***
— И где? — Да вон же он. — В полосатом хаори? — Да. — Яркие глаза. Ну и шпана, однако. Сколько ему там лет? Пятнадцать? — Нет, что ты, — изумился Кёджуро. — Обанай на целый год старше меня. Тенген, все хорошо? Ты подавился? Черноволосый юноша стоял перед энгавой поместья Убуяшики в ожидании, когда столпы займут привычные места, а Ояката-сама выйдет наружу. Сломанная в битве рука только зажила и почти не беспокоила. Игуро еще раз оглядел полосатое хаори и убедился, что на нем нет ни единой складки. Покосился вправо, встретился взглядом с янтарными глазами. Кёджуро, сын спасшего его героя и его детский друг, внимательно наблюдает за ним. Наконец-то Обанай готов сделать еще один шаг к очищению мира и самого себя. Вот бы Мицури видела. Ради нее он постарается изо всех сил. Ради Мицури, чье сердце никогда не будет принадлежать такому, как он.***
Сенджуро не расстроился, что тренировок по растяжке пока не предвидится. Он успел многому научиться и пообещал временной наставнице стараться каждый день и не потерять ни одного навыка. Одиннадцатого июля солнце и луна отмерили ему двенадцатый год, и мальчик вдруг с неожиданной серьезностью осознал, что скоро ему предстоит пройти финальный отбор. Каждый раз, глядя на своего брата, не важно, готовил он еду, тренировался или чистил свой клинок, он решительно приосанивался и расправлял плечи. Он станет таким же сильным и отважным истребителем, и однажды будет так же трепетно ухаживать за своим собственным мечом. Кёджуро тренировал его все более жестко. Перерывы становились короче, удары – сильнее, перемещения – быстрее. Сенджуро собирал все больше синяков, но стойко сжимал зубы, поднимал тренировочный меч и вставал в стойку. Как брат. Всегда быть, как брат. В этот раз у него выйдет лучше. И пусть отец лишь фыркает и отворачивается, пусть больше не смотрит и не помогает, пока рядом Кёджуро, он будет стоять на ногах твердо и смотреть вперед без страха.***
Вчерашняя тренировка вымотала так сильно, что Сенджуро смог лишь слегка размяться с утра и повторить восемь стилей дыхания. Сегодня его ждало много домашних дел. Кёджуро отнесся с пониманием и не стал задерживать его после короткой тренировки. Потом помог развешать белье после стирки и сам сходил на рынок. День довольно быстро подошел к концу, больные мышцы немного успокоились. Младший Ренгоку наблюдал за своим братом и не понимал, отчего тот так и светится. Ходит такой радостный, иногда даже напевает про себя что-то в такт мелодии шкатулки, которую слушает в свободное время. Вскоре причина выяснилась сама. За пару часов до заката за ним явился столп Звука и что-то долго возмущенно рассказывал, размахивая руками около ворот поместья. Кёджуро в ответ озабоченно кивал и не перебивал, а потом положил руку на плечо товарищу и сказал несколько слов, от чего тот мгновенно сменил гнев на милость. Сенджуро пил чай на энгаве и смотрел как они уходят. Брат предупреждал, что снова не вернется на ночь. Похоже, они продолжают свои тренировки. Мальчик грустно вздыхал, ведь для него это пока слишком опасно. Ничего, однажды его уровень поднимется, он изучит девятый стиль, и его тоже возьмут на настоящую ночную тренировку!***
Тенген, как и обещал, обучил Кёджуро дыхательной технике, которая способствовала выдержке. Когда первый этап тренировок остался позади, и тот без труда запомнил длину всех интервалов между вдохами и выдохами, Тенген усложнил задачу. Сначала он просто без предупреждения начинал целоваться, иногда легко и быстро, иногда сразу чувственно и глубоко. Затем добирался до кожи головы и слегка царапал ее, подергивая за пряди. Вскоре тренировки дошли и до того, что обнаженный Пламенный столп лежал перед ним со стянутыми мягкой веревкой руками и старательно удерживал дыхание. Скользящая по его члену рука и жадный взгляд серьезно усложняли задачу. Решив, что этого не достаточно, Тенген налил масла на руку и сказал приготовиться.***
— Почему твои пальцы такие длинные?! — Не длиннее моего блестящего члена! — Ты трогаешь мой позвоночник! — Не трогаю я! — Трогаешь! — Нет! — Опять тронул! — Да не могу я его трогать! Как… — Прекращай трогать! Шевели пальцами в другую сторону! — Я человек искусства, черт возьми! Я лучше знаю! Ты сам хоть раз растягивал кому-нибудь зад, чтобы меня учить? Вот и дыши, а не болтай. Или придется заткнуть тебе рот.***
Взяв на заметку тот диалог, Тенген поставил перед собой задачу научить Кёджуро готовить себя самостоятельно. Ему и самому нравилось, но у них не всегда много времени, а еще за этим может быть очень интересно понаблюдать. Последний месяц работа все-таки нашла своих героев. Столпам приходилось искать для встреч между заданиями источники, дома глицинии или рёканы. И даже тогда им не всегда удавалось насладиться обществом друг друга в полной мере. Кёджуро был слишком осторожен и давал согласие только при условии, что они будут вести себя тихо и что-нибудь под себя подстелят. Тенген сумел извлечь из этого пользу и под предлогом выполнения условия предложил ему завязать рот. Этот опыт оставил в его душе яркий положительный след – глухие стоны сквозь одолженный оби или истребительский ремень так ударяли по возбуждению, что по началу не спасало никакое дыхание. «Растягиваться» самостоятельно Кёджуро согласился далеко не сразу. Тенген уже думал, что не убедит его, и хотел сам подать пример, а то и вовсе предложить себя для тренировки. Они договорились немного выпить, и тогда Кёджуро, наконец, попросил его подробно все объяснить. Запах сакуры от массажного масла подействовал на обоих расслабляюще. — Все блестяще просто. Главное – не торопиться. Кёджуро лег на бок и притянул к себе верхнюю ногу. Тенген устроился за ним на некотором расстоянии и продолжил говорить что-то успокаивающее, поглаживая вздымающийся от дыхания бок. Вскоре его слова безнадежно заглушила полная сосредоточенность на новых чувствах.***
После того дня, когда Тенген выдал длинное откровение о своей семье, их отношения стали несколько иными. Он не переставал радоваться тому, что сделал это. Кёджуро начал чаще обращаться с какими-нибудь просьбами, стал легче вступать с самые разные, а порой и очень откровенные диалоги, и с куда меньшим волнением соглашался на разные эксперименты в постели. Тенген не заметил, как сам стал гораздо раскрепощеннее. Идя с Кёджуро по улице, он мог вслух начать возмущаться сочетанию бумажных фонариков на входе в какое-нибудь заведение или тем, как заколка какой-то женщины не подходит узорам ее кимоно. Если Кёджуро оказывался в его поместье, он мог при нем начать перетаскивать мебель в комнате, а один раз и вовсе спонтанно лег на пол и начал рисовать вдруг пришедший на ум горный пейзаж. Свобода между ними была возведена в новую степень. Кёджуро ничуть не противился новым открытиям в своем друге и, наоборот, с интересом наблюдал за ним, слушал долгие разговоры о цветах и гармонии в интерьере и усиленно пытался понять, как два футона по бокам кровати помогают Тенгену лежать где-то в стороне и рисовать. Даже просто находиться рядом и смотреть было интересно. Те же самые руки, которые держали парные тесаки и разрубали ими тела демонов, с трепетом выводили на бумаге очаровательные лепестки лотосов или грациозных ласточек. В это так сложно поверить.***
Тенген, слегка пошатываясь, прислонился к косяку и уставился на сидящего на полу гостя. Кёджуро уже давно пьян и собирает глазами звезды, но дело свое делает весьма уверенно и не планирует отступать. Руки каждый раз соскальзывали по бутылочному горлышку, немного влажное стекло елозило по коже. Его цель – стянуть плотную фольгу с длинного горлышка новомодной бутылки, в которых продают привезенный с континента алкоголь. Похоже, нервы у него уже слегка сдали, Кёджуро вдруг сильнее стиснул бутылку бедрами, схватился за горлышко и начал дергать обертку вверх-вниз в надежде, что она оторвется. — Развлекаетесь, господин Ренгоку? — протянул Тенген с широкой улыбкой. — Если бы ты сидел ко мне спиной, я бы блестяще решил, что ты устал терпеть одиночество. — А ты так долго ходишь… — Кёджуро пьяно засмеялся, бросил бутылку и перекатился по татами на кошачий манер. — Господин Ренгоку сидит и скучает. Ты принес вино гранатовое или сливовое? — Мы только что пили саке. Вино больше нельзя. Кёджуро перевернулся на живот и сделал вид, что рыдает от горя. Тенген беззлобно закатил глаза, понимая, что придется теперь утешать этого страждущего. А способы утешения у него весьма своеобразные. Не дожидаясь его действий, друг неожиданно вскинулся и дотянулся до бутылки, заглядывая ей в горлышко одним глазом. — Тенге-е-ен… а если туда засунуть язык, он застрянет? Узуй расхохотался и осел на пол. Кёджуро непонимающе оглядел его и вернулся к горлышку, которое слегка двоилось в глазах. — Ты хочешь блестящую тренировку? — Тенген стер выступившие слезы. — Я могу тебе показать, Солнце, только не применяй навыки прямо сейчас, сначала протрезвей…***
Тенген выполнил данное после «акта совращения» обещание. В тот вечер они лежали рядом, лишенные всякой одежды, он обнимал Кёджуро левой рукой, правой неспешно ласкал себя и в красках рассказывал о том, что сейчас больше всего хочет сделать со своим любовником. Как поцеловать, где погладить, в какой позе подготовить и овладеть им. Кёджуро поначалу прятал лицо в ладонях и краснел, но с каждым таким разом вел себя все смелее и вскоре первым поцеловал Тенгена, прерывая его рассказ. Этого поцелуя хватило, чтобы тот вздрогнул всем телом, сдаваясь сладкой истоме. Через несколько дней они отдыхали на берегу озера после своих миссий. Тенген ждал его целые сутки в местном доме глицинии и заодно присматривал хорошее место, где можно уединиться. Чистая водная гладь, раскрашенная небом, иногда подергивалась рябью. Где-то высоко переговаривались птицы. Люди явно забредали сюда очень редко. Идеальное место. Здесь Тенген впервые наблюдал, как Кёджуро ублажает себя для него. Ему казалось, что любое резкое движение тут же разрушит эту хрупкую атмосферу и спугнет их обоих. Собственное сердце грозило остановиться. Он смотрел, как Кёджуро кусает губы и отворачивается, густо краснея, но не останавливается и даже наоборот. Кажется, это его любимая поза, отметил про себя Тенген, когда вот так сидит на пятках с разведенными коленями. — Ты так красиво это делаешь… — говорил он. — У тебя сейчас… такое красивое лицо. Черт, только не останавливайся. Двигайся, милый, я хочу видеть все. Тенген ловил взглядом расстегнутую рубашку на еще влажном после купания теле, кольца волос, сохранившие форму после пучка, то, как пальцы левой руки вонзаются в кожу бедра, как кровь устремляется к самому низу, предвещая скорый финал. В нетерпении он сжимал и поглаживал собственную эрекцию через плотные форменные штаны, представляя, как посадит Кёджуро на себя и будет подгонять обжигающими шлепками. Ренгоку быстро усвоил, что заниматься такими вещами друг при друге нормально. И делиться при этом своими мыслями или фантазиями – тоже нормально. После этого некоторые встречи столпов начинались с того, что они лежали рядом, поглаживая себя или друг друга и рассказывая о том, как соскучились за прошедшие дни. Не бывало и без инцидентов.***
Солнце лило свое сияние сквозь прозрачные занавески и золотило их силуэты на смятой постели. Кёджуро оторвался от поцелуя, с упоением ощущая, как Тенген чуть двинул бедрами, чтобы сделать проникновение глубже. Его руки властно сминали упругие ягодицы, лицо украшала хищная улыбка. — Я тебе блестяще говорил, что можно было начать еще в сэнто. — Разве здесь хуже? Нет воды повсюду и довольно мягко. — Когда это ты стал таким прихотливым? — Тенген фыркнул и слегка шлепнул его. — Шевелись уже. Кёджуро начал выпрямляться и оперся руками на изголовье, не разрывая зрительного контакта с багряными глазами. Узуй проследил ладонями его талию и снова сделал легкий толчок, намекая, что промедления сейчас ни к чему. Кёджуро улыбнулся и выпрямился окончательно, но вдруг замер, протянув растерянное «э-э-э». Прямо перед его лицом на плоской поверхности изголовья лежала мышь-ниндзя. Поза у нее была самая человеческая: лежит на животе, подперев передними лапками голову, задние согнуты в коленях и слегка раскачиваются в воздухе. Маленькая повязка на лбу чуть набекрень. — В чем блестяще дело? — недовольно спросил Тенген. — Мышцы! — мышь вдруг оказалась на двух ногах и продемонстрировала удивленному человеку широчайшие и бицепсы. — Она мне тут что-то показывает… Узуй начал подниматься, придерживая Кёджуро за талию, и развернулся к изголовью. Мышь перепрыгнула лицом к хозяину и сменила позу, сцепив лапки спереди. Мышцы демонстративно играли под серой шкуркой. Он едва не расхохотался. — Я велел не входить сюда сегодня. Брысь! Мышь побежала по изголовью и спрыгнула на пол, чтобы исчезнуть в какой-нибудь щели. Тенген обернулся к Кёджуро и увидел, что тот внимательно оглядывает комнату. Концентрация на процессе малость посыпалась. Расстроившись этому открытию, Тенген подхватил его под бедра и встал с кровати. — Я сам блестяще начну, так что держись за меня.***
Тенген сделал глубокий успокаивающий вдох и наклонился к плечам, которые прижимал к футону обеими руками. Кёджуро увидел его маневр и торопливо уставился куда-то в сторону, делая вид, что он тут ни при чем. Если бы не приподнятые бедра и находящийся внутри него возбужденный член, наверняка бы лег в самую непринужденную позу. — Ты можешь не издавать этот звук каждый раз, когда я двигаюсь? — терпеливо, отделяя каждое слово, спросил Тенген. Вместо ответа Кёджуро тихо засмеялся и закрыл лицо левой рукой. — И не смейся надо мной! Какого черта? Сдавленное хихиканье переходило в настоящий смех. Тенген оторвался от столь желанного тела и сел в стороне складывая руки на груди. Его недовольный взгляд по плану должен заставить друга одуматься и прекратить смеяться в неподходящий момент, но Кёджуро, едва взглянув на его лицо, расхохотался в голос, притянул к себе ноги и прижал ладони к лицу. — Прости, просто т-твоя поясница тогда… так забавно скрипнула… — Это был хруст! И во мне нет ничего забавного! — Но ее даже я услыша-ал. Тенген, кажется, ты стареешь… — Я старею?! — вскинулся тот. — Это я блестяще старею? Я убью тебя! Тенген схватил подушку и бросился в атаку. Кёджуро хохотал так, что не успел принять меры. Оружие обрушилось ему на голову, сверху прижал немалый вес, почти полностью блокируя дыхание. — Кто старый? Я?! То, что у меня хрустнула поясница, ни черта не значит! Я тебе такое яркое наказание устро-а-а-а! Тенген сорвался на испуганный вскрик, ощутив чужую руку там, где ей сейчас никак не следовало быть. Вообще ничьим рукам не следовало там быть без его согласия. Он задрал край подушки, чтобы выслушать приглушенные требования слезть. — Сначала отпусти мои яйца! — Сначала фстань и убеи подуфшку… — Тогда перестань смеяться! — Тогда певефтань меня смефыть! Чувствуя, как Кёджуро угрожающе сжимает пальцы, Тенген сдался и выполнил требования. Страх за целостность тела и ущемленное самолюбие отразились румянцем на его щеках, который Кёджуро воспринял по-своему. — Тебе это нравится? — Что?! Учти, черт Пламенный, как только ты ярко потеряешь бдительность, я доберусь до твоей парочки и как укуш… Договорить ему не дал удар подушкой по лицу и постановка условия, что сначала «черта Пламенного» нужно догнать, а это ой как не просто.***
Кёджуро без труда нашел общий язык со всеми тремя женами. Прежде, чем приводить его в дом, Тенген провел подробный инструктаж о том, что упоминать их «особую» связь совершенно ни к чему и делать какие-то намеки друг другу тоже не следует. На все вопросы он давал максимально исчерпывающие ответы в духе «так надо», «так принято», «так будет лучше» и «так правильнее». Ничего не добившись, Кёджуро пообещал вести себя прилично и в начале июля впервые был приглашен на обед в поместье друга. Жены вели себя сдержанно и очень любезно, но уже после пары неформальных встреч их показная вежливость спала, девушки начали вести себя естественно и больше не отказывали себе в громком смехе или мелких перепалках. С тихой и спокойной Хинацуру Кёджуро мог подолгу обсуждать книги или разные явления окружающего мира, будь то гроза, желтеющие листья или арктический холод где-то очень далеко. Он по достоинству оценил ее пестрые вышивки и самодельные заколки для волос. Девушка показала даже ту, которую хранила бережнее всего – бира в виде белой бабочки с девятью свисающими звеньями, которую хотела надеть на свадьбу. Кёджуро не смог взять ее в руки, считая себя недостойным касаться такой ценной вещи, и с преисполнившимся видом выслушал историю создания этого украшения. Бойкая Макио с гордостью показала свою коллекцию кунаев и ядов, которыми их начиняет. Она вообще, как оказалось, любит собирать предметы, будь то элементы одежды, письменные принадлежности или мелкие ракушки с берега моря. Про себя Кёджуро решил, что это может быть следствием жизни в нищете, но вслух ничего не сказал. Зато с трепетом вертел в руках блестящую острую раковину со множеством отростков – жемчужину коллекции Макио. Она показала ему даже аккуратно сложенные в укромном месте веера с самыми разными рисунками. У каждого предмета была уникальная история, каждую из которых девушка бережно хранила в своей памяти и передавала только тем, к кому имела достаточно доверия. Сума, как самая юная из всех троих, отличалась наивностью и абсолютным доверием почти ко всему вокруг. Она почти непрерывно болтала и постоянно над чем-то смеялась, будто весь мир способен ее обрадовать. Солнечный луч на стене, летающее по комнате насекомое или уносимый ветром лепесток – она широко раскрывала ясные голубые глаза и радостно улыбалась. Заболтать Кёджуро у нее вышло без особого труда, да так, что даже Тенген едва смог спасти его. В отличии от других девушек, Сума не имела слишком большой привязанности к вещам, но брала пример с будущего мужа и тоже пыталась рисовать. С алеющими щеками она протягивала Кёджуро листы с набросками пейзажей и радостно смеялась от ответных слов восхищения.***
Девушки сидели на татами, окружив гостя со всех сторон и заинтересованно слушали рассказы о ледяных камнях над небом, где нет воздуха, о загадочных невидимых созданиях, населяющих все поверхности, о разных демонах и битвах с ними и еще об очень многих вещах. Тенген лежал на футоне около них, с интересом наблюдал и слушал. Кёджуро в окружении его будущих жен смотрелся весьма хорошо. Если бы была возможность заключить с ним брак, они сидели бы так хоть каждый вечер. Ради этого даже не жалко стирать или драить полы. Сума рисовала на левой руке Кёджуро плавный цветочный узор и время от времени замирала с поднятой кисточкой, чтобы послушать что-то особенно внимательно. Макио перебирала золотистую копну непослушных волос и прочесывала их небольшим гребешком. С другой стороны Хинацуру плела маленькие косички, вплетая в них алые и золотые ленты, и иногда наклонялась сбоку, чтобы хоть немного заглянуть ему в лицо. Кёджуро порой нервно поглядывал в ее сторону и слегка ерзал на месте. Тенген угадывал знакомые звуки и припомнил, что «не все касания действуют на него одинаково». Вероятно, руки Хинацуру пришлись ему «по душе». Но эти маленькие торчащие в стороны косички явно стоили небольшого стресса, раз он до сих пор сидит и спокойно разговаривает. Выдержка пристойная. С разрешения будущего мужа девушки спрашивали, нашел ли Кёджуро себе невесту. На отрицательный ответ предложили целый список мест, где есть самая большая вероятность повстречать воспитанных и красивых девушек. Тенген на это только фыркнул и закатил глаза. Выводя контуры замысловатого орнамента, Сума спросила, как дела у Сенджуро. Кёджуро подробно рассказал о тренировках младшего брата и о его несгибаемом упорстве. Похоже, девушек умилял сам факт существования маленькой копии Пламенного столпа, они наперебой просили как-нибудь привести в гости и его. Кёджуро пообещал спросить брата.***
Кёджуро неспешно шагал по татами, разворачивался на месте и слегка наклонялся, будто исполняя замысловатый танец. Музыкальная шкатулка крутила свои шестеренки и валик, создавая ему настроение. В левой руке он держал раскрытую книжку, в правой была зажата фантомная ладонь воображаемого человека. Вместо песни он произносил сложные иностранные слова, стараясь избавиться от акцента. Скоро ему придется общаться с чужими людьми на этом чужом языке, поэтому нужно уметь выражать хотя бы самые простые потребности. — My squad is patrolling... Will patrol? Я же правильно сказал? Кёджуро замер и внимательно посмотрел на страницу, нахмурив брови. Ему не нравился этот язык, но приказов Ояката-самы никто не оспаривал. Сёдзи открылись, Сенджуро вошел в комнату и сразу улыбнулся, опуская голову. — Аники, ты так часто слушаешь эту шкатулку. — У нее красивая музыка. Тебе надоело? — Нет-нет! Она правда замечательная. Я думал, ты слушаешь ее, потому что это подарок Узуй-сана. Кёджуро отвел взгляд и погладил покрывшуюся румянцем щеку, словно надеялся очистить ее. Книжка в его руке закрылась и отправилась лежать на столик. Сенджуро склонил голову на бок. Брат всегда ведет себя странно, если речь заходит про столпа Звука. И всегда с нервным нетерпением ожидает их встреч. Это так странно. Сенджуро думал над этим почти неделю. Чем больше проходило времени, тем острее была эта странная интрига внутри. — Аники, можно спросить кое о чем? — Конечно, спрашивай, — Кёджуро налил в пиалу уже подостывший чай и слегка покачал ее в руке. — Вы с Узуй-саном, наверное… нравитесь друг другу… — робко произнес мальчик. Кёджуро выронил пиалу и выплюнул чай, который не успел проглотить. Сенджуро испуганно пискнул и хотел было броситься к нему, но передумал и бросился за тряпкой. Этот побег дал старшему фору в пол минуты, чтобы прийти в себя и сформулировать наилучший ответ, отвечающий представлению брата о мире. Не признаваться же ему, что так оно и есть. Как можно сказать двенадцатилетнему мальчику, что его старший брат влюблен в человека, которому отдался по пьяни? Что вообще подумает Сенджуро, если вдруг узнает, какие вещи они творят? — Прости, аники! — Сенджуро бросил тряпку на татами, но Кёджуро отстранил его и принялся прибираться сам. Так хоть лица не видно. — Прости, пожалуйста! Это было очень грубо! — Нет! Не проси прощения, — Кёджуро быстро глянул на него и снова уставился в пол. — Ты не виноват. Все не так, ты неправильно понял. М-мы просто соратники. И хорошие друзья. Тренируемся. Иногда пересекаемся на миссиях. Вот и все. — Аники, я просто… З-знаешь, ты всегда такой радостный, когда Узуй-сан приходит к тебе или зовет на тренировку… И шкатулка, которую ты все время слушаешь… Я случайно так подумал, не злись, пожалуйста! — Сенджуро, все хорошо, — Кёджуро сделал глубокий вдох и поднял уже спокойный взгляд. Он-то и не подозревал, что его эмоции и чувства как на ладони. — Я не злюсь. Я радуюсь, потому что… потому что… я много тренируюсь, и у меня не было возможности завести друзей, а Узуй теперь мой самый настоящий друг. Поэтому я радуюсь. Ну вот, пол чист. Спасибо, что сходил за тряпкой. Есть желание вместе приготовить обед?***
— Что за унылая книга, Кё? Дай посмотреть, — Тенген, не дожидаясь разрешения, взял книжку прямо из его рук и деловито полистал. — Это еще что… — Это словарь. Вернее, небольшой учебник по иностранному языку. — На кой черт он тебе? — в голосе Тенгена проскользнуло напряжение. — Ты куда-то собрался? — Это секретная информация… Ояката-сама просил никого не ставить в известность. — Ты куда собрался?! — Тенген отбросил книжку и весь обернулся к нему. — Куда, а? Не смей молчать! Блестяще признавайся! — Тенген, постой. Я не могу нарушить приказ, мне очень жаль. Да и сам пока мало знаю. Я хотел бы тебе сказать, но этого нельзя. Узуй фыркнул и отвернулся, шурша футоном. Его руки нервно соединились на лежащем поверх живота одеяле. Кёджуро приподнялся на локте, заглядывая ему в лицо. Острая тревога повисла, как настырный камешек в ботинке. Они некоторое время молчали, думая о своем, ища решения. Наконец, Кёджуро сел, прикрывая одеялом обнаженные бедра, и погладил плечо Тенгена. — Я могу сказать тебе кое-что. Всего одно слово, если пообещаешь никому не рассказывать. — Никому не скажу, — твердо сказал друг. Кёджуро наклонился к его голове и у самого уха шепотом сказал: — Карафуто. Тенген поворошил память. Префектура Карафуто. Багряные глаза широко распахнулись – ну конечно! Тот самых кусок архипелага к северу от Хоккайдо. Не так давно у Российской Империи откусили южную часть этого острова, а теперь Японская Империя зарится еще и на север. Неужели и там досаждают демоны? Кёджуро снова дадут отряд? Сколько туда плыть? Сколько он будет там? На эти вопросы ему не дадут ответов. Скорее всего, это пока никому неизвестно. — Ты хорошо себя чувствуешь? Голова больше не кружится? — Кёджуро обеспокоенно прижал ладонь ко лбу Тенгена. — Да, Солнце. Все блестяще. Уже стемнело, хочешь посидеть на энгаве? — Да, хорошая идея. Иди, а я еще раз в сэнто зайду. Я быстро.***
Тенген понимал, что скоро кончит, и сильнее сжал Кёджуро в объятьях. Он чувствовал скрещенные на пояснице ноги, легкие царапины на своих плечах, теплую влагу между их животами, и понимал, что готов жить в этом моменте. Когда ему открылось это откровение, он едва не прокричал его вслух. Встретился взглядом с затуманенными страстью янтарными глазами, оглядел огненный ореол волос на подушке, и все понял. Сплетя пальцы их рук за секунду до обжигающей внутренней вспышки, он вдруг сам перекрыл себе дыхание и замер, как статуя льва у ворот храма. «Я люблю тебя» Да ну нет. Внутри все разом опустело. Исчезли чувства и мысли, осталось только какое-то голое эхо, отраженное от стремительно леденеющих стенок его тела. В янтаре напротив появилось нарастающее беспокойство. Горячие ладони трогали лицо. Речь разбивалась о превратившиеся в безмолвные стены барабанные перепонки. Мозг больше не обрабатывал никакую информацию. «Я люблю тебя» Слова не нашли выхода и больно укололи горло. Тенген с опозданием понял, что стало пусто. Кёджуро выбрался из-под него и куда-то исчез. Возможно, прокричи он это вслух, все было бы иначе, и спустя два года он не вступил бы в поединок со смертью, восседая над искалеченным телом, и не срывал бы голос, и не лил бы горькие слезы, и не давал бы запоздалые клятвы. Нет-нет, неправильно. Он должен был сказать их тихим шепотом, на грани чужой слышимости. Самое важное всегда говорят шепотом. «Я люблю тебя» Рукам стало холодно. В ладонях что-то появилось. Снова прикосновения к лицу, обеспокоенный голос, требовательный голос. Загадочное нечто из рук исчезло. Через секунду на обнаженное тело выплеснулась вода. Отрезвляет. Горячие слова боятся холодной воды и прячутся внутрь, уползают из горла обратно в сердце. Резкая пощечина встряхнула Тенгена окончательно. — …или нет? Я прямо сейчас напишу Шинобу письмо, если… — Кё, все в порядке, — тихо сказал он. — Что с тобой случилось? Тебе плохо? — Я… все хорошо. Не волнуйся за меня. Голова чуть-чуть закружилась. Кёджуро еще раз провел ладонями по его лицу и пристально вгляделся в багряные глаза. Ничего подозрительного. Что за странный ступор овладел вдруг Тенгеном – непонятно. Судя по сдержанной улыбке, с ним и правда все хорошо. — Давай полежим немного, — предложил Кёджуро. — Только кровать теперь мокрая. — Пойдем на футон. В этот момент все изменилось. Тенген накрылся одеялом и понял, что поезд, на котором он ехал, навсегда поменял направление. Он больше никогда не вернется назад и не переключит эти стрелки. Пути назад больше нет. Это всегда так страшно. Так же страшно, как бежать, оставляя родные края, обреченные на запустение. Сердце набило иглами, отныне каждый удар – жуткая боль. Почему любить так больно? Тенген покосился в сторону. Кёджуро успокоился и начал читать очередную унылую муть. Да, именно этому Кёджуро он едва не сказал «я люблю тебя». И он действительно любил его. Любил так, что болело сердце и наворачивались слезы. Надо успокоиться. Надо взять себя в руки. Надо все обдумать. Надо продышаться. — Что за унылая книга, Кё? Дай посмотреть.***
Крупный андон разгонял темноту. Прохлада ночной улицы отрезвила разум, но где-то глубоко еще таилась крошечная искорка. Из таких потом и разгораются выжигающие все дотла пожары. А Тенген вроде и не против сгореть дотла. Если ему суждено быть сожженным таким, как Кёджуро, он бросится в это пламя, не задумываясь, и обернется серым прахом без малейшего сожаления. От утра четырнадцатого марта до ночи двадцать девятого июля он готовился к разбегу, чтобы в конце одним прыжком угодить в пылающий ад. От первой встречи с юным киноэ, подстреленным демоном и опухшим от аллергии, до жаркой ночи с бесстыдным столпом Пламени. Чтобы окончательно прийти в себя, Тенген нашел в своей комнате кисеру и старый табак. Курил он очень редко, только в крайних случаях. Тогда, когда сознание не в силах одолеть поставленную задачу или смириться с какой-то мыслью. Послышались шаги. Кёджуро вышел на энгаву и присел рядом. Хочется оглядеть его с ног до головы, но Тенген не оборачивался, а только смотрел в ночь и вдыхал безвкусный дым. — Не знал, что ты куришь. — А я и не курю. Так, просто. Кёджуро улыбнулся и тоже вгляделся в ночь, гадая, что рассматривает Тенген в ее темном полотне. Наверняка он что-то слышит, каких-нибудь сверчков или далеких птиц. Хотелось улыбаться или даже потанцевать еще раз вместе. Кёджуро чувствовал стыд за то, что соврал тогда брату. Да, они нравились друг другу. При виде Тенгена его сердце пускалось вскачь и расцветало. Это уже даже не походило на обычную симпатию. Он чувствовал себя заблудившимся в бархатной темноте. Поначалу там было страшно и немного одиноко, но теперь все иначе. Рассказав свою историю, Тенген словно взял его руку и дал молчаливое обещание проделать этот путь вместе. Наощупь найти дорогу к свету и больше никогда не потеряться. — Кё, можно тебя попросить кое о чем? — Тенген наконец обернулся. — Конечно, — Кёджуро поправил полы черной юкаты и выжидающе посмотрел на него. — Можешь пообещать мне одну вещь? — Я постараюсь. Скажи, что случилось? — Пообещай мне, что никогда не пожертвуешь собой, — Тенген переложил кисеру в пальцах посмотрел на друга. — То есть? Подожди… — Пообещай, что не рискнешь жизнью ради чего-нибудь. Или кого-нибудь. Не жертвуй собой. Обещаешь? — Тенген… — Кёджуро глубоко вздохнул и надолго задумался. — Я не могу дать такое обещание. Я ведь истребитель и защищаю людей. Опасность всегда… — Ты… Кёджуро, дай мне обещание! — Не могу! Я не смог бы пообещать это даже своему брату. Обстоятельства не всегда зависят от меня. Если однажды я окажусь в ситуации… Если мне придется рискнуть, я рискну. Это мой долг. Я сделал этот выбор, когда стал тсугуко своего отца. — Все это не важно! Почему ты… Знаешь, если однажды тебе придется умереть, чтобы блестяще спасти много человек, они даже не узнают об этом! Кто-то подойдет к ним и скажет: «эй, а вы знаете, что тут один яркий юноша пал бою с демоном, чтобы спасти ваши задницы», они просто рассмеются! Они скажут: «идиот, не существует никаких демонов! Где же твои демоны?». А нету! Их тела блестяще распадаются, поэтому их существование почти невозможно доказать. Всем, кого ты спасешь, будет плевать на твою смерть! — Пусть так! — Кёджуро вдруг отвернулся, его глаза подозрительно заблестели. — Я живу не для того, чтобы меня заметили. И умру не ради чьего-то признания, а ради спасения жизней обычных людей. Пусть они никогда даже не узнают моего имени, это не имеет значения. — Идиот! — злобно выплюнул Тенген. — Бестолочь! Ты ни черта не понимаешь! Я же… «…люблю тебя, чертов придурок. Поэтому пообещай мне, что не умрешь ради тех, кому на это плевать!» Бессильная злоба захлестнула его, кисеру в руке грозила разлететься на кусочки, рассыпая угольки по дощатому полу или темной траве. Он смотрел на отвернувшегося Кёджуро и едва держал себя в руках. Хотелось оскорбить его самыми страшными словами, ударить, бросить на энгаву, схватить за горло и выдавить это обещание, даже если оно выйдет вместе с кровью. Какого черта он вообще стал столпом? Почему не родился слабаком, как его брат? Почему жизнь так несправедлива!? — Прости, — вдруг сказал Кёджуро, оборачиваясь. — Я не хотел обижать тебя. Я мог бы просто сказать, что обещаю, но не сдержал бы слово. Я не хочу однажды умереть со стыдом, что предал тебя. Я не хочу... когда-нибудь предать тебя. — Солнце мое… Нет, я вовсе не обижен. Я блестяще понимаю, что ты чувствуешь. Прости, что… давлю на тебя. Кёджуро потянулся к нему, и Тенген обхватил его руками, прижимая к груди как можно сильнее. Весь его тяжелейший гнев лопнул мыльным пузырем, обнажая выхоложенную полость, которой обернулось тело. Любить так больно. Любить так трудно. Куда проще было выехать тогда из палаты и не держать его руку, оберегая от кошмаров, не делать тот подарок и не мыть посуду. Надо было прогнать его тогда, отвернуться и уйти не оборачиваясь. Может, Кёджуро спился бы, как его отец. Опустился бы на дно, таскаясь по дешевым борделям и воруя у потасканных шлюх наркоту. А может, он сам зашил бы свои душевные раны, сам бы выселил боль из сердца, стал бы холоднее и жестче. Тенген предпочел бы никогда этого не знать. Жизнь схватила его за воротник и перебросила на другой путь, замуровав обратную дорогу. Любить так страшно. Если Кёджуро погибнет, он будет обречен до конца жизни существовать с огромной кровоточащей дырой в душе. Если погибнет Тенген, обречен будет Кёджуро. Конечно, если их чувства взаимны. Впервые понять что-то по звукам было сложно. Чужие чувства играли наперебой, голосили все и сразу, сортировать их в логическую картину было невозможно. Тенген вспыхнул стыдом за свои недавние мысли. Как он мог вообще захотеть этого, пожелать зла своему любимому. Он трусливо попытался отнять у него свободу воли. Непростительно. Недостойно. Скоро Кёджуро уплывет на другой остров, будет общаться с людьми с континента и выполнять какую-то работу. Раз все так засекречено, то ему и письма послать не получится. Жизнь так несправедлива. «Мое любимое Солнце, мое драгоценное Пламя, мое счастье», — думал Тенген, не в силах найти способ оформить и выразить свои чувства. Слова снова укололи горло, гораздо сильнее, чем раньше, и снова остались внутри. «Ты мой, ты только мой. Я никому и никогда не отдам тебя. Никто не отнимет нас друг у друга.» Кёджуро хватало того, как его сжимают в объятиях, не давая ночной прохладе подобраться к коже, и трепетно перебирают пальцами золотистые пряди. Маленькая птичка в душе пела свои песни, сердце танцевало ей в такт, и по телу растекалось простое теплое счастье. В отличие от Тенгена, Кёджуро больше ничего не боялся. Он был не один в этих странных потемках. Идти рука об руку совсем не страшно, какая бы неизвестность его ни окружала.