Блики на воде

Чан не мог себе представить, что может быть так. Что не только его член — все его тело может пульсировать от нужды, что он может пылать, как метеор, несущийся в неизвестность — к своей смерти, не иначе — под силой притяжения Хенджина, сгорающий дотла в его атмосфере, не контролирующий себя совершенно. Как и обещал, спустя два отложенных оргазма Джинни наконец позволяет ему кончить впервые, и к этому моменту каждая клетка тела Чана горит от чувствительности, каждая клетка тела Чана жаждет его глубже, чем просто в себе, каждая клетка воет от того, как он ему нужен. В первый раз он изливается своему Хозяину в руку, и тот заставляет Чана языком очистить пальцы от его собственной спермы. Это грязно, так грязно, Чан никогда не чувствовал себя настолько жалким и униженным, таким жадным до чего-то подобного, таким слабым для кого-то, и это так горячо. Где-то между первым и вторым оргазмом всего становится слишком много, и тогда Крис умудряется как-то выдавить из себя «Желтый». Его верхний поит его водой и успокаивающе перебирает его волосы, позволяя Чану отдышаться. Он говорит, какой Чан молодец и как хорошо работает для него, какой он великолепный, какой отзывчивый, какой послушный для него, и от этого нежного тона ему только хуже. Все его тело против его воли льнет к этим касаниям, и, какими сладкими эти прикосновения не были бы, возвращение в почти трезвое и осознанное состояние не проходит спокойно для его сердца. Ему хочется снова нырнуть в этот жар, забыться в удовольствии, граничащем с болью, с ошеломляющей по силе похотью, сжигающей его кости, чтобы не встречаться лицом к лицу с осознанием, что Хенджин — лучший секс, который был в жизни Чана, а Чан для него — лишь один из многих в очереди. Так что он говорит «Зеленый» и позволяет Джинни затянуть его в этот водоворот из нужды и желания снова. Чану кажется, что ещё немного, и он сойдёт с ума — настолько ощущения интенсивные. Он не уверен, что человеческое тело вообще предназначено для такого, что оно может это перенести, удовольствия слишком много, и каждый нерв в его теле горит. Хенджин заставляет его гореть, пропекает медленно, как мясо на вертеле, и каждое новое касание — ещё один шаг ближе к краю, до которого он никак не может дойти. — Вот так, малыш, — бормочет он тихо, пережимая член Чана у основания и снова не позволяя ему кончить, и Чан уже даже не хнычет — воет от разочарования, от того, как ему нужно. — Ты такой умница, Чанни. Так хорошо держишься. Он должен немного отойти, успокоиться, но похвала этим медовым голосом, этим грешным ртом делает с ним вещи, которые Чан не в силах даже самому себе объяснить. Так что легче не становится, нет — он ощущает, как новая волна возбуждения захлестывает его, приближая оргазм. — Ты уже искупил свою вину, ты так хорошо для меня постарался, Чанни, — сладко тянет на ухо его Хозяин. — Думаю, ты заслуживаешь небольшое поощрение. Как ты думаешь, м? — Да, пожалуйста, сэр, — лепечет Чан, толкаясь бездумно в узкую, сильную ладонь. Хенджин не мешает ему, не пытается убрать руку, просто позволяет Крису отчаянно втрахиваться в его кулак. — Что мой Чанни хочет больше всего? — брюнет склоняет на бок голову с ласковой улыбкой. И это «мой» делает с Чаном что-то. Если бы он сейчас стоял, его колени подкосились бы, и он скулит, откидывая голову назад, едва ли не захлебываясь своими слюнями. — Что угодно, пожалуйста, сэр, — молит он. — Тебе нужно быть честным со мной и с собой, малыш, — мягко укоряет его Джинни, сжимая рукой его щеки, хотя прекрасно знает, что Чан не в состоянии мыслить сейчас. — Подумай, что ты хочешь больше всего? Кончить? Мое горло на себе? Хочешь, чтобы я ударил тебя? Чан не может сдержать стона от одной только мысли о том, как Хенджин мог бы сделать все это с ним, но… Он обещал быть честным со своим Хозяином, давать ему знать обо всех своих желаниях. И он решает быть искренним — как хороший мальчик. — Думай быстрее, Чан-а, — поторапливает его Хенджин и, сжав в основании пальцами, безжалостно шлёпает его член. Чан вскрикивает и вздрагивает, подбрасывает бедра в воздух, извивается на месте, пока тонкие пальцы истязают его и так чувствительную кожу, и сдавленно стонет в ответ на ещё несколько ударов полегче. Этого слишком много, слишком чувствительно, слишком сильные ощущения, которые ему просто не выдержать — его тело бьёт дрожь, и он уже даже не замечает, издает ли какие-то звуки — и Чан ощущает, что теряет последние остатки мыслей в этом удовольствии. — Поцелуй, — молит он осипшим голосом сквозь хныканье. Ладонь Хенджина на его члене останавливается, и Чан готов рыдать. — Нет, нет, пожалуйста, сэр, не останавливайтесь, сэр, пож… — Ты знаешь, что мы не договаривались на это, Чан-а, — говорит ему Хенджин тихо, голос острый, как бритва. — Я знаю, сэр, но вы говорили, я должен быть искренним, — тараторит он, почти в отчаянии от нехватки прикосновений. — Я понимаю, это слишком, я просто был честным, я… — Тш-ш-ш, — успокаивает его Хенджин и запускает ладонь в его волосы. Он любовно перебирает его пряди, неторопливо, будто Чан не дрожит под ним, ждущий, и его взгляд тяжёлый и темный, и Чан не представляет, что в этой темноте может скрываться. — Это то, чего ты хочешь больше всего, Чанни? — Больше всего, — соглашается со стыдом Крис. — Ты мог попросить что угодно из того, что я предложил, но ты выбрал то, что далеко за границами допустимого для тебя на сессии, даже зная, что я все равно не соглашусь, — проговаривает парень, пальцем тонко ведёт от виска до щеки, заглядывая в его глаза. — Ты не думал, что можешь не получить в итоге ничего? Чан склоняет голову, избегает его взгляда, весь пунцовый. — Я просто… Я хотел быть честным для Хозяина, — бормочет он. Хенджин прикрывает глаза на долгие пять секунд и медленно, размеренно выдыхает. Чан не знает, что может за эти выдохом стоять, и он боится, что разочаровал своего Хозяина попыткой выйти за границы дозволенного, но он не пытался, он просто… Он просто сказал то, о чем думал, то, чего действительно хотел, даже не надеясь, что Хенджин даст ему это, он просто… Просто хотел дать ему знать, что он так сильно хочет его поцеловать. — Если я сделаю это, но так и не дам тебе кончить снова, и не возьму тебя больше в рот, просто оставлю здесь успокаиваться, пока твой член полностью не опадет, а потом просто выставлю за дверь, — тянет Хенджин отчётливо и медленно, и приподнимает голову Чана за волосы, чтобы посмотреть ему в лицо. — Ты все равно будешь доволен тем, что получил то, что хочешь? — Да, — скулит с нуждой Чан, пытаясь толкнуться в руку верхнего, но тот крепко держит его член, текущий, темный и скользкий, у основания, не позволяя создать больше трения. — Да, я приму что угодно от вас, сэр, пожалуйста. — Тогда договорились, — брюнет улыбается нежно уголками губ. И Чан принимает свою судьбу, смиряется с тем, что сегодня он не достигнет третьего оргазма, с тем, что с ним обойдутся так жестоко в обмен на это его желание, в секунду, когда верхний подаётся вперёд, чтобы сократить расстояние между их лицами. Губы Хенджина выглядят так мягко и сладко, и Крис осознает, что прямо сейчас за одно мимолётное прикосновение к ним он готов вытерпеть и худшее. За прикосновение к ним он готов и на большее. Практически на что угодно. А затем Хенджин сжимает его пряди на затылке в пальцах и рывком прижимается к его рту, и вселенная Чана схлопывается. Его вжимает в стул силой желания, с которым Хенджин прижимается к нему; его губы мягкие, неторопливые, его рот сладкий и жаркий, но он двигается с жадностью, которой Чан не мог от него ожидать, с той жадностью, что ревёт в нем самом; так жадно, что Чан не может дышать, что ему кажется, будто от него ничего не остаётся — Хенджин этим поцелуем поглощает всё. И Чан хочет этого. Хочет быть поглощенным им. Хочет отдать всего себя, все, что у него есть, хочет, чтобы Хенджин взял это. Это за пределами физической похоти — желание прошивает его нутро, плавит его мысли, ставит его на колени, бросает Хенджину под ноги в прямом и метафорическом смысле, и Чан чувствует, как теряет последние остатки разума под этими губами. — Я близко, сэр, я сейчас… — сорванным шепотом предупреждает он, отстраняясь буквально на секунду, но Хенджин вместо того, чтобы прекратить все, как изначально обещал, раздражённо притягивает мужчину обратно и с силой впивается в его губы, не давая Чану даже вдохнуть. Ладонь Хенджина сжимает Криса практически судорожно, и он двигает рукой на нём как никогда быстро, выпивая стоны Чана из его рта. Тот до хруста в спине изгибается навстречу телу верхнего, нависшего над ним, льнет к его теплу, пытается притереться ближе, и стонет, стонет в поцелуй, почти кричит от того, как ему нужно больше. — Сэр, пожалуйста, мне нужно, — отстраняется он от этих сладких губ с абсолютно жалким скулежом, почти хныканьем, его зрение туманится, в его голове пусто и в глазах наворачиваются слезы, и Хенджин ласково прижимается щекой к его щеке. — Я так хочу, пожалуйста, сэр, можно мне… — Можно, — шепчет Хенджин и нежно целует его в висок, а затем в скулу, а затем его губы вдруг едва касаются мочки уха. — Кончи для меня, Чанни. И снова захватывает его губы своими. Чана выламывает в спине, каждый мускул дрожит, слезы катятся по щекам, и он кончает сквозь кольцо, пачкая себя практически до подбородка. — Вот так, мой умница, — Хенджин мягко вытирает его слезы, а затем целует соленые дорожки на его щеках, и Чан тонет в его успокаивающем шепоте. — Так хорошо справился, Чанни, такой молодец, был таким хорошим для меня. Посмотри, какой бардак ты тут развёл. Прекрасно, ты прекрасен. Продолжаем? Чан задыхается, и все, на что хватает у него сил — судорожно вздохнуть в ответ, и звуки, вырывающиеся из него, похожи почти на всхлипы. Все силы разом покидают его тело, только грудь тяжело вздымается после того, как его сердце чуть не пробило грудную клетку. Он пытается что-то ответить, но не может выдавить ни звука из себя. В голове вместо мыслей — белый туман, эйфорическая дымка, и что-то подобное он ощущал только тогда, когда на втором курсе одна из его многочисленных бывших девчонок в туалете клуба разделила с ним таблетку МДМА в поцелуе. У него не получается даже отрицательно двинуть головой, и все, что он хочет — забраться своему верхнему под бок, вжаться лицом в шею Хенджина и оставаться так столетиями. — Цвет? — уточняет парень, настороженный тишиной, и пытается отстраниться, когда не получает ответа. Все тело Чана тут же напрягается по направлению к нему, пытаясь удержать ещё немного его тепла, и Чан тихо скулит. — Тьш-ш-ш, тише, Чан-а, я тут. Он тянется к бумажным полотенцам, которые стоят на журнальном столике неподалеку, и вытирает ими руку, а затем тянется к фиксаторам и отстегивает Чана — все так, чтобы максимально с ним соприкасаться каждую секунду. — Сейчас мы отведем тебя в душ, хорошо, Чан-а? — Хенджин снова гладит его по щеке, заглядывая в глаза, а потом отстраняется, встаёт и тянет Чана за руку за собой. — Ты меня услышал? Давай, малыш, поднимайся. Что было дальше, Чан помнит обрывочно, и голос Хенджина доносится до него, как сквозь толщу воды. Его придавливает океаном эмоций, ласковых, как прибой, и переполняющих его, лёгких, как морская пена, и он дрейфует в нем, в мягких бирюзовых солнечных отбликах, пробивающихся в глубину, тонет в эйфории, заставляющей тело ощущаться таким лёгким и неподъемным одновременно. Идём в душ, милый. Давай, стой вот так. Мы помоем тебя сейчас, ладно? Обопрись на меня. Вот так, молодец. Бережные ладони намыливают Чана, и он не в состоянии сопротивляться этому голосу. Прямо сейчас он сделал бы что угодно, стоит Хенджину только сказать. Ему хочется упасть на колени на кафель, обнять эти стройные ноги и уткнуться лицом в чужое бедро, чтобы его волосы перебирали длинные пальцы, чтобы этот голос называл его хорошим и умницей. Он так и делает, не ощущая боли в коленях, носом тычется в кожу, смутно чувствует чужую икру где-то под руками — они так далеко, шевелить ими сложно, сигналы от мозга идут к его ладоням тысячи световых лет — и трётся лицом о кожу бедра. Откуда-то сверху доносится умиленный смешок и шум душа, и Чан прижимается ближе, к теплу этого тела, такого желанного. Он чувствует Что-то внутри себя, что-то, просящееся наружу, Что-то, отдаленными визгами где-то глубоко внутри требующее выпустить это вместе с истерикой, Что-то, царапающее нутро. Он не может, не может это даже назвать, потому он утыкается лицом Хенджину в ногу и молчит. Но когда Хенджин касается его прядей, это Что-то замолкает, оставляет только лёгкость и эйфорию. И внутри тишина. А затем океан наваливается на него килотоннами воды, глубина поглощает все звуки, и наступает темнота.