Лагерь

— Даша, давай пойдем на улицу! — Давай не будем рисовать! — Я тоже хочу на спартакиаду! Тихон не сдержался, прижал ладони к ушам, стараясь хоть немного отгородиться от этого гама. Дарья как ни в чем не бывало подошла к своему столу и разложила на нем несколько ватманов и краски. — Так нечестно! — снова заканючил кто-то из малышей. — Почему они играют, а мы — нет! — Ты же сам записался на рисование, — недовольно припомнил Тихон, начиная злиться. У каждого из них же был выбор, на какой кружок пойти! Каждый из них мог выбрать что угодно, но добровольно пошел сюда! Так чего им теперь надо? Посмотрел бы он на них в его положении… Тихон представил, что все окружающие его мелкие тоже живут праведно, и поэтому не могут заниматься спортом, и поморщился. Не живут они, как он, и не очищаются от грехов — иначе бы не рвались сейчас соревноваться… От этих мыслей стало еще тоскливее. Тихон понимал, что обижаться на отца и очищения нельзя, и всю свою обиду и недовольство старался перенести на других — тех, кому не нужно было каждый понедельник рыдать под розгами, чувствуя, как вместе с грехами с тебя сходит кожа, клясться самому себе и отцу, что следующая неделя пройдет куда лучше предыдущей, а потом скрывать ото всех случившееся. Если бы все жили правильно, никаких проблем бы не было! Наоборот, каждый бы гордился тем, что его воспитывают, а не отдают самому себе… Значит, все проблемы из-за них — «нормальных». — Мы с вами и будем участвовать с спартакиаде, — тем временем заверила малышей Дарья. Тихон взял со стола карандаш и принялся его старательно гнуть. Только этого ему не хватало! Вот почему папа вчера отказался его забирать сразу? Почему сказал, что надо подождать до воскресенья? Еще и напомнил, что слабость тоже грязнит душу, и пообещал помочь Тихону ее преодолеть, будто всего прошлого было мало! А теперь еще участвовать в спартакиаде, чтобы в понедельник розги снимали с него и этот грех. Младшие его расстройства явно не разделяли — загалдели радостно, стали скакать и оживленно обсуждать, кто в каком виде спорта собирается участвовать. Карандаш в руках Тихона затрещал. — Мы с вами нарисуем плакаты, чтобы поддержать наших спортсменов, — не обращая внимания на шум добавила Дарья. — А на самой спартакиаде будем на трибунах стоять с ними и дружно выкрикивать речевки, чтобы все видели, что наши ребята лучше всех. Гул из восторженного стал разочарованным. Тихон немного расслабился: рисовать — не грех, а на самой спартакиаде можно будет куда-нибудь улизнуть, да хоть под теми же трибунами спрятаться! — Директор пообещал самый лучший плакат наградить конфетами, — снова подала голос Дарья. Дети немного утихли, видимо решив, что конфеты за плакат все же приятнее, чем ныть и чего-то требовать. Тихон осуждающе покачал головой. Меркантильные, жадные… Что из них вырастет? — Сейчас мы с вами придумаем, что рисовать на плакатах, а потом начнем работу, договорились? — улыбнулась Дарья. — Рассаживайтесь по местам. Тихон, помоги мне. Тихон нехотя поднялся, кинул карандаш обратно на стол, сделал шаг вперед. Ну почему именно он? И почему Дарья так уверена, что он поможет? Даже не попросила ведь, просто скомандовала! А он и идет послушно, не спорит… За спиной раздался звонкий удар дерева о бетон. Тихон обернулся, убедился, что карандаш и правда лежит на полу, шагнул обратно и нагнулся за ним. Впервые с понедельника попытка согнуться не вызвала мучительной боли. Тихон удивился этому, обрадовался, что худшее позади, и бросил, усаживаясь на место: — Сама себе помоги.