Лагерь

Все утро Серый чувствовал себя как рыба на сковородке. Будто все самое ужасное уже случилось, и повлиять он уже в любом случае ни на что не сможет, но все равно — дальше будет только хуже. Об их с Никитой выходке в отряде никому не рассказали. Не было ни всеобщего порицания, как в детдоме, когда виновного ставили посреди комнаты и отчитывали при всех, ни побоев, ни даже банального ухудшения отношений. Их не лишили еды, не заперли в комнате, пока остальные жили как ни в чем не бывало, даже вещей не лишили. Дарья и Виктор смотрели, конечно, со смесью настороженности, осуждения и обиды, но по сравнению с остальным это было мелочью. Куда хуже было от того, что вот-вот должно было произойти. Серый был абсолютно уверен, что директор до родителей не дозвонится, а если и да — приезжать они все равно откажутся. Зачем? Чтобы лично отвезти негодяя в детдом? Вообще-то, это было худшим из воображаемых Серым исходов. Вот родители приезжают, вот выслушивают от директора, какой Серый плохой, вот папа сурово сводит брови, как тогда, когда во второй раз поймал его на куреве, а мама испуганно прикрывает рот ладонью, как всегда делает, когда чем-то недовольна, но говорить об этом не хочет, вот они объявляют, что такой сын им не нужен и везут в детдом, делая вид, что изначально планов от него избавиться у них не было… Или еще хуже — просто решают, что такой сын им не нужен, потому что изначально таких планов у них и правда не было. От мысли о том, что он мог окончательно все испортить, оттолкнув от себя семью, которая и не собиралась от него избавляться, Серый окончательно поник. Он не мог ни есть, ни оправдываться перед Дарьей и директором, ни говорить с Никитой. Последний, правда, с ночи и сам не слишком жаждал общения с ним. Директор, будто издеваясь, родителям стал звонить прямо при них. И разумеется, против всех законов милосердия начал с родителей Никиты. Набрал номер, поприветствовал его мать по имени, представился сам. — Зачем вы звоните ей? — тут же взвился Никита. Директор глянул на него, не ответил и продолжил говорить телефону, что у них возникла проблема и надо срочно приехать в лагерь. — Звоните маме! — требовал Никита. — Почему вы звоните бабушке? Серый неловко опустил глаза, жалея, что не может перестать существовать хоть ненадолго. Казалось, он становится свидетелем чего-то настолько личного, что слушать это просто непристойно. Так хоть видеть не будет… — Твоя мама оставила этот номер на случай экстренных контактов, — спокойно сказал директор, откладывая телефон на стол. — Полагаю, у нее были на то причины. Твоя бабушка приедет, как только сможет. Думаю, она тебе расскажет. — Вы врете! — крикнул Никита, соскакивая со стула. — Вы все знаете! Просто он умер, а мне не говорят! — Сядь, — взвизгнула Дарья. — Да пошли вы все! — заорал Никита, пулей вылетая из кабинета и попутно ударяя кулаком по косяку. Дарья беспомощно глянула на директора. Серый поймал себя на том, что снова смотрит во все глаза, и поспешно зажмурился. — Догони и скажи ему, что все живы, — велел директор. — Да как я, — начала было Дарья. — Он напуган сильнее, чем виноват. Серый почувствовал себя абсолютнейшим идиотом. Он ведь даже не знал, что там у Никиты дома, почему он туда так рвется. Ни разу не спросил толком, не выяснил, не вник… — Давай теперь с тобой, — вздохнул директор. — Не сбежишь? Серый замотал головой, так и не открывая глаз. Толку-то теперь бежать? Все равно поймают и сдадут обратно — и так ему и надо, идиоту! Кто ему виноват, что он нигде не может прижиться… Интересно, а чей номер родители оставили для связи? Свой или сразу директрисы? Серый поджал губы, вслушиваясь в то, как пальцы директора глухо бьются об экран телефона, набирая номер, и готов был поклясться, что на мгновение умер, услышав: — Татьяна Анатольевна? Здравствуйте.