***
Мальчик двенадцати лет на вид подбежал к уже возмужавшему юноше. Снег приятно хрустел под ногами, а его хлопья редкими порциями падали с неба. Это было большое чудо, что он вообще пошёл в этом году из-за тёплого климата Востока, поэтому мальчик пытался запомнить каждое волшебное мгновение снежного дня. — Всё готово, брат? — спросил он более высоким голосом, который ещё не успел утратить детской писклявости… Парень, чем-то напоминающий самого Сынмина, с такими же зелёными глазами, ответил: — Да, лошадь уже ждёт, пойдём со мной, — он махнул рукой, и они вместе двинулись к конюшне. — Тебя будут сопровождать двое слуг на всякий случай. Это твоя первая охота, но оставлять тебя без присмотра всё равно не следует. На слове «охота» с лица мальчика на миг пропала милая улыбка. Ему не хотелось никого убивать, но он знал, что признаться своей семье в подобной слабости — значит выставить себя трусом и дураком, поэтому он промолчал, втягивая в себя губы и кусая их до боли. Они подошли к большому деревянному строению, откуда доносились фырканья и ржания животных. Конюх вывел его коня, которого совсем недавно подарили родители на день рождения. Тёмно-коричневое животное с коротко подстриженной, для удобства, гривой шло спокойно. Сынмин смотрел на него с благоговеньем. Тот казался ему очень красивым, ведь гладкая шерсть его так невообразимо блестела на солнце. Не раз Ким прибегал к нему, чтобы погладить и покормить. Молодое животное объезжал главный конюх, но не редко это позволяли делать и мальчику, чтобы они друг к другу привыкали. К собравшимся подошли родители Сынмина — граф и графиня Ким: мужчина одетый в строгий и очень дорогой костюм, с высоким лбом и глубокими глазами, от взгляда которых всегда становилось не по себе, и женщина в тёмно-зелёном платье под цвет её глаз, с острым подбородком и безразличным лицом. На груди её блестела старая фамильная брошь. За ними следовали младшие: три сестры погодки и мальчик, которому ещё не исполнилось и пяти лет. Слуга вёл малыша за руку, чтобы тот не упал. Два других старших брата сейчас проходили обучение в Академии и поэтому не присутствовали. Все они смотрели на него спокойно, подобное уже происходило на постоянной основе в их семье на двенадцатилетие. Девочки постоянно подрагивали от холода, прикрываясь шляпками, и по выражению их лиц можно было понять, как сильно они хотят домой в тепло. Сынмину стало их жалко, поэтому он сразу же сел в седло. За ним последовали два молодых парня, один из которых передал мальчику ружьё; сами же они были безоружны. Это была собственная охраняемая территория семьи графа, и никто не ожидал больших опасностей, тем более, несчастных случаев ещё никогда не было. Под топот копыт мальчик слышал, как семья стала возвращаться в поместье. Он навсегда запомнил слова родителей в тот день. Правда только со временем научился вспоминать о них без боли. — Он выглядит меньше своих братьев в этом возрасте, — с лёгким разочарованием проговорила графиня своему мужу. — Будет невероятно глупо, если он не справится даже с такой простой задачкой, — добавил мужчина. Лес становился всё гуще, а снег под копытами толще, потому что они ехали в сторону гор. С них обычно и стекала вся вода по рекам в город, из-за чего вместе с сухостью местность всегда славилась и влажностью. Левой рукой Сынмин прижимал к себе ружьё, а правой управлял лошадью. Слуги следовали за ним, но на расстоянии пяти метров. Через час блужданий, мальчик заметил на снегу чёткие следы оленя. Здесь пробегала самка. То, что надо для первого раза: не слишком большая, и не слишком хлопотная. Нужно только выстрелить… Когда он поехал по направлению следов, его взгляд вдруг поймал капли крови, а рядом с ними и следы копыт. Глаза Кима округлились, а в сердце закрался страх. Зашуршали ветки сухих кустов. Затем треск, вой, ржание и совсем рядом с ним пробежала пара волков. Какая-то птица вылетела из-за кустов, и её громкий, испуганный крик эхом раздался по округе. — Молодой господин! — закричали слуги и подстегнули лошадей. В ушах Сынмина звенело, глаза смотрели вперёд в никуда, однако это длилось лишь мгновение. Дрожащими руками мальчик дëрнул поводья в сторону, и только сейчас заметил, как неспокойно ведёт себя его конь. Он громко завизжал, почти встал на дыбы и затем кинулся бежать. Ким пытался как-то его притормозить, но тот лишь продолжал набирать скорость. Волки давно убежали, но слуги слишком поздно заметили, насколько далеко ускакал их господин. Они пытались догнать его, но тот лишь продолжал становиться меньше в их глазах. Сынмин со слезами на глазах вцепился в поводья, зажал ногами седло. Его наполнил страх смерти и чувство безысходности. Ружьё он давно выронил. Вдруг, лес сменился ясным небом — конь выскочил на открытую поляну, и совершенно случайно наступил на одну из ямок, скрытую снегом, и потерял равновесие. Там был капкан. Металлическая конструкция захлопнулись с характерным щелчком. Конь отчаянно заржал и с глухим ударом свалился на холодную землю. Падение для Кима было невыносимо долгим, будто весь мир на секунду замер. Он видел, как мимо него пролетают тающие снежинки, по крайне мере их очертания, ведь всё было размытым из-за тонкой пелены слёз. Раздался хруст откуда-то слева, и боль, тупая невыносимая боль пронзила всё его тело. Он закричал так, как никогда в жизни не кричал. Сынмин из последних сил звал о помощи. Он ни о чем не мог думать, кроме как о боли. Животное упало на левый бок, придавив его левую руку, а затем начало дёргаться в попытках встать, тем самым усугубляя положение их обоих. Сынмин вдруг перестал чувствовать руку в области запястья, которое сильнее всего придавило. Послышались крики сопровождавших его юношей, и тогда Сынмин потерял сознание от болевого шока. Очнулся он уже в своей постели. Сынмин с трудом разлепил веки. Тело покалывало и не хотело подчиняться. Хотелось плакать из-за своей слабости и беспомощности в этот момент. Ему было холодно, хотя он и так лежал под двумя одеялами. Его начало одолевать чувство, будто чего-то не хватает, но он не мог понять, чего именно. Мать, в глазах которой мальчик никогда не видел искреннего сострадания, посмотрела на него с покрасневшими глазами, и, заметив его пробуждение, махнула слуге. — Сынмин, мальчик мой… — в этих словах чувствовалась вина. Больше она не вымолвила ни слова. В комнату зашёл отец. Он выглядел спокойнее своей супруги. Так казалось Киму, пока он не заглянул ему в глаза. В них кипела злость. Мужчина уселся на резной стул у кровати и начал говорить: — Доктор сказал, что в ближайшее время тебе лучше просто полежать, не говори ничего. Почти пять часов ты был без сознания, наверное, голоден. Скоро принесут лёгкий суп, тяжелую пищу тебя тоже пока нельзя. Я…Обязательно найду человека, который посмел расставить капканы на моих землях и подвергнуть опасности мою семью, — почти прорычал он. — Тебе временно запрещено подходить к лошадям. И что касается травм… — граф зажмурил глаза и отвернулся в сторону. — Врачи сделали всё, что смогли, но… перелом был слишком сильным, твоё запястье буквально раздроблено на мелкие кусочки. Боже, мой сын стал инвалидом, — с побеждённостью в голосе закончил он, пряча лицо за руки, собранные в замок.***
— …Через какое-то время мои родители смогли связаться с магом, который был нашим дальним родственником. С его помощью и участием пары мастеров был создан протез, который я могу мысленно контролировать. Сынмин разъединил их с Джисоном ладони и привычными движениями стянул перчатки сначала с правой (она оказалась самой обычной рукой, только чуть светлее, так как на неё редко попадал солнечный свет), а затем и с левой руки. Чёрные предметы, которые уже не казались такими загадочными, он аккуратно положил рядом с собой. Перед глазами Джисона открылось нечто кожаное, связанное друг с другом механизмами. Конец протеза плотно прилегал к конечности старшего с помощью различных ремешков, которые доходили аж до локтя. Вот почему перчатки настолько длинные… Хан не понимал, как правильно реагировать. Он осторожно потянулся к конструкции. Под пальцами очутилось гладкое образование. Насколько же точно оно передавало строение руки, что за всё это время он ни разу не почувствовал чего-то странного, нечеловеческого? — Он намного удобнее в носке, чем выглядит, да и за 10 лет и не к такому привыкнешь, — сказал Ким. Лицо его больше не выражало боли после рассказа о детстве. Оно преисполнилось смирением. — А много людей знает об этом? — неуверенно, боясь задеть, спросил Джисон, не переставая аккуратно трогать протез. Его голову заполнило множество вопросов посерьёзнее, но он был настолько потрясён услышанным, да и срыв, который произошёл с ним ранее, не давал ему нормально мыслить. Он сочувствовал Сынмину и боялся даже представить, что он в тот момент чувствовал, как тот жил дальше. Ещё бы немного, и Хан истерически засмеялся. Это шутка судьбы такая? Что у него, что у Кима была нелёгкая жизнь. Очень несмешная шутка. — Нет. Только моя семья, маг, те люди, что спроектировали протез, и то они не знали, кому именно делают его. А теперь и ты. Я не хочу, чтобы подобное придавалось огласке. Мои родители, видимо, тоже не хотели, раз первые заговорили о скрытии этого факта моей жизни. Пусть все выскочки из высшего света лучше считают меня чудаком в перчатках, чем беспомощным калекой. Знай люди об этом, меня так легко не взяли бы куда-нибудь на работу и постоянно говорили гадости за спиной, а самое унизительное — жалели… — Даже Хëнджин не знает? — Да, даже он. — Ты злишься на своих родителей? — эти слова сорвались с уст Джисона, прежде чем он даже успел подумать. Ему хотелось ударить себя по губам за импульсивность. — Сейчас нет, но долгое время я винил их. Нормальные родители не отпускают своих детей одних в лес, даже на собственной территории. А после случившегося их больше волновала репутация. Помню, как в детстве меня часто душило их равнодушие не только в мою сторону, но и в сторону моих братьев и сестёр… Позже я просто смирился с их мышлением. Они уже никогда не изменятся. Они немного помолчали, прежде чем тишина опять была нарушена. — А ты чувствуешь, как касаешься этой рукой чего-то? — спросил Джисон и положил протез на свою щеку, слегка улыбаясь. Приглушённый свет от свечей отдавал жёлтым, из-за чего улыбка маркиза казалась ещё теплее. — Да, но ощущения во много раз слабее, если сравнивать с обычной рукой, — со смешком ответил граф, поглаживая мягкую кожу большим пальцем. Затем он наклонился и поцеловал младшего в висок. — Уже поздно, я пойду к себе. Тебе нужно отдохнуть. Сегодня выдался весьма долгий и тяжёлый день. Сынмин уже было привстал, но Джисон схватил его за талию и потянул вниз. Ким почти потерял равновесие. — Не уходи, я не хочу сегодня оставаться один, — жалобно проговорил Хан. Голова его, что до этого и так болела от слез, теперь будто разрывалась изнутри. Сынмин, видя, как отчаянно Джисон цепляется за него, всё же снял его руки со своей талии. — Хорошо, только задую свечи.***
На следущий день они оба проснулись обновлёнными, будто наконец-то показали друг другу настоящих себя. Им стало гораздо комфортнее находиться наедине. Сынмин, как и обещал, больше ни разу не позволял себе чего-то лишнего в прикосновениях. Джисон очень ценил это, но иногда в груди больно кололо. Ему хотелось большего, и это желание больше не пугало Хана… В такие моменты он просто проглатывал свои чувства, прятал их глубоко внутрь себя и надевал маску под названием «всё в порядке». Также, по причине того, что Хан уже знает об особенности графа, все их касания теперь происходили без перчаток, чему старший был несказанно рад, и, кажется, стал более чувствительным. Сынмин как-то рассказал, что хочет открыть в городе собственный бизнес. За этим он и приехал в столицу, из-за этого он и торчит здесь долгое время. Слишком много документов, слишком многое ему требуется запомнить, купить, нанять. Конечно же, Джисон порадовался за него, но в глубине души его зарождалась грусть. Оставалось чуть больше недели до того как Ким закончит все свои дела, купит дом и съедет. Сынмин никогда не говорил прямо о будущих планах, но о них не сложно было догадаться. Забавно, что так же сильно, как Хан сначала хотел, чтобы тот уехал, сейчас он так же сильно хотел, чтобы граф остался. Но это тоже не вариант. Джисон ни при каких обстоятельствах не собирался отменять план, по которому следовал годами из-за какой-то глупой влюблённости. План, о котором он так часто упоминал и о котором так и не было сказано в подробностях, заключался в следующем: его дедушка и бабушка были очень состоятельными аристократами, обожавшими единственного внука так сильно, что завещали ему большую часть наследства, которое, по закону, только в двадцать лет перейдёт к Джисону. Родители всегда стремились контролировать сына. Ему даже запретили работать везде, кроме дворца, куда он категорически не собирался устраиваться, и предъявили ещё кучу требований (в них как раз входили встречи с тётей), только потому что он не поехал с ними за границу. Но в случае с завещанием они никак не смогут на него повлиять, и у Хана наконец-то появятся собственные деньги, чтобы навсегда ехать из страны, чтобы никто не смог его найти, и он зажил в спокойствии, чтобы его свободу больше никто не ограничивал. Он же сможет легко отпустить старшего, да? Джисон каждый день задавался этим вопросом, и каждый раз убеждал себя, что сможет. Он уже отпустил Чонина, неужели с Сынмином будет тяжелее? И не важно, что случай с другом и любимым человеком всегда ощущаются по-разному… Пятница. Именно в этот день, перед очередным балом, Хан решил сообщить об отмене их с Сынмином сделки. Если они вдруг сильно поругаются, он сможет легко сбежать под предлогом мероприятия и даже напиться, чтобы хоть на короткий миг забыть о жалком маркизе, безвольном мудаке, коим и являлся всю свою жизнь. Так и прошло некоторое количество дней относительного спокойствия перед настоящей бурей.***
Как назло, в тот день Джисону нужно было съездить в бутик за новым костюмом, который как всегда заказала тётя для завтрашнего бала. В карете мужчина подбирал слова, чтобы безболезненно завершить их с Кимом странные отношения. Нельзя было допустить даже маленькую вероятность того, чтобы старший подумал, что всё из-за его протеза. Хан был бы бесчеловечным животным, если бы всё было именно из-за него. Карета стала замедляться, пока совсем не остановилась. В бутике мужчина проверил внешний вид одежды и, не найдя ничего необычного, отдал на упаковку. Хан не хотел так скоро возвращаться в наверняка пустой дом, так как Сынмин ещё утром покинул его, поэтому приказал кучеру ехать медленно и не торопиться. Маркиз придерживал шторы с внутренней стороны, его глаза расслаблено, ни на чём не сосредотачиваясь, смотрели в окно. Гул улицы заглушался деревянными стенами кареты, но даже так был слышен успокаивающий стук колес о каменную дорогу. В какой-то момент Хан заметил впереди парня с длинными блондинистыми волосами в белом плаще с черными символами на длинной ткани. Слишком идеально походит под описание одежды магов. Естественно, незнакомец выделялся из толпы, и люди постоянно оборачивались в его сторону и шептались. Рядом с ним стоял ещё кто-то, и когда Джисон перевёл туда взгляд и узнал во втором человеке Сынмина, то чувства детского любопытства и восхищения магом в миг сменились болью в груди и непонятным рвением отгородить мага от графа, крикнуть всем вокруг, что старший занят. Это была ревность? Определенно да. Имел ли он права ревновать Сынмина? Определенно нет. Хана будто холодной водой облило от осознания того, что они с Кимом всё ещё чужие другу другу люди, и никогда не будут близки. Вечером, в этот же день, когда они с графом целовались на окне библиотеки, Джисон требовательнее обычного впивался в чужие губы, часто покусывал и не давал им надолго отрываться от своих. Всем телом прижимался к Киму, пока сидел на его коленях. В результате у них обоих гулы покраснели и блестели от слюны. Сынмин тяжело дышал, и Хан видел, как тот сдерживает себя от прикосновения к его голой коже, и с довольной и одновременно разочарованной улыбкой опять приближался к желанному лицу и телу старшего.