Блики на воде

За то время, что они ждут убер и едут к Хенджину на квартиру, алкоголь практически выветривается, но Чан всё равно подаёт другому свою ладонь, когда Хенджин, пошатываясь, выбирается из машины и путается в своих длинных ногах. До подъезда они идут, взявшись за руки, и сердце Чана грохочет так, что он ощущает себя десятилеткой, которому разрешила подержать себя за руку симпатичная девочка из параллельного класса, пока он провожает ее до дома и несёт ее портфель. Но это длится всего какую-то минуту, а затем тепло его пальцев исчезает, и они поднимаются на шестой этаж, в квартиру-студию Хенджина, и ещё около часа сидят, болтая и заливая в себя чай, на крошечном балконе, давая себе возможность протрезветь окончательно. Чан узнает, что они оба, оказывается, родились в Сеуле, но родители Хенджина переехали в Вегас, а потом что-то пошло не так, и они решили остаться в Америке. Затем Хенджин переехал в Калифорнию, потому что ему всегда хотелось увидеть океан, и Крис с ностальгической улыбкой рассказывает ему о побережьях Австралии и о том, как выбрал для поступления Лос Анджелес, потому что океан звал его, и он знал, что будет чувствовать себя задыхающимся вдалеке от воды. Это то, что разделяют практически все люди, выросшие на побережье: море забирает часть их душ, но горькая пена остается внутри, даже когда они далеко, и всегда тянет их снова к кромке воды, тянет, тянет обратно. Тогда Хенджин говорит, что, наверное, в какой-то из прошлых жизней он и правда вырос на берегу океана, потому что когда он увидел побережье впервые, влюбился бесповоротно, и теперь он уже не представляет, как ему жить вдали от большой воды. Оказывается, у него есть морские пейзажи — ряды натянутых на рамы холстов, пылящиеся в промежутке между стеной и шкафом, которые ему жаль выбросить — и он показывает их Чану, и у каждого свое настроение. Где-то солнце безмятежно бликует на поверхности волн, а на некоторых — непогода, густые, темные краски, порывы ветра и тишина перед штормом, и Чан видит в них столько Хенджина, что он спрашивает себя, позволено ли ему узнавать столько о человеке, в чьи правила не входит приглашать кого-то на вторую ночь, и почему Хенджин вообще ему это показывает. Разве искусство не должно быть чем-то личным для такого типа людей? Разве это не слишком интимно? — Ты как? — проверяет Джинни, вставая со своего места, и забирает у Чана пустую чашку. — Готов, — кивает тот, и Хенджин задумчиво качает головой. Он относит грязные чашки в раковину, а затем ставит на середину комнаты стул, поверх которого стелит полотенце. — Прошу, не стесняйтесь, занимайте свой комфортабельный, эм, трон, — пытается он пошутить, чтобы сгладить неловкость, которая повисает в воздухе, когда он достает из ящика, стоящего у раскладывающегося дивана, массажное масло и лубрикант. Немного тяжело переходить от той душевной дружеской атмосферы, что установилась между ними на балконе, к чему-то… такому, и Крис благодарен за эти шутки, потому что юмор — единственный знакомый ему способ справиться со всеми странными ощущениями. Он усаживается на стул, а Хенджин позади него кладет ладони на плечи и слегка сдавливает, недовольно цокая языком, и это момент, когда Чан чувствует, что Хенджин снова переключается. — Так не пойдет, Чанни. Ты нарушаешь дресс-код. Никакой одежды в моем доме. Его руки сползают на грудь Чана, ощупывая почти жадно, и Крис, дрожа, ощущает их жар сквозь тонкую ткань футболки, в которой был с того момента, как переступил порог этой квартиры. Пальцы Хенджина цепляют край его одежды и тянут вверх, раздевая, и голова Чана начинает кружиться от осознания, что все действительно произойдет сейчас. Когда на Крисе не остаётся ничего, кроме белья, Хенджин обездвиживает его — руки заведены за спину и скованы кожаными наручниками, лодыжки пристёгнуты к ножкам стула — и делает шаг назад, чтобы насладиться видом. Крис без преувеличения имеет самое роскошное тело из тех, с кем ему приходилось работать: сильное, мощное, подтянутое, достаточно мышц и мяса во всех необходимых местах, и Хенджин хочет облизать его с ног до головы. Конечно, он уже наблюдал это на фотографиях, но видеть его перед собой в реальности просто ощущается иначе. Он включает камеру и позволяет, наконец, ладоням любовно огладить массивные плечи и объёмную грудь, слегка сжать ее и спуститься руками к прессу, проследить кожей каждую впадинку, каждую мышцу. Боже, он хочет ощутить его языком. На Чане остаются только боксеры, последняя его граница. Под черной тканью уже видны очертания постепенно твердеющего члена, и Хенджин, немного покружив кончиками пальцев по животу, огладив тазовые косточки и потерев Чана через белье, цепляется тонкими пальцами за край и тянет трусы вниз. Спустив их до лодыжек, оглядывает его целиком и тяжело сглатывает. Во рту начинает скапливаться слюна. Когда он впервые увидел это на фотографии, он натурально охренел. Он не мог поверить, что это не фотошоп, и только здравый смысл удерживал его от того, чтобы обвинить Криса в обмане, ведь зачем бы ему фотошопить свой член, если Хенджин все равно его скоро увидит в жизни и все своими глазами проверит? И это был один из самых сочных и красивых членов, что Хенджин только видел. Осознание того, что это попадёт ему в руки, заставило его затвердеть и потечь в своем белье за какую-то минуту, и в тот вечер он даже позволил себе помечтать, как примет такое когда-нибудь в себя. Он неуверенно накрывает член — ещё полутвердый, но уже достаточно массивный и толстый — ладонью, слегка сжимает, и неожиданно даже для себя краснеет. Какого черта? Он делал это сотни раз. Его щеки покрываются пунцовым, полыхают, когда он думает о том, как хорошо это поместилось бы у него в горле, и Хенджин осознает, что ему нужно ощутить эту тяжесть на языке. — Я знаю, что мы это не обговаривали, и я обычно не предлагаю такое, — говорит он сипло и поднимает на Чана нерешительный взгляд. — Но хочешь, возьму его в рот? Тот смотрит на него непонимающе долгую секунду, а когда осознание, наконец, настигает Чана, зрачки его, красного от смущения и слегка растрепанного, расширяются и практически закрывают всю радужку собой. Его член ощутимо дёргается в ладони Джинни, твердея ещё больше, что уже является достаточно очевидным ответом, но Чан вдобавок зажмуривается и откидывает голову назад с жалобным, нетерпеливым стоном. — Блять, да, — тянет он на выдохе. — Да, что? — уточняет Хенджин, немилосердно сжимая его пальцами у основания. Он знает, что это не войдёт в итоговый вариант видео, он вырежет это при монтаже, чтобы не светить лицом, так что этот минет и эта игра — не на камеру, не для зрителей, а только для них с Чаном. Только для него. — Да, сэр, пожалуйста, — исправляется тут же Чан. — Умница, — хвалит Хенджин и наклоняется к чужим бёдрам, чтобы широко провести от основания до уздечки языком. Он начинает дразнить Чана по всей длине, методично доводя до полной твердости, а тот шумно вздыхает и рвано дышит в ответ на каждое его движение, едва удерживая на месте дрожащие бедра. Чан выглядит так, будто вот-вот откинется от счастья, будто исполняется его заветная мечта. Хенджин знает, какое влияние на людей оказывают его губы, и осознание того, что Чан наверняка уже думал о том, как будет ощущаться рот Джинни на его члене, заставляет его самого прерывисто вздохнуть от пульсации в паху. — Боже, так сильно этого хотел, — выдыхает в потолок Чан признание, словно читая его мысли, и Хенджин издает тихий смешок. — Грязный, грязный мальчишка, — отрывается он от своего занятия и, поглаживая большим пальцем головку, тянет самым мягким и самодовольным своим тоном. Звучит ужасно, и эта фраза задумывается, как шутка, но только наполовину. — Знакомы лично всего пару часов, а ты уже успел пофантазировать о моих губах на себе? — Мне хватило и первой минуты знакомства, — признается Чан с хриплым смешком, и тут же шипит от боли, когда длинные, аккуратно подпиленные ногти вонзаются в уздечку. — Простите, сэр! Я хотел сказать, я — боже, бо-о-оже, Джинни, да, блять — мечтал об этом с момента, как вас увидел, сэр. Хенджин тихо смеётся и улыбается ему самой невинной своей улыбкой. — Поэтому ты был таким красным все время? Не мог сконцентрироваться на нашем разговоре? — Ты себя вообще вид… Ауч! — он вскрикивает, когда Хенджин беспощадно шлёпает его головку в ответ на очередную фамильярность. — Простите, сэр, я просто… И Чан нетерпеливо стонет, почти хнычет, толкаясь в руку Хенджина. — Блять, я не могу думать, — признается он хрипло, и парень издает в ответ позабавленное хмыканье. — Я просто не могу, не могу сконцентрироваться сейчас, не когда твой рот так близко и твоя рука на моем члене. — Тебе придется, Чан-а, — сладко тянет Хенджин, дразняще обводя кончиками пальцев его головку. — Соберись и ответь честно. Сделаешь это для меня? И ты снова перешёл на неформальное обращение. — Это невозможно, — всхлипывает тот в потолок, вид абсолютно разбитый в лучшем из смыслов. — У меня смузи вместо мозга, когда ты меня так касаешься. И Хенджин соврал бы, если бы сказал, что это признание не пробудило в нем ничего. Потому что это именно то, что больше всего ему нравится делать со своими партнёрами — доводить их до сумасшествия, заставлять их забыть, где они, чтобы помнили только «Пожалуйста, сэр», и как подчиняться его голосу. Чан был таким впечатлительным, таким чувствительным — Хенджин ещё даже не сделал ничего особенного, а мужчина уже выглядит абсолютно потерянным в своем желании. Глаза его уже подернуты поволокой, он едва ли не пускает слюни, и Хенджина вдруг резко бьет под дых осознанием, что Чан должен был видеть его видео, должен был фантазировать о нем, и кто знает, как долго он мечтал о его прикосновениях прежде, чем решился написать. Это не первый раз в деятельности Хенджина, когда к нему приходит кто-то настолько же жадный до его внимания и отчаянный в своем желании, но почему-то именно сегодня и именно сейчас это осознание ощущается острее. Буквально вспарывает его кожу, волнами мурашек пробегает по телу, заставляя жадный костер возбуждения в нем взвиться до небес от знания, что этот мужчина хочет его так долго и сильно. Это заставляет Хенджина хотеть разрушить его. Разорвать его на части. Но он не один год тренировал свою выдержку, и как бы ему не хотелось отстегнуть Чана от стула, развернуть и вытрахать из него остатки мыслей, Хенджин остаётся неподвижным. Он давно не ощущал такой всепоглощающей похоти, но это не то, ради чего они здесь. Это непрофессионально. — Тогда мне придется прекратить тебя касаться, — просто пожимает плечами верхний, его ладони перебираются на ляжки Чана, и мужчина скулит от потери. — И ты не получишь мой рот, пока не заговоришь подобающе. Чан жмурится и делает несколько прерывистых вдохов, и когда открывает глаза, его взгляд кажется более осмысленным. — Простите, сэр, — исправляется снова он. — Я постараюсь, сэр. — Молодец, Чанни, — рука Хенджина медленно подбирается к его члену вновь. Он смотрит на Чана пристально, не моргая, и то, что раньше казалось Крису глазами лани, оказывается по факту гипнотизирующим взглядом удава. Удушающим, темным, голодным, пригвождающим своей тяжестью к месту. Его голос сочится медом, но слова бьют прямо по нервам, пробираются под кожу, острее игл. — Я хочу, чтобы ты запомнил, как ты должен ко мне обращаться. Сейчас я не твой друг, Чан-а. Я — твой Хозяин, и это единственное, что ты должен знать и помнить в любом состоянии. Я буду повторять этот урок, пока ты его не усвоишь, дрессировать тебя, как собаку, пока это не отложится у тебя на уровне рефлексов, и мне все равно, сколько времени, попыток и твоих «пожалуйста» это займет. И если ты не будешь вести себя хорошо, ты не получишь то, зачем пришел сюда. Тебе это ясно, Чан-а? — Да, сэр, — всхлипывает Чан, твердый, как никогда прежде, и от этого тихого, жёсткого тона у него так сладко сводит в животе, что слезы наворачиваются на глаза. — Хороший мальчик, — улыбается Хенджин мягко уголками губ, и затягивает резинку в основании его члена, потому что вид у Чана такой, что ещё немного — и он кончит нетронутым. — Теперь скажи мне, чего ты хочешь больше всего сейчас. — Если честно? — Ты всегда должен быть максимально искренен со своим Хозяином, Чан-а. Чан делает несколько глубоких вдохов-выдохов, его грудная клетка вздымается так, будто он пробежал марафон, и его глаза невидяще смотрят в потолок, пока кончики пальцев Хенджина на его члене вырисовывают спирали. Наконец он, пунцовый от смущения, собирается с мыслями. — Хочу вас в себе, сэр, — бормочет он, закрывая глаза снова и опуская голову, и Хенджин, не доверяя своему слуху, берет его пальцами за подбородок и поднимает лицо к себе. — Смотри на меня, Чан-а, — приказывает он. Чан подчиняется неохотно, и когда всё-таки поднимает веки, не может заставить себя столкнуться с Хенджином глазами. — Смотри на меня, смотри в мое лицо, — произносит снова верхний. Взгляд Криса почти панический. — Повтори. Что ты хочешь? — Хочу ваш член глубоко в себе, сэр, — все же говорит он, глаза бегают, и лицо краснеет ещё больше. — Хочу кончить на вашем члене. И блять. Хенджин прикрывает глаза и долго, тяжело выдыхает, собираясь с силами, чтобы не бросить этого мужчину на пол и не взять то, что ему так бесстыдно предлагают. Он наклоняется к Чану, близко-близко лицом к его шее, грудью к груди, почти накрывая собой, придавливая своим присутствием к стулу, но все ещё не касаясь. — Мы не договаривались об этом, Чан-а, — предупреждающе шепчет он на ухо, сгребая в подрагивающую ладонь его темный и жаждущий член. — Я знаю, простите, сэр, — всхлипывает Крис, пристыженный. — Я просто… Я никогда раньше настолько не хотел… не хотел… — Быть трахнутым кем-то? — подсказывает Хенджин тихо, водя по его длине рукой. — Быть использованным, как вещь, для чьего-то удовольствия? Чан издает высокий, рваный и нуждающийся стон, и течёт в его ладони. — Да, сэр, — признает он, красный до самой груди. — Я знаю, мы не договаривались на это, просто вы спросили, и я… — Тш-ш-ш, тише, Чанни, — Хенджин другой рукой гладит его по волосам. — Ты молодец, ты был таким честным для своего Хозяина. Я хочу знать все твои мысли, касающиеся меня, все твои фантазии, хочу знать, как сильно ты меня хочешь. Признать такое непросто, да? Но Чанни такой умница, мой хороший, сладкий мальчик, — Хенджин нежно гладит Чана по щеке и заглядывает в его глаза, расфокусированные и абсолютно черные. — Ты заслужил награду, не думаешь? — Да, пожалуйста, сэр, — молит плаксиво он, губы искусанные и припухшие. Хенджин хочет не просто поцеловать его — он хочет его сожрать. Так что он плавным движением стекает вниз, между разведенных ног Чана, и, не прекращая зрительного контакта, так же плавно и медленно опускается ртом на его член. До самого основания. Чан не в силах даже взвыть — он задыхается и изо всех сил старается не толкнуться в тесное, тугое, жаркое горло, так плотно и сладко обхватывающее его. — Блядский боже, это… Как… О мой… Ох, блять, блять, бля-я-ять, Джинни, боже, пиздец, — лепечет он, и скулит, когда Хенджин отстраняется. Тот думает самодовольно, что, должно быть, Чану - с его-то размерами - нечасто делают глубокую глотку, но у Хенджина два года вебкама за плечами и четыре XL дилдо от Bad Dragon в шкафу, и он определенно собирается остаться в воспоминаниях Криса, как лучший минет в его жизни. — Нет, нет-нет-нет, извините, пожалуйста, простите, сэр, я больше не буду обращаться неформально, простите! — Ты так расточителен со своей наградой, — тянет задумчиво Хенджин, но больше из вредности и чтобы подразнить Чана — тот слишком мило скулит, и он в любом случае хочет снова ощутить его глубоко в горле. — И минуты не прошло, а ты уже нарываешься на наказание. Должен ли я снова тебя ударить вместо того, чтобы взять в рот? Тот, вопреки ожиданиям Хенджина, не молит о пощаде и внезапно затихает. — Как вы решите, сэр, — отвечает он тихо. — Хм? — Хенджин склоняет голову на бок. — Что ты имеешь в виду? — Я приму все, что вы захотите дать мне, сэр, — говорит Чан, низко склонив голову и скрывая горящие от стыда щеки. Хенджин долго, внимательно смотрит на него. — Ты хочешь, чтобы я тебя ударил, — вдруг констатирует с осознанием он. Щурится, приглядываясь внимательнее. — Ты ведь хочешь, Чан-а? — Д... Да, сэр, — отвечает тот нетвердо. Хенджин запускает тонкие пальцы в ряд его волос, а затем беспощадно сдавливает пряди в горсти, приподнимает его голову за челку и заглядывает в глаза. — Если ты хочешь, чтобы я что-то сделал, Чанни, тебе нужно прямо попросить, — говорит он терпеливо, с мягким укором в голосе, не моргая. — Пытаешься мной манипулировать? Чан пытается в отрицании покачать головой, но Хенджин держит крепко. — Тупой щенок, — самым ласковым своим тоном произносит доминант, кончики пальцев нежно поглаживают скулу Чана. — Не пытайся выдать свои желания за мои. Правда думаешь, что у тебя получится переиграть меня? — Н-нет, сэр, я… — Молчать. Чан затыкается, внутренне леденея. Что-то в этом тоне Хенджина иррационально пугает его, но вместе с тем его член от этого пробирающего душу холодка страха становится только тверже, тверже настолько, что это практически унизительно. Одно слово, простое слово, сказанное так, буквально подавляет всю его личность. Чан физически чувствует это давление вместе со стыдом в своей груди — холодная, жесткая рука, держащая саму его суть, дрожащую и испуганную, сдавливающая беспощадно на сердце пальцы; как удар по лицу в публичном месте; как ощущение бетонного пола на щеке и давление на его затылок ботинка; эта смесь эмоций, заставляющая его беспрекословно подчиняться, боясь — и желая — быть сломанным до конца. И хотя голос верхнего снова ласков и нежен, Хенджин держит в хватке его подбородок так, будто он вещь — безжалостно, твердо и небрежно, и это заставляет Чана еще больше обожать его. — Мы оба знаем, что ты просто маленькая, необучаемая, нуждающаяся и жадная до боли шлюха. Член Чана дёргается в руке Хенджина от этих резких слов, и он, зажмурившись, хнычет тонко и побежденно. — Давай повторим, на случай, если ты все еще не осознал свое место, — Хенджин ещё раз с силой дергает его за волосы и заглядывает в лицо. Голова Чана кружится от контраста этих мягких губ, сладкого тона, теплых больших глаз и жестокого обращения. — Кто ты, Чанни? — Тупая шлюха, — бормочет тот едва слышно. — Громче и на камеру, — приказывает Хенджин. — Кто ты? — Тупая шлюха, сэр. — И что ты не должен больше делать, Чанни? — Пытаться переиграть вас, сэр. Извините, сэр, больше не повторится. — Так-то лучше, — Хенджин отпускает его и встаёт, отходя в сторону, и Чан безвольно повисает на стуле, тяжело дышащий, заведённый до темноты перед глазами и совершенно дезориентированный силой своего желания. Что это сейчас было? Его тело больше не ощущается, как его, он сам больше не чувствует, что принадлежит себе, нет. Вместо этого все его существо молит от том, чтобы быть пылью под этими длинными ногами. — Цвет? — проверяет Хенджин небрежно, что-то выискивая среди всех занимающих стол девайсов. У Криса уходит несколько секунд, чтобы сообразить, чего от него ожидают. — Зелёный. Хенджин кивает. — Ты опять просрал свою награду, — сокрушается он притворно, присаживаясь сбоку от Криса с массажным маслом и гладит того по сильному бедру. — Если бы ты был капельку послушнее, может, ты бы сейчас кончал мне в горло, но тебе пришло в голову поиграть со мной и попытаться меня обхитрить. Теперь тебе придется постараться, чтобы заслужить хоть что-то. Не думаю, что я дам тебе ощутить свой рот раньше, чем мы доведём тебя до края и отложим твой оргазм по крайней мере два раза. Я сниму кольцо, и если ты сдержишься, ты получишь свою награду. Договорились, Чан-а? — Я… — Чан тяжело сглатывает, не уверенный в том, насколько может контролировать свое тело. — Я постараюсь, сэр. — Постарайся для меня, — улыбается Хенджин нежно, выливает немного масла на живот Чана и растирает длинной ладонью по рельефному прессу. Он с жадностью прослеживает, как влажно блестящие капли скатываются ниже, на пах и мускулистые бедра, подхватывает их пальцами, втирает в кожу, и скользкой рукой гладит мягкую грудь. Прикосновения эти долгие, тягучие, практически ненасытные, и что-то внутри Чана вспыхивает самодовольством от мысли, что его Хозяин так упивается его телом. Вот он весь — под его руками, податливый и мягкий, как пластилин, для его удовольствия. Чан так хочет быть им желанным. — Если ты не постараешься, я буду очень, очень разочарован. Сердце и разум Чана — предатели, больше ему не принадлежащие — разрываются и кричат от боли при мысли, что его Хозяин будет в нем разочарован. Так что Чан будет хорошим для него. Он так, так для него постарается.