In Fine Mundi

Схемы этажей в Архиве показывали, что этаж безопасности больше, чем любой другой. Полосами и квадратами обозначалась чудовищных размеров зона, и даже тогда, посмотрев на листы перед собой, Дазай понимал: это будет практически невозможно. Сейчас же, присев на верхнюю ступень лестницы, он прислушивается к шуму наверху и больше не задумывается о том, насколько сложно выбираться. Не после того, что увидел в 105 комнате с колбой. Между ними и скрытым проходом в Архиве — свалка картотеки, порванные бумаги и разрушенные столы. Чуя постарался на славу, в этот раз молча и методично уничтожая всё, до чего дотянутся руки. Всегда живое, пышущее жаром, его лицо теперь не выражало никаких эмоций. Чуя напоминал машину, которую, включив, отправили с одной конкретной целью: убрать Югэн с лица земли. Приткнувшийся у стены Дазай смотрел на него, но не видел. Перед глазами стоял грязный бетонный пол, на котором больше не отражались голубые всполохи. Гудящая машина, насильно удерживающая Катая, перестала шуметь и затихла. Это было милосердно и правильно, Дазай бы никогда не задумался о том, чтобы спасать то, что осталось от Таямы. С ним было покончено задолго до начала побега. Но эта потеря невосполнима. Непростительна. — Пойдём? Дазай поднимает голову и убирает с глаз волосы, чтобы не мешались. Чуя застыл на небольшом пятачке свободного пространства, прислонившись спиной к массивной железной двери. Лампа в лестничной кишке не подключена к аварийной системе, горит простым желтоватым светом. Из-за него лицо Чуи мертвецки-бледное. Словно кто-то убил его, исполосовав кожу бордовыми шрамами. — Ага. Чуя подаёт ему руку, сжав пальцы чуть подольше, чем это необходимо. Работает как заземление. Дазай смаргивает наваждение того, как сам Накахара мог бы плавать останками в цистерне, полной формалина. Он ничего не может с собой поделать: каждый раз, закрывая глаза, он видит то разорванное Порчей тело, то половину сердца в проводах, то изрешеченную пулями грудь и стекающий под кожей «подавитель». — Очнись, — Чуя щёлкает пальцами перед его лицом. Осаму моргает снова. — Нам надо идти, Дазай. Осталось немного. Сколько в этом смысла, хочется спросить Дазаю иррационально, но он как может собирает в душе силы на борьбу. Последний рывок, за которым лежит свобода, двадцать четыре часа побега, а потом можно будет выдохнуть. Стоя на руинах тюрьмы, вдыхая свежий воздух, полный озона после прошедшего дождя, держа за руку Чую и глядя, как все выжившие спускаются вниз по склону к городу. Может, им удастся дойти пешком, если получится подняться с осенней травы, лёжа на которой так удобно смотреть в чистое рассветное небо. Но пока у них вместо неба — низкий потолок в потайном коридоре, а значит пора отыскать где-то под сердцем готовность идти дальше. Чуя толкает одной рукой незапертую дверь и пригибается, когда она надсажено скрипит. Сразу за выходом их ждёт высокая и широкая стойка администратора. Кожаное кресло сдвинуто в сторону, на столешнице за перегородкой стоит телефон с валяющейся рядом проводной трубкой. Из опрокинутой чашки до сих пор стекают чёрные капли кофе. Дазай жестом показывает Чуе молчать, а потом тычет пальцем вверх. Прижимаясь грудью к грязному столу, они оба выглядывают за пределы стойки. Этаж безопасности и правда огромен, но все его необъятные размеры скрадываются бесчисленным нагромождением вещей. За полупрозрачными перегородками столы и кресла, куда взгляда хватает — стеллажи с одинаковыми папками. Зонирование за счёт матовых стен с дверьми под паролями не даёт увидеть всего, но Дазай уверен: там хранится обмундирование. Те самые мерзкие чёрные костюмы, огнестрел, шлемы, рации… Сейчас они уже никому не нужны: основная мощь худшего места в Югэне осталась лежать трупами внизу, а те, кого понадобилось вывести, уже давно сбежали через лифт. — Это он? — спрашивает шёпотом Чуя, указывая пальцем по левую сторону от них. Что-то жаркое появляется в груди Дазая, когда он смотрит на монументальную конструкцию. Это не один из тех лифтов, которые связывали Дзуйхицу и Ёмихон. Гигантский железный короб высотой в два человеческих роста, темнеющие, плотно сдвинутые створки, сверкающая кнопочная панель и, как завершение мрачной картины, алый шар аварийной лампы в окружении рисунка голубого глаза. Издевательское «Югэн», начерченное чёрным поверх, вызывает кислый привкус во рту. — Он, — тихо отвечает Дазай и поворачивает голову к Чуе. — А теперь послушай, что будем делать. Игнорировать дальше то, что находится в самом центре этажа, невозможно. Огороженный только цепочками, повисшими на торчащих в полу штырях, спуск на технический этаж защищается теперь гораздо лучше, чем что бы то ни было в тюрьме. От пляшущей вокруг тяжёлой ауры почти кружится голова. Исходит удушающая волна от застывшего на верхушке ступеней одарённого: отсюда даже не получается разглядеть, как он выглядит. Тёмно-красный дымный кокон окутывает тело Казуи Хироно. Его способность создавать големов буквально из пустоты, на самом деле, требует от него слишком многого. Словно к гигантскому магниту, к телу Казуи тащит всё подряд: стойки с папками, компьютерные шнуры, опоры перегородок. Они гнутся, когда их настигает дым дара, скрежещут, ломаются и со звоном катятся по полу, оказываясь возле Хироно. Вокруг кокона растекается кровавая лужа, и её тонкие ручейки оседают на железе. Но хуже всего не то, как подчинённый металл и камень сворачивается сам в себя, покрытый бордовыми пятнами. — Блять, — выдыхает беззвучно Чуя. Он уже не морщится от увиденного, только едва дёргает веком, когда один из сваленных возле Хироно трупов солдат утягивает в конструкцию. Тех, кто попытался дезертировать, когда всё пошло к чёрту из-за побега, очень аккуратно и даже безболезненно приспособили к охране доверенной им тюрьмы. Все, как один, в чёрном и с тёмными пулевыми дырами во лбах, солдаты Югэна, подобные марионеткам, приподнимаются над полом, ползут по нему к Хироно. Дазай не испытывает ничего к тому, что видит, но всё равно невольно представляет на месте очередного тела Одасаку: слишком много ассоциаций с этими окровавленными отверстиями в коже. В желудке сворачивается тошнота, когда охранник врезается в железобетонный комок. Его конечности хрустят, руку вырывает с омерзительным звуком, и она исчезает под металлическим клубком. Туда же отправляется отсечённая осколком стойки голова. Остаток трупа с глухим хлюпом падает под ноги Казуи, оставленный для следующего голема, а то, что только что было мёртвой свалкой всего и сразу, встаёт на ноги из слепленного кровью бетона. Шаги ничего не видящего голема разносятся по этажу грохотом, когда он начинает спускаться вниз по лестнице. Казуя принимается за следующего. Этаж безопасности превращается в одну большую свалку, наполненную металлическим запахом. Какое-то смутное беспокойство мелькает в голове Дазая. Он поворачивается к Чуе, чтобы проговорить свои мысли, но Накахара опережает его: — Хрень какая-то, — бормочет он, выглядывая из-за стойки. — Не знаю, как сказать, но здесь что-то не так. — Скажи первое, что на ум приходит. Чуя закусывает губу, хмурится и с сомнением тянет: — Здесь никого, кроме него. И он рушит всю зону. Сколько потом понадобится времени, чтобы её восстановить? Как будто… Как будто её не собираются восстанавливать. Его слова только заставляют звон в мозгах усилиться. Если Чуя прав — а в этом сомневаться сложно, — у остатков Югэна не так много планов на то, чтобы сберечь тюрьму. Теперь, когда нервные окончания и извилины заработали как надо, лихорадочные мысли быстрым потоком стекают по черепной коробке: возможно, думает Осаму, это потому, что учинили эсперы внизу. Подпространство развеялось, от Ёмихона камня на камне не осталось, на Дзуйхицу открыты камеры сдерживания артефактов, технический этаж едва устоит после сражений. И бесконечное количество трупов, да и неизвестно, не заложил ли где-нибудь тот же Куникида Доппо мину под одним из тел. Проще попытаться убрать всех выживших одарённых и запечатать тюрьму, отстроив что покрепче. Хотя это кажется логичным, Дазаю неспокойно. Слишком многое случилось за последние часы, рассуждать холодно у него больше не выходит. — Забудем пока об этом, — говорит он Чуе. — Сперва Казуя, потом всё остальное. Нужно убрать его, чтобы дать шанс нашим. Вот мой план… Простая и понятная стратегия, но Дазай уверен, что она сработает. Ему подсознательно хочется почему-то дать ей какое-нибудь пафосное название, но он отгоняет эти странные желания и чертит пальцем на столешнице стойки линии. Чуя понятливо кивает и ни разу не возражает, принимая руководство. Только один раз он вновь смотрит за пределы их укрытия и ныряет обратно, чтобы жестом сдвинуть запястье Осаму в сторону, поменяв траектории. То, как он, теперь не опасаясь, прикасается к Дазаю и делает это очень охотно, заставляет задышать чуть ровнее. А ещё, думая об остальных, он вдруг понимает, что сможет при желании дотронуться до кого-то из них. Можно будет попросить Йосано подлечить повреждённые иглами и ногтями руки, понять, какая наощупь кожа Элизы, даже провести пальцами по шерсти Ацуши и Расёмону. Мысли настолько будоражащие, что Осаму чувствует от них прилив уверенности. Поэтому, когда он заканчивает обсуждение их с Чуей тактики, он абсолютно безбоязненно выходит из-за стойки и направляется прямо к Казуе Хироно. Исповеди больше нет, и теперь Дазай чувствует весь спектр ещё одного дара. Оказывается, у них всех разная энергия: Смутная Печаль похожа на солнечное тепло знойным днём, способность Казуи — предвестие грозы. Удушающая, тяжёлая. Осаму невольно задерживает дыхание, но продолжает идти, переступая через сваленный на полу мусор. Он приближается настолько, что носки обуви почти касаются кровавого озера вокруг Хироно. — Эй. Привет, — говорит он как можно громче и поднимает руки на уровень груди. — Как дела? Хорошо работаешь. Сперва Казуя на него даже не реагирует, продолжая лепить из железа и органов подобие человека. Но когда Дазай зовёт его по имени, эспер замирает. Бордовый кокон вокруг его тела перестаёт шевелиться, и к Осаму поворачивается то, что, наверное, является лицом. В глубине тёмного пара мелькают два больших глаза и острый кончик носа, и это всё, что успевает разглядеть Дазай. В следующую секунду ему приходится упасть вниз, когда подхваченный даром осколок железного стола свистит прямо над головой. Он пролетает несколько метров и врезается в стойку, за которой они с Чуей прятались. Но всё идёт по плану: Дазай откатывается в сторону, уходя с линии полёта нового снаряда, отбегает дальше и дальше, пока не описывает круг и не оказывается прямо за спиной у последнего созданного голема. Казуя не издаёт и звука, но кокон его дара гудит, как рой разъярённых пчёл. Дым поднимает с земли осколок выбитой из пола плитки и швыряет его прямо в Дазая, но попадает в то, что когда-то было человеческим сердцем, теперь вплетённым в бетон. Голем даже не сдвигается с места, и это тоже часть плана. Дазай не удерживается от слабой улыбки, когда прямо за спиной Казуи взмывает алая точка. Дар Хироно отчасти напоминает то поле, которое формирует вокруг себя Чуя. Подобраться к нему и ударить напрямую не выйдет: слишком велика вероятность того, что Накахару просто оттолкнёт в сторону, и хорошо, если ему не оторвёт в процессе конечность. Дазай не зря наблюдал минутами за действиями Казуи, наконец увидев, что во время более дальнего использования способности он почти открывает свою спину: бордовая дымка истончается ровно настолько, чтобы можно было нанести удар. Чуя делает это с чудовищной скоростью. Его объятая красным фигура поднимает с земли то, что осталось от железного секретера, и обрушивает тяжёлое основание прямо на позвоночник Хироно. Дазай мимолётно запечатлевает то, как замирает его сердце при взгляде на такого Накахару. Обратно включиться приходится сразу же: кокон Казуи сворачивается вокруг него быстрее, чем угол секретера настигает кожу. Из плотной ауры показывается длинная, худая до безобразия кисть мертвеца. Её мановением один из сваленных рядом трупов поднимается в воздух и врезается в Чую. Отброшенный в сторону гравитацией, он падает изломанной куклой на землю, а сам Накахара отпрыгивает в сторону. Теперь дело за малым. В обычное время Дазай бы даже засомневался, что в таком месте, как эта тюрьма, хоть что-то может идти по плану. Но, кажется, всё, что связано с его взаимодействием с Чуей априори не может провалиться, настолько идеально они друг друга понимают. Написанная за минуты стратегия движется по накатанной: вот Чуя притворяется, что хочет нанести удар, и отвлекает полностью внимание Казуи на себя; вот спина Хироно открывается перед Дазаем. Он уходит от атаки живого голема, попытавшегося убрать нападающего, но Осаму ныряет под его тяжёлой рукой и устремляется вперёд, на ходу вытаскивая из ниток-кармашков привычный шприц. Он ложится в руку, как нож, и стоит только Чуе отойти ещё дальше, чтобы кокон Казуи потянулся за ним и окончательно исчез с голой кожи на шее, Дазай всаживает в открытую точку иглу. Казуя дёргается без единого звука, пытаясь обернуться, но уже поздно: толкнувшийся внутрь поршень выдавливает в кровоток остатки «подавителя», сбережённого с лаборатории. Со стороны это выглядит удивительно: словно внутри тела Хироно проскальзывает бледно-голубая молния. Она тащит с тела эспера бордовый дым, снимая всю защиту, превращая его в обычного человека. Несмотря на то, как завораживающе смотрится картина, Дазай отрывает от неё взгляд и с нескрываемой улыбкой предлагает: — Добей его, Чуя. Тёплые капли крови оседают на лице Дазая. Он даже невольно застывает, опустив глаза. На том месте, где только что была целая спина Казуи в простой тёмной форме, теперь торчит облитый густым и горячим кулак Чуи. Звук, раздавшийся, когда он прорвал мышцы и органы, следом ломая позвоночник, звучит как сладкая песня. С омерзительным хлюпом Накахара вытаскивает руку из дрожащего в агонии тела и отбрасывает его в сторону. Казуя делает всего два шага по инерции, качается и падает в братскую могилу охранников. Следом за ним, рассыпаясь на части, с грохотом обрушивается голем на лестнице, а потом и весь нижний этаж заходится от землетрясения: десятки бетонных тел с остатками органов и железок превращаются в груду хлама. Повисает тишина. Она оглушительна после всех часов шума аварийной сирены, криков, взрывов, ломающихся костей и истерик умирающих. Только в ушах громко бьётся сердце, когда Осаму оглядывает застывшего перед ним Чую. Грязный, уставший, в крови своей и чужой, он тем не менее глубоко дышит. Дазай дышит вместе с ним и медленно кивает, подойдя ближе. — Отлично сработано, — говорит он и треплет Накахару по спутанным испачканным волосам. — Не смей хвалить меня, как собаку! — взвинчивается Чуя. Он отпихивает ладонь, но губы у него всё равно растягиваются в усмешке. — Чёрт возьми, клянусь: я проникну в первый попавшийся дом и проведу в душе сутки, когда мы выберемся. — Я вычислю для тебя тот, где есть джакузи. — Какой ты добрый, я прям подохну сейчас, — зачем-то Накахара пинает ногой бедро безнадёжно мёртвого Казуи, но не Дазаю его сейчас судить. Они все слишком устали, чтобы беспокоиться о морали. — Не вздумай умирать, — вместо этого произносит он. — У нас есть ещё кое-что. Центральный пункт связи — огромный полукруглый стол, напичканный сумасшедшим количеством техники — безвозвратно испорчен. Казуя успел дотянуться руками даже до него: оборванные провода искрят, те мониторы, которые не утянуло в големов, разбиты и лежат на полу. Ни одна кнопка не горит. Дазай на пробу щёлкает несколькими тумблерами и для верности даже заглядывает под столешницу, чтобы убедиться: от шнуров остались только ошмётки. — Сперва лифт, — предлагает он, — а потом, когда убедимся, что всё работает, спустимся за всеми. Плевать. Оборванная сеть — меньшее из зол после всего случившегося. Особенно, когда свобода наконец-то настолько близко. Приближаясь к лифту, Дазай не испытывает предвкушения, азартного трепета в груди, восторга от того, что всё наконец-то закончилось. Он даже не замечает, что начинает идти медленнее, как и Чуя рядом. Сотни трупов за спинами, чудовищные опыты. Тело Коё в полыхающей лаборатории Ёмихона. Катай, самолично отключивший себя от системы жизнеобеспечения. И кто знает, сколько раненных или… или даже убитых близких сейчас внизу. Это мало похоже на победу. Как только звуки битвы стихли окончательно, Дазай впервые за долгое время подумал, а как оно будет там, наверху. — Чуя, — говорит он, едва шевеля губами. — А ты… — Выбрось из головы всё, что сейчас надумал твой тупой мозг, — резко отзывается Накахара. Осаму поворачивается к нему и вскидывает брови. Подёрнутое горечью и нерадостными мыслями, лицо Чуи всё равно пышет воинственностью. — Мы выберемся, сядем и поговорим где-нибудь. Хочешь — нажрёмся в слюни, хочешь — будем хоть голыми разговаривать. Что угодно, блять, только давай уже покончим со всем. О. Он не перестаёт удивлять. Всё так просто у этого непростого человека. Откуда в тебе столько этой силы, хочется спросить Дазаю, но вместо этого он хмыкает: — Та часть про голыми. Я запомню это, Чу. — Да я повторю, если понадобится. Створки лифта возвышаются над ними, как врата в Ад. Дазай смотрит на самый верх, туда, где уже немая аварийная лампа продолжает бросать красный свет на металл и обнимает сиянием голубой глаз Югэна. Это точно не конец для закона об эсперах, но это однозначно самый масштабный шаг на пути к изменениям. Возможно, когда тюрьма падёт, это станет знаком для всех одарённых. У Мори и школы детективов появится больше людей, начнётся подпольная деятельность. Новых смертей не избежать, но Дазай мысленно обещает себе: он сам и все они сделают всё, чтобы этого не допустить и окончательно сломать систему. Как это делать при тех обстоятельствах, что у них есть, он пока не знает. Слишком много ударов они перенесли. Чуя прав. Пора перестать думать о том, что будет завтра. Сперва нужно закончить начатое и выйти наверх. У него потеют ладони и мокнут пальцы, когда Дазай подносит их с замиранием сердца к кнопочной панели с цифрами. Выжженый на мозге код, напоследок выданный Катаем, горит ярче любых огней тюрьмы. — Ноль четыре, — проговаривает он вслух и жмёт на тихо пикающие символы. Те отображаются пиксельными звёздами на узком экране, — ноль девять. Восемнадцать. Двенадцать. Два… Два. Отказано. Дазай моргает. Но предательский красный огонёк и издевательские иероглифы вместо звёзд никуда не исчезают. В горле мгновенно пересыхает, а в груди что-то надламывается, когда сердце ухает вниз. — Какого… Какого хрена, Дазай, отойди! Тело безвольно дёргается в сторону, когда Чуя отпихивает его. Его рука дрожит, но не промахивается ни по одной из кнопок. Накахара бормочет код вслух, с усилием жмёт по панели. С последней двойкой красная лампочка снова вспыхивает. Отказано. — Твою мать! Работай, мразь! Отказано. Отказано. Отказано. Внутри лифта ничего не шевелится, и створки не двигаются. Дазай отходит на шаг назад, когда гневно рычащий Чуя с размаху бьёт объятой красным ногой по металлу. На нём не остаётся даже вмятины. — Сука, сука, сука! Какого чёрта не сработало?! Он продолжает наносить удар за ударом, чувствуя, как обречённая злость вспыхивает с каждым мгновением всё яростнее. Она поглощает голову, захватывает нервные окончания, отдаёт болью в ушибленной ноге, сворачивается плотным комом в лёгких и колотит обжигающим по всему телу. — Чуя, остановись! Его хватают под руки и оттаскивают от лифта. Красное «отказано» выжигается под зажмуренными веками, не даёт дышать. Или же этого не даёт сделать ладонь Дазая, плотно обхватившая шею спереди. Влажные пальцы давят на какую-то точку, от которой реальная — физическая — боль белой вспышкой стреляет в голову. Осаму за спиной глухо стонет, когда Чуя машинально бьёт его локтем в живот. — Отпусти, блять! — А ты возьми себя в руки, чуть Порчу не активировал. Он звучит удивительно спокойно для того, кто только потерял всё. Чуя зло зачёсывает слипшиеся пряди в сторону и оборачивается, чтобы посмотреть на Дазая. Лицо у него по-прежнему в крови, усталое, бледное, с почти чёрными кругами под глазами. Почему-то удивлённое. Весь запал драться пропадает: Накахара невольно задерживает дыхание, когда понимает, что уже видел этот взгляд. — Так, — выдохнув, цедит он нервно. — Так. Я успокоюсь, а ты включись назад. Не надо этой херни, окей? Думай, Дазай, поверни свой гениальный мозг туда, куда ему нужно лежать сейчас: должен быть другой ебаный выход! Он точно должен быть, потому что иначе быть не может. Это факт, который для Чуи неоспорим. На всякий случай он хватает Дазая за руку и с силой её сжимает, помня о том, как Осаму перетряхивает от физического контакта. Тот не сразу, но всё же реагирует и сжимает пальцы в ответ. — Да, — хрипло говорит Дазай. — Да, сейчас, я придумаю что-нибудь. Ему нельзя пропадать в собственных мыслях, иначе случится что-то непоправимое. То, как Чуя мгновенно переходит из модуса берсерка к обеспокоенности о нём, Осаму, заставляет насильно вытаскивать себя из гадкой пучины. Держать столько дней знание о том, что именно этот лифт — их спасение, и в итоге столкнуться с холодным отказом системы не больно и не страшно. Это непонятно. Дазай уверил сам себя и остальных, что они будут наверху, а значит по-другому быть не может. Как константа: Чуя здесь и любовь к нему сильнее, чем когда-либо, Мори умён и слегка циничен в своих заявлениях, Йосано сильна духом и готова отсечь голову любому, кто в ней усомнится, Ранпо убеждён в собственной одарённости и его душа открыта нараспашку. И как Осаму знает это всё, он точно так же знал, что если у них получится дойти живыми до лифта, то дальше дело будет за малым. Он глубоко дышит, выпускает со свистом воздух между губ, закрывает глаза, чтобы темнота помогла собраться. Тюрьма научила его думать постоянно о людях, но не высекла из мозга главного: умения рассчитывать ходы. Югэн не мог оставить один только лифт как способ выбраться через десятки метров земли на поверхность. Осаму думал уже об этом прежде: в этом нет смысла, потому что любой природный катаклизм похоронит тюрьму и всех находящихся в ней. Даже если шахта лифта выстроена так, чтобы не отключаться при замыканиях электричества, она должна быть соединена с системами безопасности, а значит во время условного пожара лифтом воспользоваться бы не получилось. Создать так много условий для содержания эсперов и не позаботиться о другом выходе на поверхность? Это не похоже на Югэн. «Моё предположение такое: из соображений той самой безопасности они не могли оставить только одну лестницу между двумя самыми важными этажами, как минимум должен быть пожарный выход или секретный путь для особенно важных шишек…» Так сказал Ранпо о связке между технической зоной и этажом безопасности. Эта мысль только укрепляет уверенность Дазая в собственном предположении и заставляет открыть веки, чтобы посмотреть спокойно на Чую. — Должно быть что-то ещё, — говорит он, глядя, как в глазах Накахары загорается слабый свет. — Они могли не нанести второй выход на карты в Архиве, потому что он предназначается только для главных, остальные о нём могут не знать. — И где он может быть? Ещё один лифт? Дазай качает головой. — Сомневаюсь, лифты накладывают слишком много ограничений в случае, если происходит что-то форс-мажорное. Ставлю на что-нибудь вроде лестницы или тоннеля, ведущего наружу. Даже если он не поднимает прямо на уровень города, то как минимум может вывести из комплекса куда-то к морю. — Значит, — кивает быстро Чуя, — ищем в стенах. Это сужает круг поисков: нужно обойти всё только по периметру. Они разделяются: Чуя, бросив последний злой взгляд на алую панель лифта, идёт влево, Дазай разворачивается и бредёт в другую сторону. Сосредоточенность, с которой он прижимается ухом к стенам, ведёт по ним ладонью, пытаясь уловить дуновение ветра из какой-нибудь щели, не даёт провалиться назад в тяжёлые холодные мысли. Хоть они и накрывают толщей воды, Осаму изо всех сил гонит от себя паутинку депрессии, облепляющей череп изнутри. Ему нельзя сейчас шутить про смерть или думать о ней всерьёз — ради собственного ментального состояния и спокойствия Чуи. До тех пор, пока они ищут и имеют какую-то цель, ничего ещё не кончено. Мимолётом он всё же прислушивается: нижний этаж тих. С момента, когда полегла армия Казуи, оттуда больше не раздаётся и звука. Он хочет верить, что это от того, что все одарённые ждут сигнала к подъёму на верхний этаж. Умный Ранпо не даст им пойти раньше времени, понимая, что этаж безопасности сперва нужно полностью очистить от угроз. Сейчас единственная настоящая угроза — отсутствие выходов, и об этом Осаму уж точно не собирается говорить им всем. Убедиться, что всё работает, — потом сообщать. Рыхлые стены всё никак не меняются. Дазай особенно присматривается к тем местам, где дар Хироно выбил дыры в бетоне, притягивая его к големам, но и за ними тоже тихо. По ту сторону зоны недовольно матерится Чуя, прощупывающий свою часть этажа. Они почти успевают обогнуть его целиком, когда Накахара вдруг громко и с нескрываемой радостью вскрикивает: — Здесь! Дазай, здесь что-то есть! Югэн решил спрятать второй путь обхода гораздо дальше от лифта, чем можно было представить. Стратегически расположение идеальное: при условиях, когда наступает кромешный ад, главари тюрьмы смогли бы подняться с нижних уровней, пройти через потайную дверь в архиве, обогнуть стойку и переместиться через часть зоны за матовыми перегородками. Так они бы не помешали охранникам позабирать боекомплекты из хранилища и минули бы зону связи, из которой можно подать сигнал наверх. Их логика, впрочем, Дазая теперь мало беспокоит. Чуя указывает на едва заметную полосу в стене. Целый квадрат бетона тонко очерчен, а рядом с ним на полу лежит сваленный шкаф с какой-то документацией: либо его обрушил Казуя, либо верхушка тюрьмы спешно сбегала через эту дорогу, и никто после них не поставил прикрытие обратно. Практически у самых своих ног Осаму замечает небольшую панель. В этот раз никаких кнопок и цифр: только биометрия. — Надо попробовать найти карту у кого-то из трупов или… — начинает Дазай и с хлопком закрывает рот, когда покрытый алой Печалью кулак Чуи врезается в центр очерченного квадрата. — Да, так быстрее. Чуя на это не отвечает: продолжает наносить один удар за другим, распространяя трещины всё дальше по бетону, пока очередная атака не осыпает крошку со стены. Хорошо, что она не может быть укреплена так же, как створки лифта. Накахара голыми руками выдирает куски покрытия, ломает о них ногти и оставляет на сером кровавые отпечатки, но не останавливается ни разу до тех пор, пока за стеной не появляется проём. Последнюю преграду он выламывает уже с ноги и глубоко вдыхает. — А ты чертовски прав, — говорит Чуя, нервно усмехаясь. — Тоннель. За обрушенным бетоном — убегающая вперёд дорога. Она вырезана прямо в земле, обёрнута как получилось металлическими пластинами, образовывая круглую шахту, в которую вмонтировали неяркие светильники. В тоннеле холодно и воняет сыростью, но Дазай готов поклясться: из самой его глубины едва-едва тянет солоноватым ароматом моря и свежим ветерком. Так отныне для него будет пахнуть свобода. — Так, — выдыхает он и переглядывается с Чуей. — Так. Идём вперёд и посмотрим, насколько далеко он тянется. Потом быстро возвращаемся за всеми и выбираемся. — Звучит как охуенный план, — кивает Накахара. Они одновременно ступают вглубь тоннеля и идут молча первые несколько минут, каждый думая о своём. Дазай не знает, о чём так красиво улыбается Чуя, но точно уверен, откуда собственная слабая улыбка. Хотя теперь, пока приходится перебирать ногами по медленному поднимающемуся вверх по склону желобу, мысли о будущем возвращаются, у Осаму не получается проникнуться ими до конца. Так сладка идея того, что буквально через несколько часов у них всех, возможно, получится искупаться хотя бы на берегу моря, а потом найти способ переночевать где-то. Можно будет убедиться, что все выбравшиеся живы и относительно здоровы, наконец-то перестать оглядываться, ища прицел вражеской винтовки. — Первым делом, — произносит Дазай, потому что слова сами рвутся наружу, — я поговорю с Мори и Йосано. Насчёт всей этой истории с «подавителями». — Думаешь, они смогут придумать, как контролировать Исповедь без этих твоих наркотических припадков? — охотно включается в разговор Чуя. — Возможно, — уклончиво отвечает Осаму. Нет, он не думает, что всё будет так просто: не с тем количеством сыворотки, которую носит его кровь. Но по крайней мере он запустит процесс исследований и постарается прожить как можно дольше, пока что-то не придумает. — А потом нам нужно будет собраться вместе с детективами Фукузавы и обсудить, как действовать дальше. Он сомневается, что у Анго получилось выбраться, и теперь эта внезапно вспыхнувшая мысль отдаёт горечью. Сакагучи был виноват во многих вещах, но в последнюю их встречу Дазай обвинил его в том, куда влияние Анго не распространялась. Сказать об этом и опосредованно извиниться по-своему хочется, да только много ли шансов у прикованного к инвалидной коляске выбраться из тюрьмы? Только если он не подсуетился заранее, чтобы сбежать с главными по этому самому тоннелю или через лифт. Размышления об Анго взялись не просто так: Дазай уверен, что сможет найти рычаг давления на того самого шефа Танеду и попробовать ещё раз всё изменить через него. Оставаться в стороне теперь он не намерен, нельзя пройти через весь этот кошмар и сохранить равнодушие к тому, что сотворило правительство. Более того: всё не заканчивается на Югэне. Отлов существовал и вне всего и приходил за людьми каждый день, руша чужие судьбы. Обратить гнев выживших против системы будет несложно, нужен только правильный толчок. Мысли очень быстрые, скачут одна за другой. Ещё никогда Дазай не включался в ситуацию настолько, и то, как мозг обрабатывает пути и варианты, захватывает его с головой. Подпольная деятельность. Грубая сила. Подкуп. Пытки. Шантаж. Сговор. Он пойдёт на всё, чтобы опрокинуть на землю всё, что осталось от тюрьмы. Кровожадные мечты о расправе прерываются, когда Чуя вдруг говорит: — Я тут вспомнил. Когда ты тащил меня после отключки от Порчи, я частично слышал твои причитания. Некоторые как сквозь сон, но уверен, что мне не показалось. Ты там бормотал что-то о том, что тогда в комнате со шляпой на самом деле не видел меня голым. Что тогда это было? — Ах… — Правду, Дазай, — с угрозой давит Чуя, — ты пообещал не пиздеть мне. Они давно оставили пробитый проём позади, а тоннель всё тянется вперёд, продолжая уходить по наклону вверх. Солоноватый запах становится ярче и вкусно оседает на языке. Что же. В таких обстоятельствах дальние планы могут подождать ещё десять минут. — На Чуе был уродливый костюм кролика. В шее слабо щёлкает, когда Дазай резко её наклоняет, уворачиваясь от попытки Чуи отвесить подзатыльник. — Я уже выучил твои атаки, и хватит меня бить! — Моя задача, — шипит Чуя, продолжая улыбаться, — проломить череп такому извращенцу, как ты. Какой к чёрту костюм кролика, у тебя теперь и на такое стоит? — Ладно, это был костюм собаки. — Ох, да ты заебал уже! Чуя делает вдруг шаг в сторону. Объятый красным сиянием, он поднимается по округлой стене и повисает вниз головой, продолжая брести вперёд уже по потолку. Демонстративно отвернувшись от Осаму. — Ну, к моей чести… — У тебя нет чести, ублюдок. — К моей чести, — настойчиво продолжает Дазай, — кое-что от собачьего там правда было. Тебе идут ошейники, чтоб ты знал. И чёрное. И даже мерзкие шляпы-федоры. И плащи. Чуя останавливается, забавно согнувшись в спине. Его перевёрнутое лицо оказывается прямо перед Дазаем. — Правда? — с сомнением тянет он, чуть хмурясь. — Не врёшь? Абсурдность момента заставляет Дазай странно хихикнуть. Он-то думал, что привыкнет к этому, но нет. К Чуе невозможно привыкнуть. — Смысл мне врать? В моих же интересах, если ты будешь ходить в чём-то сексуальном, — произносит он и качается вперёд, чтобы поцеловать Чую в губы. В таком положении это ощущается иначе и странно, но всё равно приятно. — Но Чуя останется таким же крошечным, как и сейчас, так что вряд ли ты найдёшь себе пошлые вещи в детском отделе, увы. Прежде, чем Накахара спускается, чтобы с гневным воплем ещё раз ударить его, Дазай уже устремляется дальше по тоннелю. Лёгкие горят от насыщенного воздуха и бега, дышать до остроты в груди больно, однако он не останавливается, слыша быстрые шаги за спиной. Замедлившись только через минуту, Осаму выдыхает и убирает со вспотевшего лица пряди волос. — Не понимаю, зачем вообще с тобой связался. Ты же отсаженный. — хрипит рядом поравнявшийся Чуя. Дазай собирается ответить что-нибудь колкое, но изо рта вырывается только глубокий зевок. — Не смей засыпать. — Я не засыпаю, — встряхивает головой Осаму и снова зевает. Ещё недавно быстро летящие в голове мысли почему-то замедляются с каждым шагом. — Просто устал, кажется. Они обмениваются ничего не значащими фразами, и каждая из последующих даётся Дазаю тяжелее. Он разумно связывает это с бессонными ночами и отравленным организмом: даже у него есть свои пределы. Заразительные зевки передаются и Чуе, но тот стойко держит глаза открытыми и перебирает ногами. Свет слабых лампочек бликует на его лице, переплетаясь с живыми шрамами. Дазай сосредотачивает взгляд на том, как они двигаются, чтобы не потерять цепочку мыслей. Усталость накатывает всё сильнее. — Чёрт, — в какой-то момент выдыхает Чуя. Его едва заметно ведёт в сторону. — Голова кружится. Надо будет пожрать обязательно, когда выберемся. И поспать. У Осаму и самого начинает кружиться голова. А ещё на уровне желудка поселяется знакомая тошнота, к которой он почти привык. Но вот что точно ему непривычно, так это слепляющиеся глаза. В веки словно песка насыпали, такими тяжёлыми они становятся. Ещё немного — и придётся добираться ползком. Он пытается вдохнуть поглубже, чтобы лёгкие разогнали кислород по организму, разбудив его, и осекается. — Чуя. Что-то не так. — М? — сонно бормочет Накахара, которого уже ощутимо шатает. — О чём ты?.. Запах, хочет ответить Дазай, но язык прилипает к сухому нёбу. Изо рта вылетает только сиплый вздох. Солёный запах и ветер с моря наполнились чем-то сладковатым. Похоже на аромат лилий. — Это… Он машинально дёргает Чую за плечо назад, когда издалека, с самого конца тоннеля, вдруг раздаётся незнакомый женский голос. Он эхом отбивается от стен, усиленный в несколько раз рупором, но звучит спокойно и ровно. Почти ласково. — Внимания всех, кто остался в исправительном комплексе для содержания опасных одарённых «Югэн», — певуче тянет неизвестная леди. — Рада сообщить, что для устранения возникшего чрезвычайного происшествия был найден наиболее эффективный способ. Поскольку собственных сил японской стороны недостаточно, наши дорогие коллеги обратились за помощью к третьей стороне. Как давний партнёр, содействующий подобного рода мероприятиям, Орден Часовой Башни предоставляет свои услуги для предотвращения угрозы стране. В данный момент нами был использован зарегистрированный одарённый, чья способность прямо сейчас проникает через любые доступные способы внутрь комплекса. Атаке усыпляющего и умертвляющего газа подвергаются лифтовые шахты, трубопроводы, цепочка связанной с поверхностью вентиляции, а также центральный тоннель, используемый для выхода из зоны безопасности. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие и не оказывайте сопротивления: это бесполезно. В течение следующих десяти минут всё закончится. Она замолкает всего на мгновение, чтобы закончить так же умиротворённо: — Непосредственное обращение к двум преступникам, пытающимся воспользоваться упомянутым тоннелем. Объекты 41 и 39: за организацию прорыва системы безопасности и побега, а также за непосредственное причастие ко всем трагичным событиям в комплексе «Югэн», правительство Японии и содружество стран-участниц закона об эсперах приняло решение приговорить вас к смертной казни. В голове что-то оглушительно взрывается и летит острыми осколками в стороны. Но на самом деле вспыхивает что-то в конце тоннеля. — Дазай! Его хватают за шиворот с ужасной силой и тащат назад. Инстинктивное «бежать!» зажигается алым, но тело едва ли подчиняется мозговому импульсу, поражённое газом. Только то, как отчаянно и сильно Чуя держит его, заставляет Дазай бежать, сопротивляясь. Им в спины пышет обжигающим жаром, тоннель высвечивает жёлтым сиянием. — Блять, быстрее! — рявкает Чуя, гневно матерится и буквально подхватывает Дазая на руки. То, насколько горячо от взрыва позади, почти не перекрывает тепло яркой ауры Смутной Печали. Красный кокон горит сильнее, чем когда-либо прежде, обхватывает Накахару и его ношу, устремляет тела вперёд на неумолимой скорости. Вспышки ламп сливаются в единые белые полосы, ветер бьёт в лицо и высушивает слизистую глаз, но Чуя не смеет закрывать их, даже когда выступают жгучие слёзы. Его сердце оглушительно и бешено стучит, несмотря на отравление ядовитым газом, и только благодаря этому у Чуи выходит не отключиться. Дар, на который он кладёт сразу две жизни, вытаскивает обоих из сгорающего тоннеля быстрее, чем их настигает взрыв. Пробив собственным телом остатки прежде разрушенной стены, он вываливается назад в зону безопасности, обнимает Дазая крепче, катясь с ним по разбитому полу вперёд. Густой запах гари и волна жара разносятся по всему этажу. Чуя хрипло стонет и кашляет, сплёвывая кровь. Тошнота и головная боль не дают осмыслить произошедшее. Лишь одна чудовищная мысль бьётся внутри: не вышло, не смогли. Их загнали в ловушку. — Да…зай… Когда получается хоть немного отдышаться, он открывает глаза и сквозь мутную пелену смотрит на лежащего рядом Осаму. Тот невидяще таращится в потолок, пытается тянуть остатки отравленного кислорода в лёгкие и выдыхает его с громким болезненным свистом. — Не получилось, — одними губами произносит он, не глядя в ответ на Чую. — У нас не получилось, Чу. Кем бы ни была та женщина, она уже вбила в их общий гроб последний гвоздь. Будь газ пущен только через тоннель… Но он теперь везде. Во всём комплексе, даже на том этаже, где сейчас их ждёт семья. Только один дар смог бы выстоять перед этим, и он был лишь у Дазая. Ни Акико с её почти воскрешающей способностью, ни Ацуши с бешеной регенерацией, никто из них не сможет противостоять яду, наполнившему тюрьму. Это нельзя убрать или отменить. Это конец. — Да… Дазай, — говорить получается с трудом от горящего пламенем тела. Мысли путаются и не позволяют состроить хоть какое-то внятное предложение, но Чуя очень старается. Сейчас ему нужны все силы, что остались. — Мы должны при… Чёрт… Придумать что-то. Немедленно. Я… Я, блять, не дам нам просто так сдохнуть… Слышишь меня?.. Осаму видит перед собой только высокий потолок и затерявшиеся в нём точечные светильники, сейчас кружащиеся вместе с потухающим сознанием. Но среди этого сумасшедшего дымного вальса проступают очертания лица с бордовыми метками Порчи. В губы толкается чужое дыхание: так близко наклоняется к нему Чуя. В его слезящихся голубых глазах — догорающий, но пока ещё не пропавший костёр. Последняя мольба, отчаянная, пропитанная любовью и горечью. Дазай вспоминает, что когда-то очень захотел жить ради этого. И насколько же больной и страшной была мысль потерять всё и всех. Он не оптимист, отнюдь, реальность не даёт верить в лучшее. Но он всё равно пытается ради Чуи и тех, кто их ждёт внизу, не зная о том, какая опасность таится в самом воздухе. — Давай… — сипло говорит он. — Давай ещё раз попробуем лифт. Это всё, что ему приходит на ум. Из всех возможных вариантов — тот, который уже был использован и не сработал. Но Чуя хватается за него всеми оставшимися силами, и Дазая держит только это. Дышать почти не выходит. Это так сильно напоминает этап после приёма сыворотки, что Осаму невольно начинает видеть то, чего нет. Они с Чуей опираются друг на друга и бредут назад к чёртовому лифту мимо свалки трупов и тела Казуи, сломанных шкафов и искорёженных стоек, чудом уцелевших мониторов с голубыми глазами и бетонного мусора. Дазаю кажется, он видит на краю одного из экранов бумажного человечка в бежевом пальто. Ему мерещится росток свежей лилии, тянущийся из кровавой лужи. Чудится знакомое до боли лицо на одном из тел с пулевым отверстием во лбу. Тошнит и хочется спать. — Давай, — хрипло просит Чуя, доведя их обоих до кнопочной панели. — Пожалуйста. Сделай с этим что-нибудь… Мокрые от крови и пота пальцы оставляют на цифрах следы. Дазай не проговаривает числа вслух, только по памяти и почти слепо нажимает нужное без единой надежды в сердце. Отказа… Ошибка. Запуск обратной системы. Чуя издаёт сиплый вскрик и отшатывается. Они вдвоём падают на пол, но не чувствуют боли от ушиба. — Дазай, — зовёт из-за спины синтезированный голос, от которого сердца обоих пропускают так необходимые сейчас удары. — Это предзаписанное сообщение. Если ты слышишь его, значит, общий код доступа не сработал. — Это Катай, — беззвучно выдыхает Чуя. — Он… — Система безопасности Югэна могла его отключить прежде, чем вы добрались, или же он был отменён протоколом свыше, — безэмоционально продолжает механическая речь Таямы. — Это мой второй и последний вариант: запущенный в систему вирус должен перекрыть связь тюрьмы с нижними этажами и удалённо открыть лифт. Я только… Я только надеюсь, что у вас получилось выбраться раньше, чем понадобился запасной план. Пожалуйста. Уходите оттуда. В створках лифта громко щёлкает. Медленно, натужно, они начинают раздвигаться в стороны, открывая крошечную щель с полоской света. Света, который озаряет лицо Чуи, полное заново вспыхнувшей надежды. Света, который всего на секунду заставляет Осаму поверить в их шанс на другую жизнь. На то, что можно будет увидеть ещё раз небо и море. Что получится вернуться в заброшенную больницу, не до конца уничтоженную правительством. Что состоится тот самый разговор по душам с Мори и Йосано, которые попытаются придумать что-нибудь. Можно будет найти тело Одасаку и позволить ему упокоиться, как подобает. Можно будет посмотреть на офис школы детективов, где они проводили всё это время. Продолжить тренировки с Акутагавой и даже предложить Ацуши присоединиться к ним, чтобы он совладал наконец со своим даром. Мелькает быстрая мысль, что из них получился бы прекрасный дуэт, какой неожиданно получился из Дазая и Чуи. Нужно будет обязательно устроить достойные похороны Коё, которая положила всю себя ради спасения Кёки. Поговорить обо всём и со всеми. Поспать. Поесть. И ещё раз поговорить. И всё это — обязательно при условии, что Чуя будет рядом. Семена надежды, которые уже не успела растоптать жизнь, начинают медленно прорастать вновь. Узкая полоса между дверьми не успевает разрастись как следует. Голос Катая обрывается так же внезапно, как разрезал тишину этажа. Красное сияние струится по полу и оседает на нём кровавыми отпечатками. Створки скрежещут и схлопываются, забирая свет навсегда. Только машинально и бездумно у Дазая получается обернуться. Бумажный человечек исчез с края работающего экрана, как и растущая лилия. Вместо них только-только злобно сверкающий голубой глаз уже сменился на что-то совершенно другое. С такого расстояния едва ли выходит всё прочесть, но даже выхваченных слов хватает, чтобы паззл сложился полностью. Критическое повреждение условий кибер-безопасности. Обнаружен малварь-протокол, код 12.25, внутрисистемное имя — «F.U.T.O.N.». Запуск обратного протокола. Перезагрузка системы для устранения ущерба. Монитор мигает красным в последний раз, как и всякая лампа на этаже, и потухает. Зона погружается в непроглядную темноту. — Нет… Газ продолжает наполнять комнату, где-то вдалеке слабо сверкает порванная проводка, из до сих пор открытого тоннеля доносится треск догорающего пламени. Пахнет цветами: удушающе и сладко. С нижнего этажа ни звука. Дазай не видит и не слышит. Не дышит. Всё, что связывает его с пропадающей реальностью, — завалившееся на пол тело рядом. Он бездумно тянется к тёплой руке пальцами и обнимает ими запястье, цепляясь за толкающийся в ответ медленный пульс. Ложится рядом, ощущая, как в спину упираются острые камешки. Хочется пить, немного есть и в туалет. Хочется найти место поудобнее. Хочется, чтобы Чуя заговорил, а на лестнице раздались шаги Мори, Хироцу, Йосано, Куникиды, Ранпо — всех их. Хочется, чтобы было видно хоть что-нибудь, кроме темноты. Пусть даже проклятые бумажные человечки, пусть лилии. Пусть изменённый этаж Дзуйхицу или лабиринт Ёмихона. Пусть кубы Моногатари или собственная камера с раковиной-моллюском. Пусть лабораторный стол. Хочется проснуться, но он не спит. — Как думаешь, — шепчет Осаму едва работающим языком, — ты смог бы пробить своим крошечным телом потолок и вылететь отсюда?.. Чуя не отвечает. От тишины становится холодно, намного холоднее, чем когда-либо было от Исповеди. Наконец раздаётся его слабый голос: — Не знаю… Я бы не стал… Я не смогу забрать вас с собой… Один не пошёл бы… Ох, преданный Чуя-кун. Дазаю уже всё равно, что его горло душит сухим истеричным смешком. Вся влага ушла в слезящиеся то ли от газа, то ли от всего остального глаза. — Осаму, — зовёт его Чуя. От того, как пусто и безжизненно это звучит, окончательно рвутся нити в груди. — Я не хочу так умирать. Дазай тоже не хочет. Он не хочет ничьей смерти. Он не хочет больше терять тех, кого любит. Не после того, как понял, каково это. — Ты смотрел когда-нибудь иностранные мультфильмы? — спрашивает он. — Есть один, который называется «Все псы попадают в рай». Не самый плохой исход. Будь у него больше сил сейчас, он бы придумал что получше. Или действительно осознал собственные слова. Ведь и правда, неплохой же исход? Они приговорены к смертной казни. Югэну помогает какой-то там Орден Часовой Башни, и у них хватит сил и безжалостности, чтобы убрать всех. Кучка сплочённых одарённых в закрытом пространстве, они выиграли битву против тюрьмы, но заведомо проиграли войну, конец которой был предрешён ещё часы назад. — Я не хочу так умирать, — тихо повторяет Чуя. Он шевелит плохо работающими пальцами и переплетает их с пальцами Дазая. — Не здесь, как крыса. Не от их газа, или взрыва, или что они там придумали, чтобы от нас избавиться. Я хочу, чтобы хоть раз всё было по моим правилам. Чтобы хотя бы раз нашу судьбу не решил кто-то другой. Даже в моменте, когда сознание Осаму практически угасло, он всё равно может улавливать цепочку связей между словами и смыслом. Вместо темноты перед глазами восстают туманные образы: безумный хохот спятившего божества, воздетые к потолку окровавленные руки, бордовые реки на красивом, обманчиво хрупком теле. Боль. Страдания. Агония. — Не надо, — просит он, впервые действительно умоляет о чём-то, — только не так. Чуя издаёт слабый разбитый смешок, в котором нет больше света и тепла. Он даже не говорит ничего, но и этого звука Дазаю достаточно. Он пообещал себе несколько раз, что не позволит больше Чуе использовать эту силу. Газ милосерднее. Тише. Без боли. Они смогут уснуть и навсегда потеряться в этом. Пока есть возможность хоть немного дышать и говорить, Осаму хочет сказать многое. О том, как странно иногда рассуждает о жизни Мори и как бесит этим Элизу. Как красиво Коё делала журавликов из бумаги. Какие умные и добрые книги любит старик Хироцу. Как безумно хохочет Каджии после очередного эксперимента. Как Кью порой, когда никто не видит, пытается рисовать в альбоме. Как Тачихара плетёт из металла поделки для спрятанной Гин, чтобы однажды отдать ей все сразу. Как Агутагава тайком подкармливает бродячих псов за больницей. Как краснел и запинался собранный Фукузава, стоило только упомянуть их общую с Огаем историю. Как яро Ранпо защищал свой искусственный дар и выглядел моложе, чем все они вместе взятые. Как красива Йосано в своём праведном гневе и желании спасать. Он хочет рассказать о тех, кого не видел, но о ком читал. О том, как хотел бы познакомиться с каждым, переступив давно укоренившуюся отчуждённость. Он хочет рассказать о том, как Чуя научил его любить и быть любимым. О дурацких планах на будущее и обещании купить ему когда-нибудь чокер с серебряной застёжкой. Или собаку. Или свободу в мире, обернувшемся против одарённых. Лучше так. Тихо. Спокойно. Теперь они все смогут отдохнуть. Дазай знает, что в темноте не будет видно того, что он сделает. Он знает, что звон в его ушах такой же сильный и у Чуи, а значит он не услышит, как выкатывается из ниток-кармашков последняя ампула. Та, что он впопыхах схватил с пола лаборатории, вдев в рукав на будущее. Активатор, который однажды остановил Порчу. У Осаму ничего не получилось. Его сшитый белыми нитями план и так продержался чересчур долго. Но у него есть последнее желание: исполнить обещание и не дать Чуе умереть от чужого проклятия. Он давит ладонью о камень ампулу, ведёт окровавленными пальцами по стеклу, впуская в своё тело сыворотку. — Я люблю тебя. О, дарители тёмной немилости… Не тревожьте меня вновь. Сейчас Исповедь должна вернуться холодным морозом в груди. Перекинуться на сжатую в хватке ладонь Чуи, растворить колыхнувшееся после слов божество и заставить его затихнуть. Сейчас Осаму сможет спасти хоть кого-то и пусть даже так. У него получится, у него получится, у него… В лаборатории технического этажа никогда не хранили активаторы. Там лежали лишь экспериментальные образцы и препараты, которые не способны вернуть дар. Испепеляющий импульс Порчи врезается в ладонь Дазая, прорывается сквозь простое человеческое тело, сжигает нервные окончания, кровоток и последний раз колыхнувшееся сердце. Чуя Накахара сгорает в огне Порчи, и Осаму Дазай больше не может его спасти. *** «Здравствуй, Чуя! Ой-ой, что это за патетические мысли о вечном? Не надо думать, что я хочу умереть во имя великой цели, расценивай это как блажь. В любом случае, я не думаю, что ты когда-нибудь сможешь понять моё желание убить себя. Судя по тому, что я о тебе знаю, ты слишком любишь этот мерзкий мир. Откуда у тебя столько веры в него? Так или иначе, это не очень-то и важно. Ты в итоге начал писать ровнее, но всё ещё так, будто собака, макнувшая лапой в чернила. Похвальный прогресс! Когда-нибудь мы встретимся, и я лично проведу тебе несколько уроков по иероглифике — так будет проще для моего спокойствия и нервов. Одасаку опять готовил острый карри, мой желудок протестует. А Мори-сан достал своими витаминными уколами: он думает, что мне это поможет после отравления. Я отравлюсь ещё раз ему на зло. Слушай, Чуя, а ты точно не хочешь увидеться? Мне плевать на то, какой у тебя дефект, но я хочу высказать тебе в лицо, как меня бесит твой дурацкий почерк и любовь к собакам. А ещё мы можем поесть тот вкусный стейк, который тебе понравился. И у меня есть некоторые мысли насчёт строящейся тюрьмы. Не то чтобы я собирался что-то с ней делать, но… Ах, ты всё равно не поймёшь так. Поэтому соглашайся уже. Оставь мне записку под дубом, похожим на разорванный кишечник! Он растёт в паре сотен метров к западу от заброшенной больницы. До встречи! Дазай Осаму.»