Феникс рвущий небеса

Голые ветви деревьев в императорском саду колыхались на ветру, отражаясь на земле в свете фонаря уродливыми кривыми пальцами-ветками. Разгулявшийся к вечеру ветер бился о деревья, заставляя склоняться острые ветви к дороге. Они были словно руки недругов, которые хотели схватить за плечи, удержать в своих тисках, остановить и ранить. Чонгуку казалось, будто бы окружающий его пейзаж стал на оттенок темнее, а тени на земле зловеще скалились за его спиной. Всё же он не мог не испытывать лёгкого страха, ведь ему впервые приходилось один на один иметь дело с человеком, у которого были плохие намерения. После короткой, но очень занимательной беседы с императрицей, юноша находился в некой прострации из-за сказанных Его Величеством слов. Он не понимал с чем их можно сопоставить, чтобы получить ответ. Кроме этого, он должен был быть серьёзен и сосредоточен, ведь у него больше не было времени на обдумывание и просчёт событий. Чонгук должен был действовать немедленно. Чувство опасности клубилось в груди, подходя к горлу комом, отражаясь в том, как едва заметно подрагивали пальцы его рук. Придворный Ли, также известный под именем Линён, стоял перед Чонгуком в гордом одиночестве. Его лицо казалось пустым, чистым листом, на котором не было и намёка на эмоции. В сочетании с бледной кожей казалось, будто его фигура была высечена из мрамора или льда. Лишь алые губы особенно выделялись на лице. Нельзя было не заметить, что Линён в тот день приоделся: на нём было яркое цветастое ципао; на голове была высокая причёска, которая удерживалась множеством шпилек, пестривших в глазах своим несуразным разнообразием. Золотые, серебряные и даже совершенно обычные украшения усеяли его волосы, не оставляя свободного места. Этот никудышный смехотворный образ совершенно не подходил наложнику. Вопреки яркому наряду, облик омеги был преисполнен отчуждённостью и мрачностью. Чонгук молчаливо стоял на достаточно большом расстоянии от Линёна. Он чувствовал, что с ним было что-то не так: не только его внешний вид вызывал сомнения в здравом уме омеги; его стеклянные глаза, смотрящие в одну точку куда-то мимо благородного господина, выглядели ещё более незнакомо и волнительно. Слуга Ки стоял рядом с Чонгуком. Юноша чувствовал в присутствии слуги большую уверенность в себе и некое преимущество перед одиноким придворным. — Здравствуй, Чонгук, — голос Линёна звучал звонко и достаточно громко, чтобы прозвучать совсем неожиданно в тишине сада. Тем не менее, пустое выражение на его лице совершенно не подходило тону голоса. Чонгук смог сохранить достойный вид, он никак не отреагировал на бестактное неуважительное обращение к себе. Было очевидно, что придворный Ли, обращаясь к Чонгуку по имени, выражал пренебрежение в отношении благородного господина, который был выше его рангом. — Твой слуга умолял меня прийти на встречу с тобой, но, кажется, ты не хочешь со мной говорить, — после недолгого молчания сказал Чонгук, придавая своему виду холодности и неприступности. — Это правда, что я хотел поговорить с тобой, но не как с одним из наложников императора, а как с обычным человеком. Чонгук нахмурился, сощурив глаза, пытаясь рассмотреть на лице Линёна нехорошие намерения, но ничего не смог разглядеть в его пустых глазах, и оттого не мог даже предположить, к чему вел этот разговор придворный Ли. — Разве не ты всегда требовал к себе особого уважения, когда мы с тобой делили Дворец Ярких Цветов? Ты никогда не позволял переступить границу формального общения между нами: так почему сейчас я должен послушать тебя? — Чонгук не скрывал своего раздражения. Первые дни в Запретном городе до момента встречи с Юнги он старался угодить единственному человеку, с которым невольно оказался в похожей ситуации, однако Линён никогда не отвечал на его желание улучшить отношения взаимностью. Вместо этого омега всем своим видом показывал, что не потерпит общество наложника Чон. На тот момент всё ещё благородный господин Ли проводил чёткую черту между ними, опираясь на их ранговое положение. — Мне всё равно, что было в прошлом. Пойди мне на уступку, Чонгук, иначе я совершу то, что мне приказали без сожалений. — Кто тебе приказал навредить мне? — резко спросил Чонгук, делая в нетерпении шаг вперёд. Линён с кривой улыбкой отступил на шаг назад. — Так ты знаешь… и всё равно пришёл, — придворный Ли расплылся в улыбке пошире, прежде чем совершенно неожиданно звонко рассмеяться. Омега схватился за живот, согнувшись вперёд и дрожа всем телом от распирающего его смеха. Чонгук смотрел на придворного широко распахнутыми глазами, на миг потеряв самообладание при виде наложника на грани истерики. — Хватит, придворный Ли, просто скажи: кто тебе и что приказал. Тогда я ничего не буду делать. — Делать! Да, что ты можешь вообще сделать! — ещё сильнее задрожал Линён, утирая слёзы, которые бесконтрольно текли по бледным щекам. Нельзя было точно сказать: плакал он от горя или смеха. — Разве ты сам не хотел мне обо всём рассказать? — твёрдо спросил Чонгук, сжимая ладони в кулаки. Столь быстро изменившееся обстановка ему не нравилась. Он совсем не мог предсказать, что можно было ожидать от придворного Ли в таком неуравновешенном состоянии. — Так даже интереснее, — хихикнул Линён напоследок, не стесняясь использовать рукав дорогой одежды, чтобы потереть красные от слёз глаза. — Я хотел поговорить с Чонгуком, а не с благородным господином Чон, потому что я бы хотел стать человеком на миг и оставить манеры и высокомерие наложника. — Хорошо, — поспешно кивнул Чонгук, решив пойти на уступку ради ответов. Сердце взволнованно забилось в груди. — Расскажи мне всё, Линён. Придворный Ли вновь изменил своё выражение лица, мягко улыбнувшись, напоминая о себе прежнем. В их первую встречу Чонгук увидел юношу высокого происхождения с изящными аристократическими чертами лица, который выходил из паланкина, протянув руку слуге. Хоть и на короткий миг, но он вновь смог узреть прошлого благородного господина, главного наложника во Дворце Ярких Цветов. — Я пренебрёг своими обязанностями, угождая собственным потребностям: я жил лишь для себя и в своё удовольствие, пользуясь своим положением. Я не должен был быть таким расточительным. В конце концов моя сосредоточенность на себе привела к тому, что я впал в немилость Его Величества, — Линён говорил медленно, с расстановкой и некой одухотворённостью, будто бы всё это было делом давно минувших дней. Он смотрел на Чонгука заплывшими глазами, уже некоторое время мыслями находясь лишь в своих воспоминаниях. — Слуги покинули меня, после того как нагло растащили мои вещи. Я не мог об этом никому сказать, тем более, не в моём положении было жаловаться и что-либо просить. Тогда я осознал, что самому мне здесь не выжить. Я пришёл к своему благодетелю и господину, который помог мне войти во дворец. Многим известно о том, что войти во дворец могут лишь избранные. Кроме Его Величества императора, ещё некоторые люди решают этот вопрос. Я был тем, кто смог зайти так далеко лишь благодаря поддержке одного высокопоставленного лица. Я был глуп, когда понадеялся на то, что этот человек мне безвозмездно поможет. Услышав последние слова придворного Ли, Чонгук переглянулся с Ки. Слуга покачал головой, нахмурившись: ему не было известно, кто стоял на самом деле за Линёном. — Я умолял его мне помочь. Я стоял на коленях и позволял себе унижаться, но лишь накликал на себя ещё большую беду, — печально улыбнулся омега, а в его глазах блеснули слёзы. — Ты, Чонгук, смог неведомым мне образом соблазнить Его Величество, даже находясь в заточении в наказание. Как нелепо… Я был всегда у него на виду, но он даже не обращал на меня внимание. Чонгук не выразил никаких эмоций. Ему было жаль в какой-то степени Линёна, но он не мог жалеть его. Он сам прошёл через многое, чтобы наконец-то поднять голову к небу, повысить своё положение. Юноша мог лишь оставаться беспристрастным в отношении придворного Ли. — Господин сказал мне, что ничем не может мне помочь. Вместо этого он напомнил о том, что я всё ещё ему должен. Этот человек такой алчный. Моя семья уже заплатила ему за его доброту, но господин потребовал и мою долю. Конечно, я не мог отказаться. — Хочешь сказать, что просьбой этого человека был приказ — навредить мне? — Верно, — кивнул Линён, смахивая рукой сорвавшуюся с ресниц слезу, которая успела сверкнуть в свете фонаря. — Зачем ты мне об этом рассказываешь? Ки уже некоторое время стоял немного впереди Чонгука, прикрывая своего господина собственным телом. Этот разговор не мог привести ни к чему хорошему. Кроме того, они находились совершенно одни в саду. Если что-то пойдёт не так, то сюда ещё не скоро прибудут охранники. Нужно было быть очень осторожными и бдительными. — Думаешь, я делаю это ради тебя? — горестно выдохнул Линён. Вопреки, его губы вновь растянулись в дрожащей улыбке. — Не льсти себе. Я уже говорил, что я жаден до собственного благополучия. И хотя я не могу спасти самого себя, я всё ещё в силах сохранить чистоту на своих руках. Вы оба должны будете меня поблагодарить. — Ты первый это начал, — не скрывая раздражения, которое зародилось от долгого волнения, сказал Чонгук. — Теперь скажи: что именно тебе приказал сделать твой господин. — Господин был прав: ты можешь стать очень большой проблемой в будущем, — оставив без ответа слова благородного господина, придворный склонил голову в бок, обращая свой стеклянный взгляд на чернеющее небо. — Если ты не собираешься отвечать, то я ухожу, — бросил Чонгук в полуобороте. — Стой. Линён звучал серьёзно на этот раз. Чонгук послушно замер на месте, всё ещё стоя боком к придворному. Наложник Ли был недоволен этим, тем не менее, он больше не хотел растягивать события. То что должно — произойдёт. — Я должен убить тебя. Эти слова, брошенные Линёнон, прозвучали равнодушно. Их смысл стал понятен только через несколько долгих секунд. Чонгук резко обернулся, невольно приоткрывая рот. Серебряная острая шпилька, зажатая в чужой руке, выставленной вперёд, приковывала внимание. Казалось, от неё веяло опасным холодом. Это была открытая угроза. Слуга Ки тут же встал перед благородным господином, полностью закрывая его за собой. Чонгук оставался стоять неподвижно, не отводя взгляд от чужих покрасневших глаз. Они не могли ожидать этого. Разве кто-то бы решился совершить преступление так открыто? Тем не менее, Линён показывал всем своим видом, что рука его не дрогнет. События стали развиваться стремительно. Чонгук отступил назад, только тогда понимая, что очень крупно просчитался. Он не заметил, что слуга Линёна не был подле своего господина с самого начала их разговора. Теперь же молодой омега оказался у него за спиной совсем неожиданно. Однако его целью не был благородный господин: вместо этого слуга двумя руками вцепился в одежду слуги Ки, который не мог видеть происходящего позади. Чонгук растерялся, когда Ки резко повалили на землю, а Линён неожиданно оказался слишком близко к нему. — Не этого вы ожидали, благородный господин Чон, — прошептал Линён, снова показывая на своём лице уродливую ухмылку. Его правая рука была вытянута вперёд и напряжена, удерживая меж пальцев острую шпильку, наставленную на грудь Чонгука. — Я собираюсь покончить со всем этим. — Ты тоже будешь мёртв, — выдавил из себя эти слова Чонгук. Юноша чувствовал, как капля холодного пота скатилась по его виску. В стороне от наложников слышались пыхтения двух слуг, которые катались по земле, неистово вцепившись друг в друга. — Я знаю, — прошептал Линён, смаргивая слёзы. Всего на миг на его лице впервые за всё время промелькнула искренняя неподдельная печаль. Его рука с иглой-орудием не дрогнула. — Ты… Чонгук был в оцепенении. Он не мог сбежать. Остриё уткнулось ему в грудь, разрывая ткань скользящим движением вниз. Жгучее чувство колющей боли от пореза заставило юношу в панике попытаться оттолкнуть от себя Линёна. Линён вцепился свободной рукой в его предплечье мёртвой хваткой. Его пальцы стали жёсткими и неизгибаемыми, причиняя сильную боль. Чонгук попытался выкрутиться, но игла следовала за ним, разрывая одежду и оставляя мелкие порезы на теле. Чонгук был в ужасе, и совсем не мог кричать. Вместо этого он прикусил нижнюю губу, дрожащими руками пытаясь избавиться от Линёна, который теперь почти стоял вплотную к нему. Ладони омеги врезались в чужие плечи, в ключицы и били по щекам. Линён был полон решительности. Он не боялся быть побитым. Его сила казалась неиссякаемой. За эти несколько минут он смог оттащить Чонгука в глубь сада за собой. — Господин! Ки, казалось, смог вырваться из рук слуги придворного. Он оттолкнулся руками от земли, бросаясь вперёд, но вскоре вновь упал обратно. Слуга придворного скручивал ему руки, получая в ответ резкие удары. Никто из них не хотел сдаваться, следуя за наставлениями своих господ. — Мои руки чисты… Да, я ничего не сделал… Мои руки чисты… — в бреду шептал Линён, слизывая с разбитых губ кровь. Он тянул за собой Чонгука, который из последних сил пытался сбежать, но лишь ранил себя сильнее. Придворный Ли наконец остановился. Чонгук почти упал на него, едва не лишившись жизни. Остриё шпильки оставило глубокий порез от его скулы до шеи. Слёзы давно лились бесконтрольно из глаз. Юноша уже было смирился с неизбежностью собственной смерти, однако… — Я свободен. Мои руки… чистые руки… Чонгук беспрепятственно отшатнулся от сошедшего с ума Линёна. Юноша упал на землю в потрясении. Его глаза стали ещё больше от шока. Линён всё ещё стоял на ногах, чуть покачиваясь из стороны в сторону. Его кровавые губы держали улыбку на бледном лице. Омега смотрел наверх, на небо, будто бы позабыв о том, что хотел сделать. Впрочем, теперь это было правда неважно. Тканевый белый цветок на наконечнике шпильки теперь произрастал из груди Линёна. В мгновение ока игла проткнула то место, где ещё пару долгих секунд билось его сердце. Кровь. Много крови было на подбородке и одежде придворного Ли, но его ладони оставались такими же нежными и бледными. Лишь своё тепло они неизбежно теряли. — Почему… — сиплым голосом вымолвил Чонгук, давясь слезами. Линён не ответил. Он, казалось, уже был не здесь. Его глаза блекли, а тело всё сильнее дрожало. Благородный господин Ли, наложник Его Величества императора Поднебесной Вэйдэ, вошёл во дворец в первый зимний месяц, став хозяином Дворца Ярких Цветов. Он был самолюбивым и избалованным сыном своих родителей. Его отстраненность привела к тому, что он потерял своё былое очарование, которое привлекло к нему императора. За его ненужность императрица сделал его придворным, понизив ранг, что было позором не только для Линёна, но и для его семьи. Линён грузно упал на землю, пустым безжизненным взглядом уставившись на звёзды. Губы сохранили мягкую улыбку. Его тело окончательно покинула жизнь, оставляя юношу остывать на холодном снегу. — Господин! Господин, Вы…! Ки упал на колени рядом с Чонгуком, осматривая его раны, нервно бегая руками по телу, разрывая одежду. Слуга выглядел ещё хуже, чем его господин. Но у него не было других мыслей, кроме как о заботе. Ки видел всё, но он держал себя в руках, не позволяя себе показать неуверенность. Он будет тем, кто сможет всё рассказать, когда настанет время допроса. Слуга мог лишь бросать короткие взгляды на тело в стороне. Чонгук, казалось, погрузился в кровавое море, настолько плотное, что было тяжело дышать. Он давился всхлипами, дрожа всем телом, безумно сминая одежду своими руками. В ушах звенело, болезненно отдаваясь в висках. В голове был шум. Юноша мог почувствовать, как Ки нагнул его к земле. Щека коснулась колючего снега, холод которого пробрал его до самых костей. Перед глазами он всё ещё видел Линёна в последние секунды жизни. Его тонкие губы, окрашенные в красный. Он читал по губам омеги беззвучные слова на последнем издыхании. Чонгук не мог знать, понял ли он их правильно. Кристально чистый снег поразил его сознание, и стал последним, что увидел благородный господин Чон в тот день.

***

Наступление весны — время возрождение и счастья? Драгоценный супруг Пак так не считал. Отнюдь, весна была изменчива и коварна. Она приносила надежду на лучшее своими солнечными тёплыми днями, однако, могла и внезапно всё испортить сильными холодными ветрами. Чимин не любил весну. Он предпочитал жаркое страстное лето непонятному изменчивому сезону. Поэты любили сравнивали любовь и весеннюю пору в своих произведениях, воплощая одно в другое. Зарождение чувств, привязанности, влюблённости — словно части единого целого они собирались, чтобы образовать любовь. Как же красиво звучали слова в стихах о цветении хризантемы. Сухие листья засохшего цветка, которые слуги не заметили и не убрали, качались вместе с Чимином на столе. Яркая боль пронизывала всё его тело, заставляя вытягиваться струной, врезаясь рёбрами в твёрдую поверхность стола. На месте тазобедренных косточек наверняка расцветут новые синяки. Это было неизбежно, ведь его бёдра с жестокостью толкали в угол стола, не заботясь о чужом комфорте. Его мужчина не жалел его никогда. Между ними была любовь, которая изначально не была основана на тёплой привязанности. Чимин это знал. Омега был готов к этому, он даже мог признать, что его всё устраивало в их отношениях, ведь те чувства, которые они с Его Величеством разделяли были контрастными: от боли до умопомрачительного удовольствия, от презрения до обожания — они неразрывно связывали их между собой и делали из них полностью созависимых людей. Чимин готов был терпеть холодность Его Величества, его жестокость и грубость ради нескольких месяцев обожания и любви. Пускай чужие пальцы впивались в его нежную кожу до синяков. Пускай его разрывали изнутри, заставляя кровавую дорожку стекать вниз по стройной ноге. Пускай он будет сегодня лишь утешением. Драгоценный супруг Пак любил Его Величество императора сильнее других. Только он мог принять этого мужчину со всеми его пороками и недостатками. Его жертвенность не была напрасной, ведь император никогда не выберет никого другого. Чимин страдал, но очень сильно любил. Их узы были крепкими, сильными и болезненно-нерушимыми.