In Fine Mundi

Дверь рубки закрывается с оглушительным грохотом. Своей тяжестью она перебивает пальцы оторванной руки, лежащей на пороге, но Рюро Хироцу без всякой брезгливости толкает фаланги в сторону и оборачивается. Он ничуть не сомневался в приказе Дазая, хоть и выглядел мальчишка не таким, каким его запомнил мужчина. Тёмный неясный взгляд, побледневшая ещё сильнее кожа, явно трясущиеся пальцы — это с Осаму происходило раз или два, и после подобных картин Мори тащил подопечного на капельницу очищать кровь. Тем не менее подвергать сомнению слова Дазая никто в Портовой мафии не собирался: не только потому, что Осаму был крайне обидчив, а ещё и от того, что он знал, кажется, всё и всегда, вплоть до тяжести пыли на плечах будущих мертвецов. Для Хироцу Дазай был слишком нездешним, себе на уме, с тройным дном, под которым можно было обнаружить спуск в подвал, а где-то там — и врата в Ад. Но за всеми этими этажами крылось что-то другое, давно потерянное, и Рюро пытался временами это наковырять. Сложно было описать его настоящее отношение к Дазаю: там было и уважение, и своеобразное сочувствие, и немного отвращения — складывалось всё в то, что Хироцу по возможности не соприкасался с ребёнком Сатаны, но, когда это случалось, общения не избегал. Ранпо Эдогава же, к которому его приставили на время побега… В целом, он ничем не отличается. За ним тянется шлейф подозрительной опасности, которую усиленно прячут. Или же Ранпо её и не скрывает на самом деле, а у него какой-то внутренний парадокс: он, говоря с кем-то, включает ту часть своей личности, которая отвечает за почти детскую наивность и бунтарскую резкость, а потом так же быстро выключает её, глядя в самую душу. Хироцу столкнулся с ним на этаже, куда поднялся после встречи с Дазаем и врачом Фукузавы. Пришлось пройтись кругами: в этой зоне Рюро никогда прежде не был, ходить на вывернутых и скрипящих костях было тяжело и больно, но всё, о чём он тогда думал, — выполнить свою часть приказа. Он не собирался брать больше на себя, будучи прекрасным тактиком, но не лучшим стратегом — весь план держался на мозгах Осаму, его сплочённости со всеми и руководстве Мори Огая и его старого друга. Поэтому Хироцу не сдержал облегчённой усмешки, когда добрался к своему боссу. Помимо него на Дзуйхицу был ещё и этот странный парень Каджии, который любил взрывать всякое на заднем дворе больницы, привлекая тем самым слишком много внимания. Сам Фукузава Юкичи в залитой кровью робе и с катаной наперевес — откуда только достал? Он о чём-то тихо переговаривался с невысоким юношей, на голове которого, кажется, свили гнездо птицы. На противоположной стороне лестничного холла замер знакомый Хироцу только по фотографиям человек неопределённого пола, занёсший руки над ступенями. Проход вверх и вниз дрожал от густой зелёной дымки, сверкающей и постоянно шевелящейся, как блестящая ткань. — Мори-доно, — позвал босса Хироцу и дождался, когда Огай отвлечётся от гневно шипящей ему что-то в лицо Элизы. — А, Хироцу-сан, ну наконец-то, — выглядел Мори ничуть не лучше остальных: в крови и ошмётках чужих органов, он смотрелся воинственно, но устало. Прошлёпав ногами по бордовым лужам и останкам, он приблизился к Хироцу и благосклонно кивнул на короткий поклон. — Вы очень вовремя. Доложите обстановку? — Охраны на Ёмихоне оказалось больше, чем мы предполагали, — прочеканил Рюро, — госпожа Озаки и Куникида Доппо держат оборону и продвигаются в эту сторону. Я встретил у лестниц Дазай-куна и женщину-врача, они направляются на нижний этаж. Мори сперва нахмурился, задумчиво хмыкнул и кивнул. — Допустим, нам же лучше, если боевая мощь тюрьмы в итоге осталась на том этаже, у нас тут, — он как бы невзначай толкнул носком больничных тапок голову трупа, — было не так много работы. Дазай-кун тебе передал своё поручение, верно? — Да. В этот момент негромкий диалог возле них окончательно стих. Рюро повернулся и вскинул бровь: мальчишка с гнездом на голове таращился на него, сощурившись так сильно, что его глаза едва было видно. Он упёр руки в бока, пожевал губу и наконец сказал: — Подходишь, старик. — Прошу прощения, Ранпо-кун у нас… Он особенный, — Фукузава Юкичи произнёс это так, что Эдогава кивнул, польщённый, а Хироцу подумал, будто это на самом деле было оскорблением. Об этом он сообщать не стал. — Спасибо, Хироцу-сан, за помощь. Позаботьтесь о нём. Они минули иллюзию Танизаки Джуничиро, которую тот опустил взмахом ладони. Лестница наверх, к техническому этажу, была покрыта кровью. На ступенях валялись отстреленные патроны, но тела куда-то исчезли. Возможно, замороченные даром Танизаки военные как смогли оттащили трупы сотоварищей. Ранпо, кажется, бордовые реки на лестнице не смущали совсем. Он пропустил вперёд себя Рюро и бодро затопал по ступеням, обернувшись только раз, чтобы увидеть, как одеяло Мелкого Снега вновь накрывает проход. Зелёные вспышки растворились в воздухе, и вместо холла Дзуйхицу появился искусственный коридор куда-то в сторону. Хироцу и Ранпо ушли с этажа, так и не застав момента, когда густой алый туман заструился из щелей вентиляции, покрывая пол, сливаясь с дымкой иллюзии. У них были дела поважнее. — Назад! Эдогава невнятно вскрикнул: его оттащили за шиворот за угол, едва в их сторону свистнули пули. Вспышки автоматных очередей наполнили технический этаж, высвеченный красным светом ламп. — Так и думал: они нас ждали здесь, — произнёс Ранпо так, словно прочитал только что юмористическую заметку в газете. — Как неудобно. Хироцу на это промолчал, хмурясь. Как только выстрелы стихли, он рискнул выглянуть из-за угла, вглядываясь в темноту. Его уже давно ослабший, но пока ещё работающий слух уловил шаги и холостые щелчки перезарядки. Кто-то отчётливо зарычал: «Чёрт побери, есть у кого запасная обойма?». Ему отозвались нестройной чередой отрицательных ответов. Голосов было немного. — Поделитесь соображением, молодой человек? — поинтересовался Хироцу, не оборачиваясь. — Остальные охранники в зоне безопасности. Поняли, что вести бойню на этом уровне будет сложно, хотят загнать нас в ловушку, потому что своих с нижних этажей спасать бесполезно. — Тогда мы сыграем по их правилам, — Рюро позволил себе косо усмехнуться. Он обернулся по сторонам, заприметив табличку с указателем на лабораторию, и коротко помахал пальцами. Когда Ранпо не сдвинулся с места, пришлось взять его за плечо и повести за собой: едва видящий мальчишка явно не лучший соратник по скрытным передвижениям. В коридоре было чисто и пахло металлом: никаких трупов здесь быть не могло, эсперы не успели добраться до технического этажа, поэтому идти было легко. Чем дальше уходил Рюро, тем ближе звучали шаги бредущих следом военных. Они собирались зажать заплутавших овец между тяжёлыми воротами лаборатории и своим отрядом: Хироцу понимал это и отступал всё дальше, пока в бордовой темноте прохода не замаячили железные двери. Наполовину закрытые, они искрили и дёргались с едва слышным хрустом. Отключение электричества во время падения системы безопасности застало их в момент открытия. Из лаборатории не доносилось и звука: учёных, видимо, успели вывести с этажа раньше, чем всё окончательно полетело к чертям. — Иди внутрь и спрячься за чем-нибудь, — тихо шепнул Хироцу. Как только тень Ранпо скользнула вглубь лаборатории и затаилась, он повернулся и встал между раскрытыми дверьми, сложив за спиной руки. — Ну, господа, добро пожаловать. Их был целый отряд, и они выходили из бордовых вспышек аварийных ламп как настоящие войны: с бесполезными винтовками, полными пустых магазинов, но с гордо поднятыми головами победителей. Один из мужчин подбросил что-то небольшое и шарообразное над ладонью, завёл руку за спину и швырнул предмет к дверям лаборатории. Клик. Клик. Клик. Граната без чеки катилась по полу в сторону Хироцу, который смотрел за её путём. А затем он шагнул за дверь лаборатории и прижал к железным пластинам скрюченные дефектом пальцы. Раздался оглушительный взрыв: горячая волна плеснула по металлу, заскрежетали скрепляющие винты, но вместо того, чтобы впиться всем своим весом в тело Хироцу, осколки двери вспыхнули. На мгновение вся лаборатория засияла сиреневым, а перед Рюро распустилась призрачная камелия. Её толстые плотные лепестки столкнулись с взрывной силой, упёрлись кончиками в железо и следом разлетелись на крошечных блестящих мотыльков. Оторванные гранатой куски металла ударились в невидимую стену и рикошетом вылетели в коридор. Зазвучавшие крики военных сменились омерзительным хрустом конечностей, когда острые обломки, словно лезвия гильотины, врезались в туловища, разрезая их на части. Грохот рухнувших на землю тел и упавших дверей стих, и Рюро спокойно выдохнул. — Можете выходить, — бросил он Ранпо. Он и глазом не моргнул, когда использовал возвратную силу своего дара, но дёрнулся, когда понял, что Эдогава стоит совсем близко. — Боже, не подкрадывайтесь так! — Впечатляет, — Ранпо снисходительно похлопал его по плечу. — Не так полезно, как мой дар, но сойдёт. Так ты, старик, отбрасываешь направленный импульс? — Да, и спасибо за комплимент. — Наслаждайся им. Они вернулись в коридор, теперь намного больше похожий на то, что наполняло нижние этажи. Кровь и разорванные тела, густой металлический запах в воздухе, хлюпающие бордовые лужи под ногами. Ранпо не был похож на человека, который подобное сносил бы без лишних психических травм, но он продолжал мягко перепрыгивать трупы, двигаясь к двери, которая находилась в тупиковом проходе слева. Единственная красная лампочка в его конце освещала заслон с табличкой «Центр управления связью: этаж Дзуйхицу и техническая зона». — То, что нужно, — сказал он, повернувшись к Хироцу. Рюро дёрнул на себя незапертую дверь: кодовый замок на ней моргал уже знакомой «ошибкой». Тяжёлый металл, закрываясь, перебил пальцы чьей-то оторванной руки, и так они оказались в рубке. Сейчас же он, Хироцу, смотрит на Ранпо и понимает, что Дазай мог ошибаться. Эдогава не выглядит как человек, который знает, что такое сложная военная техника. Юноша, приложив палец к губам, рассматривает кнопки и тёмные экраны огромного пульта управления с единственным тонким микрофоном в центре. В свете аварийной лампочки едва ли получается разглядеть надписи на поверхностях. — Ты знаешь что-нибудь о рубках, старик Хироцу? — спрашивает Ранпо, не глядя в его сторону. — Немного. — А то, понимаешь ли, я хоть и гениален, но тут требуется не сложная дедукция, а тупая зубрёжка инструкций. — Разумеется. — Так что это не для меня, а для таких, как ты. — Конечно. Эдогава перестаёт тараторить и всё-таки поворачивает голову в сторону Рюро. На его лице на секунду застывает удивление, а потом мальчишка вдруг широко и искренне улыбается. — А ты мне нравишься, Хироцу-сан. У каждого мозга своё предназначение, верно? Рюро незаметно выдыхает и кивает ему. У него уже есть опыт бесед с Дазаем: к подобным диалогам Хироцу готов, как и к битвам с охранниками, и лужам крови, и прочим катастрофам. — Согласен, — отвечает он, подходя ближе к установке и склоняясь над ней. — У подобных систем всегда есть аварийное питание, никто не оставит тюрьму без связи, если что-то пойдёт не так. Узловатые сухие пальцы щёлкают по тумблерам с крошечной гравировкой. Один за другим, они зажигают круглые лампочки на поверхности, пока крайняя кнопка не подаёт электричество на экраны. В выпуклых мониторах вспыхивает рисунок глаза и дрожащее помехами «Югэн», полоска загрузки быстро заполняет шкалу, и Рюро готовится всматриваться в изображение, но вместо этого он слышит тонкий высокий свист. Не из установки: снизу, прямо из пола, на котором они стоят. — Догадываюсь, что это не из-за рубки, — тихо произносит Ранпо, отступая на шаг. — Звучит не очень хорошо. В этот раз Хироцу не успевает с ним согласиться: свист невыносимо сложных частот заглушает даже аварийную сирену. Машинально закрыв ладонями уши замершего Эдогавы, Рюро жмурится и сцепляет зубы: звук настолько чудовищный, что впивается иголками в барабанные перепонки. Продолжается он недолго, вскоре сменяясь блаженной тишиной. Вибрация пола под их ногами, сперва едва ощутимая, усиливается с каждой секундой и сотрясает комнату. С установки рубки слетают лежащие сверху проводные наушники, сыплется мелкая пыль и какие-то бумаги. — Это не землетрясение! — рявкает Ранпо, перекрикивая грохот. — Что-то случилось на нижнем этаже! «Не землетрясение» заканчивается так же резко, как и началось, оборвавшись на странном щелчке и хрусте, будто кто-то снизу одновременно открыл все двери камер. Но те были не заперты с самого начала побега. Хироцу отнимает ладони от головы Ранпо и прислушивается. Никаких новых звуков не следует, от этого повисшая тишина кажется гораздо более пугающей, чем всё, что происходило до этого. — Возможно, Вы правы, юноша, — хрипит Рюро и указывает пальцем на всё ещё включённые экраны системы. Вместо белого фона с синим глазом тюрьмы на них беспорядочные линии помех. Ни следа отчётливой картинки, только серый «шум», зернистый снег на каждом мониторе. То, что, возможно, должно было показать им части этажа Дзуйхицу и этой зоны, не работает. — Вот дрянь, — вздыхает Ранпо. Он возвращается к аппаратуре и слепо щурится в сторону изображения. Блики монитора отбрасывают на его лицо страшные тени. — Что там случилось… Эдогава стоит к нему спиной, и Хироцу позволяет беспокойству промелькнуть на своём лице. Если даже у этого дарования нет предположений, всё становится чересчур мрачно. Спуститься на этаж ниже они не смогут: пройти через иллюзии Танизаки с обратной стороны невозможно, и их цель лежала изначально здесь, в рубке. Но что-то произошло, что-то нехорошее настолько, что теперь холодеет кровь и машинально поджимаются пальцы. Хироцу умеет сдерживать свои эмоции, наученный опытом жизни, но сейчас — в таких обстоятельствах — это сделать безумно сложно. Его преданность Огаю и их семье, Портовой мафии, безукоризненна настолько, что он был бы готов пожертвовать собой ради них. Возможно, причины для жертвы больше нет. И тем не менее, он смотрит на сгорбленные, хрупкие плечи перед собой, низко опущенную голову в копне чёрных волос. Это его задание, его ответственность — защитить малознакомого человека, который сейчас на их стороне, у которого есть свои любимые и близкие. Рюро тихо вздыхает и подходит ближе. Он подбирает с пола упавшие наушники и водружает их на макушку вздрогнувшего Ранпо. — Если нет изображения, может, тебе поможет звук, — говорит он как можно спокойнее и понимает, что сделал всё правильно. Эдогава вскидывает голову, прижимая пальцами чаши гарнитуры, и распахивает шире глаза. Оказывается, они изумрудно-зелёные и очень живые. — Ага, — Ранпо медленно кивает и вновь оборачивается к монитору. Хироцу двигает круглый регулятор частоты, пока Эдогава вдруг не дёргает плечами. — Стой, слушай. Он приспускает наушники, отгибает левую чашу в сторону, давая Рюро прислушаться. Среди хруста помех и шипения там едва-едва можно уловить чью-то сбитую речь: «несём потери», «третья группа мертва», «эсперы исчезли», «ничего не видно», «зона изменилась». Незнакомые голоса перебивают друг друга, полнятся паникой, сиплыми криками, даже слезами истерики, в которую впадают один за другим охранники. — Это радиоволна военных, — тихо констатирует Рюро, хмурясь. — Что значит «зона изменилась»? Ранпо ему не отвечает. Его зрачки бешено дёргаются, следя за серебром помех в мониторах. Он отталкивает ладонью руку Хироцу и самостоятельно принимается крутить регулятор. Скрежет частот обрывает чей-то вопль, нарастает, вновь снижается, позволяя услышать пугающий хруст явно сломанных конечностей и полный боли крик. — Что-то пошло не так, — бормочет Эдогава, продолжая вертеть рычажок и перебрасывать одну волну на другую. — Иллюзии, иллюзии… Зона артефактов, может быть, не знаю, если что-то выпущено из камеры хранения, оно могло… Чей-то дар, что-то, изменяющее пространство… Дазай говорил про какой-то туман, если он… О боже. Он резко замолкает. Его бледное, покрытое испариной лицо вытягивается в ужасе. Рюро прислоняется ухом к сдвинутой в сторону чаше наушников, из которой всё ещё доносится треск и хруст, но теперь среди них можно расслышать чей-то голос. Низкий, принадлежащий явно мужчине в годах, который, судя по тону, ничуть не обеспокоен происходящим. — …ий пост, отклонено. Четвёртый пост, отклонено. Пятый пост, отклонено, — чеканит суровый спокойный голос. — Продолжать поиски. Найти каждый объект и устранить на месте, пленные нам не нужны. Сопротивляющихся — убить, сдавшихся — убить. Не смейте попадаться мне на глаза, пока не закончите зачистку. Я, так и быть, возьму на себя их командиров. Рация неизвестного мужчины шипит, и речь обрывается. Хироцу переводит взгляд с рябящих мониторов на Ранпо. Мальчишеские губы что-то немо шепчут. — Ты знаешь, кто эт… — Где здесь громкая связь?! — впервые за всё время, что Рюро его знает, Ранпо выглядит действительно напуганным. Его огромные глаза затапливает паническим ужасом, и Эдогава хватает Хироцу за руку, чтобы вновь прокричать: — Найди мне громкую связь, старик! Нужная кнопка прожимается с трудом, как будто её заело, но, когда это случается, мёртвый огонёк микрофона вспыхивает зелёным. Эдогава тут же склоняется над ним и, набрав в грудь воздуха, чеканит: — Йосано, где бы ты сейчас ни была, если ты меня слышишь: он здесь, Очи Фукучи здесь! Он ищет директора и доктора Мори! Этаж Дзуйхицу попал в парадокс пространства, не пытайся искать в нём логику, просто попробуй обнаружить их как можно скорее! Он, задохнувшись, коротко и болезненно стонет, как будто лёгкие сжались до состояния усохшей губки, и опять склоняется над микрофоном, проговаривая каждое слово заново. Теперь Хироцу понимает, что случилось, и чувствует, как ледяной страх захватывает и его. Если умный, читающий между строк Ранпо Эдогава зовёт женщину, возвращающую людей с того света, надежды у них всех не так много.

***

— Какая приятная встреча, — Очи Фукучи делает шаг сквозь тянущуюся стену и опускает сапог на пол. — Сказал бы я, будь она правда приятной. — А ты всё ещё не поклонник хорошего юмора, как радостно знать, что такие вещи в нашем мире не меняются, — Мори отступает назад, равняясь с замершим Фукузавой. Напряжённая Элиза рядом с ними сцепляет за спиной пальцы в замок. — Зачем пожаловал, генерал? Фукучи криво улыбается. Его глаза следят за движениями Огая, не отрываясь, пока тяжёлые военные берцы отбивают чёткий ритм по бетонному покрытию. Растворённая стена за его спиной стягивается с омерзительным звуком, не оставляя никаких следов или дыр на поверхности. В закрытой комнате в несколько метров по диагонали повисает густое напряжение. Поза Очи обманчиво расслабленная, даже для его выправки. Уперев ладонь в пояс, мужчина скалится широкой усмешкой и глядит то на Мори, то на Фукузаву одинаково весёлым взглядом. — Ну как зачем? — смеётся он. — Навестить старых друзей, конечно! Знаешь, доктор Мори, я много думал в последний месяц о приятелях и тёплых чувствах. Здорово понимать, что всё ещё есть люди, которые готовы сражаться за близких. Вот тебе один прекрасный пример: советник Сакагучи был прилежным сотрудником, работающим день и ночь над совершенствованием наших систем. А вот перед мытарством сердца не устоял. Благородное же дело — помочь старому приятелю Дазаю в планировании грандиозного побега. Ну, увы, я в отличие от него свои обязанности выполняю честно. — Что с ним? — холодно обрывает его Юкичи, на что генерал, распахнув руки в стороны, картинно вздыхает. — Устранён, дорогой друг, — произносит он с неизменной улыбкой. — Такая уж у меня работа, не обессудьте. Хотя, конечно, его смерть мало что меняет: наследили вы знатно с его помощью. Но юный Сакагучи не виноват: всё дело в дурацком людском сердце. У Дазая Осаму интереснейший талант — при своём сумасшествии пленить их. Мори сжимает губы до белизны и хмурится. Сакагучи Анго никогда не был верен Югэну: его настоящими руководителями являлись шеф Танеда, такой же загнанный в угол талантливый одарённый, и сам Огай, нашедший пользу в связях. Он подозревал, что Анго не мог просто переметнуться на сторону людей, когда-то давно застреливших его одарённого сына и изнасиловавших жену. Не примкнуть окончательно к правительству, создавшему искусственно прецедент одарённых. Потерять Сакагучи в этом столкновении не так больно, как могло бы быть. Однако, что для Мори действительно всегда было превыше остального, — его город, его страна. Извращённый патриотизм Очи Фукучи в противовес его собственному горчит на языке и давит на лёгкие. Мори незаметно качает кончиком пальца, и Элиза видит это. — Гэничиро, — Фукузава не делает шага вперёд, но всё равно немного подаётся в его сторону телом, — я прозвучу сейчас как глупец, но когда-то мы были друзьями. За какую цену ты продал нас всех? Ничуть не смущённый этими словами, Фукучи опускает руки и оглаживает ладонью ножны клинка на своём бедре. — Разделяй дружбу и работу, Фукузава-доно, — хрипло произносит он. — Моя страна и её благополучие превыше всего, а что делает страну крепче? Знания. Исключительно они, и достать знания об уникальном оружии, с котором могут совладать только правильные одарённые, — мой новый долг. — Ах, так вот как ты оправдываешь свои мерзкие доносы? — Мори вновь ведёт пальцем за спиной, сжимая кончики указательного и большого. — Значит, когда ты убиваешь эсперов, это благое дело, так надо. А когда мы сопротивляемся — это уже гнусное преступление? Не много ли взял на себя, генерал? — Твоё мнение, доктор Мори, не учитывается в этом вопросе, — наставительно и очень спокойно поправляет Фукучи. — Как минимум потому, что вы выбрали сторону сопротивления после того, как взрыв в военном квартале унёс жизни сотни солдат, защищавших эту страну годами. — Это был несчастный случай, ты и твои друзья из мэрии подставили всех ода… — Гэничиро, — перебивает Огая Фукузава и всё же делает шаг в сторону генерала. — Я тебя понял. Мори удивлённо вскидывает брови и смотрит на замершего перед ним Юкичи. Его широкие плечи не дрожат, когда Фукузава хлёстко взмахивает украденной катаной и указывает клинком в сторону Очи. — Фукузава-доно? — Тебе нужны его причины, Огай? — холодно цедит мечник, разворачивая лезвие в воздухе и принимая боевую стойку. — Мне уже точно нет. Разделяя друзей и работу, я выберу свою семью. Отойди в сторону и будь осторожен. Ах, вот оно. Мгновения между ними ничего не происходит, а затем Мори устало вздыхает и зачёсывает пятернёй наверх волосы. Понимающая усмешка оттягивает уголки губ, и он произносит: — И так всегда. Ну, если ты настаиваешь на бойне, то, пожалуй, я тоже вступлюсь за своих мафиози, — его улыбка трескается и становится уродливым оскалом. — В конце концов, Сакагучи Анго был одним из нас. Его кулак за спиной разжимается. Фиолетовая вспышка заполняет комнату, и мерцающий призрак молодой женщины воспаряет позади Мори, растворяясь в воздухе. Секунду спустя Элиза с маской смерти на лице заносит гигантский шприц уже над головой Фукучи. Его реакция безупречна: щёлкнувшие ножны падают на пол, когда Очи вытаскивает из них свой клинок и отбивает чужое оружие. Лезвие разрезает напополам иглу Элизы, но девушка не останавливается. Она приземляется позади генерала, разворачивает сияющий шприц в руке и бьёт поршнем в живот Очи. Это их шанс, и Фукузава понимает это сразу, срываясь с места как выпущенная из винтовки пуля. Кончик его меча целится в незащищённую спину и почти настигает её. А в следующую секунду Юкичи отпрыгивает в сторону, безмолвно застонав. Кровавое пятно на его плече расползается по робе. — Хорошее оружие, когда-нибудь я его вручу своему преемнику! — гаркает Фукучи. Его клинок, изогнутый, словно змея, продолжает принимать на себя вес шприца Элизы, а надломленная зигзагом часть вибрирует в воздухе. Бордовые капли стекают по лезвию, обманом поразившему Фукузаву. — Грязно играешь, никакого уважения к сопернику. Слова Мори разносятся эхом по комнате и отбиваются от её стен. Его голос не дрожит, даже когда Огай смотрит на глубокую рану в чужом теле. Для Юкичи это всего лишь царапина, и даже усиленный способностью удар Фукучи не способен поставить Фукузаву на колени. Он коротко встряхивает плечом, выравнивается и вновь заносит свою катану. Их бой возобновляется мгновенно. Призрак Элизы вспыхивает и гаснет, обрушиваясь на Юкичи со всех сторон. Её мерцающий облик отбрасывает сиреневые вспышки каждый раз, стоит ей призвать из воздуха тонкие острые скальпели. Лезвия сталкиваются с мечом Фукучи, ломаются и вновь сталкиваются, но его движения гораздо быстрее всего, на что способна Элиза. Несмотря на возраст, тело генерала — гибкое и тренированное — молниеносно двигается по комнате. С его лица не сходит чудовищный оскал, пока подчинённый клинок танцует в воздухе, гнётся, не позволяет приблизиться и на метр. Фукузава делает новый выпад: мечи сталкиваются, вызывая сноп золотых колец, звенят и отбрасывают противников друг от друга. — Довольно! Развернувшись в одной точке, Фукучи вскидывает руку, и его катана описывает в пространстве зигзаг. Острый блеск окружает призрак Элизы и сжимается вокруг её тела. На секунду девушка застывает в воздухе, приоткрыв губы, а следом с коротким вскриком вспыхивает: сжавшиеся на её теле клинки рассекают фигуру на части, осыпают её на пол фиолетовыми звёздами. — Мерзкий дар, доктор, тебя только за него стоит упе… Очи не заканчивает фразу: оттолкнувшись от пола, он избегает хлёсткого удара Фукузавы, целящегося прямо в грудь. Прежде, чем меч генерала успевает вновь изогнуться, Юкичи меняет траекторию своего клинка и обрушивает его лезвие на чужую руку. С коротким вскриком Фукучи роняет оружие и сжимает целыми пальцами окровавленную ладонь с отсечёнными фалангами. От Мори не укрывается мгновение, когда отскочивший назад и зарычавший Гэничиро вновь тянется к своему поясу. Сердце странно дёргает, холодный пот прошибает тело, но Огай всё равно срывается с места, на ходу вскидывая руку. Из пустого пространства комнаты рождается слабое сиреневое облако, мерещится тонкая девичья ладонь, из которой выпадает настоящий шприц. — Огай, нет! Оглушительную тишину разрезает хлопок. Знакомый не понаслышке, звук из прошлого и настоящего, и слепящий шок после него такой же: известный до последнего градуса. Жар расползается в груди. Уже настигший генерала, Мори замирает, не в силах выдохнуть сжавшийся воздух. — Ни один военный не пойдёт на поле боя с одним оружием. Тебе ли не знать об этом. Огай хрипло вздыхает. Прямо напротив его рёбер зависло дымящееся дуло револьвера, сжатого окровавленными пальцами. Он поднимает взгляд и видит торжествующую ухмылку Фукучи. В его глазах беснуется маниакальное, сумасшедшее пламя, пожирающее сейчас сердце Мори. Во рту появляется металлический привкус. Подгибаются ноги. Сделав всего шаг назад, Огай прикладывает дрогнувшую ладонь к груди. По ней расползается густое, горячее, тёмное. И почему-то — хоть он и знает причину — ощущать ледяную волну на сердце очень тяжело. Он позволяет себе рухнуть на колени и сипло захрипеть, силясь дышать как можно ровнее. Он врач, он знает, что сейчас произойдёт: стоит только липкому поту иссушиться на коже, а первому шоку сползти, вспыхнет чудовищная боль. Она уже подкрадывается к нему, разрывает ткани и ломает и без того пробитые кости, стремится по пулевому каналу всё дальше. Однако… Однако. Мори поднимает голову и криво улыбается губами, из уголка которых стекает алое: он не только врач, и здесь он не чтобы ставить себе диагноз. Как в замедленной съёмке, Огай видит серебристую вспышку лезвия. Фукузава заносит его над Фукучи. Клинок не настигает цель: опустившийся вниз Очи ныряет под чужой катаной, быстро откатывается назад и хватает рукоять своего меча. Вновь звенят и танцуют в воздухе клинки, один удар за другим. Юкичи уже не выглядит таким же собранным, как прежде: его лицо окрашивается яростью, искажается маской бога войны. Каждое его движение — разящее сразу и насмерть, резкое, молниеносное. И сквозь залепленные туманом глаза Мори продолжает следить за ними, не позволяя себе думать о пули в груди. Он почти успевает торжествующе рассмеяться, когда очередной выпад мечника выходит настолько стремительным, что от него невозможно уклониться. Серебристые волосы вспыхивают в свете комнаты ярче солнца, но движение Фукузавы вдруг обрывается. Он замирает прямо перед генералом в неестественной позе, и чужая спина в военной форме Югэна не позволяет ничего разглядеть, но Мори всё равно чувствует, как в пробитой груди что-то взрывается. — Слишком близко… Из горла Фукучи вырывается злой, страшный хохот. Он делает шаг в сторону, и то, что было пулей в лёгких Огая, открывается экспансивным патроном. Тело Фукузавы странно качается. Вперёд-назад. На его бескровном лице застыло удивление, а капли пота по-прежнему стекают по коже, но это больше не стоит его внимания. Серая тюремная роба, разорванная и грязная, расцветает красными лепестками. Они рисуются на ткани один за другим, вспыхивают на животе, под рёбрами, на уровне сердца и чуть ниже горла. И поверх каждого алого цветка — застрявшие в теле острые изогнутые лезвия. Элиза после этого рассыпалась сиреневыми звёздами, обещая вернуться. Юкичи же никуда не пропадает. Он лишь безвольно дёргается, когда всё ещё смеющийся до хрипоты Очи взмахивает рукой с зажатым в ней мечом. Клинки вырываются из тела, складываются назад у рукояти. За ними по воздуху летят бордовые капли. Фукузава делает всего один шаг назад и падает на землю, так и не издав ни звука. Что-то другое, громкое и страшное, тем не менее оглушительно воет в голове Мори. Не стихает, нарастает с каждым мгновением, после которого кровь под чужим телом расползается всё дальше и сильнее. Она настигает серебристые пряди, топит их в себе, уничтожает следы блеска, и Мори сам тонет в ней. В этом есть что-то, чего он прежде не испытывал. Что-то плохое. Очень горькое. Понимание, наверное: он слышал прежде от разных людей, что, когда те теряли дорогих сердцу, не сразу осознавали это. Шок и неверие защищают психику до последнего, пока перед тобой не захлопнется крышка гроба с человеком, который ещё недавно ходил, ел, пил, говорил с тобой и держал за руку. Но Мори, по вине своей или судьбы, всё-таки хороший врач, настоящий. И для него нет спасительного шока или возможности не верить: ох, он знает всё лучше многих. А потому и понимание, накрывшее практически мгновенно, не даёт дышать хуже пули в груди. Как сквозь толщу воды и вопль в собственной голове, он слышит стихающий смех Фукучи совсем рядом. Это иронично, что ему хочется улыбнуться сейчас, но всё-таки Огай делает это, отведя взгляд. Только что бодро и непоколебимо шагающий вдоль тела Фукузавы генерал сбивается на очередном движении. — Только сейчас заметил? — Мори хочет рассмеяться ему в тон, но не может этого сделать: боль в пробитой груди становится невыносимой с каждым вздохом. Хватает только на сиплый смешок, и даже после него с губ срывается бордовое. — Есть такое мнение, что на адреналине человек не заметит, даже если ты выстрелишь в упор. Что уж говорить о тонкой игле. Очи к нему не поворачивается. Его спина сгибается резко и непреднамеренно, пальцы без нескольких фаланг прижимаются к животу, а целая ладонь закрывает рот. Мори отсюда может видеть, как бледнеет чужое лицо. Фукучи не может выговорить и слова, потому что, когда он отнимает руку от синеющих губ, с них срывается густая рвота. Бледно-жёлтая, свалявшаяся в комки жижа стекает из его рта на пол, тело конвульсивно дёргается, не ощущая больше поступающего внутрь кислорода. Огай смотрит за чужими мучениями с намертво приклеенной усмешкой. Он знает, к чему все ведёт, и напоследок хочет убедиться, что сделал всё, что должен был. В бедре Очи колеблется всаженный в него шприц. Он не сияет фиолетовым даром: это простая ампула с поршнем и иглой, которую ласково вложила в руки хозяина Элиза. Она же когда-то, кажется, что много лет назад, украла её из лаборатории, где сорвался опыт над Дазаем. У Осаму были свои секреты, а у Мори с его очаровательной неживой помощницей — свои. И сейчас эти ядовитые тайны поражают слой за слоем органы Фукучи, умерщвляют ткани, заражают кровь. Если бы прыткий генерал не играл в мастеровитого бойца и не шевелился так сильно, процесс был бы гораздо медленнее. Но теперь он необратим, Мори знает это и видит, как за жёлтой слизью изо рта Фукучи вырывается грязно-белая пена. Пытка, хуже многих, но Очи Фукучи всегда стремился к лучшему, и смерть у него такая же — лучшая для твари, которой он был. Генерал падает, как подкошенный, на пол. Его тело бешено и некрасиво дёргается, выгибается, закатываются глаза, серая пена оплетает кожу лица, и он захлёбывается ей, захлёбывается до тех пор, пока наконец не замирает. Невидяще таращась в потолок, Фукучи не может знать, что его пальцы всё ещё машинально сжимаются, а голова качается по сторонам. Его мог бы спасти какой-нибудь доктор, но Мори не только врач. Ему уже нет дела до того, что осталось от чужой паскудной жизни. Он и сам чувствует, как собственная утекает из его тела. Застрявшая внутри пуля больше не беспокоит, как и стремительно покоряющая тело боль. Холод расползается в том месте, где ещё недавно было горячо, и только пока есть возможность — Огай хочет что-то сделать. Он оскальзывает ладонями по полу, залитому кровью, не пытается уже встать на ноги, которых не чувствует. Мелкими движениями переползает ближе к Юкичи, который всё так же безмолвно лежит на земле. Алое озеро под его спиной перестало растекаться, но окончательно утопило в себе серебристые волосы. Мори сдвигает их пальцами и трёт подушечками локон. Бледный блеск не возвращается, от этого становится только хуже. — Ну что ты, Фукузава-доно, — смешок получается почти беззвучным и очень болезненным, — а кто твоё кошачье племя будет теперь кормить?.. А за детским садом кто присмотрит, м?.. Бросил их на произвол судьбы… Странно видеть то, как в посмертие и дар, и дефект исчезают из тела носителя. Лицо Юкичи больше не идеально симметричное, у него слегка неровные брови, уголки губ опущены неравномерно. Только глаза одинаковые — стеклянные, пустые. Ослабевшими пальцами Мори сдвигает вниз чужие холодные веки, закрывая мёртвый взгляд. — Всё ещё не выглядит так, будто ты спишь, — хрипло говорит он. Пытаясь стереть кровавые капли на бледной ледяной коже, Огай только размазывает их сильнее. — Неправильно выглядишь. Смерть тебе не к лицу. Держаться на ослабевших немеющих руках невозможно. Тело Мори принимает решение за него: опускается тяжело и грузно, заставляя упереться лбом в искромсанную и грязную робу. Под ней пусто и тихо. — Я тут думаю, — голос ломается, сипит, но Юкичи и так его не услышит, теперь уже точно, — что у нас с тобой появились люди, которых мы хотим защитить. В глазах становится темно: то ли от закрытых век, то ли от того, как медленно и слабо бьётся собственное дурацкое сердце. — Так вышло… вышло, что я не смог защитить своего. Когда-то на его столе лежали исписанные листы и медицинские карточки, а за окном бушевал ливень. Йокогаму накрыло бурей, которую город не видел уже давно: гнулись деревья, трещали рекламные щиты, мусор носило по улицам и швыряло в закрытые тёмные окна. Проводка не справилась, погрузив несколько районов в темноту. На колченогом табурете со следами потушенных сигарет стояла слабая керосиновая лампа. Под её светом разглядеть написанное было невозможно, и Мори устал таращиться на собственный непонятный почерк. Вздохнув, он закурил предпоследнюю сигарету из пачки. — Опять эта гадость, — фыркнули позади, и Огай, привычно зачесав наверх волосы, обернулся. — Ты же врач. Фигура в неосвещённом углу горбилась и обнимала спрятанный в ножнах клинок. Широкие хакама и наброшенный на плечи дождевик, большой толстый шарф со странным рисунком и мокрые волосы, обрамляющие идеально симметричное, молодое лицо — Фукузава Юкичи был похож на бездомного со специфическим вкусом в том, что воровать из мусорок. — Врач, — тяжело уронил Мори и затянулся, — и что же с этого? Фукузава засопел недовольно, теперь больше напоминая здоровенного кота. — А то, что ты лучше остальных должен знать о вреде курения. Мори тогда замер удивлённо, а потом расхохотался. Его смех потонул в грохоте грозы за окном. Вспышка молнии осветила старый кабинет заброшенной больницы. — Ну какая чудесная логика, Юкичи! — Фукузава. Мы не настолько близки. — Отнюдь, — наставительно покачал пальцем Огай, — считаю, что совместные убийства очень сближают. Так вот, о врачах: ты ведь не ожидаешь, что дантист откажется от сладкого, а проктолог нетрадиционной ориентации — от секса с проникновением? И без того странное лицо Фукузавы вытянулось, став совсем жутким, но Мори этому только улыбнулся и засмеялся вновь. — Избавь меня от своих намёков. — Ой, даже не собирался намекать на что-то. Но у тебя интересная цепочка мыслей, обсудим её как-нибудь, — Огай вновь затянулся, в этот раз невольно закашлявшись от горького дыма, и продолжил: — Ладно, только для твоей консервативной души. Считаешь, что патологоанатомы не умирают? — Это другое, — проворчал Фукузава, махнув ладонью: серый дымок добрался до его части комнаты, как и тяжёлый запах. — Ну конечно. Мори тогда всё-таки погасил о табурет сигарету и подкрутил фитиль на лампе, чтобы горела ярче. К бумагам всё равно пришлось вернуться, как бы ему это ни претило сейчас, но стоило только отвернуться к столу, как сзади вновь раздался низкий голос: — Если кто из докторов и обнаружит способ жить вечно, то это будешь ты, Мори-сенсей. Огонёк в керосинке дёрнулся, когда очередной порыв ветра ударил в старое окно. Его безбожно продувало, трещали побитые деревянные рамы, но Огай только помял шею, ноющую от холода, и вздохнул. — Даже будь у меня такая возможность, не вложил бы и гроша в исследования. Смерть, мой уважаемый друг, всего лишь часть жизненного пути. Всё умирает, и люди тоже, это абсолютно нормально. Зачем вмешиваться в такой налаженный процесс? Фукузава сперва ему ничего не ответил, и Мори решил, что разговор окончен. Он переставил лампу к себе на стол, поднеся свет ближе к медицинским картам. Вот этому юному товарищу предстояло скоро испытать тот самый финал жизненного пути: судя по уровню молочной кислоты, инфекция прогрессировала и стремилась к септическому шоку. От мыслей о заражении крови Огая отвлекла чужая тень, нависшая над бумагами. — Право слово, Юкичи, не подкрадывайся так! — Мори взвился и едва не задел локтем светильник. — Не надо на мне проверять свои навыки убийцы! Мужчина его испугом впечатлён не был. Взгляд у него был внимательный, острый, но какой-то слегка потерянный, как будто Юкичи только что столкнулся с неразрешимой задачей. — С точки зрения медицины, — прогудел вдруг он, — что следует за смертью? Мори удивлённо распахнул глаза, а потом рассеянно пожал плечами и жестом предложил опуститься на табурет со следами от окурков. — Абсолютно ничего. Его «абсолютное ничего» — пустота. В ней нет оттенков, нет звуков, осязания. Нет боли или хоть каких-то нервных импульсов. Проваливаясь в бездну смерти, Мори Огай не чувствует этого. Только что в его груди ледяной плёнкой лежала агония, а под лбом ощущалась жёсткая, пропитанная кровью и пахнущая металлом ткань чужой робы. И всё это заканчивается ничем. Только воспоминание, последнее и немного затёртое временем, остаётся ему напоследок как знак того, что он жил на этом свете. Жил не так уж и много, к сожалению. В воспоминании он смотрит на симметричное лицо в обрамлении серебристых волос, которые качает ветер. Он смеётся на странные вопросы и отвечает в присущей себе манере — загадочно. Там у него есть много медицинских карт на столе, слабая керосиновая лампа, табурет с чёрными прожжёнными пятнами и старые деревянные окна. А ещё — совсем немного — уверенность, что скоро всё изменится. Чего в его воспоминании не было — девочки. Не Элизы, нет, она была, но пряталась где-то в небытие, черпая из диалогов свой будущий характер. Немного язвительный, но спокойный, воинственный, волевой. Она становилась всё больше похожей на Юкичи, оставаясь внешне красавицей из прошлого. Но это не она сейчас стоит возле Фукузавы, держась за его широкий рукав хрупкими пальчиками. У девочки большие тёмные глаза, кукольное лицо с маленькими, ещё по-детски пухлыми губами. Чёрные волосы, постриженные в ровное каре, обрамляют её щёки и блестящими прядями спадают вниз. Мори не слышит своих или чужих слов, не слышит шума ветра и шелест бумаг на столе. Он не видит больше ничего, кроме крохи-незнакомки, которая сводит на переносице тонкие брови и глядит на него с жалостью. Девочка протягивает ему сжатую ладошку и раскрывает пальцы. На бледной коже, трепеща крыльями, сидит бабочка-махаон. Мори делает вдох и распахивает глаза. В груди чудовищно болит, настолько, что он бы выл, не будь в его рту какой-то грязной вонючей тряпки. — Потерпите, ещё немного!.. Этот голос ему незнаком, высокий, женский. Не девичий. Он слышит его словно сквозь толщу воды, в которую погрузился с головой. Ощущения такие же: Огай задыхается от неизвестного прежде тумана, который облепил его лицо, затмил зрение — он не видит ничего, кроме яркого белого света, в котором мелькают странные пятна. Крылья бабочек. Острая боль в области лёгких становится ослепляющей, всё полыхает и разрывается. Он закрывает глаза и пытается выгнуть спину, хоть как-то снизить эффект, но его держат за руку так сильно, что хрустит где-то в мышцах. — Ещё немного, сейчас… Всё! Приготовьтесь… Он едва успевает сделать вдох, когда следом за ним холодная тьма вновь накрывает его саваном. Густая, непроглядная, в которой он тонет до мгновения, пока его кто-то не тянет за руку из мрачного океана. Тело становится лёгким, словно пёрышко, и среди бесконечно мёртвой вселенной зажигаются маленькие звёзды. Они летят, дрожат прекрасными крыльями, вытаскивают его на поверхность. Второй раз он распахивает веки — и в этот раз никакой боли нет, и даже зрение восстанавливается почти мгновенно. Настолько, чтобы он увидел посеревшее лицо молодой женщины с огромными глазами. Мори никогда не видел её прежде, но узнаёт безошибочно: Йосано Акико с фотографий в его досье при больнице и кроха-незнакомка из сна, где она держалась за рукав Фуку… — Юкичи, — первое, что срывается с его пересохших губ, покрытых кровавой коркой. — Что с Юкичи? Взгляд Йосано дёргается. Она всего на мгновение отводит его куда-то в сторону, а затем вновь возвращает к Мори. Мёртвый. Пустой. — Я едва смогла найти вас, — произносит она тихо, отстранённо, как будто совсем не понимает, что именно вылетает из её рта. — Этаж исказили иллюзии. Мне пришлось оставить своих, когда я услышала крик Ранпо. Из стен и потолка. Коридоры менялись постоянно. Пол проваливался. Дверей не было. С каждым отрывистым словом её голос становится всё звонче, наполняется сдавленным и булькающим звуком клокочущих в горле слёз. — Я… — она вдруг хрипло вдыхает и рвано, через секунды, делает выдох. — Я смогла вас найти… Не знаю как, не знаю, что мне помогло… Я опоздала… Я опоздала… Я!.. Крик Йосано бьётся о стены рикошетом. Пронзительный, отчаянный, оглушительный. Она прижимает ладонь ко рту, заглушая его, и хватается за порванную робу на груди пальцами, стискивая их так сильно, что ткань трещит. Огромные глаза перестают быть пустыми: они блестят от слёз, полыхают яростью, болью, ужасом осознания и потери. Мори знает эти эмоции — видел их не раз в больнице, когда ещё в бытности легальным доктором приходилось сообщать самые страшные новости людям. Есть только одна вещь в мире, которую нельзя изменить, исправить любыми усилиями. Он поднимается на локтях и не чувствует боли. На полу рядом валяется чёртов окровавленный патрон и до боли знакомая катана с бордовыми росчерками на ней. Йосано Акико воспользовалась ими, что вытащить его с того света, убить вновь, доставая пулю, и воскресить ещё раз — теперь уже наверняка. Мори поразительно жив, ему досталась третья пытка из предложенной одной, но… Но кому-то не посчастливилось удержать и первую. Фукузава остался таким же, каким Огай запомнил его до того, как умереть. Он всё ещё несимметричен, страшно бледен и холоден, как брошенный у штормового берега камень. Недвижимый, с насильно закрытыми веками и глубочайшими ранами на теле. — Я не успела!.. — вопль Акико срывается. Она захлёбывается собственными слезами, кашляет, размазывает по лицу влагу. — У меня получилось только с вами… Почему, почему я не успела спасти его!.. Смерть — неотъемлемая часть жизненного пути. Люди рождаются по законам природы тела и заканчивают свой путь ими же. Только если их не настигают собственные глупые поступки, чьё-то топкое сумасшествие или несчастный случай, каких в мире ежедневно происходит тысячи. На самом деле, существует так много исходов, позволяющих избежать преждевременной кончины. Тренировка собственного организма, исключительно здоровая пища, регулярные медосмотры. Удача, в конце концов. Фукузава Юкичи, который следовал всему этому, не спасся даже волей настоящего ангела. — Потому что ты не можешь спасти всех, — произносит Огай. Он бы подобрал другие, более убедительные слова или сыграл бы вновь в своё любимое красноречие. Да только не одна Йосано сегодня лишилась чего-то очень важного в своей жизни. Тот кабинет с деревянными окнами и табуретом всё ещё принадлежит ему. Безбожно разворованный Отловом, он тем не менее по-прежнему находится в тупике коридора больницы. И керосиновая лампа валяется где-то в шкафу, и медицинские карты, пожелтевшие от времени. Только это теперь и осталось от прошлого Мори Огая. Он поднимается на ноги и берёт за руку дрожащую, заходящуюся в новой истерике женщину. Акико сильная, она обязательно справится, но сейчас ей сложно стоять ровно, и хрупкое тело обречённо приваливается к абсолютно чужому человеку. Мори не удивится, если однажды этот ангел его возненавидит — за то, что выжил и не сберёг доверенную жизнь. Он и сам бы себя ненавидел. Но глядя на посмертно умиротворённого Юкичи, Огай мысленно отдаёт ему честь. Не постель, пропитанная болезнью, не грязная улица и не камера тюрьмы — поле боя стало ему могилой. — Не смогла… Не смогла… Не смогла… Я виновата… Горячее влажное дыхание врывается в грудь Мори с каждым словом. Ощущается очень живым и настоящим. Как и мысли о том, что где-то там, за стенами, всё ещё есть люди, которых можно вывести отсюда. — Он однажды подарил вам дом, — говорит Огай в растрёпанную чёрную макушку, — и не только из Фукузавы-доно он состоит. Мы ещё не проиграли, Йосано-кун. Из комнаты, где осталось лежать два тела, они забрали только катану Серебряного Волка. И уходя, Мори слышал, как позади сдвигаются иллюзорные стены, навсегда погребая в падающей тюрьме Фукузаву Юкичи.