***
Четверг выскакивает на Чана из-за угла. Вот понедельник, и он обсуждает с друзьями его музыку, посвященную Хенджину, а вот уже прошло трое суток, и будильник звенит в два часа дня напоминанием о съемках. Он поспешно принимает душ, бреется везде, где надо, и делает себе лёгкий завтрак. Если быть честным, он немного игнорировал Хенджина эти несколько дней. Вернее, он игнорировал вообще всех, слишком погрузившись в свои мысли, и тревога выматывала его настолько, что активничать в переписке с кем-либо у него просто не оставалось сил. Вполне вероятно, что Хенджин мог обидеться на это, он имел полное право, потому что Чан вел себя, как идиот-подросток, не умеющий разбираться в своих чувствах и предпочитающий сбегать от сложных разговоров, так что он не был уверен, не создаст ли это напряженности. Возможно, создаст. Возможно, совсем скоро Хенджин намекнет ему, что такие приколы в партнёре ему не нужны, и пойдет искать дальше кого-то более зрелого и ответственного и … Звонок прерывает его размышления. — Привет, как день? — спрашивает медовый голос по ту сторону. — Звоню уточнить, не изменилось ли ничего. Сегодня все в силе? — Привет, да, конечно, — сбивчиво подтверждает Чан. — Супер, тогда я жду тебя! — из динамиков раздаётся что-то похожее на протяжный скрежет, а затем хихиканье, и до Чана не сразу доходит, что это был звук поцелуя. — Бай-бай, Чанни, увидимся через три часа! К порогу квартиры Хенджина он подходит в абсолютной растерянности, не представляя, чего ему ожидать и как себя вести. — Хей, — улыбается ему Джинни, открывая дверь. Как всегда мягко, дружелюбно, расслабляюще, искренне, совсем немного — будто бы застенчиво, и его глаза мерцают теплом — блики звёзд в магнетической черноте ночи, боже, он прекрасен, сердце Чана сбивается с ритма, переходя в режим тревожной тахикардии, как и всегда, когда Хенджин так улыбается ему. На нём пока что ещё домашняя футболка, мятная, с мультяшными розовыми грибами, растянутая и слегка помятая, а русые волосы небрежно собраны в низкий хвост, и тонкие прядки выбиваются из него и падают на лоб, и он такой уютный. Идеальный. Чувство комфорта в человеческом обличье. Любовь во плоти. Прошло всего три дня, но как же Чан по нему соскучился. — Как ты? Проходи. О, ты принес еду! — А, да, у меня все хорошо, я взял греческий салат и пасту поло, надеюсь, это нормально! — отвечает из прихожей Чан, стараясь заставить свой голос звучать бодро и жизнерадостно. Почему он не может не звучать как взволнованный идиот рядом с Хенджином? Что это за жалкое бормотание? Куда делся тот Чан, что с лёгкостью очаровывал кого угодно своей непринужденностью в общении? Он ставит крафтовые пакеты с пастой на вынос, которую он взял в кафе ниже по улице, на стойку на кухне. Еда упакована в специальные герметичные контейнеры, так что, возможно, будет ещё горячая, когда они закончат, и Чан пытается убедить себя, что сделал это, потому что не хочет снова ждать доставку тысячу лет, а вовсе не потому, что хочет показать Хенджину, что он тоже может быть внимательным и заботливым. То, сколько Джинни вкладывает в их комфорт, становится уже просто неловким, учитывая, как мало Чан может дать ему в ответ. — А у тебя как дела? Их рабочее место уже подготовлено, стул выдвинут, полотенце расстелено, камера и свет выставлены, не хватает только их самих. Пока Чан разувается, Хенджин подходит к шкафу и вытаскивает оттуда рубашку в винтажном стиле с пышными манжетами и воротником. — У меня великолепно. Тебе нужно в душ? Подготовиться? Не успевает мужчина и моргнуть, как Джинни, повернувшись спиной к нему, стягивает футболку с себя и накидывает рубашку на тело. Чан, если честно, обычно старается не пялиться. Он всегда уважительно отворачивается, чтобы не подглядывать, если при нем переодеваются, и неважно, его партнёр это или нет. Но сейчас он просто замирает столбом от неожиданности, и жадно впивается во всю доступную его взгляду оголенную кожу. Это длится всего пару секунд, но Крис успевает заметить резкую линию плеч и сильные руки, родинку на спине, чуть выше лопатки, изгиб поясницы и впадинки над бедрами. Прекрасен, как видение, как идеальная иллюзия, исчезающая в момент, когда ты вглядишься в нее слишком пристально. Кожа Хенджина не бледная, как представлял себе Чан, она золотисто-карамельная, и Чан хочет исследовать каждый сантиметр этого сладкого даже на вид тела губами. Это не первый раз, когда Чан видит привлекательного парня полуобнажённым. Нагота для него всегда казалась чем-то естественным, и его руки лет с пятнадцати не дрожали от голой груди перед ним. Но это первый раз, когда Чану хочется упасть на колени и боготворить чужое тело. Касаться его поцелуями осторожными и благоговейными. Как святыни. — Нет, я уже подготовился, — отвечает на автомате он, приходя в себя. — Решил принарядиться? — Мне кажется, такой кинжал заслуживает соответствующей атрибутики, — ухмыляется Хенджин, застегиваясь. Его руки в этой рубашке кажутся ещё изящнее, и Крису, завороженному гипнотическим движением тонких пальцев, перебирающих пуговицы, отчаянно хочется припасть к косточке на чужом запястье губами. Точно. Кинжал. У них сегодня пробное видео с найфплеем. Хенджин был очень воодушевлен идеями Чана, и они решили начать с них. — Выглядишь… вампирски, — замечает Чан, стаскивая с себя через голову толстовку, когда Хенджин заправляет рубашку в свои черные брюки с высокой талией. Затем парень принимается за дезинфекцию кинжала антисептиком, и его лезвие выглядит в разы острее, чем в прошлый раз. Опаснее. Крис чувствует, как в предвкушении ощущения холодного металла на его коже у него твердеют соски. Черт. Он аккуратно складывает одежду, оставаясь в одних боксерах, и вешает ее на спинку дивана, а сам грузно приземляется на стул, привычно заводя руки назад. Хенджин улыбается уголком губ, сосредоточенно пристегивая чужие запястья к деревянной раме. — Тогда представим, что я — древний, истосковавшийся по крови и плоти вампир, а ты — жалкий человечишка, забредший по ошибке в мой особняк, — растягивает он самодовольно, опускаясь на колени перед Чаном, чтобы застегнуть на его лодыжках фиксаторы. И когда дело сделано, рывком поднимается вверх и с комедийным рыком вдруг слабо кусает того в стык между плечом и шеей. — Ар-р-р! Чан сконфуженно, даже слегка нервно смеётся — от неожиданности, от щекотки частично — и молится, чтобы Хенджин не заметил, как от этого укуса его член дернулся в белье и стал медленно наливаться кровью. Глупо было и надеяться. — Так-так-так, — тянет хищно верхний, отходя буквально на мгновение, чтобы включить камеру, а затем возвращается к Чану — уже с кинжалом в руке. Обходит его со всех сторон, примеряясь взглядом, а затем медленно ведёт самым кончиком острия от точки под челюстью вниз, по пульсирующей вене на шее до ключиц, и по груди, надавливая достаточно, чтобы слегка царапнуть самый верхний слой кожи, но все же не настолько сильно, чтобы оставить порез. — Что тут у нас? Так завелся от простого укуса? Хенджин останавливается прямо перед ним, присаживается на корточки и поднимает испытывающий взгляд, и Чан видит искру любопытства, тонкий намек на самодовольство в слабом прищуре его все ещё нежных глаз. Как он умудряется всегда выглядеть таким одухотворённым, спокойным, невинным и милым, даже сидя перед полностью раздетым и обездвиженным мужчиной с кинжалом в руке? Чан был бы рад даже капле подобного самообладания рядом с Хенджином. Джинни ведёт задумчиво лезвием вниз, от его затвердевших сосков и между кубиков пресса, выводит круги вокруг пупка. Эта острая ласка, лёгкая, как касание пера, под которой его пульс сходит с ума. Но этого недостаточно. Ему мало этого призрака прикосновения. Вся его кожа воспламеняется от этих дразнящих прикосновений, гудит желанием, и ему нужно сильнее. Неважно, будет это приятным и сладким, как поцелуи его Хозяина, или жалящим, как боль от порезов. Хенджин может вспороть его кожу прямо сейчас, он не против. — Может, мне стоит укусить тебя ещё раз? — размышляет тот вслух, плашмя прижимая лезвие кинжала к выпуклости в чужом белье. Его ленивый, мягкий тон похож на мурчание, и Крис абсолютно им загипнотизирован. — Может, мне стоит сдавить зубы на твоей шее так, чтобы навсегда остались шрамы? — Блять, да, — выдыхает Чан, колени сами разводятся, бедра напрягаются навстречу прикосновениям. Он хочет, чтобы Хенджин укусил его так. Так сильно, чтобы оставить след. Мысль о его зубах на своей шее заставляет его тело покрыться мурашками. — Ох, пожалуйста, да. Тихий смешок, и чужие руки с ловкостью стягивают с него боксёры, не соприкасаясь с его жаждущей кожей. — Мило, — кончик кинжала вырисовывает круги по его животу и скользит вниз, по тазовым косточкам, чтобы затем начать кружить по бедрам. Все тело Чана напрягается, у него перехватывает дыхание, когда остриё слегка царапает чувствительную кожу на внутренней стороне бедра. Не больно, но ощутимо, предостерегающе, опасно. И все же его член неумолимо твердеет, ещё быстрее от контраста мягкого тона и острого лезвия на самых чувствительных его местах. — Тебя так легко заставить умолять. Внезапно тонкая рука жёстко сжимает его волосы, с силой запрокидывая голову назад, и лицо Хенджина оказывается близко, слишком близко к его собственному. Верхний делает едва уловимый вдох, будто втягивая носом аромат кожи Чана с его шеи, и жаркий выдох щекочет щеку и ухо Криса. Если бы Хенджин захотел, он мог бы податься вперёд и укусить его прямо сейчас. Оставить на нем след, что станет шрамом. Заставить его истекать кровью. Чан хочет его, хочет так глубоко под своей кожей, так глубоко в себе. Зубы Хенджина в его плоти были бы для него благословением. Он позволил бы ему вырвать кусок из своего горла. Возможно, Чан слишком глубоко ушел в свою роль жертвы древнего вампира, но прямо сейчас он не испытывает ни капли неловкости, стыда или сожаления. Только жажда. Между ними считанные сантиметры, и, тяжело сглатывая, Чан с леденящим душу страхом чувствует холод остро заточенного лезвия у своего горла. Давление совсем слабое. Чан так, так тверд. — Прикоснись ко мне, — произносит он на грани слышимости, одними губами, прикрыв глаза. Жестокие пальцы безжалостно дёргают его за волосы в напоминании, вырывая скулеж из глотки Чана. — Пожалуйста, прикоснитесь ко мне, сэр. — Думаю, если ты жаждешь моих укусов так сильно, тебе придется постараться для этого хорошенько, м? — Хенджин откладывает кинжал и с улыбкой заглядывает мужчине в глаза, медленно ведя кончиками пальцев по косым мышцам живота вниз, до самого лобка, но не касаясь там, где Чан нуждается в этом больше всего. Понаслаждавшись немного ощущением сильного тела под своими пальцами, верхний встаёт и отходит в сторону, выискивая что-то на столе, на котором выложены все его рабочие принадлежности. Когда он поворачивается к Чану, в его руках повязка. — Закрывай глазки, — воркует парень, и Крис слушается. Словно завороженный, он наблюдает, как Хенджин медленно приближается к нему. И он закрывает глаза. Спустя мгновение его зрение поглощает тьма, и с этой секунды в его мире остаётся только гудение желания на его чувствительной коже, лёгкие шорохи и слабые звуки, издаваемые Хенджином, и пламя похоти, разъедающее его внутренности, как кислота. Новое давление холода под челюсть, прямо в артерию. Дыхание Чана сбивается, все его тело тут же напрягается в ответ. Он ощущает собственный пульс, заполошно стучащий лезвию навстречу. Одно неосторожное движение, и прольётся кровь. Адреналин бьёт по мозгам, и сердце грохочет в груди, практически затмевая остальные звуки. — Цвет? — Зелёный, — выдыхает Чан рвано, не в силах отрицать силу той похоти, что охватывает его, когда Хенджин вот так держит нож у его глотки. Может, это не лезвие. Может, это контрасты. Может, это все Хенджин. Мягкое прикосновение чего-то упругого к его коже там, где шея переходит к плечо. И ещё одно — теплее, слаще, дольше. Жаркий выдох щекочет ключицы, и что-то совсем поверхностно цепляет его кожу чуть ниже того места, где в него вжато лезвие. И ещё одно касание, горячее, в этот раз — влажное. Поцелуй, вдруг осознает Чан, и откидывает голову назад со сдавленным стоном. Хенджин целует его в шею. Это были его губы. Все его тело выгибается в нужде, и что-то горячее начинает клубиться, жечь в груди. Что-то большее, чем просто возбуждение. — Пожалуйста, — хрипло повторяет Крис опять, голос слабый, губы пересохли. Ему нужен этот рот везде. Ему нужны эти руки на нем. Ему так нужно, чтобы Хенджин коснулся его, чтобы Хенджин дал ему ощутить больше, чтобы сократил любое расстояние между ними, чтобы позволил почувствовать его всем телом, всем собой. — Пожалуйста, коснитесь, сэр. — Нетерпеливый, — ухмылка горячим воздухом оседает на тонкой коже у него за ухом. Долгое, теплое касание плюшевых губ к задней стороне его шеи, чуть ниже линии роста волос. Кожа там так чувствительна, что Чан весь покрывается мурашками от этого лёгкого касания, не в силах сдержать стона. В груди набухает нежностью и горечью узел, не давая вдохнуть. А затем теплая рука, наконец, оборачивается вокруг его члена, сжимая, и Крис бесстыдно, жалко в голос скулит. Пальцы на нем движутся неторопливо, с оттяжкой, размазывая по всей длине естественную смазку, которой Чан так щедро истекал последние пару минут, и этот медленный ритм доводит до исступления, заставляя его бездумно толкаться бёдрами в крепко сдавливающую его ладонь. Холод лезвия у глотки. Острый край давит под подбородком, чуть выше кадыка. — Ты не будешь двигаться без моего разрешения, если только не хочешь напороться горлом на нож, — предупреждающе произносит мягкий голос у него над ухом. И Крис слушается, замирая, с жгучим стыдом ощущая, как становится ещё твёрже, как горячо пульсирует его член в руке Хенджина от сочетания этого тона с кинжалом у своей шеи. Блять, это не должно быть так горячо. Он никогда представить не мог, что это будет так горячо. — Умница, — выдыхает Хенджин и ласкающе прижимается горячим ртом к его шее опять, все ещё удерживая нож у его глотки, все ещё медленно и дразняще двигая рукой по его разбухшему, текущему, скользкому члену. Его хватка крепкая, узкая и плотная на нем, и Чан ускользает. — Пожалуйста, — плаксиво молит он, сам не понимая о чем. Длинная ладонь верхнего методично, умело выдаивает его, заставляя каждую мышцу в теле дрожать. Он уже близко, он уже так близко, ещё пара движений и… — О, боги, ох, блять, я… Движение прекращается, тонкие пальцы сжимают его в основании, и Чан с разочарованным рыком откидывает голову назад. Ладно, он знал, что так будет. Он сам об этом просил. Он так это обожает. — Тш-ш-ш-ш, — убаюкивает его парень, покрывает мягкими, успокаивающими поцелуями его шею и плечи сзади. — Ты же не думал, что все закончится так быстро, Чан-а? Чан расфокусированно мотает головой, дезориентированный, совершенно потерянный в пространстве. Где-то в этой тьме — в этих промежутках, вспыхивающих под кожей похотью и жаром, вне пространства и времени — его верхний чиркает спичкой, и внутренности Чана сводит предвкушением. Тысячелетия спустя горячий воск, наконец, плавит его кожу, и пытка продолжается, ещё более изощрённая: обжигающие капли раскрашивают его тело, падают на чувствительную грудь, покрывая собой соски, пресс, низ его живота, тонкую кожу на внутренней стороне бедра, заставляя вздрагивать, извиваться и дёргаться, не в состоянии от этих сладко-болезненных ощущений уйти. Что-то проходится по его шее вверх, по его челюсти, по его щеке. Теплое, как кожа. Невесомый поцелуй в скулу. Нос, это был нос. Хозяин так близко, трётся о него лицом, ластится. Слабый, горячий выдох, шевелящий тончайшие волоски на его теле. Мимолётное прикосновение пухлых губ к виску пускает дрожь по хребту. — Ты сейчас так хорошо выглядишь, Чан-а, — мягкий голос над его ухом сочится желанием. Теплые руки исследуют его тело, сжимают жадно его грудь, ласкают живот, ребра, искусные пальцы снова берут его член в плотное кольцо. — Связанный и беспомощный, нуждающийся, покрытый этими белыми каплями воска. Весь для меня. Чан издает едва слышимый, дрожащий выдох. Твой, пульсирует в голове. Весь твой. Он замирает, изо всех сил стараясь не шевелиться, чтобы не поранить себя. Это тяжело, когда все его тело пытается толкнуться сильнее навстречу тесноте ладони Хенджина. Тот сидит прямо за спиной Чана, позади его стула, Крис неожиданно остро ощущает его присутствие; в этой темноте легко представить себя в его объятиях, легко откинуть голову со стоном назад, воображая, что она упадет на его плечо. Чану отчаянно необходимо почувствовать его, почувствовать его тепло спиной, всем телом, и он молит, задыхаясь: — Пожалуйста… — рваный вдох. — Пожалуйста, сэр. — «Пожалуйста» что, Чан-а? — мурлычет нежный голос над плечом, совсем рядом. Если Чан повернется, он, может быть, сможет прижаться губами к его щеке. — Что угодно, — выдыхает Чан с мольбой. — Поцелуй. Укуси меня. Что-нибудь. — Не помню, чтобы у смертных рабов было право требовать что-либо у господина, — отвечает дразнящим голосом Джинни, забавляясь. Чан разочарованно стонет, ладонь на его члене доводит его до сумасшествия. Движения руки становятся быстрее, и пальцы Криса на ногах подгибаются. — Тем более, так нагло. — Простите, — всхлипывает Чан, стараясь сдержать поступающий оргазм изо всех сил. Его член вновь истекает смазкой, и Хенджин большим пальцем растирает ее по всем самым чувствительным местам его головки. — Блять, я сейчас — ох, блятьблятьблять… — М-м-м, звучит недостаточно искренне, — хмыкает верхний в ответ и вновь сдавливает у основания его член. Секунда, другая, минута, а затем его рука пропадает вовсе, и Хенджин исчезает у Чана из-за спины куда-то в темноту, оставляя его в ней совсем одного. Чан практически готов разрыдаться. Вдруг — ощущение теплых ладоней на его бедрах. Они разводят ноги Чана сильнее. Горячий выдох дразнит чувствительную кожу, упругие губы мажут мимолётно по основанию его члена, заставляя выгнуться в мольбе о большем. Долгие, долгие минуты эти губы кружат вокруг его паха, покрывают каждый сантиметр кожи бедер и низа живота чувственными, влажными поцелуями, не касаясь самых чувствительных мест. Чан сдавленно хнычет и чувствует, как снова течет. Длинное, широкое движение языка снизу вверх, и его втягивают в рот и тщательно, методично вылизывают. Язык горячий, чуть шершавый на нем, кружит по головке, слизывая и высасывая каждую каплю выступающего предэкулята. А затем — острый холод кинжала на внутренней стороне бедра, и не успевает Чан отойти от укола страха, сдавившего внутренности холодными, скользкими пальцами, как Хенджин плашмя нажимает кинжалом на него. Придавливает холодным лезвием его член к своему языку и ласкает одним долгим, тягучим движением, чтобы напоследок прижаться кончиком к уздечке. Обжигающие, мягкие губы плотно обхватывают его кольцом, погружая во влажную тесноту, и Чан скулит, не в состоянии не толкаться навстречу. Пиздец, пульсирует в голове, пиздецпиздецпиздец. Все мысли о послушании, о концепции, о каких-либо ролях выбивает из его разума затапливающим удовольствием, выжигая разум до белого, остаётся только потребность втрахаться глубже в эту узость, в этот восхитительно горячий, умелый рот. Боже, он хотел бы видеть Хенджина сейчас. Тот всегда великолепно выглядит на коленях перед ним, с губами, растянутыми вокруг него, с самодовольным взглядом доводящий его до исступления. И Чан стонет, ощущая дразнящие движения языка на нижней части его члена, стонет в голос, когда Хенджин заглатывает его полностью, когда двигает головой, когда его глотка сжимает Чана так туго. Чужие пальцы сдавливают, щиплют, дразнят его соски, заставляя член дёргаться в горячем горле, и этого всего просто слишком много. — Сэр, я скоро… В ту же секунду жар вокруг него исчезает, Хенджин отстраняется с влажным, пошлым звуком. Чан скулит, заведённый до слабых коленей, до заполошно стучащего сердца в груди, слезы скапливаются в уголках глаз и тут же впитываются повязкой. — Нет, нет, пожалуйста… — А-а, ещё не всё, Чан-а, — отрицательно хмыкает парень откуда-то позади нижнего. Тут же его тепло возвращается Крису за спину, одна рука сжимает его скользкий от смазки и слюны член, а второй он приставляет нож к его горлу снова. — Ты же так просил меня о чем-то, ты уже забыл? — Пожалуйста, — тупо повторяет мужчина, голос хриплый и слабый. Он едва удерживается на самом краю, и каждое движение ладони толкает его все ближе и ближе. — О чём ты меня просил, ты помнишь, Чанни? — носом Хенджин проходится по его шее, оставляя слабый поцелуй под ухом. — Укус, — тут же вспоминает Чан. Старается не двигать бедрами навстречу, но все тело дрожит. — Пожалуйста. Пожалуйста, мне нужно. — Конечно, я не могу отпустить моего Чанни без награды, — широкий, горячий, влажный мазок языком вдоль сонной артерии. Чана словно током бьёт, и он хнычет, откидывая голову назад для лучшего доступа. Голос Хенджина сладкий, как всегда, но сейчас он сочится вожделением так, что Крису хочется лечь под него, отдаться ему прямо сейчас. — Не могу позволить уйти, не оставив на тебе своего следа. Все должны видеть, кому ты принадлежишь, знать, чей ты, чья послушная игрушка. Ты знаешь, чей ты, Чанни? — Твой, — выдыхает он тонко и слабо, забывая обо всех формальностях, голос не слушается, все тело охвачено огнем, и течет, течет в руке Хенджина. Это момент кристальной искренности, когда все чувства обнажены, как оголенный провод, и сердце сладко замирает и тянет в груди, и в голове пульсирует — твой, твой, твой. Твой. Ему так сильно хочется кончить, что он готов плакать — повязка намокает от непролитых слез удовольствия. Твой. — Правильно, — Хенджин поощряет его ещё одним нежным, коротким поцелуем за ухом, ускоряя движение рукой по его каменно-твердому члену. — Ты мой. Мой хороший, покорный пёс, моя собственность. Запомни это, Чан-а. И, наконец, кусает его. Чан хнычет так громко, что практически кричит. Зубы впиваются в место между шеей и плечом, сдавливая мышцы так сильно, так сладко, что это отзывается прямо в его член, заставляя все тело воспламениться, заставляя желать больше, интенсивнее, сильнее, и ещё, и ещё, и ещё, и он скулит и задыхается, выгибается, его бьёт дрожь, все тело сводит сладкой судорогой, и он кричит, кончая, и кончая, и кончая, обильно пачкая спермой свои бедра и ладонь верхнего, пока тот продолжает выдаивать его досуха. Его горячий язык ласкающе зализывает круглый след от зубов, губы зацеловывают место укуса, а вторая рука, отложив кинжал, расслабляюще перебирает волосы Чана. — Вот так, — практически мурчит он, жмется губами к пунцовой щеке, и, наконец, замедляет движения рукой. — Мой Чанни так хорошо справился, всегда такой хороший мальчик для меня. Давай теперь тебя отстегнем. Следующие пару минут для Чана проходят, как в тумане. Хенджин стягивает с него повязку, и Чан безвольно размякает на стуле, ожидая, пока с его конечностей снимут оковы, а затем позволяет отвести себя в душевую. На какое-то время парень пропадает из его поля зрения, оставляя Чана стоять под теплой водой одного, и тот бездумно соскребает с себя застывший воск, мысленно раз за разом прокручивая у себя в голове последние десять минут. Укус практически не ощущается. Все его тело практически не ощущается. Чан поворачивает голову к зеркалу, чтобы убедиться, что след от зубов все ещё на месте. Что это было? И что это значило? Вскоре Хенджин возвращается, снова переодетый в свою мятную футболку с грибами и домашние пижамные штаны в клетку. Долгие десять минут проходят практически в молчании, пока они ждут, когда наполнится ванна — Чан, сидящий под теплой водой в позе эмбриона, и Хенджин на бортике ванны рядом, бездумно перебирающий его волосы и кончиками пальцев гладящий по плечам. В желтоватом, тусклом свете все происходящее кажется сюрреалистичным и ненастоящим, будто Чан смотрит фильм, снятый на старый плёночный фотоаппарат, и в нем проблемы со звуком, а картинка вся зернистая, и иногда на пленке вспыхивают царапины. Когда вода, наконец, достает ему до груди, Хенджин закрывает кран, становится на колени возле ванной и выливает на мочалку пахнущий чем-то ненавязчиво цветочным гель для душа. И это момент, в который Чан окончательно приходит в себя — под длинными, узкими ладонями, неторопливо и нежно намыливающими его тело. Он мог бы, конечно, дальше сделать все сам. Мог бы сам потянуться за шампунем. Но ему лень, а ещё Хенджин — домашний, уютный Хенджин в этих его клетчатых жёлтых штанах — мягко массирует его кожу, растирает пену по спине, и Чан просто хочет продлить это мгновение ещё немного. Это никому не повредит. Ни ему, ни Хенджину, который назвал его своим. Так что он прикрывает глаза и прижимается виском к чужой руке, когда проворные пальцы Джинни медленно втирают шампунь в его волосы осторожными круговыми движениями. Позволяет Хенджину с мягким смешком потрепать себя за макушку, в шутку намазать щеки пеной. Хенджину, который назвал его своим.***
Позже он лежит в темноте, переодетый в мягкое и домашнее, уютно укрытый пледом и обвитый длинными конечностями. — Что понравилось, что не понравилось? — спрашивает Джинни шутливо-деловым тоном, открывая на телефоне очередную из созданных им для «улучшения качества взаимодействия» таблиц. — Вопросы, предложения. Понравилось быть твоим. Назови меня ещё раз твоим. — Воск не очень понравился, — говорит Чан, прижимаясь лицом к его груди и закидывая на него руку и ногу. — Не плохо, но немного… Сбивало с толку. — Портило настрой? — Можно и так сказать. Я не стал бы повторять. Хенджин задумчиво мычит и делает пометки. Его длинные пальцы быстро щёлкают по клавиатуре, бледный свет экрана озаряет уставшее, но сосредоточенное лицо. Собранные в низкий хвостик волосы немного растрепаны от долгого валяния в кровати и обнимания после сессии. Милый. Чану хочется отобрать у него телефон и целовать его, целовать его мягкие щеки и нежные губы, целовать, пока они не задремают, целовать, пока Хенджин снова не назовет его своим. Пока не признает право Чана звать его своим в ответ. — Найфплей? — Мне кажется, это было очевидно, — уши Чана становятся чуть горячее. Парень самодовольно, сыто хмыкает. — «Не понимаю, почему это вообще может нравиться», — передразнивает он, и Чан устало стонет, зарываясь лицом ему в шею. — Я не знал, ладно? — оправдывается он. — Я не мог даже предполагать. Ты разблокировал этот кинк. — Интересно, о чем ещё ты пока даже не предполагаешь, — бормочет под нос Хенджин, вписывая что-то в таблицу со статистикой их сессий. О, Чану тоже интересно. Столько мыслей вертится в его голове, если бы только Джинни знал. Но, вообще-то, было кое-что, о чем он не задумывался всерьез до сегодня. Возможно, сейчас — подходящий момент. — Вообще-то, кажется, — начинает Чан увереннее, чем ощущает себя на самом деле, и даже при том его голос все ещё звучит для него самого достаточно жалко. — Кажется, у меня кинк на… Эм. Собственничество? Я не уверен, есть ли для этого какое-то умное БДСМ-название. — Оу, — хмыкает Хенджин, не отрываясь от смартфона. — Я давно заметил. Но я думал, ты знаешь. Щеки Чана практически такие же красные, как футболка, которую Джинни ему одолжил. — Кхм. Нет, я… Это было открытием. В плане… Это было неплохо, когда ты называл меня… Своим хорошим мальчиком или псом или ещё как угодно, и в целом, со всей этой динамикой с «Хозяином» что-то подобное как бы подразумевалось, но в этот раз, с этим… следом от зубов… — Меткой, — поправляет его Хенджин с кроющейся в уголках глаз и губ улыбкой. Чан упорно не поднимает на него взгляд. — Да, с ней. Это… вышло на новый уровень. — Хм, — Хенджин на секунду задумывается, неосознанно зажевывая губу. — Тебе понравилось само ощущение укуса, или видеть подтверждение твоей… принадлежности кому-то? Принадлежности тебе, поправляет мысленно Чан. Он сомневается, что он позволил бы кому угодно ещё так обращаться с ним, так его называть. Это было даже не совсем о его кинке на подчинение, просто Хенджин был… таким… Чан сделал бы практически что угодно для него. С ним все становилось лучше. Хенджин уверенно взял его в оборот, он видел, как Чан слаб в своем обожании, и умело этим пользовался, и Чану это так нравилось. — Мне нравятся укусы, — соглашается Чан, подумав минуту. Он приподнимается на локте рядом, упираясь рукой в щеку, чтобы видеть парня рядом с собой. — И кусаться тоже. Но в этот раз, думаю, это всё-таки было больше… про второе. Глаза Хенджина долго задерживаются на нем, жгуче-черные, внимательные, скользят по его губам, щеке и вниз, на шею. Чан резко ощущает себя так, будто попал в капкан. Будто его загнали в клетку, но он не осознавал, что это клетка, пока ее решетчатая дверь с лязгом не захлопнулась. Чан уверен, что Хенджин мысленно уже разложил его на ближайшей поверхности и оттрахал до сорванного голоса, оттаскав за волосы. Другой причины, зачем на кого-либо так смотреть, просто не может существовать. — Что? — спрашивает он немного нервозно, не в силах долго этот взгляд переносить. — Ничего, — Хенджин, наконец, моргает, и снова утыкается в телефон. На его губах расцветает слабая улыбка — усталый призрак обычной его самодовольной ухмылки, говорящей о том, что он что-то задумал. — Просто подумал… Может, нам стоит купить тебе ошейник. Мне кажется, тебе бы пошло, ты так не думаешь? Его голос мягче и ниже обычного — тон, опасно-близкий к его дрязнящим интонациям, которые он использует во время прелюдии. Чан чувствует, как сердце пропускает удар, а затем заполошно заходится в груди от одной мысли о том, как Хенджин собственноручно застегнет ошейник на нем. Как наденет его на Чана, стоящего на коленях у него в ногах, аккуратно поправит ремешок. Коснется кончиками пальцев кожи под ним. Потянет на себя за кольцо. Может, пристегнет к нему цепь. Притянет за нее для грубого, болезненного поцелуя, и будет держать, намотав на руку, вколачиваясь в него, или наоборот, катаясь на нем, используя его, как игрушку для своего наслаждения. — Я… — Чан тяжело сглатывает, в горле пересыхает, и его голос даже для него самого звучит слишком низко. — Читал о таком. Да, он читал. Читал, что это часто практикуется в устойчивых ДС-отношениях. У них устойчивые ДС-отношениях? Что между ними вообще? — Было бы здорово купить тебе и повседневный вариант, — добивает Хенджин, рассуждая вслух тоном, каким мог бы говорить о погоде, хотя Чан может ощущать бедром сквозь ткань их пижамных штанов линию его члена, что становится все более отчётливой с каждым словом. — Какую-нибудь лаконичную цепочку, которую ты мог бы носить каждый день. Чтобы все видели ее, но только мы знали о ее настоящем значении. И вот это, думает Чан. Это уже нихрена не «рабочие отношения». — Кажется, тебе эта идея нравится даже больше, чем мне, — замечает Крис дразняще, на удивление дерзко даже для себя самого, неожиданно смелый. Он притирается ближе, двигает бедром о чужие бедра совсем легко, но этого достаточно, чтобы создать трение, которое заставляет Джинни шумно выдохнуть. — Не буду отрицать, у меня тоже небольшой кинк на собственническое поведение, — признает Хенджин без капли стыда; его рука медленно ползет по спине Чана вниз, прослеживая каждый изгиб позвоночника, и останавливается на пояснице. И Чан хочет подразнить его тем, что он заводится так легко, ещё немного, но вдруг осознает — и это осознание бьёт его по голове, словно бита — что Хенджин ещё не кончил. Что он ни разу не делал это при нем. Что он был вовлечен в сессию с человеком, которого хочет — он сам признавал это — так сильно, в сессию с Чаном, и полтора часа тёрся о него, гладил его, целовал и шептал этим своим медовым, жаждущим голосом грязные вещи, но так и не прикоснулся к себе. У него не было буквально ни секунды на себя с того самого момента, как он привязал Чана, и если он был заведен, то ему пришлось это просто перетерпеть. Он ни разу даже не намекнул о том, что ему самому тоже требуется внимание. Сколько раз он оставался так после сессии, полностью игнорируя свое возбуждение, чтобы позаботиться о Чане, ожидая, пока Чан покинет его квартиру на следующее утро, чтобы он мог, наконец, уделить время себе? Думал ли он о Чане тогда? Их лица совсем близко, и Крис позволяет себе наклониться ещё ближе, едва уловимо толкаясь бедрами навстречу, чтобы потереться собой о стремительно крепнущий член. Его жаркое ощущение на своем бедре сводит Чана с ума. — Хочешь, помогу разобраться с этим? — предлагает он в чужие губы, совсем осмелев. Это просто, это привычно, это знакомая территория. — Тебе не обязательно, — Хенджин тяжело сглатывает, не моргая. Его взгляд опускается на рот мужчины, и Чан чувствует себя хорошо. Уверенно. Его хотят, он желанен. То, как быстро твердеет Хенджин рядом с ним от одних только грязных разговоров и слабого трения, не может не влиять на его эго. — Но я хочу, — выдыхает Чан, подаваясь вперёд, чтобы невесомым касанием прижаться к мягким, приоткрытым губам всего на секунду. Они горячие и пересохшие. — Разве это не то, что друзья с привилегиями делают? Взгляд Хенджина внимательный и сосредоточенный на его лице; секунда, другая, и он прикрывает глаза, подаётся навстречу, запуская пальцы в его волосы, чтобы притянуть к себе для более глубокого, более долгого поцелуя. — М-м-м, 'кей, — бормочет он, позволяя проникнуть языком в свой рот без малейшего сопротивления. Позволяет обвить себя руками, позволяет забраться ладонями под футболку, и только сладко, тихо выдыхает и чуть выгибается навстречу, когда Чан с наслаждением сжимает его талию, когда оглаживает подтянутый пресс и гладкую грудь. Вот так просто, без поддразниваний, без растягивания сексуального напряжения между ними, просто падает Чану в руки, вверяя ему свое тело, свое удовольствие. Это было легко. Это даже непривычно. Чан был готов к тому, что Хенджин постарается его отговорить, напирая на такие аргументы, как «мы делали это для работы» и «ты устал, ты после сессии, моя задача — заботиться о тебе» и «БДСМ это не всегда про оргазмы или сексуальное взаимодействие», но он даже не пытался. Возможно, ухмыляется Чан своим мыслям, в конце-концов, Хенджин тоже всего лишь мужчина. Это первый раз, когда он сам касается Джинни так. Первый раз, когда ему позволено вести, позволено трогать, позволено самому ласкать где угодно, и кожа Хенджина под его ладонями мягкая — мягче даже, чем у большинства девушек, что Чан знал — и по-уютному теплая, нагретая их долгими объятиями под одеялом. Касания Чана пока ещё нежные, медленные, изучающие, но он уже не может ими насытиться, не может оторвать от младшего рук. Он составляет мысленную карту Хенджина ладонями: подтянутые мышцы внизу живота, вздрагивающие даже от самых слабых прикосновений, впадинка пупка, рельеф рёбер, чувствительные, твердые бусины сосков. Его плечи широкие, но его грудная клетка и его бока так хорошо ощущаются у Криса в руках, его талия так правильно помещается в его ладонях. Чан разрывает неторопливый, сладко затянувшийся поцелуй, только чтобы мягко прикоснуться упругими губами к скуле, а затем сползти ими вниз, на челюсть, и прижаться к шее. Хенджин с прерывистым вдохом запрокидывает голову назад, открывая больше кожи, больше места для медленных, жарких поцелуев, и Чан плавно запускает ладонь под резинку его домашних штанов, скользит ниже. Кожа здесь, чуть ниже тазовой косточки, горячая и тонкая, и Чан может ощутить ладонью ускоренный пульс. Из груди младшего на выдохе вырывается тихое, едва различимое хныканье, и Чан с самодовольной улыбкой нежно обхватывает его ладонью, уже полностью твердого. Его член горячий и бархатный в его руке — такое приятное, тяжелое ощущение — и сердце Чана заходится в предвкушении, стучит в груди, как ошалелое, от осознания, что он, наконец, касается Джинни. Размазывает большим пальцем скопившуюся смазку по головке, ощущая, как напрягается тело под его руками. Он не станет дразниться. В конце-концов, он обещал ему помочь. Чан медленно сползает осторожными, бережными касаниями по телу Хенджина вниз, давая насладиться теплотой своих губ. Эти поцелуи тягучие и долгие — он просто не может касаться Джинни иначе, чем с благоговением. Будь его воля, он бы заласкал его, он бы наслаждался его телом часами, просто соприкасаясь каждым сантиметром тела, потираясь щекой, выражая трепет и привязанность своими поцелуями. Он бы впитывал тепло его кожи руками, ртом, он бы наслаждался ощущением мелкой дрожи под собой, он бы глазами выпивал его блаженные, уязвимые выражения, его тонкую складку между бровей и сжатые губы, вырывал из него раз за разом эти подрагивающие, сладкие вздохи. Но Чан здесь не для этого. Так что он стягивает с узких бедер пижамные штаны — несколько секунд они тщетно пытаются выпутать из них длинные ноги Хенджина, пока тот сам не снимает их со своих лодыжек и со смешком не откидывает куда-то в сторону — и задирает футболку до груди. Укладывается между стройных ног, не в силах отказать себе в удовольствии провести по сильным бёдрам ладонями с наслаждением, и закидывает их себе на плечи. И опускается ртом на член Хенджина практически целиком. Тот вздрагивает, изламывается в спине, его руки взлетают к голове Чана и путаются в его коротких волосах, пальцы стискивают темные пряди до боли. Его бедра толкаются навстречу рту Чана неконтролируемо, но это не проблема — Джинни меньше, чем Чан, не маленький, но достаточно среднего размера, и Крис в состоянии справиться с его длинной, не давясь. Тело Хенджина мелко подрагивает, и Чан удерживает его бедра на месте руками, всасывает столько, сколько может, не заботясь о громких, сдавленных, пошлых звуках, о количестве слюны, что он выделяет, или о том, как он выглядит — просто сосредотачивается на том, чтобы сделать Хенджину хорошо. Джинни под ним на удивление тихий. Он не стонет, как стонут порнозвёзды, но его лицо темное и вспотевшее, его заалевшие губы широко раскрыты в беззвучном крике, его грудная клетка вздымается в каком-то диком темпе, и его шумные, дрожащие выдохи слаще любых звуков, что Чан когда-либо из кого-либо добывал. — Боже, Чанни, — шепчет он знойно в забытьи, закатывая глаза, выгибаясь всем телом, и от этого зрелища Чан не в силах подавить собственный стон. Боги, он хочет увидеть Хенджина под собой, такого же раскрасневшегося, так же извивающегося на его члене. Он втягивает щеки сильнее и двигает головой быстрее, а сам трётся о простыни, шумно дыша, чувствуя, как собственное лицо горит от того, насколько он нуждающийся. Хенджин не замечает этого, слишком погруженный в свое удовольствие — его голова откинута назад, глаза зажмурены, и он притягивает голову Чана ближе, тянет за волосы, вбиваясь в жаркое горло. Спустя всего пару минут такого ритма его охи становятся резче и громче, тело начинает вздрагивать, словно пытаясь уйти от прикосновений, от слишком интенсивного удовольствия, но Крис крепко прижимает его таз к кровати и сосет, пока не почувствует, как пульсирует член на его языке, опускается на Хенджина ртом до конца, позволяя кончить глубоко в глотку. Он глотает и глотает, не отводя пристального взгляда, пытается запомнить каждую секунду оргазма Джинни, выжечь его искусанные губы, изломленные брови и влажно блестящие глаза на обратной стороне своих век. Только когда он чувствует, как обмякает чужое тело, он выпускает изо рта член, напоследок тщательно вылизав его, и смотрит вверх голодным, затуманенным взглядом. — О, черт, — выдыхает пораженно Хенджин, глядя ошеломленно в потолок. — О, блин. Ого. А затем приподнимается на локте и секунду пристально смотрит на Чана. — Боже, — стонет он устало и драматично откидывается на подушки. — Опять? — Ты не можешь винить меня, — Чан позволяет подтянуть себя вверх за плечи, ныряя в эти длинные руки, в их цепкие объятия. — Ты бы себя видел. Я здоровый мужчина, я не мог не отреагировать. — Ты животное, — выдыхает ему в губы Хенджин беззлобно, даже почти умиленно, и запускает одну руку ему в волосы, а другую — в штаны. — Иди сюда. Он даже не стягивает с Чана белье, просто приспускает достаточно, чтобы обхватить его целиком ладонью, и до самого оргазма не отрывается от его губ. Чану достаточно всего пары минут горячих, жадных, задыхающихся поцелуев, движений умелой руки на нем и воспоминания о том, как дрожал под ним Хенджин на своем пике. Перед глазами на несколько секунд темнеет, и он, судорожно хватая ртом воздух, утыкается в чужое плечо лбом. Усталость сбивает его с ног приливной волной. И он расслабляется и клянётся себе, что всего на секунду прикроет глаза, а мягкие губы нежно жмутся к его виску, и тонкие пальцы играются с его волосами.