Аддиктивный

– Охарактеризуй свое детство одним словом. Женя не знал, для чего сейчас сидит на мягком кресле, пряча глаза от Виктора. Что-то внутри толкало сюда прийти, к назначенному врачом времени, буквально умоляло, обещало, что только попробует. Эмоции притупились, парень старался выкинуть из головы то безумие, через которое он проходил несколько дней, забивал голову учебой и работой, брал учеников на каждый день и по нескольку. Не помогало. Через неделю усталость накатывала почти каждую секунду. Через еще пару дней под глазами появлялись синяки, а по рукам то и дело проходила дрожь. Приходя с учебы Ларионов спал, отмучившись на собственных занятиях и забивая на опять позабытый диплом, Женя ничком падал, пропадая еще на несколько часов. Через три недели лето начинало полноценно входить в ритм жизни человечества, поглаживая каждого по голове лучами солнышка, разрешало гулять допоздна и наслаждаться отпусками. Через месяц парень решил, что это больше не может продолжаться. После появления Виктора, Женя успел пожалеть, что когда-либо его встречал. В универе расползались слухи, на парня косились и старались держаться подальше, будто тот и вправду хотел сделать что-то ужасное. Вначале это бесило, раздражал каждый взгляд, направленный на него, каждая, в какой-то мере, неадекватная реакция, и Ларионов честно пытался доказать им, что он в адеквате. Что он тот прежний четверокурсник, который однажды пришел на пару в хламину и всерьез объяснял своим одногруппникам тему многочленов и одночленов прямо перед преподавателем высшей математики. Через некоторое время Женя смирился – доказать теперь что-либо было нереально. Преподаватели его больше не спрашивали, даже на госах не заваливали, либо боясь «агрессивной реакции», о которой тоже были наслышаны, либо искренне жалея. Жалость по отношению к нему парня удивляла, раздражала и считалось показателем слабости. Но и в то же время была обоснованной – внешний вид всем нутром показывал ту разбитость, потерянность и загруженность. И если месяц назад справедливый от начала и до конца парень старался доказать свою правоту перед преподавателями, горел и находился в действительно счастливой ему реальности, с хорошими отношениями как с профессорами, так и со студентами, то сейчас это был будто другой человек. Ему больше нечего было доказывать, попросту переставая лелеять надежду, что его поймут. Женя буквально ощущал себя в одиночестве, находясь в большой и шумной аудитории. Словно в вакууме, в построенной самим собой клетке с табличкой «осторожно, злая собака». Последней надеждой стал Игорь – он был больше, чем просто друг. Для Ларионова он стал спасением в тянущем на дно океане. Той самой веткой, за которую цепляешься и стараешься вылезти, не погрязнуть в этом еще больше. Анисимов видел все, видел насквозь и даже больше, чем раньше. Старался шутить, но понимал, что Женя уже не тот, что месяц назад. Что теперь эти шутки стали только ранить, смех больше не звучал в квартире, когда они были вместе. Ларионов ощущал себя ужасно, будто хуже и быть не могло. Хотелось приносить другу не только свой негатив, но и те, прежние, такие далекие эмоции. Он чувствовал себя виноватым. Игорь помогал, как мог, старался сам навещать в какой-то миг ставшего одиноким друга, не показывал, что и сам чувствует теперь что-то подобное. Больно осознавать, что ты не можешь помочь практически ничем. Больной понимать, что и тебя тянут вниз, не воспринимая этого. Больно постигать мысли, которые вызывают внутри жжение и еще большую вину. Больно, ведь в конечном итоге нужно отпустить, чтобы тебя самого вниз не затянуло. И Женя, в отличии от Игоря, это понимал, в конечном итоге просто рассказав об этом и попросив оставить его совсем одного. Так он не будет никого тянуть и чувствовать за это вину. Женя никогда не был эгоистом. – Контроль, – выдохнул парень, прокручивая свою жизни с самого первого воспоминания. Это, как бы иронично не было, воспоминание, связанное с отцом. Когда он еще был рядом, а не в нескольких тысячах километрах. Когда он даже старался проявлять хоть какую-то заботу и любовь, свойственную только ему. Это воспоминание открывалось по-новому, ведь в характере отца, который он запоминал и прокручивал в голове все года, он видел отражение Виктора. Та же расчетливость, холодность и надменность, иногда прикрытая маской «заботы», а на деле тотальным контролем не только сына, но и тогдашней жены. – Гиперопека, проще говоря, – кивнул мужчина, задерживая взгляд на опустошенном Жене. После месяца метаний, боли и постепенного принятия одиночества, парень выглядел потухшей оболочкой ныне чего-то яркого, ­– Если бы отец остался в твоей жизни, а не уехал, было бы лучше? – Возможно, – Ларионова пробивает, словно тысяча маленьких иголочек впиваются разом в тело. Парень закусывает губу, стараясь подавить в себе желание сказать всю боль, что сейчас находилось в слове «возможно». То, что он пережил в детстве никуда не растворилось. Травмы гидрофобны, они никогда не пропадут бесследно. Сидят внутри и ждут подобного разговора. Жене всегда было сложно говорить о своей жизни с кем-то, просто потому что ненужные слезы всегда подступали, стоило ему только упомянуть, что он почти не помнит свое детство. – Что возможно, Жень? – Виктор, на удивление, старается не напирать, выглядит абсолютным профессионалом и сохраняет лицо. Внутри все ломается, раздирает нежную плоть и давит изнутри. Парень утыкается в ладони, прячется и мечтает испариться, больше не находиться под пристальным взглядом психиатра. Виктор тоже любит контроль. – Возможно, было бы как у всех, – кричать хочется, буквально орать о том, что он чувствует, – Так, как у всех детей. С любовью, блять, с заботой, а не с ебучей иллюзией счастливой семьи. – У тебя были отношения с девушкой? – вопрос Виктора выбил из колеи окончательно, заставляет оторваться, выбраться из импровизированного домика в суровую реальность и взглянуть на мужчину, желая понять, не сошел ли он с ума. Но Гончаров предельно уверенный и вменяемый, как и всегда. – Как это связано с тем, что мы обсуждали? – Ответь, – не просьба. Приказ. – Нет, – Жене не хотелось врать, он сам всегда топил за честность, за справедливость и искренность. В его жизни не было времени для отношений, ухаживаний, цветов и прочих неинтересных обязательств. В приоритете всегда была важна свобода, отношения ассоциировались лишь с большей ответственностью и натурально пугали. Виктор отвел взгляд, задумался, будто парень сказал что-то плохое, ужасное, не поддающееся логическому объяснению. Голубые глаза не читаемы, как бы Ларионов не старался. Мужчина сплошь и поперек непробиваемый и непонятный для обычного человека. – Ты боишься любви, – не спросил, а констатировал психиатр, вновь смотря в упор на парня, – И контроля. И одновременно он тебе нужен. Ты без него жить не можешь. Женя бы рассмеялся в лицо, если бы это не было правдой. Гнусной, холодящей душу истиной. Топящей еще глубже аксиомой. Это низ айсберга, скрывающийся от глаз и таящий в себе море разрушающих опасностей. Его никто не видит, но каждый знает, что он существует. – Ты ищешь контроль в других, даже во мне. Ты аддиктивен.

***

Игорь уже час стучал по двери, звонил на телефон и верил, что Женя все же одумается и откроет, поговорит. На улице пасмурно, темно, несвойственно холодно и отторгающе. Безмятежные тучи, грозившие перейти в самый настоящий ливень, хотя еще утром мягко светило солнце. – Тебе через пару месяцев диплом получать, не похуй ли? – Кристально поебать, – честно ответил Женя, по-собственнически заглядывая в холодильник и ища там варенье. Не кристально, а скорее мутно и запутано. И точно совсем не поебать. Проще сделать вид, что тебе наплевать на оскорбления в твой адрес, плевать на предательство, на усталость днем, наивно думая, что мысли материализуются и тебе действительно станет все равно. Раз за разом отклоняя звонок друга, парень старался абстрагироваться от внешнего мира, размышляя только над словами Виктора. Он не был зависимым, нет, терпеть не мог контроль и просто ненавидел кому-то подчиняться. А потом с нахлынувшей грустью и бессилием стирал с заметок распорядок дел на каждый день, удалял номера самых близких людей, от которых в той или иной мере зависел, и заглушал стуки в дверь неизвестной до этого музыкой. Слова Виктора, какими бы правдивыми они не были, царапали когда-то зажившие ранки, принося исключительно негатив. Женя давно смирился со своими пунктиками в голове, с контролем не только своих определенных действий, но и других. А теперь, когда его подавленные слабости всплыли наружу, открылись кому-то чужому, это пугало не хуже хорроров. Он может и в пед пошел, чтобы в дальнейшем иметь контроль еще и над учениками. От этой мысли внутри что-то дернулось, как он раскаленного металла. Или это произошло от звука поворачивающихся ключей в дверном замке. Быстро Игорь, однако, сдался, все же воспользовавшись дубликатом, который они договорились использовать только в самых крайних случаях. Тогда это называлось доверие и беспокойство, сейчас – вынужденные обстоятельства, ведь Ларионов не отвечал на звонки больше недели, исправно посещая психиатра уже четыре сеанса. Анисимов молчал, Женя даже не оборачивался на него, созерцая выцветшие обои под покраску. Будучи в одиночестве, отказавшись от учеников на какое-то время, парень научился созерцать, видеть в комнате не только старую мебель, не только ноутбук с кучей конспектов, но и что-то далекое, такое же непонятное и оторванное от реальности обычного мира. Рисунок на обоях больше не казался обычной работой станка на заводе – теперь это отдельный мир со своими правилами и обязанностями. – Что он тебе наговорил? – произнес Игорь, не решаясь подойти ближе и хотя бы взглянуть на лицо друга. Голос его пропитан нерешительностью и самой настоящей печалью. Это не было похоже на грусть, когда девушка парня, ссорясь с ним, уходила на несколько дней к подруге. Тогда и Женя, и Игорь понимали – все поправимо и все будет хорошо, дружно зависая в квартире с пивом. Оба понимали, что нужно переждать, утихомирить Леру, и все встанет на свои места, их жизнь наладится, а Анисимов впредь не будет творить того, что может послужить ссорам. Сейчас оба понимали, что это даже не их разногласия. Это внутренний конфликт Жени, в который пытался вклиниться Игорь, просто потому что друг не справлялся в одиночку. Только Ларионову это не объяснишь. – То, что я и знал раньше. – Тогда почему ты сейчас загоняешься? – А кто тебе сказал, что я не загонялся раньше? – парень оторвался от стены, переводя взгляд на погоду за окном. Тучи сгущались, нависая над каменными джунглями и вот-вот готовясь напасть. За стеной слышались звуки битых бутылок, тонкий писк какой-то маленькой девочки и мяуканье кота. Женя привык, для Игоря это до сих пор было безумством. Анисимов молчал – видимо, так подействовали слова друга, открывая глаза на многие вещи. Почему, например, он так бесился с опозданий, как собственных, так и чужих, почему не забавлялся с ситуации объяснения математики средней школы своим одногруппникам, будучи нетрезвым, а стыдился и всячески старался забыть ее, почему он так не любит, когда все идет не по плану. Виктор может и был неадекватным сталкером, живущим двойную жизнь, но уж точно не дураком. Если раньше Женя с этим мирился, жил жизнь с мечтами и целями, то теперь сломался сразу после нескольких встреч. Гончаров окончательно надломил и так шатающуюся конструкцию, вынуждая парня вести себя так, как он должен себя вести. Запутано, сковано и отрицая собственный характер, привычки и чувства. Игорь помнит их первую встречу. И Ларионов тогда очень сильно напоминал ему его сегодняшнюю версию – загнанный в свою же клетку, живущий не своей жизнью. – Он тебя топит сильнее. Ты все теряешь, почему ты этого, сука, не понимаешь? – Игорь в отчаяние, в исступленном потоке собственного бессилия и незнания, как можно было помочь. Ему хочется заглянуть во внутренний мир парня, понять, что он чувствует, что ощущает, ведь лицо болезненно бледного вида не выражало ничего. Раньше было не так. Месяц назад он улыбался, рассказывал про психиатра с брезгливостью и заедал стресс вареньем. Анисимов бы многое отдал, чтобы Женя вновь стал тем, кто сильнее каких-то жизненных трудностей и подобных загонов. Игорь всегда считал его сильнейшей личностью, и видя его состояние сейчас, просто не сопоставлял в голове то, что могло произойти. – Только потеряв все, мы обретаем свободу.

***

Виктор спокоен, как удав, лениво собирается домой, слыша за дверью кабинета ругань врачей из-за задержки на работе. Гончарову не принципиально задержаться на еще час – для него время лишь подчиненный, пешка в игре. Все шло по плану, все было под контролем, под его контролем, смысла тревожиться не существовало. Дверь распахивается, резко и шумно, от чего Виктор хмурится, не перенося такого вторжения. Слишком неожиданного и не просчитанного. В его жизни контроль имеет свое значимое, собственное место. В его жизни существует лишь его мнение и неправильное. Виктор считал себя сильней любой другой личности, которую он только встречал. Почти любой. Соперники быстро падали духом, ломались, стоило только Гончарову довести абсолютно все до идеала. Мужчина чувствовал, что действительно имеет какую-никакую власть, и не собирался ее сдерживать. Он аккуратен, расчетлив и приучен делать все идеально. Родители в детстве любили его только за идеальные оценки, идеальную домашнюю работу, идеальные ответы и вопросы, идеальные мысли и эмоции. И Виктор им благодарен – они открыли в нем потенциал, настолько огромный, что теперь жизнь являлась какой-то игрой в шахматы. И он определенно был в ней ферзем. А потом он увидел Женю, проходящего медкомиссию, и определил в нем ферзя противоположной стороны шахматной доски. Цель с короля сместилась на него, ослепляя своим безудержным желанием подавить оппонента. И теперь Виктору осталось сделать свою последний ход, чтобы выиграть. На пороге стоял парень, растрепанный и злющий до невозможности. Гончаров ухмыльнулся, зная кто он, что он из себя представляет и зная тактику победы. Справиться за пару ходов. – Здравствуй, Игорь, – мужчина улыбается, своей самой настоящей улыбкой, какую он показывает только дома, продумывая очередной, ломающий голову, ход. Он двинул фигурку и поставил под удар парня. Тот, всего секунду назад разъяренный, оцепенел и больше не казался ходячей угрозой. Время сделать ход и ему – отступать или нападать первым. – Что ты с ним делаешь? – Анисимов выбрал тактику нападения. Ход неплохой, жаль, что психиатр просчитал его уже давно. – Работаю, я ведь психиатр. – Ты промываешь ему мозги! – парень поддается эмоциями, пытается нападать, но в итоге отступает, борясь за жизнь, а не за правду. – Он сам себе их промывает. Я лишь подаю воду, – Виктор складывает халат на спинку кресла, так непринужденно, будто разговаривает с давним другом о футболе, – Тебе ведь тоже плохо от этого, верно? Шах – Тебя это не ебет. – Девушка бросила из-за твоего состояния, которое и вызвал в тебе Женя. А ты любишь ее, еще больше грустишь. Откуда же все беды? – продолжает психиатр, не обращая внимания на попытки парня оправдаться. Еще один ход забивает Игоря в угол, отрезает пути к отступлению. Анисимов умолкает, смотрит с тоской и метаниями. Становиться похожим на друга, таким же потерянным, – Своей жизнью занимайся, а не чужой. И мат. Игорь отлетает с шахматной доски.