***
Джисон, блять, никогда не влюблялся, так почему он так сильно беспокоится о Лино? Почему больно видеть его разбитым, почему хочется спасти, укрыть от всех бед? Почему хочется вмешаться и расспросить обо всём, если они даже не друзья? Почему Сынмин доставляет так много проблем, почему Джисон не может провести нормально время в лагере, не задумываясь над ебучим Минхо, что так сильно застрял в голове? Голова функционировала медленно и с трудом, мысли текли безгранично неторопливо. Хан бы хоть прямо сейчас лёг и заснул, не знай он, что под ногами асфальт, всё ещё немного влажный. Хорошо хоть сейчас нет дождя. И нет, хорошо не для него – как русский гражданин, он привык к дождям. Они даже были неотъемлемой частью жизни. Хорошо для Минхо, который валялся с температурой в комнате. Впрочем, почему он, собственно, должен о нем беспокоиться? Пушистые, неаккуратные волосы слегка щекотали кожу при каждом шаге. Шел довольно медленно, разглядывая территорию лагеря под тусклым светом от фонарей. Ему и не хотелось идти быстрее. Желалось и дальше вдыхать солоноватый запах, запах бездонной синевы. «И с каких это пор ты у нас такой романтик, а?» — язвительно пропел внутренний голос. Он всегда был жалким. Его привычка кусать губы, старательно выписывая тест по ебаной алгебре, которую он, если честно, ненавидел. Он был себе противен. Джисон себе не нравился. Даже свое имя казалось донельзя отвратительным. Их знакомство вообще было бессмысленной случайностью, совсем не должно было так произойти. Но Джисон никогда не жаждал оставить Минхо или забыть его, нет. Хан прекрасно понимал, что он изменится и Лино тоже изменится, они оба неизбежно повзрослеют. Он понял, что не хочет взрослеть, не хочет в это «никуда» и даже хуже — боится. И это странное чувство, что обычно так красиво описывается в книгах нихуя не являлось хорошим. Да, местами приятным, но приносящем уйму боли и страхов. Джисон никогда не держался за людей, ведь это попросту не имеет смысла. Но с Минхо было иначе. Он не бегал за Ханом, как все остальные, не шел на контакт первым, он вообще, кажется, не был даже заинтересован в Джисоне. Но Хан знал, чувствовал, что Ли не такой и простой. А внезапный поцелуй в щеку тому подтверждение. И вроде-то всё хорошо, ведь теперь Джисон может как обычно с удовольствием поиграться с Минхо до конца смены, но что-то не даёт ему покоя. И под этим "что-то" подразумевалось будущее. А оно пугало, заставляло кости трещать от натиска проблем, которые ждут его в дальнейшем. Худшее, что может быть — неизвестность, думает он. А безысходность ещё хуже. Мысли прерывает откуда-то доносящийся крик и нецензурная, ярко выраженная лексика. Джисон от нечего делать идет на звук и останавливается в метрах пяти, замечая Хёнджина возле столовой, что отчаянно орет кому-то в телефон. — Ты, блять, хоть немного за словами следить умеешь?! Сначала со мной проигрался, а теперь Минхо? Волосы у Хвана растрёпаны, а с костяшек руки стекает кровь. Так. — Мне похуй! — опять повышает он голос до предела и бьёт несчастную бетонную стену. — Ты всё знал, не придуривайся. Джисон вмиг прячется за детским корпусом, наблюдая происходящее из-за угла, дабы не попасться под горячую руку. — Так если ты давно знал, почему, блять, раньше не сказал? — слова с его рта вылетают не столько агрессивными, сколько печальным. Хан начинает собирать пазл в голове. — Он был счастлив, Сынмин! Он, блять, был счастлив до твоего звонка! Нахуя, скажи мне, на-ху-я? — отчеканив каждое слово, кричит Хёнджин. А потом опять бьёт стену. Та испачкана в крови, неизвестно, как Хван будет объясняться перед вожатыми, но это последнее, что его волнует. Обидно. Очень обидно. Минхо не заслужил, думает красноволосый и слушает очередные оправдания Кима. Хёнджин ещё никогда не чувствовал такую ненависть и отвращение, от которых не только блевать хотелось. — А, так я ещё и виноват? Тоесть это я довел его до нескольких срывов, да? Может, это он из-за меня чуть не выпилился? А, Сынмин? Чего ты, блять, молчишь? Отвечай, сука! Казалось, Хёнджин сам вот-вот заплачет от безысходности, но он продолжал сбивать себе костяшки и орать, не волнуясь о последствиях. Слова Хвана эхом разнеслись по сознанию Джисона. Тоесть, как это, хотел выпилиться? Неужели... О нет... — И поэтому ты сказал ему об этой шлюхе? Мне похуй, кто она тебе, ясно?! Джисон думает, что Хёнджин перегибает все палки. Кто бы мог подумать, что вечно счастливый и озабоченный Хван окажется таким эмоциональным и готовым порвать за друзей? В последнем, Хан, конечно не сомневался, однако его беспокоил вопрос, что же Сынмин такого наговорил Лино. — И именно поэтому ты выложил фотографии сегодня, да? Блять, Сынмин, не оправдывайся, — тон голоса немного снижается и охрипает на конце фразы. Джисону кажется чудом, что ещё никто не вышел успокаивать разбушевавшегося Хёнджина. Это могло длиться вечность и больше, стоять и дальше развешивать уши совесть не позволяла, потому Джисон и отправился обратно в корпус, преодолевая желание закурить траву с поля. Всё равно сигарет не у кого стрельнуть.***
В комнате гробовая тишина. Феликс, как оказалось, давно уснул, свернувшись калачиком одиночкой на кровати, Джисону его даже жаль стало. Когда там Хёнджин придет? А вот с Минхо все иначе. Он что-то мычал во сне и ворочался, стараясь согреться. Хан, недолго думая, тихо прошел в соседнюю комнату, выкрал оттуда свободные одеяло и теплое покрывало, паралельно взяв ещё и свои. Он аккуратно накрыл ими Лино и сел на край его кровати. Протянул руку и коснулся лба: до ужаса горячий. Видимо, препараты Феликса совсем не действуют. Джисон далеко не врач и не разбирается, что делать, поэтому аккуратно сжал минхоновскую ладонь, выглядывающую из-под огромного количества одеял. Это не кажется замечательной идеей, но синеглазому так хочется передать немного счастья Лино, хотя бы через это прикосновение. Рука холодная, Хан принимается тут же греть её в своих горячих. Ли что-то мычит и переворачивается к стене, утаскивая за собой Джисона. Приходится немного прилечь, ведь Минхо буквально обнимает его руку, причём достаточно крепко. У Хана внутри тепло разливается и он хочет полностью отдать его рыжему счастью, дабы навсегда согреть его. И Джисон повинуется сердцу. Снимает кросовки возле кровати и ложится рядом, залезая с ним под огромнейший слой из одеял, прижимаясь к Минхо всем телом. Тот удовлетворено ослабевает хватку и тоже близится к Джисону. Второму кошмар, как жарко, но он готов потерпеть, лишь бы Лино согрелся. Только бы ему никогда больше не было больно и холодно. Феликс на самом деле не спал, ждал Джинни, как жена мужа, ушедшего на войну. Беспокойство и страх расползались по телу, но с приходом Джисона и наблюдением за его действиями, все тревожности ушли на второй план. Хан, оказывается, такой добрый и заботливый, не такой, как днём. Правильно дедушка говорил — ночь ничего не скроет. Джисон вообще казался по началу каким-то зажатым и нелюдимым, но потом, немного с ним пообщавшись, Феликс изменил своё мнение. Сейчас же он прибывает в неком шоке — когда они с Лино-хёном успели так сблизиться? Минхо не то чтобы людей к себе не подпускал, он вообще Джисона так-то не переносил, но, как говорил дедушка, ночью всё иначе. Хан дышит ему куда-то в шею, отдавая всё своё тепло, а Минхо сильнее прижимается, больше обнимает несчастную руку Джисона, от чего Феликсу хочется разрыдаться в подушку — столь милого, но одновременно и грустного зрелища он ещё не встречал. Хёнджин приходит поздно, очень поздно. Со сбитыми костяшками и засохшей кровью на руках, с ужасно печальным выражением лица и с разбитым телефоном. Феликс ничего не говорит. Включает маленький светильник на батарейках в виде зайчика и роется в аптечке. Присаживается на колени перед Хваном и обрабатывает пострадавшие руки. Спрашивает шепотом, не больно ли ему, а Хёнджин качает головой — Феликс не умеет причинять боль. Потом блондин долго-долго, ласково целует каждую рану, так нежно, что совсем не чувствуется, будто пёрышком проводит по руке. Хёнджин берёт его за плечи, поднимает и обнимает. Если честно, он даже слезу небольшую пустил, до чего обидно за Минхо было. Ликс поглаживал по спине и волосам, шептал что-то сладкое и приятное, а Хван медленно засыпал. Успел снять лишь бомбер и джинсы, быстро натянув шорты, а затем, в объятиях любимого человека, засыпает, ни о чём не думая. Джисон на кровати Минхо смутил конечно, но об этом он ещё успеет подумать. День выдался тяжёлым. Звёзд на небе совсем не видно. Джисон не может заснуть. И нет, это не потому что он буквально лежит на узенькой кровати с Минхо, а потому что ему пиздец, как жарко. Восемь слоёв одеял дают о себе знать. Самое страшное было пережить нежности Хёнджина и Феликса, благо они не решили заняться чем-то непристойным в присутствии Джисона, наивно думая, что он давно спит. Боже, о чем он рассуждает! С Минхо лежать комфортно, думает Джисон, утыкаясь носом в мягкие рыжие волосы. Шанс заболеть грядущем утром далеко не мал, но почему-то это совсем не беспокоит. Главное, что Ли не дрожит от холода, как прежде, а спокойно отдыхает от дневных страданий. И Джисон спустя несколько часов смог даже расслабиться, пропуская через мысленный поток абсолютно всё происходящее. К выводу он конечно не пришёл, но путаница в голове на немного пропала. До того, как Минхо не решил перевернуться на другой бок к нему лицом. Спокойствие со злорадным смехом покидает его, ехидно махая рукой на прощание, мол: "Удачи, попуск!", мозг растворяется во внезапно нахлынувшей крови, которую сердце не способно перекачать из-за катастрофически быстрого темпа, уши закладывает от свирепого стука, потому что Минхо абсолютно неумышленно закидывает на Джисона руку, придвигаясь совсем вплотную, носом ведёт по шее Хана, а затем пытается положить голову на его плечо и скользит своими губами по губам Джисона. И это мимолётное, секундное прикосновение остановило мир Хана, жизнь дала ему смачную пощёчину, разорвала все его моральные принципы и убила в нём того прежнего Джисона, которому до ужаса противны были эти розовые сопли, который, вообще-то никогда не влюблялся и не планирует! А самое страшное заключалось в том, что, блять, ему понравилось. Минхо мирно спал, уложив свою голову к нему на плечо, даже не подозревая о своём поступке. Джисону казалось, что его бешеное сердцебиение было слышно на другом конце света, если не во всей вселенной. Прошлые жизненные установки, клятвы самому себе разом сгорели в огненных волосах Минхо, оставляя после себя горстку пепла, которую он потом обязательно скурит, как дешёвый наркотик. И он совершенно ничего не может поделать, как поддаться ангелу на правом плече и обнять Минхо в ответ. Но как только, через какие-то двадцать минут, Лино сползает обратно на подушку, дьявол на левом плече шепчет ему сладкие приказы, от которых невозможно отказаться, как бы Джисон не старался. В ночном свете Минхо выглядит более, чем идеально: умиротворённое лицо, рыжая челка, спадающая на глаза, еле подрагивающие ресницы и, самое главное, приоткрытые пухлые губы, которые так чертовски манили. Хан кричал себе, что это нихуя не нормально и в происходящем нет ни капли адекватности, но демон ласково шептал над ухом, гипнотизируя и побуждая на следующие действия. Не в силах держать планку, он поддаётся соблазну и аккуратно, стараясь удержать сон Лино, убирает волосы с его лица, наслаждаясь идеальными чертами. Взгляд скользит на те самые нежные губы, а дьявол на плече всё не унимался, кричал, чтобы Джисон сделал это, и он делает. Пододвигается ближе, хотя между ними и так нет и миллиметра, опускает руку на плечо Минхо и закрывает глаза, слушая ликующие возгласы демона. Губы у Ли и вправду очень мягкие, приятные, до чего горячие, что хочется плакать. Джисон задерживается на несколько секунд, а потом, осознавая, чем он занимается, судорожно вскакивает с кровати, едва не разбудив человека, которым буквально воспользовался. Дышит тяжело, почти задыхаясь. Ужасное чувство вины давит на всё существование Джисона. Что же я надел... — думает он и обнимает себя за плечи. Видит, как трясется его нога, а по душе растекаются смешанные эмоции и от этого хочется убежать, спрятаться, убиться, да что угодно, лишь бы забыть содеянное. Ему становится одновременно и жарко, и холодно, будто у самого поднялась температура. Боже, бедный Минхо, ему ведь буквально сердце днём разбили, а Хан так нагло воспользовался случаем. Блять, какой же он безмозглый ублюдок, таких ещё поискать надо! А если Лино обо всём узнает... Господи, он даже подумать боиться, что будет. Джисон перелезает на свою кровать, сворачиваясь в позу эмбриона, прижимая руки к груди. На душе до безумия противно и мерзко от самого себя. Кто бы мог подумать, что Хан, который никогда не влюблялся, способен поцеловать, на минуточку, первый раз человека, с которым знаком неделю, да ещё и спящего! Что скажет бабушка? А что подумают другие? Позор-то какой! Таких, как он расстреливать нужно и дело даже не в том, что он поцеловал именно парня, а в том, что он так нагло воспользовался им. Кажется, Джисон никогда не простит себе этого и будет утопать в ненависти до конца своих дней. Он заслужил всего самого плохого, но Минхо заслуживает самого лучшего. Он слепо доверился Хану, грелся об него большую часть ночи, а Джисон... А Джисон никогда не влюблялся.***
Хёнджин открыл глаза до подъема, солнце только-только начинало вставать, хоть и скрывалось за тучами, а Хван уже хотел застрелиться. Паршивое настроение обещало пробыть весь оставшийся, долгий день, так что Джин повернулся к Феликсу, чье лицо находилось буквально в сантиметрах от его собственного. Веснушки, рассыпанные по любимым щекам помогли немного отвлечься и не бунтовать на столь жестокую судьбу с самого утра. Минхо лежал один, сбросив с себя одеяла. Хёнджин встал, чтобы проверить его температуру, и на удивление, лоб Лино не горел адским пламенем, как вчерашним вечером. Хван положил одеяла к себе, Феликсу и Джисону, не разбираясь, где чьё и накрыл оставшимися больного друга. Перебинтованные руки всё ещё болели, но не так сильно, как желание врезать Сынмину. Вчерашний диалог был бессмысленным, Ким никак не признавал свою вину, из-за чего Хёнджин был готов прямо сейчас сорваться и приехать, чтобы набить ему морду. Заходящая через час Дженни уже хотела объявлять громко подъём, но Хёнджин приложил палец к губам и прошептал, что сам всех разбудит. Он поочерёдно подошёл к каждому и легонько потрепал по волосам. Джисон открыл глаза сразу же, будто и не спал, Феликс что-то промычал в ответ, но лениво принял сидячее положение. Остался только Минхо. Хёнджин сел на край его кровать и положил руку на рыжую голову. — Лино-о, просыпайся, — пропел Хван, теребя волосы друга. Тот отвернулся к стене. — Если ты сейчас не поднимаешься с кровати, я сниму с тебя штаны и сфотографию твой зад, а потом солью всей школе и лагерю! Тот никак не отреагировал. — Лино, я не шучу, — протянул он и подцепил пальцем край минхоновских спортивок. Ли моментально подорвался и столкнул Хвана с кровати. — Ты тупой? — осипшим голосом произнес Минхо и кинул в Хёнджина подушку. — У-у-у, Феликс, да у тебя появился соперник. И в номинации "Самый сексуальный низкий голос" побеждает Лино! — победоносно воскликнул Хван и поднял руку вверх. Минхо шутку не оценил и поднявшись с кровати, поплёлся в ванную комнату, захватив с собой зубную щётку и пасту. Джисон старался не смотреть на него. Стыд и дикая тревожность до сих пор застилали его сердце и даже не думали уходить, наоборот, с пробуждением Лино лишь усилились. Ему оставалось надеяться, что Минхо ничего не помнит с ночи и вообще, даже если бы он помнил, то по его лицу заметен лишь факт того, что ему абсолютно насрать. Сам Минхо, конечно, был бы рад испытывать равнодушие, но события вчерашнего дня всплывают в памяти так же резко, как и мятная паста обжигает рот. Точно. Сынмин. Давящие чувство в груди, вперемешку с пустотой вызывают внезапный рвотный позыв и Минхо задыхается над раковиной, опустошая и так не наполненный желудок. Он тщательно вымывает рот и руки водой, вытирает полотенцем и идёт в комнату, стараясь не выдавать своё состояние. Будто они и так не знают. На завтраке давали овсянку, которую Хёнджин заставил съесть, а после Техён объявил о походе на экскурсию после тихого часа. Минхо долго уговаривал старшего вожатого остаться, что тот был готов отправить мальчика в изолятор, но сжалившись под умолительными взглядами ребят и рукой Дженни на плече, всё же разрешил Лино не ехать. Голова раскалывалась чуть меньше, чем вчера, но от этого не лучше. Холод до сих пор пронизывал тело, хоть он и старался делать вид, что ему нормально. Хёнджин выглядел подавлено. Ни с кем не разговаривал и руки у него разбиты от чего-то. Спрашивать Минхо не стал — со своим дерьмом не разобрался, куда ему в чужое лезть. Джисон тоже какой-то не разговорчивый. Только Феликс о чём-то болтал, стараясь разрядить обстановку, но судя в затуманенным взглядам друзей, его никто не слушал. А ещё Минхо уж очень хотел курить, но был день, а значит его могли легко запалить. Разве это когда-то его останавливало? После завтрака он быстро сбегает в место, где вешают постиранное белье. Оно далеко от корпусов, огорожено отдельной калиткой и туда практически никто не ходит, только забрать свои вещи, если их ещё не украли. Лино садится на траву и судорожно подносит сигареты к губам, поджигая кончик. Вдыхает и кашляет, потому что горло болит, но никотин приятно разливается по лёгким, затмевает боль разбитости, клеит одноразовые пластыри на не многоразовое сердце. Хорошо, думает Минхо и продолжает затягиваться вишневым чапманом. Время идёт так же быстро, как заканчивается сигарета. Хочется взять ещё одну, но осталось немного, а у него одна пачка на всю смену. Нужно сэкономить. Поэтому Лино идет обратно в корпус и чувствует, как небо вновь начинает плакать. Кто ж его обидел опять, неизвестно, но Ли это не интересует. Озноб даёт о себе знать и Минхо быстро бежит в комнату. Хёнджин лежит в наушниках, прикрыв веки, Феликс читает книгу, а Джисон... А Джисона снова нет. Оно и к лучшему. Минхо тихо проходит к своей кровати и скидывает с себя мокрую одежду, надевая новую. Тёплых вещей он с собой не взял, от чего жалеет. Тоненькие кофточки совсем не греют, но деваться некуда. Он вновь закутывается в одеяло и достает телефон. Почему-то надеется увидеть хоть одно уведомление и желательное от конкретного контакта, но телефон пуст. Как и он сам.***
Тусоваться у девчонок совершенно не хотелось, а вот посидеть в компании спокойных Чонина и Бомгю было как раз вовремя. — Крис просто замечательный! Он вчера обнял меня в вожатской, без повода, представляете? Слушать Йенни можно вечно, у него словарный запас превышает все нормы, что не скажешь о Джисоне, который и двух слов связать не может. — Слушай, Чонин, а тебе это... Ну нормально с парнем... Ну ты понял... — мямлет Хан, а мальчики удивительно смотрят на него. — На дворе двадцать первый век, конечно нормально! Ещё как скажешь, блин. Только не говори, что ты гомофоб! — возмущается Ян, а Бомгю согласно кивает. — Я конечно натурал, но ничего против не имею, главное, что любовь! — произносит длинноволосый, от чего Джисон задумывается. — Нет-нет, что вы, просто ну... Я вообще-то никогда не... Блять, сложно... — Ничего, мы понимаем. Если не хочешь, можешь не говорить, — говорит Чонин и солнечно улыбается. Всё-таки он славный малый. — Тут такое дело... В общем, есть один человек, если быть конкретнее парень, — Джисон останавливается, страшиться продолжать, но младшие смотрят на него внимательно, будто готовы выслушать всё то говно, которое Хан сам разобрать не в силах. — И я не знаю, что к нему чувствую. — Оу, ну если он к тебе хорошо относится, то это уже славно. Ты, главное, слушай сердце, — такой банальный, но правильный совет, что Хан задохнуться желает. — Это же лагерь, всё что было отстаётся только в этих стенах. Мы все из разных городов, так что нечего терять. И вправду. Они же больше никогда не увидятся... Разумеется, Джисон думал об этом, но чтобы ему сказали так прямо и попали в нужную точку... В первоначальных планах не было чувствовать что-то к Минхо, намерения поиграться, пофлиртовать и потешить свое эго, но не в коем случае не влюбляться. И эта мысль, что возможно Джисон не ровно дышит к Лино, вызывает сильнейшую тревогу, ведь он не готов. Он ещё слишком молод, чтобы страдать, слишком молод, чтобы думать о ком-то, слишком молод, чтобы любить. Но всё сложилось совсем иначе, а ведь он первый начал игру, первый полез к Минхо, первый, чёрт возьми, поцеловал его без разрешения. Очевидно, он не помнит об этом, потому что совершено спокойно смотрит на Джисона, от чего сердце щемит. Разве его должно это беспокоить? Их ведь не связывает абсолютно ничего, они даже не друзья, не то чтобы любовники. Да и о какой любви может идти речь, если Джисону это не нужно и он попросту не умеет любить? Точно ли он был готов к этому — к тому, чтобы его не видеть? Чтобы сжечь все мосты, не оставив даже малейшего шанса, не попрощавшись, не сказав «прости». Всему виной этот поцелуй. Прикосновение губ, если быть точнее, но сейчас не об этом. Ведь теперь Джисон совсем не знает, как вести себя рядом с Минхо. Раньше он этого не понимал, и все просто затихло, стало казаться, что в их общении все выровнено, сглажены углы и неровности, но эта ночь опять проделывает огромную дыру. Во всех прошлых стычках и проколах он думал, что Ли просто решит задушить все, сделать вид, что они порядке, но он всегда поступал наоборот. Его реакция непредсказуема, ведь только черт знает, что творится у него в голове. Похоже, он не собирается забывать ничего, что имеет какое-либо отношение к Джисону. Безусловно, в контексте последних событий это звучит не так уж и плохо. Потолок в комнате, кажется, рассмотрен уже вдоль и поперёк, изучена каждая трещинка и неровность, поэтому сейчас Минхо переводит взгляд на люстру, продолжая лежать амёбой на своей кровати. Он крутит в руках телефон, изредка опирая его себе о живот, и думает. Думает без конца. Когда сил на мысли уже не остаётся, а температура даёт о себе знать, Лино закрывает глаза и вырубается. Без мук и страданий, просто проваливается в сон. Кажется, проблемы с бессонницей решены. Просыпается он один в комнате, на часах 16:58, друзья уехали на экскурсию. Чтож, получается он в корпусе один. Недолго думая, Минхо собирается в душ, ибо он не был в нем со вчерашнего дня и от него наверняка ужасно несёт. Горячая вода кажется уж очень приятной до её выключения. Кожа сразу остывает и мёрзнет, а ее хозяин старательно натягивает на себя чистую одежду. Серая футболка и очередные черные спортивки не согреют, но выхода у него нет. Выходит с мокрыми волосами, параллельно вытирая их полотенцем и замечает кого-то в комнате. Ага. Джисон. Только его здесь не хватало. — Я думал ты с остальными поехал, — как бы невзначай говорит Минхо, от чего Хан еле заметно вздрагивает. — Мест в автобусе не было, отряд Криса тоже оставили. — Ясно. Минхо не думает о Джисоне. Он вообще не хочет ни о чем думать. Голова слишком нагружена, а весь мусор просто некуда вынести. У Хана, кажется, тоже не всё гладко, раз сидит один в комнате и не пошел гулять с кем-то из отряда того же Криса. Но это мало волнует Лино. Больше всего его беспокоит, что теперь делать с Сынмином. Да, обидно, да, грустно, да, хочется выброситься в окно со второго этажа, но всё это никак не решит проблему, только если последнее, и то, как удачно упасть нужно, чтоб прям помереть. И опять всё тот же холод. Ливень с шумом бьет по крыше бетонного домика, приятный запах влажного асфальта мешается с пылью. Минхо встаёт, чтобы закрыть окно — на подоконнике скопилось целое море. Комната почти не освещается из-за темно-серого неба. Лино прячет руки под бедрами, в надежде согреть их, но их температуры равносильна айсбергу, от чего становится ещё хуже. Мокрые волосы тоже ледяные, совсем как сосульки, думается Минхо. Ужасное, чувство, если честно. Вчерашний осадок от разговора, отсутствие душевного покоя и Джисон, который роется в шкафу. Сам он одет потеплее — чёрное, утеплённые худи и джинсы. Минхо даже немного завидует. — Лино, — зовёт неожиданно он. Рыжий лениво поворачивает голову в его сторону. — Тебе холодно, наверное... Вот, возьми, — и протягивает черный свитер в зелёную полоску. Минхо недоверчиво косится на него, но вещь принимает — гордость ни к чему. Думает, что по хорошему надо бы надеть свитер поверх футболки, но та мокрая после душа, а другие вообще грязные и унесены в прачечную. Минхо отворачивается к стене, молясь всем богам, чтобы Джисон не смотрел и снимает футболку, откидывая куда-то на кровать. Хан и не планировал смотреть, нет, он вообще боялся даже чувствовать присутствие Минхо, но совершено случайно повернув голову в правую сторону, Ли стоял боком к нему, жизнь вновь поставила его на колени и вплела тернистый венок в волосы, ведь на нежной карамельной коже плеч он увидел ровные светлые, еле заметные полосы. Они шли прямым столбцом вверх, оставляя на коже мелкий, но заметный рельеф. Первая мысль, что бросилась в голову, так это суицидальные наклонности Лино. Вторая — надо что-то сделать. Сердце буквально разрывалось от жалости к Минхо и вины к себе. Люди ведь не обязательно режут себя, чтобы умереть, ведь так? А если он и хотел закончить свою жизнь, так что могло его настолько сильно сломать? Казалось бы, прекрасные друзья, не бедные родители, вроде, может, это тот Сынмин? Что-то внутри Хана трескалось с громким хрустом, отключало абсолютно все понятия адекватности, разливало по мозгу кислоту, потому что как ещё объяснить внезапное, взявшиеся с самого первого дня, но усиленное лишь в данный момент желание помочь? Тормоза отказали, понятие "прошлое" стёрлось из внутреннего словаря, кровавое опьянение действовало, кипело под кожей, а Джисон медленно, бесшумно, со спины подходит к Минхо и обвивает руки вокруг обнаженного тела. Парфюм Хана ударяет в нос так же быстро, как и осознание происходящего. Тело невольно вздрагивает и сжимается, но чужие руки обнимают так крепко, что душа отделялась от тела. Неужели заметил, проносится в мыслях у Минхо и он судорожно выдыхает. Здравый смысл кричал бежать, не давать Джисону обнимать себя, но изголодавшееся тело настолько позабыло тепло, что само поддалось хватке синеглазого и доверительно расслабилось в его руках. Хану больно. До невозможности больно видеть такого Минхо. До ужаса разбитого, несчастного, с потерянным взглядом, будто пропавший, уличный котёнок. Вишнёвый шампунь эхом отдается в ноздрях, откладывается в памяти, кладётся на полку "прекрасно-хорошее" и обещается рассудиться потом. Джисон утыкается носом в оголённое плечо Минхо, а тот почти не дышит. Хан принимает это, как за знак продолжить и движется прямо к уху. У Лино все органы отказывают, ноги перестают держать ослабевшее тело, а способность воспринимать происходящее разом покидает его, когда Джисон у самого уха, касаясь мочки губами, шепчет: — Мне так жаль... И у Минхо петарды в груди подорвались, звёзды вдруг стали какими-то слишком яркими, хотя до ночи ещё далеко, а солнце взорвалось так близко, что сердце белой волной унесло куда-то в космос. И нечто светлое заполнило вторую чашу весов, перевешивая первую, на которой стоят все его моральные принципы. Хвойный лес в глазах настигало цунами из боли и старых, до сих пор кровоточащих ран, что окрашивают огромную волну в ярко красный свет. Из груди вырывается предательски громкий всхлип и Минхо опускает голову, не в силах терпеть это. Джисон вспоминает, что Лино должно быть ужасно замёрз и ослабивает хватку, нежно, стараясь не навредить, переворачивает Минхо к себе лицом. В груди опять рвётся ещё одна струнка жизни, когда он смотрит в такие прекрасные, но такие болезненные изумрудные глаза, в которых видит немой крик о помощи. Он быстро хватает свитер с кровати и натягивает его на мальчика. Джисон чувствует, как по его щеке несвойственно скатывается единственная слеза, которую он мигом вытирает рукавом толстовки. Минхо стоит перед ним с дырой в груди, слезящимися глазами смотрит прямо в синие зрачки, а огромный свитер висит на опущенных плечах, словно на вешалке. Хан не выдерживает и вновь прижимает его тело к себе, чувствуя его трясущиеся руки на своей спине. Лино рвано дышит, дрожит и крепко обнимает Джисона, слепо доверяя свою боль ему. Хан сам спускает несколько слёз, стараясь сдержаться, ведь плохо не ему и плакать должен не он. Он мягко поглаживает Минхо по волосам и спине, совершено не понимая, что ему делать. Дождь всё сильнее лил с неба, олицетворяя состояние Лино, что так отчаянно жмётся, ищет спасение в Джисоне, которого еле знает. Хан не отталкивает, лишь обнимает крепче, молчит и греет всем телом. Минхо кажется, что ему можно доверять, что он не обидет, примет, что он, блять, не поступит с ним, как ебанный Сынмин. Ли слабо отстраняется и садится на кровать, сжимая дрожащие руки. Джисон садится рядом, смотрит нежно и мягко, не давит, готов ждать хоть вечность и Минхо поддается. Он лихорадочно старается придумать с чего начать свою историю. Выложить всё подчистую с самого рождения или рассказать лишь какие-то отдельные факты? Джисон в глазах Минхо не выглядит человеком, который мог бы осудить его и его семью, и именно ему парень готов открыться. Наверное, он сильно пожалеет ближе к ночи. Но это будет потом. Вторая чаша весов переполняется и выливается в слова: — Мне 14 было, когда всё началось, — хриплым голосом начинает он и Джисон уже больно вздыхает — он терпит 2 года? — До этого, конечно, тоже говна хватало, но я не особо обращал внимание. С мамой у меня отношения натянутые, слишком разные мы, если быть проще. Бабушка, её мама, часто звонила по вечерам, а мать ей жаловалась на меня. Я бесился постоянно, подростковый бунт или что-то типо того, — он останавливается и вытирает слезы руками. Хан неотрывно смотрит, боясь даже пошевелиться. — Как-то летом бабушка звонит маме и говорит, что она совсем не может ходить, а ей и до этого плохо было, но... — Минхо опускает голову и всхлипывает. — Но все думали, что это обычная простуда или максимум вирус, — Джисон приоткрывает рот в ужасе, жалобно отодвигая всплывшие в голове варианты дальнейшего развития сюжета рассказа. — Мама просила сестру приехать к бабушке, потому что они живут в другой стране, далеко от нас. Она приехала, вызвали скорую. В больнице сделали узи и... — Минхо впивается ногтями в кожу рук, а Хан себя так плохо чувствовал только в день сдачи экзаменов. — И обнаружили образование в почке 8 сантиметров. Я за бабушку всегда переживал, хоть и не общался с ней много, это мама без неё жить не могла, — Джисону кажется, что его собственное сердце разлетается на по всему организму, отравляя кровь и впиваясь остальные органы. — Мама в следущий вечер уехала к ней, оставляя меня с отцом. — когда Минхо упоминает отца, Джисону уже становится плохо, потому он всё больше и больше боиться услышать худшего финала. Лино не заслуживает плохого, в этом Хан давно убедился. — Я думал, она вернётся через месяц хотя бы, но этого не произошло. У меня друзей кроме Хёнджина даже не было, и то он тогда с какой-то компанией тусовался, я сам не соглашался присоединяться. С отцом я тоже не общаюсь, есть причины на это, — какие? хочет спросить Джисон, но вовремя останавливается, держит себя от любых слов, потому что они совсем не нужны. — Когда началась школа, я думал, что отвлекусь немного, но нихуя. Хёнджина тогда в другой класс перевели из-за плохой успеваемости, а я остался один, с одноклассниками общий язык никогда не удавалось найти. — Хан чувствует, как в собственных глазах начинает печь и он мысленно убивает себя, ибо, чёрт возьми, Джисон, кто тут ещё плакать должен! — Мама не вернулась и зимой. Хёнджина в декабре обратно перевели, мне полегче стало немного. К нам перешли два парня с других классов, Феликс и Сынмин. С ними, почему-то удалось подружиться легко, с моими-то навыками в общении, — грустно усмехается Минхо. Джисону хочется прямо сейчас умереть и после смерти спросить у Бога, за что он послал такие страдания Минхо и чем же он заслужил? Ли пока ничего сверхбольного не рассказал, но Хан чувствует, понимает, что финал у истории явно не счастливый, от этого ещё больше хочется ударить всех, кто придумал понятие "жизнь". — Феликс хороший, ты наверное заметил уже. С ним мы сразу нашли общий язык. Его к нам перевели из-за буллинга в другой в школе, у него ж лицо гладкое, как у ребенка, и каким-то уебкам это не понравилось. Он по началу зажатый был весь, боялся каждого шороха. Хёнджин помог открыться, как видишь, у них всё хорошо. — Минхо говорил более спокойно и Джисон начал надеятся, что всё не так плохо, но... — А вот Сынмина привел Хёнджин, мол, крутой он парень, все дела. Мы по началу не общались, а потом случилось кое-что... — он остановился, думая, продолжать или нет. Джисон, не долго размышляя, взял его ледяную руку в свою, и кивнул, показывая, что готов слушать. — Бабушка... У нее рак последней стадии. Она умерла в середине февраля, — тихо проговорил он, а Хан рванно вздохнул и сильнее сжал ладонь Лино, поглаживая большим пальцем кисть. — Я тогда шёл к Сынмину, не помню, по какому поводу. Мама позвонила прямо у него дома. У меня паничка началась и единственный, кто был рядом, это Сынмин. Я нашел в нём успокоение, что-ли... С тех пор часто начал заходить к нему после школы и мы сблизились. А потом и вовсе... Блять. Но Хан уже всё понял. Так вот чем дело. Получается, все, что было до этого — бессмысленная глупость и повод отвлечься? Не похоже на Минхо и Джисону хотелось искренне верить, что его догадки неправильны, но всё сводилось к одному: Лино влюблен в своего давнего друга Сынмина, у которого, судя по всему, имеется девушка. Потому у Ли и случился срыв, а дальше и так понятно. — Я понимаю, можешь не говорить, — выдыхает Джисон, когда Минхо опускает голову и всё его тело содрагается. — Я себя ненавидел за это, я ведь парень, не должен любить другого парня, тем более друга, — голос Минхо дрогнул и Хан поджал губы. Он корил себя за ненужные мысли, ведь как он смеет думать о себе, пока Лино душу ему показывает во всех красках? — Мама приехала сразу же. Она изменилась, очень, мне было невыносимо видеть её такую... разбитую... Тогда и начались мои проблемы с... Самоповреждением, — он тихо выговаривает это больное слово и внутри Джисона всё снова сжимается. — Весной следующего года я увидел, как Хёнджин целует Сынмина. У Джисона глаза из орбит вылетают. Что? Тоесть... Хёнджин, его лучший друг, поцеловал парня, который нравится ему? Что, блять? — Было больно, очень, я тогда Хёнджина за предателя счёл, а потом понял, что он ведь не знает о моих чувствах. Никто не знал, вообще-то. Хёнджин и Сынмин встречались два месяца, а потом расстались, не понятно почему. Не сказать, что я был счастлив, но легче стало. Однако потом... Вчера я узнал, что у Сынмина есть девушка. Джисона будто током прошибло. — Я так устал от этого... Прости меня, пожалуйста, я не должен был... Хан не даёт ему договорить и обнимает. Крепко, будто от него зависит весь мир Минхо. Тот мгновенно начинает плакать и отчаянно цепляться пальцами за толстовку Джисона. Он сам почувствовал, как по щекам потекли слёзы. Минхо не всхлипывал, не рыдал навзрыд, нет. Он просто давал выход эмоциям, которые обычно скрывал под маской безраличия. Но после очередного жизненного кошмара он не мог успокоиться. Раньше его утешали сигареты, но сейчас под рукой не было заветной пачки. Джисон сидел, не шевелясь, и, кажется, даже не дышал, боясь спугнуть Минхо, так доверчиво прильнувшего к нему. Ну почему он... такой? Устроился у него на груди, доверчивый, как Маленький Принц. Хан знал, что Лино способен постоять за себя, и физическая боль была ему знакома, судя по его многочисленным рубцам на теле и боязнь резких прикосновений, но... как быть с душевной болью?.. Кроме сигарет поделиться сердечными муками не с кем. Минхо теперь с Ханом, и отныне Джисон был в ответе за его душевное спокойствие. По крайней мере, именно это пообещал себе сейчас Хан. Минхо постепенно успокаивался, небо становилось совсем темным, а стрелка часов близилась к восьми. Ли лёг на кровать прикрывая глаза, а Джисон планировал встать и дать мальчику отдохнуть от такой нагрузки, но его остановила неловкая хватка на руке. — Не уходи. — Не уйду. И ложится рядом, придвигаясь ближе. На этот раз Минхо осознано придвигается ближе, осознано обвивает шею руками и утыкается носом в ключицы, от чего у Хана мертвые бабочке в животе оживают.. Лино думает, что он перешёл все границы, заставил бедного Джисона слушать печальную историю его жизни, а теперь и вовсе ложиться с ним в обнимку, но почему-то это кажется таким правильным, что все сомнения разом отпадают. Теплый свитер от и до пропах самим Ханом и от этого нисколько не противно, ощущать чужой запах на себе, наоборот, от чего-то приятно. У Джисона внутри смешанные чувства. Минхо невзаимно влюблен в Сынмина, а Хан прошлой ночью поцеловал Лино. Странный поворот событий, не находите? Джисон, вообще-то пытается не думать об этом, ведь он всего лишь поиграть захотел, подростковые гормоны бушуют, ровесники давно трахаются, а он первый раз кого-то поцеловал, и то не по-настоящему, зачем так переживать? Конечно, от самовнушения лучше не становится, однако Хан просто не видит другого выхода. Бессонная ночь быстро крутит шестерёнки и парень вырубается спустя каких-то 15 минут. Минхо чувствовал себя в разы легче. Было какое-то странное ощущение защищённости — до того спокойно было в кольце сильных тёплых рук. Они так и лежали до тех пор, пока Ли не услышал тихое сопение Хана. Он осторожно заглянул в лицо Джисона и убедился — синеволосый уснул. Помедлив ещё несколько секунд, Минхо, едва касаясь, провёл рукой по мягким волосам парня. Аккуратно, чтобы не разбудить, потрепал по затылку, а потом всё так же нерешительно убрал с глаз пышную чёлку и удивился, какое же красивое у Хана лицо. Он не впервые видел его так близко, но где-то глубоко внутри зародилось чувство благодарности к родителям Джисона, которые создали такое чудо. Ли придвигается ещё ближе и закидывает на синеглазого ногу, как это любит делать Хёнджин. И вправду, положение удобное, думает Минхо и закрывает глаза. Впервые ему так приятно слушать сопение Джисона. Впервые он засыпает без боли.***
Феликс и Хёнджин приезжают поздно, стараясь не шуметь и не будить соседей, они заходят в комнату и ахают. — Ты тоже это видишь? — говорит Хван. — Ага... — Я ж говорил, они идеально подходят друг другу, — ухмыляется Хёнджин и заваливается на кровать, утаскивая с собой Феликса. Тот что-то мычит неразборчиво и чмокает парня в щеку. Хван смеётся и думает, что всё наконец-то хорошо. Что Минхо не думает о Сынмине. А Джисон, кажется, влюбился.