первого, ни второго среди тел на полу нет.
— Я отправил Каджии-куна в зону артефактов вместе с Элизой-чан, — отзывается Мори. — Пусть найдут нам какой-нибудь меч.
На то, что собранный Фукузава после этих слов странно вздрагивает, Осаму не обращает внимание.
— А Николай?
— Никого с чертами, которые ты описывал, мы не видели, — говорит Ранпо. Он чешет пальцами глаза и достаёт из них чёрные склеры, слепо щурясь.
Возможно, он сразу отправился к артефактам, как только дверь открылась, и в этом не будет ничего удивительного. Но какая-то неясная, тревожная мысль успевает на секунду поселиться в уме Осаму, однако он не успевает за неё схватиться: Акико машет ладонью перед его лицом.
— Найдётся твой Николай, у нас нет времени, — рявкает она и припускает к лестницам, которые сейчас от них огорожены плотной сверкающей завесой иллюзий. — Танизаки!
Джуничиро оборачивается к ним своей мужской стороной: абсолютно обычное, даже невзрачное юношеское лицо с тяжёлыми веками напряжено. По рыжему виску стекает капля пота, блестящая во вспышке алых ламп.
— Госпожа Йосано, — как и дефект, голос у него странный: дробящийся на спокойный мальчишеский баритон и нежный девичий фальцет. Словно вместо одного человека с ними разговаривают двое.
— Опусти завесу на нижнюю лестницу, — вместо приветствия требует Дазай, стараясь не приближаться к эсперу: одно касание к летящим снежинкам — и холодная Исповедь растворит стену, сейчас уберегающую всех от попадания на этаж. — К вам скоро придёт помощь, сможешь отдохнуть.
Джуничиро смахивает ладонью иллюзию. Снежная метель слетает, словно в порыве ветра, с лестницы, ведущей на Ёмихон.
— Берегите себя, — на мгновение его голос теряет мужские нотки, оставляя лишь женские: на то, чтобы морочить головы толпе охранников, у него уходит слишком много сил.
— Спасибо, — тепло отзывается ему Йосано, напоследок мягко хлопнув Джуничиро по плечу.
Когда они сбегают вниз по дрожащим ступеням, Дазай мельком поднимает взгляд. Правая сторона лица Джуничиро — женская — выглядит ничуть не лучше. В большом сером глазе застыла тревога, а пухлые губы дёргаются будто от боли. Осаму никогда не пытался узнавать, чью личину частично впитал в себя Танизаки: она не похожа на него ни капли. Но и желания копаться в чудовищных мутациях других людей у него не было, да и сейчас нет: помощь гермафродита Джуничиро Дазай принимает как данность и стремится вслед за Йосано.
У них нет сейчас времени на беспокойства о чужих дефектах.
Едва они попадают в узкую коридорную кишку, следующую за ступенями, Осаму мгновенно понимает: что-то пошло не так. Он замирает и таращится удивлённо на осыпавшиеся стены: от ровных проёмов не осталось и следа, и бетонная крошка с искрящимися разорванными проводами засыпает пол. В проломах виднеются соседние переходы, один из которых исписан кровавыми полосами. Но поражает даже не это, а то, какой запах стоит в полуразрушенном помещении: тошнотворно-сладкий, как будто тела убитых охранников здесь лежат уже давно. Аромат гниющего мяса, безумно сильно напоминающий что-то.
— Это…
Он не успевает закончить мысль: из глубины этажа раздаётся грохот. Осколки стен на полу дрожат и подскакивают, как будто их подбросило волной взрыва. Акико коротко вскрикивает и машинально хватается за плечо Дазая, едва удержавшись на ногах.
— Чёрт! Если так дальше пойдёт, они обрушат здесь всё!
Это было ожидаемо с учётом того, какой силы эсперы содержатся на Ёмихоне, но с чем они должны были столкнуться, чтобы эта часть этажа была разрушена?
Прежде, чем Осаму отвечает что-то, новый взрыв вдалеке поднимает в воздух острую пыль и заставляет отступить назад. Каменная крошка забивает нос и повисает в воздухе, загораживая обзор, однако даже через такую завесу Дазай видит, как к ним направляются тёмные фигуры.
— Йосано, на землю!
Это чертовски плохо. Он был уверен, что бои на Ёмихоне будут проходить далеко от лестничного холла: там, где находятся камеры эсперов. Но если охрана добралась сюда, передвигаться по этажу к нужной лестнице невозможно. Тем более, когда в рваном красном свете и пыльном облаке едва ли можно разглядеть заваленный пол. Не говоря уже о том, что Осаму чувствует, как на загривке встают дыбом волосы: фигуры в осыпавшемся коридоре вскидывают наверх винтовки, и едва Дазай падает грудью на землю, утянув с собой женщину, над ними свистят выпущенные пули.
Автоматная очередь вгрызается в стену и оглушает едва ли не сильнее сирены, а в живот впивается острый осколок камня: Дазай чувствует, как по коже стекает тонкой струйкой тёплая кровь.
Стрёкот пуль обрывается так же резко, как и начался, когда оба охранника коротко вскрикивают. Даже с такого расстояния и в какофонии звуков Дазаю удаётся различить мерзкий хруст конечностей и грохот падающих тел. Он поднимает взгляд, чтобы успеть увидеть фиолетовое свечение среди дыма и пыли, а следом, покачиваясь и хромая, к ним выходит пожилой мужчина с неестественно выгнутыми руками и ногами. Его седые волосы растрепались и отросли, струясь по лицу, а неровная борода доходит почти до шеи, но, несмотря на это, Дазай узнаёт их спасителя безошибочно.
— Хироцу-сан, — сипло произносит он и упирается дрожащими ладонями в пол, чтобы подняться. — Вы вовремя. Расскажете, что у вас там происходит?
— Охраны больше, чем я думал, — говорит Рюро, коротко кивнув ему и Йосано. — Госпожа Озаки, Тачихара-кун и Куникида из дома Фукузавы Юкичи держат оборону, но нам пришлось… пойти на крайние меры.
— Куникида в порядке? — тут же спрашивает Акико и получает в ответ ещё один кивок.
— Более чем. По крайней мере был, когда я уходил.
Дазай закусывает губу и жмурится: острая боль в животе немного остудила пульсацию в голове и дала возможность отвлечься от ломки, дёргающей его тело. А заодно и подумать о том, что он мог чудовищно ошибиться в расчётах. Решив начать операцию побега раньше, он не учёл самого важного: с этажа не успели убрать военных, которые следили днём за экспериментом Чуи. Возможно, их оставили, чтобы провести новый опыт уже на следующий день, но сейчас это не имеет значения: только то, что с тем количеством людей Югэна, что он видел ранее, одарённым придётся сражаться намного дольше предполагаемого срока. Они не выберутся наверх, чтобы помочь оставшимся на Дзуйхицу, а Танизаки не сможет держать завесу часами.
Теперь искать ошибки в собственных решениях уже поздно, и придётся действовать по ситуации.
Его взгляд бессмысленно блуждает, цепляясь за всё подряд, пока не останавливается на волоске в бороде Рюро. Он другой, совсем не поседевший, тёмный и гладкий. В голове что-то щёлкает и смещается до тех пор, пока вместо разрушенного этажа и людей перед глазами не появляются ещё целые коридоры Дзуйхицу. Расположение камер и путь в техническую зону, где должна находиться рубка связи. В одной из своих идей, пришедшей, кажется, ещё в прошлой жизни, Дазай думал о том, что им нужен координатор. От воспоминаний о разговоре с Ранпо что-то мерзкое в груди колет, но исчезает так же быстро, как и появилось: вместо неприятных ощущений приходит собственное рассуждение о том, кто мог бы сопровождать психа Эдогаву наверх.
Дазай глубоко вдыхает и быстро выдаёт, глядя нахмурившемуся Хироцу в глаза:
— Мы не пойдём через этаж, опасно. Откройте нам проход на другую лестницу, — он машет рукой себе за спину, где тяжёлые цепи всё ещё висят на двери с табличкой «опасно», — мы попробуем пойти по ней. И потом сразу идите наверх, скажите Танизаки, чтобы он попытался убрать часть иллюзии и пропустил вас с Ранпо наверх и…
Он не договаривает, немо хватая губами воздух.
— Дазай-сан?
— Дазай, что случилось?
Он теряет дар речи, когда понимает наконец, откуда тянется знакомых запах гнилого мяса: прямо позади Рюро из-под потолка, между проломами стен и отверстиями в полу струится бордовый дымок. В сиянии алых аварийных ламп едва различимый, но то, как он вихрится и перемещается, Дазаю безумно знакомо.
Исповедь над сердцем дёргается и пускает по кровотоку лёд.
— Чёрт, это… — Осаму тихо бормочет себе под нос догадку, но, вновь посмотрев на Хироцу, спешно мотает головой. — Забудьте. Идите на верхний этаж. Вам нужно попытаться вместе с Ранпо выйти в техническую зону, там будет рубка связи. Ранпо сможет координировать всех, раз всё пошло не по плану. Мори-сан и Фукузава помогут вам двоим.
На лице Хироцу не дёргается ни одна мышца. Он ровно и коротко кланяется и молча огибает их двоих, чтобы подойти к двери с цепями. С его скрюченных пальцев срывается сиреневая вспышка, и железные звенья с мелодичным звоном опадают на пол, а заслон распахивается, сбросив на землю покорёженную табличку «опасно».
— Удачи, — не оборачиваясь, говорит Рюро и, подволакивая мутировавшие кости, медленно переступает по ступеням, двигаясь наверх, к Дзуйхицу.
Дазай не теряет время на то, чтобы следить за ним. Вместо этого он машет Йосано и вместе с ней подходит к открывшейся двери. На какое-то мгновение в его лёгких помимо пыли и тошнотворного аромата поселяется сосущая пустота: он ожидает увидеть перед собой узкий коридор со стенами, покрытыми обоями с лилиями, и густой бордовый туман. Но вместо этого перед ними обычный лестничный пролёт: небольшой и бликующий алым от бешеного сверкания аварийных ламп. Здесь затхлый и густой, но относительно чистый воздух, и дышать становится немного легче.
— Что это за путь? — тихо спрашивает Йосано.
— Думаю, раньше он использовался для перемещения между этажами, но потом здесь что-то произошло, и Югэн отстроил другую лестницу вместо…
Он не договаривает и просто указывает перед собой: ступени вниз, которые раньше служили связкой между Ёмихоном и Моногатари, выглядят крайне плачевно. Они старые и сколотые по краям, да и осталось их не так много — после третьей бетонной полоски торчат искривлённые железные штыри поддержки, за которыми начинается пустота.
— Придётся прыгать, — говорит Акико, уперевшись в обломки лестницы и вглядываясь в провал. — Вижу пол, но тут всё равно довольно высоко.
— Могу пойти первым и ловить тебя, — бездумно бросает Дазай.
Он ведёт диалог скорее машинально, чем осознанно: от увиденного ранее его неприятно колотит, и беспокойство, рождённое в груди, продолжает нарастать. А когда он подходит ближе и равняется с Йосано, чтобы посмотреть вниз, то чувствует, как напряжение усиливается. Там, на Моногатари, действительно проглядывается бетонный пол. Но его не должно быть видно за густым облаком Подпространства.
Что-то пошло не так. Снова.
— Сам себя лови, — недовольно бросает Йосано и присаживается на край сломанных ступеней. Она хватается ладонями за торчащие железки и мягко соскальзывает вперёд, крепко держась за опору, а затем разжимает пальцы и ухает вниз. Акико издаёт короткий стон, когда приземляется на пол и громко выдыхает, чтобы затем подняться и отойти в сторону. — Спускайся.
В предплечьях неприятно колет, а в раненном животе становится теплее от текущей крови, но Дазай и бровью не ведёт, когда отталкивается от последней ступени и спрыгивает. Короткий полёт заканчивается вспышкой острой боли в лодыжках, но у него получается устоять.
— И куда теперь? — спрашивает Акико, мельком стряхнув осевшую на руках пыль.
— Подожди.
Так и есть, понимает Дазай и хрипло вздыхает. Их план провалился.
Перед ними расстилается этаж Моногатари, но не такой, каким его запомнил Осаму. В алом свете лампочек идеально чётко просматриваются растущие из пола железные кубы камер: одна, вторая, третья… Высокий потолок больше не загораживает бордовое облако: его остатки ползут по полу на уровне коленей, но не более, и даже вонь разложения чувствуется намного меньше. И самое главное — ни одной стены поднятых коридоров на метры впереди, зато вместо них откуда-то справа раздаются вопли, перекрывающие по громкости даже воющую по-прежнему сирену.
Где-то сражаются с помощью дара, судя по вибрации, сотрясающей пол.
Дазай чувствует, как сердце падает куда-то к желудку, а вместе с ним — и Исповедь, реагирующая морозом на остатки Подпространства.
— Дазай?
— Идём, — он не реагирует на попытку Йосано окликнуть его и, выстраивая в голове по памяти карту этажа, устремляется вперёд.
От места, где, судя по крикам и стрельбе, идёт ожесточённый бой, их огораживают металлические коробки камер. Одна из них сейчас волнует Дазая больше всего. Он честно пытается не думать о том, почему у них не вышло, почему Катай не поднял коридоры, чтобы план сработал. Почему Подпространства нет здесь, на Моногатари.
Всё, что он сейчас понимает: они в ловушке. Охраны на Ёмихоне было достаточно, чтобы отправить больше солдат сюда, к особо опасным эсперам. Кёка и Кенджи всё ещё в коме, а Ацуши и Акутагава не могли загнать боевиков в нужное место, чтобы там перебить всех. Катай мог решить запустить систему очистки этажа, как однажды это предлагал Чуя. И, возможно, Таяма пришёл к тому же выводу, когда что-то пошло не так, и вентиляция сработала как нужно. Однако туман Моногатари почему-то добрался до верхнего этажа и продолжает распространяться. Такой концентрации недостаточно, чтобы навредить, но… Но что если он всё равно повлияет на одарённых, и тогда…
Где они ошиблись? И что с этим теперь, чёрт побери, делать?
Остаточный эффект сыворотки — головная боль и тошнота — окончательно отходят на второй план, когда Дазай заглядывает в нужную комнату через открытую дверь. В ней моргает красный свет и по-прежнему клубится чёрное облако с молниями внутри — сила Поля Верлена, сдерживавшая Чую. Однако самого Накахары здесь нет.
— Чёрт… Йосано, проверь соседнюю камеру.
Её шаги в вое сирен и отдалённых криках боли совсем неразличимы, и Дазай даже не оборачивается, чтобы убедиться в исполнительности Акико. Он невидяще таращится на пустое помещение и сглатывает кислую слюну. Ногам смертельно холодно из-за клубящегося остатка Подпространства, а в голове роится сотня догадок. От былого спокойствия и уверенности остаётся от силы половина: вторая уходит на понимание, что план пошёл прахом.
Из возможных исходов — Танизаки не удержит свой дар, и целая толпа вооружённых до зубов военных хлынет на этаж к эсперам, не способным себя защищать. На Ёмихоне остатки охраны настолько задержат одарённых, что те не успеют прийти на помощь, или же и без того обрушенные стены просто рухнут, похоронив под собой целую зону. Здесь же, на Моногатари, боевики не чувствуют себя в опасности, раз Подпространства больше нет, а значит и передвигаться они могут свободно, добравшись в итоге до детей без сознания.
Десятки путей развития, десятки вариантов, когда ошибка может стоить им жизни, и где тут верный путь наверх…
— Дазай, Кенджи здесь! — запыхавшаяся Йосано вбегает в бывшую камеру Чуи всего на секунду, чтобы крикнуть это, и потом так же молниеносно срывается назад. Дазай, тряхнув раскалывающейся от боли головой, идёт следом.
Однако до куба, где держат Миязаву, он не доходит, окликнув Акико:
— Позаботься о нём. Я пойду искать остальных. Не уходи никуда, мы вернёмся за вами.
Прежде, чем Акико успевает окликнуть его, Дазай уходит, и всё, что Йосано остаётся, — это смотреть ему, направляющемуся к месту бойни, вслед.
— Остальных или кого-то конкретного? — тихо бросает она в пустоту и оборачивается: сейчас есть дело поважнее, чем задумываться о странностях Осаму.
В первую встречу он предстал перед ней слегка помятым, но в целом здорово выглядящим человеком. Его бледная и матовая, словно припудренная кожа, не была похожа на пожелтевшую бумагу, а длинные тонкие пальцы не тряслись в бешеном треморе. Глаза были умными, пронзительными: Дазай резал ими без ножа и говорил так же, остро и хлёстко, прохладно. Не будь Йосано заочно знакома с Осаму, могла бы подумать трижды о том, стоит ли доверять такому человеку. Однако то, что стало с Дазаем сейчас, — абсолютно другое дело. Он всё ещё ведёт себя и говорит так, словно полностью уверен во всём и знает гораздо больше других, но его тело едва ли в порядке. Взгляд стал загнанным и нервным, капилляры лопнули и пошли кровавыми трещинами по глазным яблокам, а соскользнувшие в какой-то момент рукава открыли вид на исколотые синюшные предплечья со вспухшими венами.
Что-то с Осаму случилось здесь. И продолжает происходить сейчас. Хоть он, по сути, никто для неё, Йосано не может не думать об этом, когда мягко гладит спящего Кенджи по потускневшим светлым волосам. Его дефект — почти полностью прозрачная кожа, через которую просматриваются мышцы и внутренние органы — сейчас выглядит не так пугающе. Гораздо страшнее то, насколько сильно похудел и без того не шибко упитанный ребёнок. Акико осторожно и профессионально вводит шприц капельницы в безвольно свисающую с кровати руку и подсоединяет к ней пакет с раствором диуретиков.
Югэн сделал с ними слишком много отвратительных, непростительных вещей. И глубоко в душе Йосано надеется, что хруст конечностей и болезненные вопли вдалеке принадлежат исключительно охране.
Она нервно и бездумно продолжает пропускать сквозь пальцы волосы Кенджи. Сейчас она может лишь тихо злиться, что её дар не распространяется на отравленные препаратами тела: это не смертельные раны, яды впитались в кровь, и вытащить их наружу никак не выйдет. Только старым проверенным способом: надеяться, что очистка организма приблизит момент пробуждения.
Жидкость стекает по тонкой трубочке, ныряет под кожу. С дефектом Кенджи можно рассмотреть путь раствора по венам, то, как бьётся его сердце: медленно и ровно. Йосано, как загипнотизированная, следит за ровным движением и дёргает веком машинально, когда где-то снаружи раздаются оглушительные крики. И сирена всё не прекращается, уже впитавшаяся через слух на подкорку, вызывая болезненную пульсацию. Когда наступит тишина, она будет поистине оглушительной.
За мыслями и наблюдениями Акико не сразу понимает, что в смеси шумов появляется новый, незнакомый звук: где-то правее от камеры Кенджи раздаются шаги и голоса. Расслышать, что именно говорят, невозможно, но то, как по полу стучат ботинки — уверенно и чётко, Йосано узнаёт мгновенно. Так не ходят эсперы, ищущие друг друга, и так точно не передвигается Дазай, лёгкий и бесшумный.
— Чёрт… Чёрт-чёрт, Кенджи…
Сцепив зубы, Акико быстро выдёргивает иглу, стараясь не раскроить вену мальчишки, сворачивает всё и прячет за пазуху капельницу с остатками раствора. Кенджи безумно тяжёлый, несмотря на обманчивую хрупкость, и Йосано слабо стонет, но всё же поднимает ребёнка на руки, подхватив его под коленками и подмышками. Прижав к себе безвольно повисшее тело, она как можно тише приближается к распахнутой двери камеры, чтобы прислушаться. Судя по голосам и шагам, неизвестные — предположительно охрана — зашли в бывшую камеру Чуи и осматривают её прямо сейчас. Дальше они направятся только сюда, и, тяжело вдохнув и выдохнув, Акико тенью выскальзывает из комнаты наружу.
Она едва успевает забежать за угол железного куба, когда за её спиной грохочут шаги. Кажется, что они идут прямо за ней и приближаются, но выстрелов на поражение нет, как и криков: только злые слова, которыми перебрасывается группа. По всей видимости, они разделились с самого начала и пошли в разные точки этажа, чтобы перехватить сбегающих эсперов, и именно этой группе повезло не встретиться ни с кем боевым.
Подхватив крепче сползающее тело и тихо крякнув от натуги, когда заболело в мышцах спины, Йосано короткими перебежками проскакивает за камеру Чуи и вглядывается в пустоту перед собой. Несмотря на стелющийся по полу странный туман, о котором она не имеет понятия, и редкие высотки комнат, бликующий алый свет не даёт рассмотреть всё хорошо. По стенам мечутся тени и продолжают оглушительно вопить где-то впереди люди.
— Дазай, мать твою…
Она вздыхает и на пробу аккуратно движется вдоль стен, пытаясь рассмотреть знакомую серую робу. По вискам стекает горячий пот, он же заливает лицо и попадает на ресницы, срываясь с них прямо в глаза. Отчаянно зарычав, Йосано снова коротко подбрасывает в руках Кенджи, чтобы удобнее его перехватить, и продолжает идти вперёд.
Это просто ад какой-то: полыхающий красным, жаркий, наполненный болезненными криками и дребезгом пуль, сыплющихся на пол. Бойня вдалеке не прекращается, как будто у охраны бесконечные запасы и…
— О чёрт… — с губ Акико успевает сорваться только слабый выдох, когда из-за очередного куба камеры прямо к ней выскакивает мужчина в военной форме.
Он ещё мгновение продолжает смотреть вперёд в обратную от неё сторону, вскинув винтовку на уровень глаз, но затем оборачивается, замечая застывшую женщину. Первая инстинктивная мысль — рухнуть на пол вместе с Кенджи — успевает посетить Акико, но едва подогнувшиеся ноги не дают этого сделать: в следующую секунду из ниоткуда вырывается нечто белое и похожее на острый клинок. Его кончик вгрызается в грудь охранника, и тело мужчины на секунду зависает в воздухе, когда его поднимают и швыряют затем назад на пол мёртвой кучей. На белом лезвии остаются только темнеющие пятна крови.
— Что за чёрт…
Акико, всё ещё не шевелящаяся от шока, тяжело хватает воздух губами, когда из-за поворота появляется невысокая худая фигура. На бледном узком лице абсолютно отсутствует хоть что-то вроде волнения: только холодное спокойствие и уверенность. Тёмные растрёпанные волосы с седыми прядями занавешивают острые скулы, а стройную фигуру от груди и до самых колен оборачивает покрытая бордовым ткань простыни. Голые ступни тихо шлёпают по полу, когда завернувшийся в белое юноша приближается, и даже в дёргающемся освещении Акико понимает, кто перед ней.
Её узнают в ответ.
— Ты Йосано.
— Акутагава.
Они говорят одновременно, и Акико не сдерживает облегчённого вздоха, машинально прижав к себе тело Кенджи сильнее.
— Боже, я думала, что мне крышка.
— Где Дазай-сан? — Рюноске игнорирует её слова, но вместе со своими дёргает плечом: из ткани простыни выпадают живые ленты, тянущиеся по воздуху вперёд. Акико разжимает руки, и путы мягко, но плотно обнимают Миязаву, снимая с рук женщины ношу.
— Не знаю, он ушёл искать вас, — говорит она, и у Акутагавы едва заметно дёргаются желваки.
Он не говорит больше ничего, только слабо кивает и качает головой, предлагая следовать за собой. Тело Кенджи, всё ещё без сознания и безвольно болтающееся, теперь плывёт возле них, покачиваясь в белых лентах. Нервная мысль дёргает висок Йосано, когда она понимает, что Рюноске, бредущий впереди, полностью обнажён, но она быстро отбрасывает эту дикость и равняется с юношей.
— Как остальные?
— Тигр в порядке, Кёка без сознания. Кью исчез, — чеканит он и вновь замолкает.
О Кью Акико знает не так уж много — лишь по отрывкам той информации, которой делился когда-то директор их школы детективов, но даже этого хватает, чтобы понять: Кюсаку Юмено, совсем ещё кроха, полный безумец в своём даре, и его пропажа не означает ничего хорошего. Остаётся надеяться, что его нашёл Дазай.
— Так вы не видели его? Дазая, — спрашивает она, и когда Рюноске коротко дёргает головой в знак отрицания, добавляет: — А рыжего мальчишку?
— Он разбирается с остальной охраной.
Значит, это именно из-за него сейчас весь этаж воняет кровью и заполняется оглушительными криками и хрустом ломающихся костей. Акутагава идёт вдоль этажа и ведёт Йосано мимо того места, в котором, судя по звукам, и творится сейчас бойня. Когда он наконец поворачивает налево, а Акико следом за ним, она видит прислонившегося к стене и неровно дышащего Ацуши. Тот рефлекторно скребёт когтями вернувшегося дефекта по металлу и сдувает с лица мешающуюся прядь, но выглядит целым и здоровым.
— Тигр.
— У меня имя есть, сколько раз повторя… — Ацуши успевает недовольно взвиться, но, повернув голову, издаёт облегчённый вскрик: — Госпожа Йосано!
— Ты в порядке?
— Да, да, в полном, — кивает он в ответ и смотрит на замотанного в ленты простыни Кенджи, хмурясь: — Кенджи-кун… Кёка тоже без сознания.
Без лишних слов Акико проходит мимо него, выворачивая из-под рубашки робы капельницу и пакет с раствором. В камере с беснующимися красными лампами тело крошечной девочки выглядит почти чудовищно. Она похожа на изломанную куклу, которой попытались придать более человеческую позу, сейчас больше напоминающую посмертие.
Её тонкая ручка, слабая и холодная, в обхвате помещается в пальцах Йосано, и она с несвойственной себе в обычное время нежностью мягко проводит пальцами по бледной коже, прощупывая вену.
— Не мельтеши, Ацуши, — осаждает мальчишку Акико, когда он издаёт невнятный скулёж, нависнув над ней. — Всё с Кёкой будет в порядке. Иди лучше помоги Акутагаве.
— Мы убрали всю охрану, а с той, что дальше, разбирается кто-то другой. Акутагава сказал, туда лучше не лезть, даже если мы хотим помочь, иначе и нам достанется, — хрипло каркает Накаджима и садится прямо на пол, глядя, как Йосано вводит иглу катетера в руку Кёки.
— А ты его слушаешься, молодец, — машинально кивает женщина и невольно хмыкает. — Заводишь новых друзей, это радует.
Издав что-то среднее между возмущённым вскриком и задыхающимся свистом, Ацуши яростно мотает головой.
— Да какой он мне друг! — рявкает он. — Когда дверь открылась и я вышел из камеры, то едва не потерялся в этом странном бордовом тумане. В нём ничего не было видно и ужасно кружилась голова, а я шёл наугад вперёд: в записке, которую подбросили мне вместе с ужином, было сказано, что я должен взять с собой простынь и отнести её по коридорам в нужную камеру. Но коридоров не было, а я шатался как дурак по этажу, пока не натолкнулся на… него. Голого. Акутагава мне чуть голову не отрезал, когда я отдал ему ткань.
— Почему?
— Сказал, что проще меня убить сейчас, чем ждать, когда я всем разболтаю о его внешнем виде.
Акико тихо прыскает. В происходящем совсем рядом с ними безумии этот диалог кажется ей таким нездешним, как будто из другого мира. Того, где Акутагаву Рюноске действительно беспокоят такие мелочи как нагота, а Ацуши забывает о своём беспокойстве, уйдя с головой в воспоминания о первой встрече.
Тело Кёки под пальцами такое же холодное и абсолютно неподвижное, но Йосано всё равно улыбается сама себе, мягко доставая иглу капельницы.
— Ну, с таких странностей обычно и начинается дружба, — говорит она и прежде, чем Ацуши снова успеет возмутиться, продолжает: — Возьми её на руки. Пора выбираться отсюда.
— А как же Дазай-сан? — раздаётся голос Акутагавы, который едва получается расслышать за сиреной. — Мы должны его дождаться.
— Дазай взрослый мальчик, найдёт нас сам. А тут мы теряем время, — качает головой Акико и смотрит, как бережно подхватывает на руки девочку Ацуши. — Нижний этаж для нас как ловушка: пока тут остаёмся, рискуем оказаться взаперти, если потолок обрушится.
По случайности, после её же слов где-то над ними, на Ёмихоне, раздаётся грохот, сотрясающий стены.
— Я не… — начинает было Акутагава.
Йосано проходит мимо него, рявкнув напоследок в хмурое бледное лицо:
— Ещё раз, для особенно непонятливых: Дазай справится и найдёт нас сам. Тем более он будет не один. Я думаю, что он сперва заберёт с собой Накахару. Идём. Вернёмся на лестницу, чтобы не попасть в эпицентр.
Накаджима без возражений следует за ней, а Рюноске, постояв ещё какие-то секунды с лицом, полным странных эмоций, наконец срывается с места. Тело Кенджи в путах белого Расёмона покачивается как призрак в воздухе и ловит на себе алые вспышки, постепенно возвращаясь к жизни.
***
Дазай не сходит с места, замерев вдалеке от того, где развернулась настоящая война. Во многом потому, что летящие в стороны пули и тела с оторванными конечностями могут попасть и в него. Но отчасти — только отчасти — из-за Чуи.
Прежде Осаму видел только божественное проявление способности Накахары, и она стала худшим его впечатлением за годы жизни. Но сейчас Чуя явно в сознании и использует только лишь свой дар, чтобы атаковать, и выглядит это… Это потрясающе.
Окутанное алым сиянием гибкое тело взмывает в воздух и опускается на землю с безумной силой, проламывая пол. Ударной волной отбрасывает приблизившихся охранников, а те, что пытаются стрелять издалека, настигают их же пули, отскакивающие от Чуи рикошетом. Накахара даже не пытается использовать руки: он сжимает их в кулаки, но держит на уровне груди, продолжая наносить атаки голенями, словно ставшими камнем. Под ними черепа превращаются в кровавое месиво костей и мозгов, а перебитые позвоночники хрустят. Чуя не стоит на месте: он виляет между оставшимися в живых военными красной точкой, обрушивает на них удар за ударом, добивает многотонными шагами, впечатывая подошву тюремной обуви в животы. Вокруг него тяжело и густо воняет кровью, и сам Накахара, покрытый ей, не останавливается и на секунду.
Он вновь отталкивается от пола, чтобы в почти балетном пируэте сперва снести мужчину перед собой, а затем наброситься на стоящего впереди, схватить его за горло пальцами и с точным щелчком свернуть шею. Тело обрушивается на пол, и крики наконец стихают.
В окровавленной одежде, со спутанными грязными волосами и утирающей лицо ладонью, Чуя мог бы внушать страх в любого живущего на Земле человека. Но только не в Дазая, который, наконец отмерев, выдыхает. Он даже не замечал, что задерживал в лёгких кислород, пока он не обжёг ему тело.
Чуя жив, явно в порядке и он только что перебил огромное войско, даже не вспотев.
— Красиво танцуешь, — брякает Осаму хрипло и невольно кашляет, чтобы повторить глупую юмореску ещё раз.
В оглушающей сирене Накахара всё же его слышит и резко разворачивается, автоматически приняв боевую стойку. Но, заметив того, кто с ним говорит, расслабляется. На его покрытом кровью лице мелькает облегчённая усмешка.
— Так ты живой, придурок Дазай. Твой план пошёл по жопе, а?
— Отчасти.
Он преодолевает расстояние между ними так быстро, как может, и едва не падает, поскользнувшись на чьих-то органах. Валяющиеся тут и там кости и выпотрошенные мозги он топчет без всякой задней мысли и, когда наконец приближается к Чуе, распахивает руки. В ледяном и плохо работающем сердце сладко ёкает, когда Накахара встречает этот жест своим, и Дазай, поймав чужое горячее тело в объятия, наконец позволяет себе задышать спокойнее.
Ему в холодеющий от Исповеди нос забиваются пахнущие кровью и потом волосы, а сам Чуя липкий и чересчур жаркий, но от этого делается только лучше. Осаму даёт себе несколько секунд на то, чтобы почувствовать, как ответный пульс бьётся в тело, синхронизируется с его собственным. Образы, оставшиеся после безумно долгого дня, умирают в его голове, оставляя только ощущение умиротворения и облегчения.
— Ты в порядке? После того, что случилось. И после сыворотки, — тихо спрашивает Дазай и глупо улыбается сам себе, когда Чуя даже не дёргается, чтобы разомкнуть объятия, только вжимается крепче.
— Было хреново, по ощущениям — меня танк переехал. Дважды. Но так было и раньше, а после твоей этой сыворотки ничего такого. А ты…
— Нет, — тут же говорит Осаму и вцепляется в ткань чужой робы крепче. — Нет, у меня тоже всё после неё нормально было. Это же просто моя кровь. Решил уточнить на всякий случай: в тебя всадили огромную дозу.
На мгновение он успевает обомлеть от ужаса, но потом Чуя в его руках издаёт смешок, и сердце Дазая вновь начинает биться.
— Испугались, бедненькие, — тянет Накахара и, помолчав, добавляет едва слышно: — Дазай. Я не то чтобы против, но давай ты уберёшь грабли. Мы не можем так стоять вечность.
— Я могу.
— Нет, ты не можешь. Давай, отпусти меня, иначе я тебя вырублю и потащу на руках отсюда.
Какой бы привлекательной ни была эта идея, но Осаму всё же убирает пальцы, напоследок невесомо проведя ими по чужой прогнувшейся талии. Чуя отходит на шаг назад, и сейчас, когда он чуть поднимает голову, чтобы смотреть Дазаю в глаза, он кажется ещё красивее, чем прежде. Даже с этими кошмарными пятнами чужой крови на лице.
— Почему не поднялись коридоры? — спрашивает он.
— Без понятия. У Катая что-то пошло не так.
— Ага. Я заметил, когда услышал, что к нам идёт хренова армия. Но, судя по звукам, не я один их тут зачищал.
Осаму кивает и оглядывается, переступая по залитому бордовым полу. Туман под его ногами почти полностью исчез, открывая вид на обезображенные трупы.
— Должно быть, Ацуши-кун и Акутагава-кун справились со своей частью, но…
— Тебя тоже напрягает отсутствие Подпространства? — подхватывает мысль Чуя, и Осаму кивает ему, хмурясь. — Если твой технарь включил в итоге вентиляцию, остатки тумана попали на верхние этажи. В этой концентрации он ничего не сделает, так что не думаю, что у нас будут здесь проблемы.
Хотя это и звучит разумно, Дазай всё равно не может отделаться от нехорошего предчувствия. Что-то в происходящем действительно неправильно, и он изо всех сил пытается зацепиться за нужную мысль, но она вновь ускользает от него, теряясь в глубинах сознания.
— Ладно. Пойдём найдём остальных.
Но за следующий десяток минут они не обнаруживают на всём этаже и присутствия одарённых. Камера Кенджи пустует, а охрану, стёкшуюся с этой стороны, уже перебил Чуя. На полу валяются ошмётки разорванных тел, и чем ближе к комнате Кёки, тем больше меняются травмы: у нескольких попавшихся на пути военных лица вспороты когтями огромного зверя, а у других пробиты грудные клетки и с медицинской точностью отрезаны конечности. Море трупов, сотни отстреленных патронов и пустых магазинов — и ни одного живого эспера.
— Йосано! Ацуши! Акутагава!
Дазай пробует перекричать сирену, но не слышит в ответ ничего: только воющие звуки аварийного рупора.
— Они не мертвы, я не вижу тел, — говорит Чуя, когда Осаму обречённо хлопает себя по лицу ладонью в раздражении. — Они могли уйти в сторону выхода.
— Прекрасно, — цедит сквозь зубы Дазай.
Это не так уж и плохо: если у остальных всё получилось, то это к лучшему, и им с Чуей тоже стоит уходить. Но с другой же стороны — чем больше деталей изначального плана идут под нож, тем сильнее Осаму чувствует, как его колотит нервной дрожью. Всё и так чудовищно исказилось, а его собственный организм продолжает бунтовать, подбрасывая всё новые побочные эффекты: от головной боли до трясущихся конечностей.
Приложив какие-то усилия, он всё же берёт себя в руки и вздыхает, махнув рукой.
— Надеюсь, они правда выбрались. Нам тоже пора.
Судя по наконец стихшему над его головой грохоту, бои на Ёмихоне должны были прекратиться, а до новой лестницы идти ближе. К ней Осаму и направляется, стараясь сосредоточиться не на дёргающей тело ломке, а на шагах Чуи рядом.
Они добираются до открытой двери в комнату с костюмами защиты в считанные минуты. Капсула для дезинфекции не работает: её створки искрят выдернутыми проводами и слабо дёргаются, заклинивая в самом начале движения. Свет внутри слабо моргает белым — единственное место, где красные лампы не включились. После алой темноты Моногатари светлые вспышки почти режут глаза, и Дазай жмурится, проходя через капсулу в комнату. Костюмы в ней валяются на полу: их больше не поддерживает электричество защитного стекла, и громоздкие туши, похожие на трупы без голов, печально рассыпаны по земле.
— Никогда не был в этом месте, — негромко комментирует Чуя и зачем-то попутно пинает ногой один из костюмов. От него отлетает чёрный щиток, из-под которого с тихим «пуф» вылетает облачко пара. — Суки.
Дазай хмыкает, в целом с ним соглашаясь.
В помещении за комнатой их вновь встречает аварийная сигнализация и вой сирены, но сам холл остался целым, и ступени наверх, к Ёмихону, приглашающе расстилаются перед ними.
— Ну что, погнали? — вздохнув, говорит Чуя и уже заносит ногу, чтобы начать подниматься.
— Подожди.
— Ну что ещё? — Накахара оборачивается и машинально задерживает дыхание, когда его взгляд упирается в чужое бледное горло.
Подняв голову, он встречается с приблизившимся непозволительно Дазаем и бесшумно выдыхает. В чужих глазах отражается его собственное лицо: удивлённое и залитое кровью, а затем Осаму прикрывает веки.
На Дазае успевает отразиться лёд Исповеди, и морозная корка сковывает изнанку рта, но он всё равно ловит им горячее дыхание и успевает почувствовать ответное касание: медленное и осторожное, почти невесомое. Губы у Чуи чуть влажные и шелушащиеся, но мягкие. Эфемерная сладость остаётся на языке, когда Дазай прижимается на мгновение сильнее, целуя почти целомудренно, но вкладывая в это намного больше, чем может показать сейчас.
Несмотря на холод дара и близкое расщепление, болезненно сводящее мышцы лица, Осаму всё равно задерживается в этом мгновении, чтобы ощутить, как его целуют в ответ: неуверенно, но очень тепло.
— И что это за хрень? — слабо шепчет Чуя, открыв глаза. Он успел зажмуриться за секунду до того, как всё случилось, но сейчас чувствует, как скулы заливает жаркий румянец, а губы покалывает.
— Поцелуй. На удачу, — Осаму улыбается ему, искренне и немного смущённо, но в его взгляде искрит довольством и хитростью. — А я не говорил? Я приношу счастье.
И Чуя, отступая спиной вперёд по ступеням, не сдерживается и смеётся, а когда Дазай подхватывает смешок, облегчённо вздыхает.
***
Он обещал, что Акутагава придёт. Акутагава должен был позвать, и за ним можно будет пойти, не боясь.
Но Акутагава не пришёл. Никто не пришёл.
Сирена ужасна, она глушит и рвёт перепонки, заставляет вжаться в постель сильнее и закрыть уши ладошками. Темно. Страшно. Где-то вдалеке начинают кричать люди, и их слышно. Всё слышно. Не слышно Акутагаву. Акутагава не пришёл. И Дазай не пришёл.
Прошли минуты, возможно, десятки минут, когда Кью, не дождавшись, тихо и задушено всхлипнул. Его ноги в крошечных больничных ботинках соскользнули на пол и прошлёпали вперёд. Он помнит, что до двери десять шагов, и когда прямо перед носом появляется что-то пахнущее железом и отдающее холодом, Кью понимает, что дошёл до края камеры.
Из открытого проёма тянет тухлым мясом и кровью, но он всё равно протискивается в щёлку.
— Акутагава? Господин Дазай?
Но никто не пришёл. Только неизвестные люди продолжают кричать где-то недалеко, и мерзкая сирена голосит сверху, под потолком. Там, где раньше были глаза, темно и пусто. Кью пытается почувствовать собственные слёзы, ведь плакать хочется безумно, но ничего нет: только что-то густое и горячее собирается в уголках.
— Вы не пришли…
Страшно. Холодно. Воняет и оглушает. Одиноко. Никто не пришёл.
Он делает шаг вперёд и запутывается в собственных ногах, когда дезориентация тьмой накрывает его. В ладошки, которыми Кью упирается в землю, впивается мороз металла. На мгновение он позволяет себе то, что не делал прежде: кричит, уперевшись лбом в пол, кричит так долго и отчаянно, в глубине души надеясь, что его услышат и придут.
Но когда этого не происходит, а сил вопить не остаётся, он только задушено хрипит и ведёт пальцами по поверхности. Подушечки цепляются за тонкие отверстия в полу, в глубине которых можно почувствовать странную вибрацию.
Трещины в металле ровные и тянутся-тянутся-тянутся вперёд, и Кью, переступая коленями по полу, ведёт по ним пальцами — теперь это единственный ориентир, чтобы не впасть в отчаяние от близких звуков сражения. Сейчас он может только двигаться вперёд.
До тех пор, пока направляющие линии не пропадают: вместо них — проём в стене и порог, за которым становится тише, а тошнотворный аромат, кружащий голову, полностью исчезает, и Кью понимает, что больше делать нечего: остаётся только уходить самому, ориентируясь на осязание.
Потому что никто не пришёл.
