Плен, превратившийся в удовольствие.

Шли дни, а Ричард все не возвращался. Рокэ извелся, пытаясь угадать, в чем причина столь долгого отсутствия. Поначалу занятый лишь своими переживаниями, через пару недель он уже требовательно спрашивал у слуг, не приходило ли писем от господина Окделла, и не было ли каких-то иных вестей. Вестей не было, писем — тоже, и Рокэ лез на стены от беспокойства. Сначала — за себя. Почему-то ему стало казаться, что если Ричард не приедет — вот прямо сейчас, или хотя бы сегодня — то в замок нагрянет беда. Например, в Надор явится Альдо и вновь сделает Рокэ своим рабом. Вернет в Багерлее, отдаст Уолтеру Айнсмеллеру или еще кому похуже. Такая перспектива пугала до ледяных рук, до того, что Алва влезал на подоконник и подолгу смотрел вниз. Но прыгнуть не мог, а значит — Дикон был жив. Рокэ тешил себя этой надеждой, понимая, что в целом все могло быть намного хуже, а права на его жизнь и свободу просто могли без его ведома передать кому-то другому. Например, Альдо… А могло быть и так, что эти права вернулись бы Ракану по умолчанию в случае гибели Окделла — об этом Рокэ тоже ничего не было известно, так как точной формулировки, с которой Альдо передал его Окделлу, он не слышал, лишь ощущал последствия. Чем больше он думал, тем сильнее его терзал страх. К его собственному удивлению, страх за Ричарда объяснялся далеко не только естественным ужасом пленника перед переменами, которые вполне могли быть к худшему. Нет, он действительно привязался к Окделлу, тосковал по нему, переживал за его благополучие. И даже в жестокой порке, которую получил, винил теперь больше себя, чем Ричарда. Конечно, раньше, в прежние времена, такие мысли не пришли бы в голову первого маршала и в страшном сне. Но сейчас Алва, переживший Багерлее, пытки и насилие, сломленный магией, заключением и перенесенным поражением, видел мир в совсем ином свете, и оценивал окружающих совсем не так, как ранее. Снисходительная доброта и жестокая забота Окделла казались ему благом на фоне того, что делали с ним другие. К тому же длительное одиночество, которое мог скрасить только Ричард, привязало его к хозяину крепче всяких оков. Слуги его пусть и слушались, видимо, по приказу Окделла, но все же сторонились, а людей его круга он в принципе не видел с момента, как потерял свою прежнюю жизнь. Поэтому Ричард был единственным, кто, по сути, был в его мире, и Рокэ уже не представлял свою жизнь без господина. Алва был достаточно умен, чтобы понимать некоторую искусственность и принужденность подобных ощущений, но и выбора у него не было. Ричард был благороднее прочих, и, в отличие от других победителей, отличался милосердием по отношению к проигравшим — и к Алве в том числе. И сейчас, когда Окделла так долго не было, Рокэ уже не знал, что думать, и каким силам молиться, чтобы вернуть его невредимым. Четвертая неделя была почти на исходе, когда поздно ночью он услышал отдаленную суету, и бросился полуодетым в коридор. Он не ошибся — Ричард вернулся. Рокэ кинулся к нему, забыв про слуг и свою взъерошенность со сна. Окделл с веселым удивлением поймал Рокэ в объятья, бесстыдно сжал руку на ягодице. — Соскучился, моя жемчужина? Алва, опомнившись, вырвался, оттолкнул хозяина. — Эр Окделл, что вы… Окончание фразы Рокэ проглотил, увидев неожиданную гримасу боли, исказившую волевое лицо Ричарда. — Дикон, что?.. — Спокойно, сокровище мое. Просто царапина. Пойдем, мне надо в купальню. Рокэ послушно последовал за хозяином в его покои. Окделл принялся стаскивать одежду. — Помоги мне, — позвал он, и Алва кинулся распутывать завязки, расстегивать пуговицы и выпутывать Ричарда из рукавов. Тот пару раз не сдержался, вновь скривился об боли, и это напугало Рокэ еще сильнее — он знал, как стоек Окделл, и как умел владеть собой. Рокэ повел Дикона в купальню, не спеша с расспросами — он уже понял, что тот ранен, и, очевидно, достаточно неприятно — его рука была перемотана. Осторожно помог Ричарду опуститься в теплую воду, принялся разматывать бинты. Тихо выругался сквозь зубы — судя по входному и выходному шрамам, мягкие ткани плеча были пробиты насквозь, очевидно — стрелой. Рокэ затрясло от злости. — Дикон, какая тварь?.. Чуть бы ниже — и перебило бы артерию, а это смертельно опасно! — Я в курсе, родной, — усмехнулся Окделл. — А тварь — ее отправили в закат, где ей и место. Я потому и задержался, хороший мой. Мне уже сказали, что ты спрашивал и волновался. Прости, что не мог предупредить. Рокэ смутился, не очень понимая, как на это отвечать. Вместо слов он решил заняться делом. Отлучившись, он лично потребовал у слуг все для перевязки. Не слушая никаких возражений Ричарда, осторожно омыл рану, смазал и обработал всем необходимым, перебинтовал заново. Отрезал: — Я был первым маршалом, Окделл, тебе ли не знать. Думаешь, в этом доме есть кто-то, кто смог бы справиться с твоей раной лучше меня? — Не спорю, сокровище мое. Делай с моим телом все, что тебе заблагорассудится, — добродушно рассмеялся Ричард, заставив Рокэ вновь покраснеть. Доверившись ухаживаниям Алвы, Окделл поотмокал в ванной, позволил вымыть себе волосы, обтереть мочалом. Выбрался, опираясь на руку Алвы. Тот бережно обтер его плечи и торс полотенцем. Поддавшись внезапному порыву, опустился на колени, промокнул бедра и ноги Ричарда. Тот благодарно улыбнулся. — Что бы я без тебя делал, родной. — Пользовался бы услугами прислуги, — буркнул Алва. Добравшись до спальни, он помог Ричарду улечься в кровать, неуверенно застыл рядом. Ричард устал, и, наверное, хотел спать… — Ложись, не стой, — позвал Дикон, и Алва с радостью нырнул к нему под одеяло. — Соскучился, жемчужина моя? — спросил Ричард, прижимаясь губами к его губам. Тело ответило на касания и поцелуй Ричарда сразу, отозвалось ярко, жадно — словно его не было не неполный месяц, а добрый год. Алва неуверенно улыбнулся, разрывая поцелуй.