Эти написанные слова

      Наследный принц Зуко из Народа Огня изо всех сил старается окончательно не слететь с катушек перед своим экипажем, в подзорную трубу наблюдая за изящно летящим в Царство Земли летающим бизоном Аватара. Ему едва удалось выбраться из обваливающихся развалин острова Полумесяца, но конечно же у Джао получилось уйти без всяких проблем и конечно же Аватару снова посчастливилось необъяснимым образом сбежать. Подзорная труба нагревается в его ладонях, и Зуко делает глубокий вдох, стараясь сдерживать своё пламя, потому что чёртово самовозгорание на глазах у всех будет лишь способом завершить этот однозначно дерьмовый день, чтоб его носорогам Комодо под хвост.       Он улавливает аромат успокаивающего чая, который дяде не терпится впихнуть ему в руки, стоит опустить трубу. Агни правый, почему дядя никогда не может дождаться, когда они хотя бы окажутся в своих казармах, вне поля видимости целого экипажа? Именно поэтому Зуко продолжает держать её направленной в небо, даже когда в нём больше не на что смотреть. Он пытается обрести контроль над дыханием, не обращать внимания на расцветающие по всей спине ушибы, оттеснить глухой звон в повреждённом ухе, который он начал слышать после падения с лестницы — звон ухудшился, когда храм стал разрушаться. В данный момент ему трудно стоять в вертикальном положении, но Зуко не может перед своей командой начать шататься, как никчёмный пьяница, только потому, что его равновесие нарушено. Он не позволял себе этого годами и отказывается начинать сейчас.       Зуко всё ещё ощущает тонкие руки Аватара в своих ладонях — он игнорирует воспоминание о том, какой же он маленький — и тяжесть цепей поверх доспехов. Всё ещё видит злорадствующую улыбку Джао, мстительные ухмылки его собственных солдат и нескрываемое презрение, когда Зуко вернулся на корабль — растрёпанный, избитый и один. Всё ещё слышит, как эти крестьяне из Племени Воды выкрикивают «козёл» и сотрясают фундамент мира Зуко, как сказал бы его автор писем.       Очередной глубокий вдох. Зуко не сжёг подзорную трубу. Дядя будет гордиться.       Дядя тоже ждал его на палубе. Смотрел, как Зуко затаскивает себя обратно на корабль, и уже отдал приказы готовиться к отплытию. Приказы, не включающие в себя средства по сдерживанию Аватара, ведь дядя, разумеется, предугадал его провал — Зуко только на это и горазд. Больно сознавать, что единственный повод для гордости дяди — это то, что иногда Зуко вспоминает про медитативное дыхание. Даже его дыхание ненадлежащее само по себе. Планка удручающе низкая, но Зуко всё равно не в состоянии перестать спотыкаться об неё новыми и изобретательными образами.       Зуко знает, что экипаж ещё взирает на него, ждёт от него дальнейших действий. Знает, что уже долго бестолково смотрит в подзорную трубу. Он мрачно задумывается над текущими ставками на тему «промежуток времени между взрывами ярости» — команда и не подозревает, что он в курсе их пари. Нередко Зуко начинает кричать просто чтобы сбросить кого-то со счетов, если на него находит особая волна щедрости к победителю или особое злопамятство к другому спорщику.       Зуко хотелось бы просто порадоваться, что все они выбрались невредимыми из того безумия и не оказались в плену. Но у него отнимает все силы притворство, словно он не видит, как экипаж находится на грани перехода с терпимости на откровенное негодование. За спиной Зуко слышится сдавленный смех, хихиканье. Подчинённые забывают — или им плевать, — как звук распространяется на открытой воде по металлическому кораблю даже при шуме плавящегося в океане позади них острова. Становится трудно припомнить, что он не испытывает к ним ненависти.       — Племянник, — мягко заговаривает дядя, и Зуко наконец-то опускает подзорную трубу, откладывая её осторожным обдуманным движением, пытаясь рассеять жар на металлическом корпусе, — не желаешь чаю? Мне кажется, после тяжёлого дня жасмин особенно полезен.       Зуко сосредотачивается на ощущении облегающей рёбра и плечи брони, позволяющей ему свободно двигаться, но лишь определённым образом. И в него явно не входит действие, которое он жаждет совершить: выбить из рук дяди чашку чая и посмотреть, как она разбивается на миллион осколков.       — Нет, дядя, — цедит Зуко, когда получается не выплёвывать искры на каждом слове. Дядя расстроился бы. — Не хочу сейчас никакого чая.       — Понятно, — безмятежно мычит Айро, отпивая из чашки. — Тогда не желаешь вместо чая прочесть пришедшее для тебя письмо?       Сердце подпрыгивает в груди.       — От твоей сестры.       Сердце останавливается.       — Дай его мне, — приказывает Зуко, протягивая руку и не придавая значения обеспокоенному взгляду Айро. Стискивает челюсть, чтобы не прислониться к перилам. Из Кальдеры почтовые ястребы, даже не специально обученные Азулой, прилетают быстро и сюда, на дальние острова. Он сглатывает кислоту, намеревающуюся подняться вверх по горлу. Неужели история о том, как его заключили в цепи солдаты Народа Огня, уже разлетелась по всей столице? Джао всегда быстро делится такими новостями, чтобы присвоить себе заслугу и напомнить каждому о несостоятельности Зуко под видом военного отчёта. Он рассчитывает, что Джао поведал всем рассказ о том, насколько сам он в ответственный момент полагается на свою команду, кучку бесполезных недоумков.       Он благодарен только за то — единственная яркая искра в этом пепельном бардаке, — что Джао не увидел, как Зуко потерял Аватара ввиду кратковременной потери собранности из-за напряжённого взгляда того крестьянина из Племени Воды и своего вспыхнувшего шока на выбор оскорблений девчонки. Зуко весьма осознанно учитывает эту составляющую его провала, помещает её в коробку своего сознания и убирает навсегда. Не об этом он способен думать под столькими направленными в его спину взглядами. И уж точно не с резкими словами Азулы, ожидающими в свитке в его руках.

***

      У Зуко выдаётся плохая ночь. После вестей от Азулы хороших и не бывает. Или после неудавшегося захвата Аватара. Или после встреч с Джао. Или когда у него не получается правильно постичь самые основные приёмы магии огня. Или когда стены его каюты начинают давить и обжигать, а он не может дышать и наравне с этим ни секунды не способен вынести ощущения, что команда является зрителями его страданий прямо как…       На самом деле у него очень редко бывают спокойные ночи.       Медленно и неспешно Зуко меряет шагами периметр палубы, сцепив руки на пояснице, жёсткий, правильный и до сих пор облачённый в доспехи. Ему стоит принять душ и снова размяться, чтобы синяки не затекали ещё больше, но он… не в силах быть прямо сейчас оголённым в прямом и переносном смысле. Вскоре сможет, но пока нет.       Он метает на проходящего мимо охранника острый взгляд и педантично кивает, дозволяя этикету и военной дисциплине окутать себя цепями вежливости, хотя желает только выместить свои мысли, воспоминания, боль и гнев, пока они не сгорят досуха.       «Сорок первая дивизия», — прошлым вечером писала Азула, а также «последние выжившие» и «отважно погибли в бою» с таким особенным закручиванием символов, что Зуко понимал — всё это сарказм. Она ссылалась на его маленькие приключения, Джао, военные встречи и собрание отца, и это ранило глубоко внутри. Он запрещал себе зацикливаться и представлять, как Азула восседает за длинным столом в качестве правой руки Хозяина Огня, хотя она на год старше того времени, когда его…       Азула всегда врёт, но в своих письмах — никогда. В них она знает, как болезненно преподнести правду. Как потихоньку обсыпать кусочками новостей, слухов и информации о войне, как не позволять забывать о проступке Зуко, пускай напрямую не пишет именно так. Это значит. что никто не позабыл, значит отец…       Слова Азулы редко влияют на него. У него были годы тренировок сокрытия своих реакций, вряд ли кто-то в это поверит. Но все они понятия не имеют, на что Зуко пошёл бы, будь у него возможность. Когда ему снятся наиболее плохие сны или его раздражением особенно заметно, зачастую он и сам не представляет, чему дал бы волю в себе, если бы взаправду перестал думать о последствиях.       Зуко умеет направлять свои рассредоточенные эмоции в ката и двойные палаши, подражать увиденным тренировкам, к которым не смог присоединиться, хотя желал обучаться из склонности делать всё надлежащим образом. Он научился двигаться тихо и осторожно, акробатически и незаметно с намерением избегать нежелательных взглядов и непрошеных вопросов, если чувствует себя подстрекаемым и неугомонным. А когда тело нуждается в отдыхе, Зуко умеет заставлять себя неподвижно сидеть, перечитывая свитки в поисках любой крупицы информации, которая может представлять интерес — таким способом он занимаем разум и не бездельничает.       Но Зуко ума не приложит, что делать, если вопреки ушибам тренируется целый день и травмирует себя ещё больше, если терпеть не может читать о духах или выдержать хотя бы одно предложение об Аватаре, если после последнего поражения его концентрация настолько потрёпана, что он вовсе не в силах сосредоточиться на чём-то отдалённо плодотворном. Все его мысли заняты тем, что пошло не так с Джао, парочкой из Южного Племени и мудрецами Огня. Зуко вновь не на кого положиться, кроме самого себя, и это его вина, что он поражён этим фактом, никогда ничему не учится и попадает в ловушку, посчитав, что хоть в этот раз мог получить частичку компетентной помощи.       Нет, этой ночью Зуко не готов оставаться в своей комнате или оказаться втянутым в очередную игру пай-шо в дядиной каюте, пускай там будет чай, который отнюдь не помешает, если Зуко намерен бодрствовать вторую ночь подряд. Поэтому раз он не может спокойно усидеть и ему нельзя тренироваться, пригодится морской бриз и шум волн под гудящими двигателями корабля, который немного помогает не чувствовать себя таким стеснённым. Нужно приложить усилия, чтобы выглядеть управляемым, невозмутимым и безупречным перед экипажем, и потом в действительности стать таким.       Зуко сосредотачивается на ходьбе, делая шаг чуть более неторопливым и естественным, используя моменты, когда одна нога находится в воздухе, чтобы проверить равновесие. За день в повреждённом ухе звон уменьшился, но не прекращается, и много лет назад он научился этой хитрости наилучшим образом, чтобы вернуть себе уравновешенность и при этом не делать очевидным свои затруднения.       Зуко не знает, сколько времени был сконцентрирован на перемещении собственного веса, доспехов и тела по мягко раскачивающейся палубе. Достаточно долго, чтобы не оступиться — и это хорошо, одна маленькая победа сегодня, — когда резко поворачивает голову на тихий стрекот, прорезающий ночную тишину.       В тёмном небе Зуко быстро различает очертания Гао. Неосознанная улыбка непривычно натягивает шрам. Почтовый ястреб летит прямо к нему, а не в вольер, как обучали, и приветственно облетает его голову. Вдруг Зуко вспоминает выкрикнутое крестьянином «козёл» и вынужден ухватиться за перила для поддержания равновесия.       — Не ожидал увидеть тебя так скоро, — скрипит Зуко надломленным голосом, стоит Гао приземлиться на ограждение перед ним. Негнущимися пальцами он вынимает лакомство, которое теперь всегда держит при себе, и рассеянно напевает похвалу, вытягивая свиток из шлеи Гао.       Гао остаётся с ним, даже когда письмо уже доставлено, и Зуко испытывает благодарность за его поддержку, опуская взгляд на плотный свёрток дешёвой знакомой бумаги. Внутреннее пламя трепещет в груди, сокращает его дыхание приятной радостью и волнением. Он не ждал ответа так скоро или, по правде сказать, вообще не ждал после… но значит ли это, что Зуко ошибается? Возможно, он всего лишь преувеличивает, обращая чрезмерное внимание на что-то одно в ущерб остальной информации и контексту? Как известно, иногда Зуко занимается этим.       И даже если он напрасно переживает, его последнее письмо казалось… более рискованным. Другим. Словно музыкант увеличил скорость музыки, а Зуко — танцор, невольно споткнувшийся под смену темпа. Ему хотелось больше времени настроиться к тому, что последует. Подготовить себя к новости, если они продолжат в том же духе, или если он опять-таки всё неправильно понял, или даже хуже. Но сейчас свиток в его руке, исписан знакомым, едва понятным почерком, и Зуко осознаёт, что на самом деле не хочет отказываться думать над вариантами — так или иначе, он счастлив получить хотя бы одно письмо.       Зуко позволяет себе погрузиться в привычное чувство, возникающее при чтении таких писем: похоже на новое пламя, разгорающееся и требующее выдержки, чтобы оно не сгорало слишком быстро, но так сильно желающее вспыхнуть. Взгляд жадно оглядывает лист. Всегда так: чтение проходит в спешке из стремления узнать всё и сразу, потом письмо подлежит повторному вдумчивому перечитыванию, чтобы всё понять. С недавних пор Зуко ознакамливается с письмами наедине, потому что не представляет, какие эмоции и воспоминания они вызовут.       Однако этой ночью он с удовольствием разрешает эмоциям свободно течь: удовлетворение, что смог помочь, непередаваемое облегчение, что с владельцем письма всё хорошо и ему лучше. Зуко не знает, что чувствовать, снова и снова прослеживая взглядом «хорошо, что ты тоже один из моих людей». Ощущает скептическое неверие, что вопросы заданы ему его же манерой. Знакомое скрытое «да, у меня тоже так» во всём. Зуко понимает чувство одиночества, когда в себя веришь только ты сам, как трудно быть уязвимым, когда тебе надлежит руководить командой, насколько сюрреалистичным кажется вид тонущего в море острова…       — Что?       В мозгу происходит сбой. Он трёт здоровый глаз, стряхивает с себя усталость и подносит письмо к свету фонаря. Может, он неправильно истолковал, символы автора письма не всегда точные…       Зуко сглатывает накатывающую тошноту, раз за разом перечитывая «извержение вулкана уничтожило целый остров». Как много островов могло быть уничтожено, особенно извержением вулкана? Вероятно, единицы, малое количество, в зависимости от того, к чему ты относишь острова. Но… недавно? В промежутке между последнем письмом Зуко и этим?       Ему хватает ума дотащить себя до скрытой тенями зоны, которую всегда можно отыскать на корабле. Он прислоняется спиной к стене, с силой вжимается в неуступчивый металл, постепенно напрягая каждый мускул в теле. Крепко зажмуривается, считает до десяти, как учил дядя, усилием воли приказывает рукам не трястись, безжалостно сдерживает пламя, грозящееся вспыхнуть в груди. Он должен перестать паниковать, пока фонари вокруг не начали сигналить о том, что он стремительно катится вниз, потому что он не знает, как будет объяснять всё это дяде, лейтенанту Джи или кому-нибудь другому. И себе.       Быть может, ему не стоит паниковать? Зуко делает медленный осторожный вдох и принимается мысленно перечислять имеющиеся знания. Не подозрения или опасения, а именно знания. Осознавая, что их одновременно так много и ужасно мало, он издаёт дрожащий звук, который при лучших обстоятельствах мог быть смешком.       Его друг по переписке путешествует с младшей сестрой и другом в поисках учителя магии.       Это может быть кто угодно.       Они одни, потому что их мать умерла во время нападения, а отец ушёл. В деревне нет никого их возраста.       Это опять может быть кто угодно. Мог быть практически я.       Куда бы ни следовал Зуко, Гао улетал всего лишь на несколько дней. Они случайно натыкаются на войска и преследуются ими. Не так давно автор письма оказался в Мире Духов и вернулся оттуда, а накануне своими глазами видел уничтожение целого острова извержением вулкана. Как и сам Зуко.       Зуко удерживает истеричный звук, доставая из глубин разума небольшую коробку с пометкой «никогда» и возвращается к тому моменту на острове Полумесяца. Когда крестьяне из Племени Воды использовали «Принц Козлов» в качестве оскорбления, что Зуко однажды лицезрел в письме… Пресвятой Агни, в тот раз Зуко посмеялся. И, конечно, это прозвище могло быть широкораспространённым, но казалось очень сугубо личным.       И когда они были прикованы к колоннам, парень из Племени Воды так пристально таращился на Зуко и всё не переставал, чёрт возьми, глазеть. Стиснув зубы, Зуко намеренно не обращал внимания: все постоянно пялятся на его шрам, но…       Но тот из Племени Воды — чёрт, как же его зовут? — также сказал что-то о ненасытности и контроле в отношении магов огня Джао. Зуко совсем недавно говорил о равновесии со своим автором письма. А теперь тот интересуется политикой и властью между командующими и принцами, властью у изгнанной знати. Необязательно этому что-либо значить, это может быть обычным вопросом, любопытством. В колониях и Народе Огня все знают об его изгнании.       Но.       В совокупности всё это… вполне может иметь значение. Нечто чересчур важное, чтобы Зуко отодвигал это подальше в своей голове, и слишком бедственное, чтобы притвориться и оставлять это незамеченным, как он поступал с множеством проблем в своей жизни. Зуко оторопело поднимает письмо и зажигает маленькое пламя в ладони, стараясь вникнуть, обдумать, оставаться спокойным и не спешить с выводами, что, по общему признанию, не самая сильная его сторона. Но сейчас Зуко очень постарается справиться.       В особенности он застревает на последней части, хотя уж она не имеет никакого отношения к его состоянию. Какая-то нелепость про обряды достижения совершеннолетия, о которых Зуко представления не имеет. Дальше внимание падает на часть про пассивную надежду и что в мысленном образе автора письма ему больше подходит устремлённость. Зуко чувствует себя предельно беспомощно: его так легко поняли спустя лишь несколько недель обмена письмами, в то время как даже дядя, находясь рядом почти четыре года, обычно озадачен тем, что Зуко являет из себя.       Он дышит размеренно, ослабляя мёртвую хватку вокруг своего внутреннего пламени и дозволяя ему аккуратно возрастать на приемлемый уровень, его ненасытность прогоняет часть оцепенения, и Зуко может попытаться подумать. Прежде всего его научили относиться ко всему с подозрением, всегда предполагать, не дурачат ли его, даже если ему никогда не выяснить как, когда и с какой целью. Он борется с мыслью, что парень из Племени Воды — да как его зовут? — неутомимо обманывал его. Как-то целенаправленно перехватил первое письмо, отправленное Зуко в момент слабости, и… узнал ястреба? Узнал его почерк? А потом намеренно установил… письменные обращения на расстоянии? Чтобы… разговаривать об одиночестве и неуверенности? Чтобы… выудить из Зуко информацию посредством обсуждения чувств?       Зуко гасит огонь на ладони и очищает разум от всего, оставляя лишь постоянный умеренный гул двигателей и шум разбивающихся волн. Он преобразовывает внутреннее пламя во что-то близкое к невозмутимости, а после умышленно и преднамеренно начинает сражаться с тем, о чём опасно даже думать. Скажем, мысль, что крестьянин из Племени Воды — Зуко в самом деле нужно узнать его имя — может и впрямь быть тем, кто пишет ему письма. И что может не подозревать, кому он их пишет. Или, что более сложнее для Зуко, что тот обо всём знает и всё равно продолжает. Тогда его взгляды были вызваны не шрамом, а чем-то исключительно другим.       Придя в движение, Зуко не позволяет себе задумываться. Вытаскивает писательские принадлежности, прикреплённые к поясу, опускается на колени и просто пишет, перенося мешанину из слов в своей голову на бумагу, где они обретут смысл. Зуко всё ещё не позволяет себе задумываться, когда лёгким жаром высушивает чернила, решительно игнорируя подпаленный край бумаги из-за быстрого перемещения ладони — стоит быть благодарным хотя бы за то, что не спалил бумагу к чертям, потому что он не уверен, что удержит вспыхнувшее пламя от перехода в неконтролируемый голод и сможет заново написать письмо.       Зуко наблюдает, как Гао низко пролетает над волнами и взлетает ввысь: ястреб стремительно исчезает в серой мгле границы поздней ночи и раннего утра. Необходимо просто не думать об этом — о том, что он только что сделал. Если оно ничего не значит, то в таком случае Зуко не о чём волноваться. А если значит очень многое, то это проблема. И Зуко не знает, чего хочет больше — по крайней мере, это он может отложить на потом, в коробку с пометкой «позже», а не «никогда».       Долгое мгновение Зуко всматривается в никуда, потом выдыхает задушенный, вовсе не истеричный смех, осознав, что всё это вынудило его позабыть о Джао, письме Азулы и побеге Аватара. Его ночь вряд ли улучшилась, но прошла по-другому, не как обычно.       И он всё равно рад новостям, что крестьянин из Племени Воды — нет, его автор письма, он ещё не знает наверняка — становится сильнее, словно его фундамент теперь более прочный. Фундамент Зуко определённо пошатнулся ещё больше, и если восстановление его основы заключается в обществе и окружающих людях, тогда ему не на что опереться. Независимо от того, что сказал автор письма, Зуко не может быть действительно частью…       Внезапный рывок, изменение колебаний под ногами выдёргивают Зуко из размышлений, слава Агни. После более трёх лет проживания на этом корабле Зуко близко знаком с его спектром гудения и ритмом. Кто-то изменил курс, задал новое направление и не известил его — капитана, условно главного человека. Он пропускает по путям собственного ци гнев, обжигающий, свежий и ясный, выжигающий все прочие мысли, кроме сопутствующего желания выяснить, кто осмелился подорвать его полномочия под покровом ночи.       Вот с чём Зуко в состоянии разобраться прямо сейчас. Это знакомая территория.       Он принимает бесстрастное, но в то же время разъярённое выражение лица — у него было много практики — и несётся к рулевому, специально гремя ботинками об металл, уведомляя о своём приближении и настроении весь корабль. Момент настолько подходящий, что Зуко снова задумывается, не нарочно ли дядя вместе с экипажем сделали это, осознанно навлекая на себя его негодование и предоставляя предлог выместить ярость.       Крестьянин из Племени Воды спросил, что делает Зуко, когда его сводят с ума? Зуко с трудом подавляет свирепую улыбку. Видимо, прапорщик Акари выиграет последний спор. Поскольку когда все вокруг вызывают в нём желание кричать, Зуко не сдерживается — он кричит.