Аттракция

― Если тебе неинтересно, я никого не держу, ― раздался сухой голос тренера позади. Нейтан не стал оборачиваться, разозленный тем, что тренировка не задалась с самого начала, лутц был разобран, Раф постоянно выражал недовольство его формой, да и вообще он находился в шаге от того, чтобы послать всех к черту и уехать домой. ― Или ты думал, стал однажды чемпионом мира и все лавры твои? Нейтан снова промолчал, прокатываясь по кругу вдоль бортика. Вспыльчивый нрав его тренера, кажется, работал только на нем, и порой в такие дни, как сегодня, это действовало ему на нервы. ― Ничего никому не дается просто так, я твержу тебе это с тех пор, как ты здесь появился. Нужно работать, а ты сейчас что делаешь? Снова к Зуевой собрался? ― А что я делал весь этот час? ― наконец, огрызнулся Нейтан и едва не упал, зацепившись зубцами о лед. ― Я видел только, как ты насилуешь лутц. Юноша, тебя весь мир сожрать намерен за твои выкрутасы с количеством четверных в одной программе, а ты берешь и еще больше их провоцируешь. Впечатляет, согласен, только наши с тобой компоненты выглядят весьма плачевно на фоне всего остального. В этом он был, как никогда, прав. Раф вообще во многом был прав, но несмотря на это, Нейтан мог включить упрямство размером с вселенную и этого не признавать. После он еще не раз услышит примерно то же самое только в разных формулировках, на всю жизнь запомнив: одного желания никогда недостаточно. Будь ты хоть трижды чемпионом мира или простым доставщиком пиццы, да кем угодно. Захотеть чего-то ― не значит добиться. Вещи по сути своей простые, но почему-то не всем понятные. Вот, например, сам Нейтан: захотел овладеть специальностью, не связанной с фигурным катанием, ― поступил в университет, учился, по возможности выполнял задания без отрыва от соревнований (эти кадры появлялись в то время практически везде) и не кичился тем, что каждый год подряд выигрывал крупные международные соревнования в отличие от всех остальных. Захотел выиграть олимпиаду, а цель он себе эту поставил еще будучи совсем юным, так он и прикладывал для этого все усилия, прекрасно зная, о чем многие болтают за спиной. Он никогда не выходил на лед в полной уверенности, что выиграет. Нейтан также нервничал, также боялся, также выкладывался на сто процентов, а то и больше, и ему это нравилось. Превосходить себя прежнего ― разве не в этом смысл? Как бы он поступил, если бы в Корее все получилось? Когда он думал об этом, мысли разбредались в разные стороны, доводя до крайности: не продолжал бы, остановился. Ну, может, и задержался бы на год-другой. А, может, замахнулся бы на большее… Теперь не узнать. В любом случае он доволен тем, что имел. Спортсмен «нового» поколения ― так его назвали в одной из статей после очередной победы. Так он однажды попытается выразиться, но в конечном счете это станет едва ли не самым громким проебом в его жизни. Имиджмейкеры федерации пришли в ужас, когда увидели, какую реакцию его слова вызвали. Ну окей, возможно, то, что он затронул тему сексуальных меньшинств, было лишним. Это лишь послужило очередным поводом для «обиды», а в то время ― впрочем, как и сейчас ― многие любили оскорбляться и без причины. У него, кстати, был курс психологии и педагогики, где он запомнил фразу преподавателя, что «человека нельзя обидеть, а вот обидеться он может вполне». Пусть для многих это не было оправданием, он их и не искал. Зато занимался этим последние пару месяцев, когда не проходило дня, чтобы он не тонул в дурацкой рефлексии и мыслях о собственных пошатнувшихся принципах касаемо ориентации. ― Смотри, какие классные штуки мы обнаружили на распродаже! ― расплылся в сияющей улыбке Адам, показывая на нелепые желтые пушистые перчатки с когтями на пальцах. ― Ей фиолетовые купили. Хотели взять и тебе, но там только розовые оставались. Он притворно расстроился и пожал плечами. На заднем плане Мэрайя разгрызала упаковку с мороженым в тщетных попытках его оттуда выудить. Нейтан тихо фыркнул, устроившись на диване поудобнее. ― И поэтому ты взял их себе. ― Я начинаю подозревать, что ты хочешь такие же, просто боишься признаться. Как приедешь, отдам тебе вот эти, должны же у нас быть в гардеробе хоть какие-то общие вещи! Вот именно с Адамом он изначально хотел поговорить насчет… Неважно, это все равно не вышло. С Джейсоном ― тоже, вернее, Нейтан так и не решился поделиться, потому что понятия не имел, как все это сформулировать. «Хэй, Джей, у меня тут небольшая проблема, когда рядом... Ну, он. Видишь, бессовестно смеётся над чем-то вместе с Уилсоном?» ― примерно так это прозвучало у него в голове в первый раз. Конечно же, вслух такую хрень он говорить не собирался. Он даже Ромену успел позвонить, но там и близко до чего-то конкретного не дошло, так что он просто узнал, как у него дела, насколько тот продвинулся в ремонте квартиры, и принял поздравления с успешным началом в новой деятельности. У них с Мэрайей в этом плане все сложилось как-то само собой. Не было такого внезапного момента «просветления» вроде: эй, она же мне нравится; что нам мешает быть вместе? Друзья тоже восприняли это как само собой разумеющееся. Что происходило с ним сейчас, он понимал весьма смутно, но это не мешало задаваться вопросами: почему сейчас, почему именно Юзу и как вернуться к прежним, блядь, базовым настройкам, чтобы все внутри перестало сжиматься в тугую пружину и переворачиваться одновременно, потому что он всегда считал себя "не таким". Может, ему следовало взять перерыв и просто обнулиться к чертовой матери? Да он и так не появлялся в Крикете несколько дней, а как пришел, не сдержался и спровоцировал Юдзуру этим проклятым флипом. Как будто не знал, насколько тот азартен и напорист, если у него что-то не получается. Он пытался представить, что в его системе координат Юдзуру Ханю просто отсутствует, нет его, откуда ему там вообще взяться? Мэрайя была отличным вариантом. Боже. Он ― хренов сексист, и он снова выразился (даже, блядь, в собственной голове!) не так, как того хотел. Если бы они были все еще вместе, его бы ничего сейчас не беспокоило. Нейтан был бы абсолютно спокоен и уверен в себе, в своих убеждениях и принципах. ... да? А, может, это началось куда раньше, чем он думает? У них было довольно много моментов, когда присутствовало ощутимое напряжение. Несколько раз Нейтан списывал это на языковой барьер; или на то, что он снова выиграл; или на собственное, плохо скрываемое раздражение от того, что публика приветствует Юдзуру больше, чем его. Разные причины. В Стокгольме это едва не достигло пика ― было тяжелее, чем когда-либо прежде. Сейчас они стали пересекаться на льду намного чаще, и каждый раз, когда Юдзуру едва заметно улыбался его весьма «куцым» попыткам взаимодействия с некоторыми капризными детьми, э-т-о вновь и вновь возвращалось, пока Нейтан не попросил поменять, наконец, график. Теперь заниматься с группами вместе они стали только по понедельникам. А Юдзуру… Ну, он не выглядел заинтересованным вообще. Как будто когда-то было иначе. Все, что когда-либо в его адрес говорил Юзу, он с тем же успехом говорил кому-то еще, не меняя интонации, так же мягко улыбался, благодарил каждого, всем собой являя очарование и доброту. Нейтан не показывал раздражения, не говорил чего-то провокационного (а ведь он может) и чаще всего погружался в какие-то свои мысли, принимая максимально отрешенный вид и лишь изредка чему-то улыбаясь. Никогда в жизни он бы не стал заявлять ни журналистам, ни тренеру, ни самому Юдзуру, что хотел бы его признания. А он хотел. В глубине души ему нужно было знать, что его считают равным. Не кем-то, замахнувшимся на твои рекорды и медали, и даже не превзошедшим ― равным, достойным. Желание было глупым, бессмысленным, эгоистичным и несколько наивным, но оно было. И никуда не делось. Нейтан уже достаточно корил себя за такие мысли, отвлекался на все, что угодно, но, когда выходил на разминку, неважно, кто еще в этот момент был на льду, хоть сам господь бог, это воспринималось еще острее и болезненнее. Вопреки здравому смыслу и всякой логике это тоже помогало ему концентрироваться. Соревнования давно закончились, они жили своей жизнью, никаких безумств и эмоциональной встряски. Если бы по его жизни писали книгу, на этой главе строчки были бы ровными, изящными и сводили бы весь текст к «у меня все хорошо». Особенно после расставания, когда они прекратили ломать комедию и пытаться сохранить то, чего уже давно не было и лишь тлело на обугленных страницах. А потом вдруг кто-то испачкал их жирной чернильной кляксой, и, наверное, тогда любые слова «до» резко перестали иметь значение. Он решил стать тренером, переехать в Канаду, снова встретил практически не изменившегося Юдзуру и… Кто-то взял и без сожалений вырвал последние пару страниц, скомкал и отправил в камин догорать. Открыл следующую, чистую, незапятнанную — и дописал пару строк. Но вот буквы стали уже неровными, раскачивающимися из стороны в сторону, а сам почерк ― витиеватым, беспорядочным, небрежным, даже прерывался в каких-то местах. В одном ― точно. В том, где Нейтан его поцеловал и вдруг понял: этим кем-то всегда был только он сам.