In Fine Mundi

Сначала он слышал только горький надсадный вой. Это напомнило о далёком и почти уже стёртом из воспоминаний: так кричали маленькие дети, попытавшиеся отнять у него куклу. Игровая площадка на заднем дворе приюта всегда полнилась воплями, радость менялась на страх, но именно так завывали только самые отчаянные. У плачущей девочки едва уже хватало воздуха, но вскоре она стала рыдать тише. Захлёбывающиеся звуки сменились на негромкие всхлипы, а потом и вовсе пропали. То, что девочка всё ещё идёт с ними рядом, Кью мог понять только по вибрации пола от лишней пары ног. Тачихара забрал её с собой, с этим всё в порядке. Главное — чтобы не кричала так сильно. Обострённый слух здесь был не при чём, всё дело в невозможности прямо сейчас уничтожить, разорвать, дать себе и этой хлюпающей носом девчонке шанс на облегчение груза на сердце. Ладонь Кюсаку нащупывают и сжимают. Он машинально дёргается, пытаясь вырваться из хватки, но потом успокаивается. Под пальцами очень холодно и гладко, не кожа — металл. Значит, это Тачихара. Второй своей рукой он, наверное, держит Кёку Изуми. От них всех теперь сильно пахнет кровью, но это уже дело привычки — дышать густым и мерзким воздухом. Иногда Мичизо тянет Кью немного в сторону и тогда только край больничных ботиночек ныряет в ещё тёплые лужи. Под ступнями что-то хлюпает. — О чёрт… — вздыхает вдруг Тачихара, и они останавливаются. — Так, здесь будем идти очень осторожно. — Я пройду вперёд, — отзывается ему голос Кёки. — Вы за мной. Я уже была здесь. Юмено машинально мотает головой, обращая лицо то к одному, то к другой. Подсознательно хочется поморгать, утереть глаза рукой, стащить с них несуществующую маску, чтобы увидеть хоть что-то вместо темноты. Где-то в самой глубине души он не может не надеяться: однажды у него будет шанс это сделать. В далёком прошлом, сидя в комнате со старыми обоями и пыльными шкафами, он слушал, как господин Дазай разговаривал сам с собой вслух — заучивал какие-то данные о других одарённых. Он тогда ещё задумчиво хмыкнул, дойдя до женщины, чуть ли не мёртвых поднимающей с постели. Может, думает Кью сейчас, эта женщина умеет возвращать глаза. Ориентироваться во тьме наощупь не так сложно, и звуки дают намного больше, чем кажется. Но сейчас Кью хочет свой дефект: от него урон по тюрьме возрастёт в разы. Нужна женщина, господин Дазай и кукла. Пока что у Кью есть только Тачихара, который рядом гнёт какие-то железки, выстраивая из них тонкий мост, и Кёка, пробирающаяся через завалы. — Где мы? — спрашивает Кюсаку. — Переходим на этаж выше, — отвечает Тачихара. Его ледяные пальцы, обёрнутые в железо, тянут Кью за собой. — Проход разнесли в щепки, но всё не так плохо. В записке, которую мне подбросили вместе с ужином, говорилось, что мы должны попасть в зону Дзуйхицу как можно быстрее. Туда и направляемся. — Мы должны найти остальных, — голос Кёки звучит как будто немного издалека. Видимо, она продвинулась дальше них. Кью напрягает слух и сосредотачивается. — Если они… — Стойте. Мичизо и правда тут же замирает, а Изуми замолкает. Кюсаку не может их видеть, но знает, что оба сопровождающих обернулись к нему и ждут. А он не понимает, как объяснить то, что улавливает его чуткий слух. Среди отдалённых криков, треска огня за их спинами, чьих-то шагов, ставшей фоном сирены теперь появляется новое. Непонятное. Похоже на звон колокольчиков, но заевший, нарушенный. Никакой чёткой тональности в этом нет, только громкость нарастает и уже ощутимо бьёт по перепонкам. — Не звон, — бормочет себе под нос Юмено и произносит громче в никуда: — Я слышу свист. И он приближается. Прежде, чем загадочный звук превратится в настоящий ад, Тачихара успевает отчётливо ругнуться. Оглушительно и мерзко хрустит металл, его дребезг окружает и давит, и Кью рефлекторно припадает к полу, закрывая ладонями уши. Сперва он не понимает, что именно произошло: звуковые волны перестали так сильно врезаться в его тело, а запах крови и каменной пыли стал насыщенней. Воздуха перестало хватать. — Что… — Тише, — шёпотом одёргивает его Тачихара. Его голос звучит совсем близко и почему-то бьётся эхом, как будто стены сжались вокруг них. Теперь Кью улавливает и дыхание Кёки рядом. — Не бойся. Я просто накрыл нас железным куполом. Можешь прислушаться? Свист есть? Он даже задерживает кислород в груди, как и Изуми. Кью следует их примеру и выполняет просьбу. Да, он всё ещё может различить свист, и он явно стал гораздо громче, чем был до этого, но плотные металлические стены чужого дара принимают на себя волны. Звук, который в другой момент мог быть уничтожить барабанные перепонки Кюсаку, глушится о защиту. Благодарность Тачихаре — мимолётная и почти неощутимая — всё равно накрывает сердце Юмено. Следующее за стихшим свистом землетрясение подбрасывает мелкие камни на полу. Кью отнимает руки от земли, когда по ним идёт ощутимая вибрация. — Чертовщина какая-то… — тихо хрипит Тачихара где-то над их головами и задушено ойкает. — Блять! Кюсаку невольно сжимается и накрывает ладошками голову: раздавшийся только что громкий скрежет на изнанке купола заставил его болезненно вскрикнуть. Звук настолько острый, как игла, проникающая в самый мозг. — Что-то упало с потолка, — говорит девичий голос. В нём больше нет слёз, только мертвецкое спокойствие, которое снизошло на Кёку, уберегая психику. — Будем вставать осторожно. Они пережидают землетрясение в молчании. Щит Тачихары принимает на себя всё больше ударов, и с каждым грохотом камней о железо Кью дёргается сильнее. Его начинает мелко потряхивать от сковавшего грудь нервного напряжения. Это не похоже на ту первую панику, накрывшую его за дверью камеры, но слух сейчас — единственный ориентир. И слышать настолько омерзительный скрежет просто невыносимо. Кюсаку успевает вцепиться в собственные волосы и негромко всхлипнуть, не имея возможности сбежать от грохота, но всё наконец стихает. Камни под ногами перестают дрожать, а где-то за пределами купола Мичизо раздаются отдалённые щелчки. Внутри их железного пузыря становится спокойно. — Выбираемся, только аккуратно, — произносит Тачихара. Судя по звукам, он раскрыл металлический шар своей способности, как цветок — заскрежетали какие-то железки, на пол осыпались с грохотом камни. — Хрень какая-то. Тут всё нормально. — Этаж сверху, — Кёка поднимается следом за ним и помогает встать Кью, подхватив его под руку. — Что-то случилось там. — Так. Я иду впереди, вы сразу за мной. Если что — падаете на пол, как только скажу. Хотя в его тоне явно сквозит страх, Тачихара всё равно старается звучать уверенно. Это нисколько не внушает спокойствия, но иного выбора у них нет. Бессилие перед тем, что может с ними случиться, невозможность защитить себя — не то что остальных — поселяется в голове как мерзкий набат. А там теперь живёт и омерзительный свист, оставшийся после того кошмара, что случился в верхней зоне. Кью не чувствует себя в безопасности, дёргает машинально веком и трёт его пальцем. Подушечки цепляют нитки, болезненно их натягивают, и он поспешно убирает руку от лица. В панической атмосфере выживания в одиночку ему почему-то было проще. Кёка ведёт его под руку и тихо предупреждает «тут ступеньки», когда они приближаются к разбитой лестнице наверх. Сколовшиеся бетонные пластины осыпаются и хрустят под ногами, но чем дальше они поднимаются, тем ровнее становятся ступени. Бредущий впереди Тачихара замирает ненадолго, а потом отчётливо, чтобы было слышно, чеканит: — Не вижу холла, здесь какой-то коридор. Пойдём по нему. Кью плевать, коридор там или нет. Он силится выбросить из черепной коробки заевший шум, как будто кто-то не выключил воду и посадил его возле раковины — наблюдать за потоком. Это не больно, но не даёт успокоиться, сосредоточиться на мыслях о будущей кровавой мести. И мечтах о блинчике с мороженым, который ему пообещал господин Дазай. Идти становится намного проще: пол под ногами ровный, больше ничего не хлюпает и даже запах крови пропал. Вместо него нос щекочет что-то отдалённо знакомое, однако навязчивая какофония в мозгах не позволяет никак вспомнить этот густой и неприятный аромат. — Странный коридор, — говорит рядом Кёка. Её чуть влажная ладонь по-прежнему сжимает руку Кью. — Он не заканчивается. — Да уж, эти придурки вряд ли бы стали строить нечто подобное, — мрачно подтверждает голос Мичизо впереди. — Но поворотов я пока не вижу. — Можем прорубить стену. Тачихара останавливается и издаёт понимающее «а-а-а». Раздаётся хлопок: видимо, Мичизо шлёпнул себя по лбу ладонью. — Я идиот. Конечно, мы можем. Кёка, ты… Он осекается и резко замолкает. Даже захлопывает рот со слышным щелчком. Кью не думает о причинах этого — гораздо больше его беспокоит стойкий аромат в коридоре, по которому они бредут. Что-то же это напоминает. Что-то… Он точно знает, но никак не может понять, что именно. — Неважно, забудь, — продолжает Тачихара, стушевавшись. Его шаги совсем рядом — туда-обратно, туда-обратно — подсказывают, что он пытается что-то отыскать. — А, вот это подойдёт. Очередной мерзкий хруст металла заставляет Кью вздрогнуть. Ему хочется несдержанно рявкнуть, чтобы Мичизо предупреждал, когда собирается делать такие вещи, однако он не успевает этого сделать. Резкие щелчки, один за другим, раздаются рядом, а следом — булькающий звук и вскрик Тачихары. — Что за хрень?! Если бы Кью мог видеть, что происходит со стеной, то непременно бы удивился — ничего подобного в своей жизни он не встречал. Мичизо воспользовался кусочками железных решёток, прикрывающих лампы в коридоре. Вырвав несколько таких из пазов, он собрал их даром в плотный штырь и им же нанёс удар по стене, однако всё, чего он добился, — ужаса, когда край нехитрого оружия увяз в плотной жидкости. Но Юмено не может знать этого. Всё, что он знает, — то, как бешено взвизгивают инстинкты и подскакивает вверх уровень адреналина, когда следом за воплем Тачихары приходит в себя Кёка. Она не кричит, только безумно сильно стискивает пальцы Кью в своих и резко тянет их обоих вниз. Жёсткий пол врезается в колени Кюсаку, нервные окончания взрываются от боли, а следом всё окончательно летит в бездну. Тишина больше не возвращается, её окончательно разносит вдребезги стрёкот автоматной очереди. Пули отскакивают от железного тела Тачихары и разлетаются в стороны, звенят по полу совсем рядом с Кью и падают горячими гильзами ему под руки. Всё, что он сейчас может — нервно трястись на земле, прикрывая руками уши и инстинктивно жмуря слепые провалы глаз. Никакой защиты под шквальным огнём, а когда с его плеча исчезает ладонь Кёки, паника захватывает Юмено в разы сильнее. Его контроль разума — безусловный и опасный дар, против которого не мог выстоять никто. Но, как он сказал Кёке, когда они стреляют — могут убить. Умирать не хочется, тем более так — в неизвестности, не дойдя до конца. — Да вашу ж мать! По щеке мажет воздухом, и лязг металла становится в разы громче: как будто кто-то столкнул на полном ходу автомобили, уничтожая их в катастрофе. — Кёка, назад! Да не сюда! Эти крики ему ничего не дают. Страшно, просто безумно хочется открыть пошире веки и наконец увидеть, что же творится вокруг. В абсолютной темноте перед его глазами ориентироваться невозможно, а теперь и звуки играют против Кью. В сумасшедшем звоне металла понять что-либо невозможно: врезается ли Тачихара железным телом прямо в охранников, одной рукой сминая дула винтовок, или же этот жуткий скрежет — то, как его убивают прямо сейчас; правда ли, что свист клинка демона настигает военных, или же с таким шумом на пол падает хрупкое девчачье тело, нашпигованное свинцом. Кью утыкается лбом в пол, когда совсем рядом с ним плещет горячим и тяжело пахнущим. Его будто наживую препарируют этими звуками, эхом врезающегося друг в друга металла, летящим из ниоткуда грохотом, иглами, иглами, иглами — каждый щелчок винтовки рядом хуже медицинских игл, которыми ему шили веки. Погруженный тогда в кому, он ничего не чувствовал, но сейчас воспоминания почему-то возвращаются. В панике, страхе и бесконтрольном желании заорать, убив каждого поблизости собственной яростью. Движения выходят машинальными и рваными, когда Юмено начинает отползать назад. Он трётся кожей на лице о жёсткий бетонный пол, шипит от солёного пота, попадающего на ранки, но не останавливается — дальше от скрежета и грохота, дальше от невыносимой вони раскалённого железа, дальше от чёртовых игл. — Кью, стой, ты!.. Кюсаку не настолько в себе, чтобы понять: коридор должен был кончиться. Он должен был упереться в стену и вжаться в неё спиной, защищаясь ладошками от прицельно бьющих пуль. Но вместо тупика позади он чувствует только толчок воздуха. Секундное сопротивление гравитации, когда тело заваливается в пустоту, сверзившись с края земли. Сзади — ещё один путь в никуда, и на глазах обернувшегося Тачихары крошечное детское тело исчезает в темноте с редкими вспышками звёзд. Там, где раньше была стена, теперь ровно выдолбленный проём, за которым ничего нет. — Кью! Когда-то давно он пришёл на крышу больницы, чтобы швырнуть с парапета очередную измочаленную игрушку, и нашёл там господина Дазая. Тот не прогнал, только прошёлся туда-обратно по узкому бетонному корешку и махнул рукой себе за спину: «туда лучше не лезь, довольно скользко». Кью очень легко представил, что почувствует, если встанет спиной к обрыву и качнётся, как делал это господин Дазай. Ветер толкнёт его тело и потянет за собой, вниз. И сейчас Кью чувствует себя одной из тех игрушек: он кричит в пустоту и летит, летит, летит всё быстрее в абсолютной темноте, не зная, сколько этажей и разбитых окон больницы проносится мимо него. Удар о пол кажется самым болезненным испытанием в его жизни. Настолько он резкий и внезапный, что насильно выдирает из груди кислород и заставляет хрипло задохнуться. Под спиной что-то острое, твёрдый непонятный угол и синяки на коже, но почему-то смерть не настигает его, нет ощущения разбитого в мясо затылка и выломанных импульсом костей. Паника проходит так же резко, как настигла его, и боль оказывается ненастоящей, едва заметной — просто от того, насколько он ярко представил себе собственное разбитое ударом тело. — Чёрт возьми! Боже, откуда ты… С ним разговаривают двое. Но как будто один. Сперва кажется, что у него просто звенит в ушах после падения. Стон срывается с его губ вместе с несдержанным всхлипом. — Ты… О чёрт. С ним разговаривают мужчина и женщина. Но как будто только кто-то из них. Голова кружится, в ней мутно плавают панические мысли и желания громко разрыдаться. Это всё уже слишком. Он ничего не понимает и не знает, почему не умер. Почему всё ощущается так, будто он просто свалился с лестницы по ступеням, а не пролетел десяток метров навстречу верной гибели. Почему с ним происходит всё это, за что, за что ему эта темнота. — Прости, прости, я осторожно, сейчас, не плачь, пожалуйста!.. Кью машинально отбивает чужое прикосновение и позволяет себе наконец зайтись в сухих рыданиях. Хотелось бы изойти на настоящие слёзы, да нечем. Забрали, как и всё остальное. В истерике он проводит, возможно, часы, а может и всего пару минут. Но когда она заканчивается, у Кью получается расслышать наконец чужие слова. С ним пытаются разговаривать тихо, под грязными пальцами оказывается жёсткая ткань робы и колкие короткие волосы с одной стороны. Густые шелковистые пряди и мягкий изгиб женской груди — с другой. В мозгах снова заклинивает, но незнакомый, дробящийся на два голос с мольбой уговаривает не беспокоиться и объясняет: его зовут Джуничиро Танизаки, и его дефекта бояться не стоит. Незнакомый двойственный Танизаки упрашивает держаться и обещает увести в безопасное место, спрашивает, как Кью себя чувствует. — С тобой хотя бы тихо, — сдавленно отвечает Юмено сквозь истеричный смешок. Ему несмешно. Умирать правда не хотелось ещё несколько минут назад. А сейчас он хочет одного: унести за собой на тот свет как можно больше тех, кто заставил его мечтать о скользком парапете на крыше больницы.

***

Прийти в себя получается с огромным трудом. Однажды Ацуши проснулся на берегу Ооки, вышедшей из берегов после ливня, и только животный дар внутри не позволил ему загнуться от болезней и холода. Ощущения сейчас очень знакомы: ноги как будто отнялись и в них впиваются шприцы с лекарствами, в груди больно как от пневмонии, и всё тело трясётся в лихорадке. Туман заполняет мозг и не даёт сообразить, что произошло. Всё, на что хватает сил, — хрипло застонать и закашляться в приступе. — Слабак. Это не голос в его голове. Его собственное подсознание не звучит настолько осуждающе даже в самые худшие годы. Заставив глаза, в которые будто песка насыпали, открыться, Ацуши видит перед собой потолок с ровно горящей лампочкой. Простой, серый. Хотя, кажется, на нём чего-то не хватает. Чего-то… — Акутагава! — Накаджиму подбрасывает над полом. Кислород в лёгких сжимается сильнее, и он снова кашляет, согнувшись. Желудок сводит от резкого приступа тошноты, который откатывается назад по пищеводу кислым комком. — Убожество какое. Вставай уже, хватит корчиться. Слизистый шар на уровне горла с трудом протискивается дальше. Вдохнуть глубже наконец выходит без огня в лёгких, и Ацуши пользуется этим, перекатываясь со спины на живот и поднимаясь на руках. Картина перед ним словно списана с какого-то старого фильма ужасов. В приюте однажды такой показали — предлог был прост: «учитесь отличать кошмары в кино и наяву, с вами может случиться нечто похуже, чем страшная мерзость из космоса с огромными щупальцами». Разумеется, потом десяток детей попали в карцер за то, что бесконтрольно писались в собственных постелях после кошмаров. Ацуши попал в карцер просто потому, что существовал, но сейчас… Ну, сейчас он даже благодарен за старый опыт, потому что только детские воспоминания заставляют его спокойно воспринимать всё происходящее. У стены напротив сидит Акутагава, всё ещё обёрнутый в безбожно порванную простынь. На ней и открытых участках тела Рюноске — засохшие багровые пятна, на сером лице застыло отвращение. И весь пол вокруг завален ошмётками чьих-то органов. Фиолетовые жилки сосудов, блестящие от слизи ткани, непонятная каша, похожая на переваренную еду. Ацуши моментально отнимает ладонь от земли, когда понимает, что угодил ей прямо в разорванный кишечник. — Что… Что это за гадость? Акутагава вздыхает. — Та же, что затащила нас наверх. Ты вообще ничего не помнишь? Ацуши хочется огрызнуться, что нет, чёрт возьми, какие тут вообще воспоминания, если он стоит коленями в склизком, порубленном на кусочки желудке существа, которое, судя по размеру органов, превосходило их всех в сотни раз? Он всё же осекается, так ничего и не рявкнув. И правда, память возвращается резкими вспышками: вот они несутся по этажу вместе с Рюноске, огибая препятствия, и ищут в запутанных переходах Югэна Дазай-сана, который должен помочь со сдерживанием Кенджи. Вот заваленный коридор впереди, но сразу до него — провал черноты в потолке, из которого свисают мерзкие пульсирующие канаты. — Так это… Это тот кишечник из коридора? — спрашивает Ацуши. Вопрос уже риторический: он и сам знает на него ответ, но от него легче не становится. Тошнотворный ком снова подкатывает к горлу, и только нежелание выглядеть размазнёй перед Акутагавой заставляет Накаджиму сдержаться. — Отвратительно. Почему он больше не шевелится? Рюноске не отвечает. Вместо этого он дёргает угловатым плечом. Простынь на его теле приходит в движение, изгибается змеёй и острым серым клинком чертит линию в воздухе. Ацуши готов себя похвалить за то, что не дёргается, когда полоса способности взрезает остатки кишечника совсем рядом с ним. Ткани органов съёживаются, как будто мёртвое существо испугалось атаки. — Мой дар может разрезать пространство, — поясняет Акутагава, когда на него смотрят с удивлением. — Когда я проснулся, мы сидели здесь, а эта дрянь — чем бы она ни была — пыталась нас переварить. — Так ты смог её убить? Ацуши переводит взгляд на то, что осталось от гигантских органов. Те слабо дрожат, слизь стекает с блестящих кусочков и образовывает лужи на полу. Запах в помещении стоит просто омерзительный, но не ему жаловаться на подобное — бывало и хуже. — Убить? Вряд ли, — отвечает Рюноске. Он звучит так, будто сам себя винит за это. — Просто отрезал часть жизненно важного. Это Яма Плоти. Накаджима непонимающе моргает, а потом смотрит туда, куда указали краем Расёмона. Стена позади Рюноске — простая и бетонная — вся покрыта отвратительными тёмными пятнами, но даже со скудным освещением и подобной драпировкой удаётся разглядеть потускневшую железную табличку на ней: «Артефакт: Яма Плоти. Классификация: Дзуйхицу. Происхождение: Неизвестно». — Не похоже на безопасный класс, — бормочет Ацуши, поднимаясь на ноги. Акутагава встаёт и подбирает края простыни, чтобы не тащились по грязной земле. — Значит, эта штука вышла из-под контроля. Интересно, почему только сейчас… — Понятия не имею. Но если ты не желаешь поселиться в этой комнате, то не отставай. С этими словами Рюноске машет ладонью. Подчинённая ткань стреляет из его тела и описывает короткий полукруг в воздухе. Стена справа от них не рассыпается камнями, как должна была: мягко вспыхивает изнутри бледно-красным и растворяется, оплывая краями, пока в ней не образовывается проход. Выглядит впечатляюще. Ацуши даже приоткрывает губы от удивления, глядя вслед Акутагаве, который ныряет в получившуюся дыру. Случайно наступив на остатки желудка Плоти, Накаджима идёт следом и озирается. Перед ними лежит длинный и узкий коридор, слава богу — без всяких прожилок и сосудов в стенах. Очень смущающая мысль поселяет Ацуши, и он озвучивает её прежде, чем успевает до конца обдумать: — Ты всё это время мог разрезать стену даром, но не сделал этого, потому что не хотел меня одного оставлять? Спина удаляющегося Акутагавы напрягается. Рюноске едва не спотыкается на своём шаге, но всё же продолжает идти. — Дазай-сан бы не одобрил, оставь я тебя там догнивать. — Так дело только в этом? Хозяин Расёмона поворачивается к нему и смеряет долгим уничижительным взглядом. Молча. От сведённых на переносице тонких бровей Ацуши становится неловко и немного стыдно, так что он просто захлопывает рот и отвечает глазами, полными неприязни. Если Рюноске всё ещё настроен враждебно, то и Накаджиме ему нечего хорошего предложить. Они бредут в полной тишине. Коридор неоправданно длинный и странный. Подозрительно тихий, пустой, без следов гадких ароматов и алого блеска сирен. Ацуши на всякий случай оборачивается — просто убедиться, что они-таки удаляются от зоны Ямы Плоти. Однако вместо дыры, проделанной Акутагавой, за их спинами клубится бордовый туман, в котором теряется конец прохода. От происходящего становится не просто не по себе — жутко. «Интересно, а ему хоть немного страшно?» Появившийся в голове вопрос Ацуши озвучить не решается и вместо этого говорит: — Аку… — Не разговаривай со мной, я уже предупреждал. — Ладно, — оскорблённо отзывается Накаджима, — тогда я буду разговаривать сам с собой. Если Расёмон смог разрезать стену, значит, она не совсем материальна, но связана с пространством, так? Мы идём по коридору уже слишком долго, не похоже это всё на обычный этаж. Рюноске показательно молчит. Из-под его подмышки выпадает смятый край простыни и тащится за ним по полу. Ацуши с трудом сдерживается от того, чтобы по-детски и глупо наступить на ткань, дёрнув её на себя. — Хватит строить из себя ублюдка, я уже понял, что ты умеешь изображать человека. Просто вскрой нам проход в другое место, мне кажется, мы не дойдём до конца. Посмотри сюда. Подобравший нехитрое одеяние, Акутагава-таки оборачивается. На его лице не отражается ни единой эмоции, когда он замечает плотный красный туман в том месте, из которого они прошли. Ацуши терпеливо дожидается, когда скрипящие шестерёнки чужого ума встанут как надо. Когда это происходит, Рюноске вдруг кривится, будто ему только что нагрубили. Расёмон на его плечах приходит в движение и хлёстко бьёт по правой стене, вырезая в ней кособокий квадрат. Как и прежде, область слабо вспыхивает и оплавляется по краям, но вместо очередной комнаты за ней — глубокая непроглядная чернота. — Точно дар, — сообщает Накаджима, выглянув в получившийся проём. Ему кажется, что он видит где-то далеко внизу редкие вспышки среди красного дыма и какое-то слабое шевеление, но от гнилостной вони и высоты начинает кружиться голова. Он отшатывается назад в коридор. — Или они строили тюрьму в месте, которое изначально было частью способности. — А ваш директор не особенно стремился рассказывать важные новости, да? — О чём ты? — Ацуши хмурится и оборачивается. — О том, что это просто тюрьма. В ней держали обычных людей, не эсперов. Это не архитектура Югэна, просто чья-то иллюзия. — А ты не можешь, ну, разрезать всю иллюзию сразу, чтобы мы попали на нормальный этаж? Возможно, этот взгляд у Акутагавы намертво приклеен, иначе как можно так долго смотреть на кого-то с таким отвращением? — Разумеется, нет, идиот. Мне нужен источник дара, а не сама иллюзия. Например, тот ваш придурок, который пользуется Мелким Снегом. Что-то на уровне груди дёргается и холоднеет. Накаджима чувствует, как весь его прежний запал улетучивается, затухает и комкается внутри сердца. На передний план выходит другое, гнетущее. Подобное он испытывает не так часто, но слова Рюноске задевают за живое и заставляют ядовито зашипеть: — Танизаки-сан тут не при чём. На Акутагаву его слова не оказывают никакого воздействия. Дёрнув плечом, мол, как знаешь, он отворачивается и разрубает способностью противоположную стену, и вот за ней уже нет никаких чёрных бездн. Только странно косящий потолок и убегающая вниз лестница, конец которой исчезает в темноте. Не сговариваясь и не глядя друг на друга, они начинают спускаться по ступеням. С каждым шагом и рваным стуком сердца сверху вспыхивают слабые лампочки. На головы сыплется какая-то пыль, воздух становится плотнее — будто они и правда сходят всё дальше к подвалу глубоко под землёй. Ацуши не показывает этого, но у него действительно трясутся поджилки от происходящего. С жизнью на улицах Йокогамы было гораздо проще: там есть враждебно настроенные люди, холод по ночам и возможность искупаться в реке, пока никто не видит, забегаловки, выбрасывающие остатки еды на помойки и складские контейнеры близко к краю города, где можно было устроиться на ночлег. Но тут — в Югэне — его преследует чувство неопределённости. Смерть может поджидать за каждым углом, нет никакой гарантии, что из следующей ступеньки наверх не вырвется какая-нибудь дрянь хуже Ямы Плоти. Тигриное чутьё не просто молчит, оно боязливо корчится глубоко внутри тела, как будто даже это древнее существо опасается происходящего. Чтобы хоть как-то унять внутреннюю дрожь, Ацуши негромко произносит: — Мне кажется, что это не просто иллюзия. К его удивлению, Акутагава даже отвечает. — А что тогда? Накаджима закусывает губу и задумывается. Описать то, что он испытывает, непросто — никаких слов не найдётся. Как передать то, что он просто…чувствует это? На подсознательном уровне. Это не дежавю и не инстинкты Тигра. Просто зверь нашёптывает ему, что всё далеко не так просто, как кажется. — Пахнет странно, — наконец находится со словами Ацуши. — Гнилым мясом, так воняло у нас на этаже, но всё равно немного иначе. Смешивается всё. Я чую кровь и железо, но ты же видишь — здесь нет тел. Я бы сказал… Не знаю, я бы сказал, что это запах нескольких способностей. Он ожидает от Рюноске колкого ироничного замечания, но почему-то тот только согласно мычит. Не смеётся, не оскорбляет, и это приободряет Ацуши, чтобы он вновь открыл рот и собрался сказать ещё что-то. Однако вдруг его острый слух улавливает из глубины тёмной лестницы нечто знакомое. Голос. — Акутагава, стой. Слушай. Рюноске послушно замирает и, кажется, даже задерживает дыхание. Он недоумённо хмурится и косит взгляд на Ацуши, не слыша того же, что и он. У самого же Накаджимы от эхом дробящихся слов сердце пропускает удар. — …сейчас ни была… Фукучи здесь… директора и… Дзуйхицу… парадокс пространства… логику…скорее! Осознание бьёт по мозгам на отлёте. — Это Ранпо-сан, они там! Ацуши срывается с места быстрее, чем договаривает. Ступени под ногами превращаются в одну сплошную полосу, когда он устремляется по ним вниз, к источнику звука. За спиной дрожит и искажается пространство, мелькают по бокам серые ленты: Рюноске без лишних слов несётся следом и цепляется отростками ткани за стены. Ощущения знакомого накатывают на Накаджиму практически сразу: совсем недавно он точно так же летел вперёд по коридору, чувствуя, как ему прикрывают спину и сопровождают по пути. Полная сосредоточенность на голосе Ранпо, который будто бы становится всё дальше от них и уже едва слышится, не даёт прокрутить эту мысль в голове полностью. Она только мажет изнутри черепной коробки и исчезает практически сразу, больше не появляясь. Даже в тот момент, когда Ацуши краем глаза замечает на лестнице что-то странное, он не замирает. Потому что и не успел бы, даже сильно захотев этого. С губ срывается изумлённый крик: земля окончательно уходит из-под ног, тело по инерции бросает вперёд и впечатывает в выросшую из ниоткуда дверь. Ацуши проламывает её собственной грудью, но вместо того, чтобы рухнуть на пол, летит всё дальше. Мимо него проносятся вспышки света от встроенных повсюду ламп, пространство расширяется и образовывает комнату, но бешеный круговорот не даёт зацепиться взглядом за её убранство. Всё, что видит Ацуши, — то, как мир перед глазами крутится и замирает в одной точке перед ним. Он только краем сознания улавливает собственное удивление. Всего на одну секунду неизвестное помещение перестаёт крутиться и застывает, и в этой заледеневшей картине Ацуши узнаёт себя. Испуганного, с чумазым лицом, в порванной тюремной робе и со вскинутыми в защитном жесте руками, покрытыми тигриной шерстью. Никакого времени ему бы не хватило, чтобы полностью понять случившееся, но почему-то ответ находится сам собой: зеркало. То, куда влетает на полной скорости его тело, — зеркальная поверхность, в отражении которой на мгновение оказался сам Накаджима. Инстинкты истерично взрываются, и Ацуши машинально выбрасывает в сторону когти. Те омерзительно скрежещут по поверхности и вцепляются самыми краями в резную раму. Паническая тошнота и головная боль накрывают сразу, тело бешено дёргается, а мозг не может сообразить, почему его хозяин вместо того, чтобы разбить собой стекло, висит на краю бесконечной пропасти. На то, чтобы осмыслить всё и привести в порядок сбившееся дыхание, у Ацуши не находится и секунды. — Акутагава! Не успевший схватиться хоть за что-то Рюноске проносится мимо него, как сломанная и выброшенная из окна кукла. Рука сама по себе тянется за ним, и Ацуши стонет от натуги, когда получается схватить край простыни, на которой повисает Акутагава. Чужой вес тянет мышцы и взрывает плечевой сустав острой болью. И даже на это Накаджима больше не обращает внимание. Потому что он смотрит вниз, туда, где в его когтях болтается чужое тело, но не видит его на самом деле. Всё вокруг плывёт и странно подрагивает, становится медленным, будто они оба застыли в холодном солёном океане и тонут в нём глубже с каждой секундой. Вместо тёмной бездны мимо Ацуши проносится закрученный в спираль дым. Он клубится и странно гнётся, блестит помехами, словно глубоко внутри него шумят не выключенные мониторы с рисунками глаз на поверхности. Глаза моргают и глядят на Накаджиму в ответ, трясут плохо нарисованными ресницами и вновь исчезают, растворяясь в морской пучине. Ацуши кажется, что он попал в дурной сон, и только тяжесть Рюноске в его руках и крепкая хватка на раме зеркала напоминают ему: всё реально. Однако как объяснить то, что он видит? То, что из глубины тумана возникают образы, которые он прежде никогда не встречал. Ему чудится девушка внутри дыма. Длинные чёрные волосы, спадающие на плечи густыми локонами, белое платье до колен, чьи края качаются, когда незнакомка приближается. Она идёт по пустоте так, словно под её ногами обычный тротуар, и её лицо не выражает беспокойство. Ацуши уверен, что не знает эту женщину, но готов поклясться — эти черты ему до боли знакомы. Серые внимательные глаза, острый подбородок, тонкий нос и опущенные вниз уголки губ. «Я обещаю, что не буду этого делать» — Что делать?! — Ацуши пытается закричать это, но изо рта не вылетает ни звука: только пузыри воздуха, который он бездарно тратит в водной пучине. Женщина на его утопление не реагирует. Она склоняет набок голову и знакомыми губами произносит: «Рюноске. Я правда обещаю. Я теперь в безопасности» Её лицо неуловимо меняется. Становится мужественнее, приобретает угловатые черты. Губы становятся тоньше, скулы заостряются, а тёплый серый взгляд темнеет, наливается глубоким оттенком карего. Чёрные волны волос словно срезает невидимый клинок — и вот они уже похожи на короткие кудри, обрамляющие щёки с квадратным пластырем на одной из них. «Ты отлично справился» Ацуши читает эти слова по губам Дазая Осаму и задыхается от залившейся в трахею солёной воды. В груди от нехватки кислорода полыхает пламя, конвульсивно дёргается тело и сжимаются крепче пальцы. Он бьётся в агонии. И только намертво вбитые в черепную коробку слова заставляют Ацуши не окончательно утонуть, а из последних сил схватиться сильнее за раму и подтянуться на хрустнувших костях вверх. Каждая клеточка его тела верещит от боли и умоляет прекратить это, и Ацуши немо кричит вместе с ней, тратит последний воздух, чтобы одним-единственным рывком подбросить тело Акутагавы вместе с собой и выпасть из зеркала назад в комнату. Он тут же падает на пол и кашляет до кровавой слюны, сплёвывает её и вновь кашляет, задыхаясь от иллюзорной воды в лёгких. Снова и снова хватая ртом кислород, Ацуши не может остановиться. Его рефлекторная хватка на простыни стискивается только крепче, когти рвут ткань, рядом заходится в асфиксии Рюноске, отхаркивающий розоватую слизь. В помещении, где они оказались, безумно холодно, или всё дело в том, что Ацуши и правда вытащил их из океана. Он не может объяснить, что видел и чувствовал, но благодарен, чёрт побери, за каждое мгновение, в которое может наконец дышать. — Аку… Акутагава… Ты в порядке?.. Чужие тонкие пальцы сжимаются на его шерсти и впиваются в неё в инстинктивной попытке удержаться. — Да… — слабо отвечает Рюноске и вновь захлёбывается кашлем. Господи, они живы. Они правда живы. Ацуши приходится действительно напоминать себе об этом. Непрошенная истеричная улыбка тянет ему губы, когда он поднимает голову и оборачивается. На деревянном грубом постаменте висит металлическая табличка — «Артефакт: Глаза Океана. Классификация: Дзуйхицу. Происхождение: Неизвестно» — и стоит высокое зеркало в резной раме. Верхнюю его ширину венчает искусно выполненное из металла лицо женщины. Она безупречна красива и пугающая одновременно с этим своим печальным взглядом и волосами-волнами, спадающими вниз. Никакого океана в отражении нет: только сам Ацуши с наполненными ужасом глазами и задыхающийся на полу Рюноске в рваной простыни. — Я видел девушку, — говорит он, с трудом отведя взгляд от женщины в раме. — Очень похожую на тебя. Она сказала, что больше не будет делать что-то. Пообещала это и назвала твоё имя. Кто она такая? Сплюнувший на пол густую кровавую слюну, Акутагава поднимает голову. В его взгляде кроме облегчения внезапно какая-то усталость. Тоска. Ацуши ни разу прежде не видел у него таких эмоций, столько человечности и обречённости. Почему-то Накаджима уверен, что ему ответят честно. И это действительно происходит. — Гин. Моя сестра, — сипит Рюноске. — Дазай-сан спас нас несколько лет назад. — Она жива? — спрашивает Ацуши, боясь услышать следующие слова, но облегчённо вздыхает, стоит Акутагаве кивнуть. — Да. Через несколько месяцев, которые мы провели в больнице, Дазай-сан сказал, что мы больше не можем держать там Гин. Она не эспер, простой человек, это было опасно для неё. Госпожа Озаки нашла для неё приёмную семью, которая когда-то спасла и её. Я взял с Гин слово, что она не будет влезать в дела одарённых и дождётся меня. Когда тюрьмы не станет, я заберу её оттуда. «Рюноске. Я правда обещаю. Я теперь в безопасности» — Сколько ей лет? — Четырнадцать. Ацуши задумчиво кивает. Девушка — Гин — в океане была намного старше подростка. И если Акутагава говорит, что взял с неё слово давно, возможно, зеркало показывает вовсе не будущее, как ему показалось изначально. И слова Дазай-сана, которым обернулась сестра Рюноске… Он похвалил Акутагаву с улыбкой на лице, но не похоже, чтобы тот когда-либо слышал от Осаму подобное. Каждый его шаг и брошенная фраза, даже их разговор в Яме Плоти — они доказывают обратное: Акутагава ищет именно этих признаний. — Мне кажется, что зеркало показывает то, чего мы хотим больше всего в этой жизни. Мы попали в него вместе, и оно открыло нам обоим мечты друг друга. Ты очень хочешь защитить свою сестру. О втором своём умозаключении Ацуши умалчивает. Ему жжёт язык одна лишь мысль о том, что Акутагава и правда так жаждет признания его силы вслух. Хотя сам Дазай-сан, очевидно, никогда не считал Рюноске слабым, некоторым людям правда важно услышать подтверждение такого вслух. Печальная ситуация. Накаджима даже по-своему сочувствует Акутагаве и старается улыбнуться ему, но выходит только ломаный оскал, когда Рюноске вдруг спрашивает: — Если так, то ты уверен, что хочешь именно то, что видел я? Вопрос отдаёт чем-то новым. В хриплом голосе Акутагавы прорезается неизвестная эмоция, которую Ацуши сложно понять. — А что ты видел? — Сначала ответь. — Как я могу согласиться или не согласиться, если я не знаю, что ты видел? — Тогда, — не уступает Рюноске, — скажи, чего ты больше всего хочешь. Эта пикировка ему не нравится. Она какая-то неправильная, будто из него пытаются вытащить нелицеприятную правду, которую Ацуши загоняет всё глубже в собственный мозг, пряча её от тяжёлого взгляда серых глаз. Но всё-таки он задумывается ненадолго и вспоминает, чего же именно ему так сильно хочется. Честность ему даётся не так сложно, как самому Рюноске, потому что она простая. Банальная. Высвеченная блеском лезвий и покрытая пыльцой с крыльев бабочки, наполненная симметрией и стеклом разбитых очков. — Защитить тех, кто мне дорог, — отвечает наконец Ацуши с нескрываемой улыбкой. Его слова, однако, делают только хуже. По неизвестной причине лицо Акутагавы каменеет. Из его глаз пропадает вся трогательная тёплая тоска, которая там поселилась с упоминанием сестры. В них снова становится холодно и мутно, губы Рюноске бледнеют, когда он их поджимает. На подсознательном уровне от этого выражения не просто жутко: страшно. Словно Акутагава знает намного больше, чем сам Ацуши. Тигр внутри поднимает голову и гулко рычит, но его ярость направлена не на Рюноске. — Если так, то перестань хотеть смерти. То, что ты подохнешь, никак не защитит твоих друзей от твоего же дара. Слова обухом бьют по голове. Ацуши машинально вздрагивает, как будто ему и правда кто-то вписал по макушке тяжёлым предметом. Кислая слюна, успевшая высохнуть после кашля, снова густеет и наполняет рот мерзкой слизью. Умереть, да? Да. Ни дар оставшегося в больнице Дазай-сана, ни способность директора Фукузавы — никакой контроль с чужой стороны не смог заставить Ацуши почувствовать, что он безопасен для окружающих. В какой-то степени это его очень сильно роднило с Кёкой, такой же загнанной в угол и остерегающейся близости с кем-либо. Навредить было проще простого, соскрести потом тёплую кровь дорогих сердцу людей — невозможно. Ацуши тошнило от собственного дефекта и рыка зверя в ушах. Он просыпался среди ночи и долго бродил по крыше общежития, которое им всем выделил когда-то Очи Фукучи. Крыша была промятая, старая, прогибалась под его весом. Ненароком Накаджима думал, что будет, если он сейчас прыгнет. Ничего, наверное: чёртова регенерация, да и этажа всего два, слишком безопасно, в отличие от него. Иногда он думал сбежать, но не хотел оставлять Кёку одну, а забирать её с собой не хотелось — она чувствовала, что попала в семью, отбирать тепло у той, кто едва начал его испытывать, просто чудовищно. Ацуши не знает, что бы он делал, не случись Югэн и клетка два на два, мешок с неизвестной сывороткой, давящей Тигра в груди, и узкая железная койка в углу. Он бродил по своей камере день и ночь и не мог отделаться от мысли, что да, пока он тут — не сможет никому навредить, всё будет в порядке. И когда пришёл Дазай-сан, Ацуши и глазами не выдал того, что глубоко в душе он не хочет сбегать. Лучше здесь, чем там, где он опасен. Везде, кроме тюрьмы. Акутагава и зеркало вытащили из него это наружу вновь и заставили уткнуться носом в собственные кровавые мысли, те, в которых шерсть на руках покрывается алым, а рядом падают и умирают искалеченные люди. Накаджима не замечает, как всё его тело прошибает сильная дрожь. У него трясутся руки и ноги, дёргаются сумасшедше глаза, губы немо хватают воздух. Он опускает взгляд, но кроме красного на белом в полоску не видит вообще ничего. Внезапно, как через туман, до него доносится чужой голос: — По крайней мере, не забывай, что ты благодаря своему дару только что спас нас обоих в зеркале. Тон Акутагавы такой же холодный и ровный, словно он бросается очередным оскорблением. Но слова другие, совсем другие, в них есть что-то… Что-то, что заставляет Ацуши поднять голову и изумлённо посмотреть на Рюноске. Тот уже успел подняться и подобрать сильнее простынь на обнажённом теле. Чёрные волосы с седыми прядями обрамляют его худое серое лицо, на котором нет ни единой тёплой эмоции. И всё же Ацуши готов поклясться и убедить в этом кого угодно: на дне чёрных глаза плещется уверенность. Уверенность в нём, Накаджиме, и она заставляет вновь улыбнуться, хоть и слабо. Когда Акутагава вдруг протягивает ему бледную ладонь, повёрнутую вверх, как знак, Ацуши с замиранием сердца хватается за неё. Ему хочется сказать что-то в ответ, сболтнуть глупость — «Акутагава, Дазай-сан правда гордится тобой!» или «Спасибо тебе за всё!», но слова застревают в горле, наверное, это даже к лучшему. Рюноске не выпускает его пальцев из хватки, когда кивает головой на дверь в углу комнаты. Возможно, её здесь не было всё это время, а может, она появилась с самого начала, но они вместе идут к ней, пока Ацуши силится унять бешеный пульс и разгорающийся на щеках румянец. Акутагава дёргает дверную ручку, открывая новую комнату для них, и внезапно вздрагивает. Некрасиво и неправильно, словно его ударили в грудь. — Акутагава! Скорее машинально, чем по велению мысли, Ацуши подхватывает чужое пошатнувшееся тело и изумлённо таращится перед собой. Туда, где их должен был ждать другой путь, дорога на волю, но вместо него, вместо распахнутого пространства там, буквально в нескольких метрах от них, стоят люди в чёрной форме. Грязные, в рваной одежде, они держат на уровне груди вскинутые винтовки и целятся в застывшего Накаджиму, который схватил за плечи завалившегося набок Рюноске. В чужом открытом плече торчит прозрачная ампула, слабо блестящая изнутри голубым. — Огонь! — рявкает кто-то из толпы военных, и шквальный огонь обрушивается на вскрикнувшего Ацуши. За мгновение он успевает вернуться в недалёкое прошлое. Туда, где в топком океане на него смотрела красавица-Гин, так похожая на Акутагаву, а после — незнакомо тёплый и живой Дазай Осаму. Туда, где он, задыхаясь, держался за руку Рюноске, чтобы убедиться — спас, смог, получилось. Туда, где его на секунду окунули в кошмар и так же быстро, всего одной фразой, из него вытащили. Он возвращается в реальность, где ослабший и притихший Акутагава сползает на пол от шока, и Ацуши, вся его сущность и опостылевший дар, взвиваются резко, непримиримо. В поднятые руки врезаются выпущенные охраной пули, рикошетом отбрасываются от шерсти, но продолжают свистеть и грозятся попасть по Рюноске, которого Ацуши закрывает своим телом и бешено умоляет Тигра внутри: «Ну давай, давай же, я не могу умереть здесь! Я не хочу, чтобы он здесь умер!» Умирать вдруг стало страшно. В тюрьме, так и не найдя своих, так и не найдя Дазай-сана и не вернувшись к Кёке, так и не поблагодарив Рюноске, который теперь не может защитить себя. — Я Ацуши Накаджима. Рад познакомиться. — Мг. — Ты… Как тебя зовут? Незнакомый мальчишка с копной поседевших волос смерил его непонимающим взглядом и удалился по разбитым коридорам больницы. Ацуши неловко опустил протянутую ладонь и обиженно вздохнул. Ну вот. Теперь он выглядит как идиот. — Не беспокойся так об этом, — прошелестел голос рядом, и Ацуши вскинул голову, чтобы посмотреть на приблизившегося Дазая. — Кто он такой? — Это? М-м-м, — задумчиво протянул Осаму, будто правда не находясь с ответом. — Это Акутагава-кун. Он немного нелюдимый, дело не в тебе. — Он тоже одарённый? — спросил Ацуши, глядя вслед уходящему мальчику. — Да, на самом деле, один из самых сильных, кого я встречал, — сказал Дазай. В его голосе прорезалось что-то сродни гордости, а потом сменилось усталостью. — Только я всё никак не могу вбить ему в голову, что на одной силе далеко не убежишь. Может, однажды ты ему сможешь доходчивей это пояснить. — А?.. — Забудь, Ацуши-кун. Пойдём, я отведу тебя к Мори-сану. Он пропускает пулю, взрезавшую робу на боку горячей болью, и машинально хватается за рану, опустив защиту. Следующий выстрел будет последним. — Акутагава, я долж… Последними словами Ацуши собирается сказать то, что когда-то давно услышал. Потому что это важно, другого момента у него не будет, как бы он того ни хотел сейчас. Но недосказанность повисает в воздухе вместе с вдруг взявшимся из ниоткуда хлопком. Всё происходит так быстро, что Накаджима не успевает действительно удивиться. Он зависает на половине своей фразы и не может отвести взгляда от того места, где только что стояла охрана, готовая вновь воспроизвести автоматную очередь. Теперь на этой точке пустота. Ни единой души. Как будто моргнув Ацуши пропустил момент, когда неизвестная сила без следа и криков стёрла военных с лица земли. Только он готов поклясться, что в момент закрытия век успел заметить проблеск белого. Словно ткань плаща накрыла всю вооружённую до зубов толпу и вместе с ней растворилась в небытие. — Что за… — сердце, только переставшее биться в предсмертии, запускается с новой силой и тарабанит о клетку рёбер. — Акутагава, смотри!.. Застонавший на полу Рюноске поднимается, подхваченный чужой рукой, и сипло вздыхает. На другом конце холла, куда их привела комната с зеркалом, рисуются ступени лестницы, над проёмом которой простая металлическая пластина сообщает: «Технический этаж»