Мизансцена

Она вернулась домой. Туда, где ее уже ждал Женя. Женька. Ее молодой человек. Человек, к которому уже давненько пропали нежность и любовь. Но зато обрелась сильная привязанность, зависимость и родственные чувства. Для нее он уже семья, какой-то до неправильности родной человек, сродни члену семьи, и даже когда они расстанутся, Илария все равно будет считать его близким человеком, чем-то важным, даже если они больше никогда не заговорят. Они были вместе уже три года, а это рекордный срок для нее, никогда еще она не задерживалась в отношениях с людьми на такое долгое время. Не только с парнями, а именно людьми. Очень сложно вызвать интерес, сложно зацепить, сложно не надоесть. Ила не была надменным человеком, не считала, что все «недостойны» ее внимания, просто не хотелось. Не хотелось больше ни с кем сближаться, вновь рассказывать о себе по сотому кругу, учиться доверять. Ей бы так хотелось проскочить этот этап, когда люди узнают друг друга, обмениваются секретами, и сразу перескочить на следующую стадию, где отношения становятся уютными, комфортными, близкими, когда границы определены и соблюдаются с обоих сторон. Но это, увы, невозможно. Людям так много надо знать, им нужно так много ответов. А ей больше не хотелось. Именно по этой причине у нее было всего две подруги, с которыми она могла быть собой. И для сохранения близких отношений с которыми, не нужно было общаться каждый день, обмениваться сообщениями, даже если в этот день сказать нечего, но «нужно» же что-то бездушно бросить в чат. Они могли не общаться неделями, но когда возникнет потребность, кто-то один дает знать об этом, просто без приветствий напишет и все как обычно. Ей такое было очень близко. Но не все понимают подобный подход. И был Женя. Который искренне смог разлить тепло внутри нее два года назад, с первой встречи. Они тогда оба подрабатывали в магазине одежды, и в день их первой встречи, когда Илария только устроилась на работу, этот паренек забавно поскользнулся на мокром полу и снес все к чертям в радиусе метра, и лишь задорно рассмеялся над собой же. И она рассмеялась вместе с ним, хотя в девять утра от недосыпа и хронического утреннего раздражения смеяться, в общем-то, не хотелось. И именно это тогда ее покорило. Эта легкость, эта простота и искренность в нем, когда все парни, что пытались склеить ее, были настоящими занудными душнилами. Одно из главных для нее качеств в мужчинах было – хорошее чувство юмора. И Женька прекрасно с этим справлялся, с ним она смеялась так громко и до слез, как ни с кем. Ила до сих пор помнит, как четырнадцатого февраля, когда она впервые отмечала этот день с кем-то, они пошли уставшие после смены, в какой-то дорогущий ресторан. Ну а что, гулять так гулять! Они сидели в толстовках среди роскошных стен, мебели и людей, одетых в официальном дресс-коде, и смеялись. Заказали кучу морепродуктов, кривясь от вкуса некоторых, или же наоборот через чур восхищаясь, с блаженным «мм!». Все вокруг сидели тихо, уткнувшись в телефоны или свои мысли, а они смотрели друг на друга с такой любовью и огнем в глазах, шутили шутки и было так смешно, что они заходились в истерике от хохота – такое было чувство, что свет льется из них, что могут хоть весь мир осветить. На них косо поглядывали за соседними столиками, но им было все равно. Свой маленький мирок. И так прекрасно было, так хорошо. Так свободно. Как ни с кем. Наверное, тогда она поняла, что точно влюблена. И вот рутина съела ее чувства. Или же поняла, что он не тот, кто ей нужен. Он был замечательным партнером, со здоровым подходом, без глупых установок и стереотипов, и пасту ей посреди ночи приготовит такую, что улетишь в другую галактику, и вылечит, когда заболеешь, и настроение поднимет за одну минуту, и ночью до охренительного оргазма доведет. Но даже все это больше не трогает. А трогает Симанов. С первого дня встречи, с первого слова, с первого появления. А Ила упрямо, капризно выкидывала его из головы, отмахиваясь. Это же неправильно. Она не имеет права думать о другом, когда рядом сопит любимый. Когда Женя столько сделал для нее, когда спокойно терпит все ее нестабильные перепады состояния, когда любит ее. Как она может с ним так поступать? Она же не такая, епт! Да ну? А теперь терпит его из чувства долга, из чувства справедливости. И потому что зависит. Зависит в материальном плане, и в моральном тоже. Ей безумно страшно в будущем переживать боль от расставания, от завершения главы. И сколько ты ни пытайся себя к этому подготовить, все мало. Невозможно настроиться. Невозможно заранее прожить эти эмоции. И она оттягивает, молчит, молча жрет это все. Теперь остро замечает все недостатки Жени, его привычки, когда-то казавшиеся милыми, сейчас вызывают всплеск раздражения и закатывание глаз. А когда не в настроении, агрессия на любое его слово из краев льется. И во время секса думает о другом, представляя, что это не руки Женьки сейчас трепетно касаются ее груди, а руки Симанова, и никогда не открывает глаза, и только поэтому кончает. И плачет горько от отвращения к самой же себе, от того, что поделать ничего не может. И от того, что так ей не хватает Владимира, от того, что не может просто тупо броситься ему на шею, рассказать все. И не обнимет он ее, не погладит по волосам, не зацелует каждый миллиметр лица. Если бы можно было его не любить, она бы приняла этот способ. Распечатала бы его, развесила по всей квартире, на каждом углу, и выполняла бы его, как ежедневное обязательство. А после их встреч становилось все куда хуже, горче. Настолько непередаваемо горько, что скулы сводит. И ногти впиваются в ладони, оставляя полумесяцы кровоподтеков. Все его вот эти фразочки, его взгляды. Его касания, которых, казалось, и не существовало. Иногда она думала – а может она их себе выдумала? Может, и его не существует вовсе? Настолько все призрачно, прозрачно между ними, мимолетно. Будто секунда, хотя проходит несколько часов. И так мало. А сегодня что было? Действителен ли тот поцелуй в шею, или и его она увидела в своих изощренных фантазиях? Чему верить? И зачем он так жестоко поступает с ней? Ради искусства, ради собственной выгоды, или потому что тоже чувствует это? Мысли убивают, сжирают изнутри, поглощают все то светлое и хорошее, что осталось. Ей бы так хотелось знать. Ей бы так хотелось. - Солнышко, привет! – парень выходит из комнаты в полумрак коридора, щелкая выключателем, и от залившего света комнату, она недовольно морщиться. Зачем он включил? Теперь придется снова притворяться, натягивать маску. И как ты только докатилась до такой жизни? Когда ты стала как твои родители, судьбу которых клялась не повторять? Когда и ты, блять, успела стать терпилой и притворяться, хотя ценишь прямолинейность в отношениях? Ответь хотя бы себе, Ил. - Зачем включил? Все равно щас уйдем в комнату. – сухо бросает она, скрывая свое подкатывающее раздражение. Он даже ничего не сделал и не сказал, а уже завелась. Сколько так еще будет? Не знает. Но чувствует, что все на грани. Она на грани. - Так чтобы видно все было, уйдем и уйдем, выключим. Ты чего? – Женя вглядывается внимательно в ее лицо, на ее губы, уголки которых угрюмо опущены. А он так любит ее улыбку. И так переживает за ее состояние. Хочет помочь, слишком трепетно и тревожно заботится. А Илу бесит такое переходящее границы внимание. Она же ценит личное пространство, уединение, одиночество. Он об этом знает, но закрывает глаза. А ее снова и снова бесит. И упрямо молчит. – Что случилось? Женька подходит к ней, приобнимая за плечи, и заглядывая прямо в глаза. Тянется поцеловать в щеку, а внутри нее дует ветер. Не хочет. Не сейчас. Не после прикосновений Симанова, не после того, как он бесстыдно и безразлично стянул вниз ее бретели. Кожа до сих пор горит от его дыхания, и кажется, там даже отпечатался запах сигарет. Поэтому пусть никто ее не трогает. И она резко, хладнокровно выворачивается из его рук, отодвигая от себя, и вешает пальто в шкаф. Хватает телефон и молча уходит в комнату, ощущая на своей спине полный непонимания взгляд. Так все равно. - От тебя сигаретами пахнет. Снова была у него? – Женя проходит следом за ней, пряча ладони в карманах пижамных штанов, которые ему сшила мама Иларии на Новый Год. Даже эти штаны презирают ее, как бы говоря: «Смотри, вон даже твоя мать его обожает, а ты хочешь его бросить? Нормальная?». - Да, я тебе говорила вообще-то сто раз, что я к нему пойду по учебе. У меня диплом, как бы. – нападает, оправдывается она. Так старается скрыть свои чувства за маской безразличия. А он ей слепо верит, хоть чувства и интуиция парня ему кричат об обратном, но он никогда не был из тех, кто доверяет внутреннему, потому то Ила до сих пор не разоблачена. - Я помню. Ну как, получилось что-нибудь? Покажешь? – он лишь легонько улыбается ей, и от этой его улыбки сердце ее разбивается вдребезги. Снова она кусается словами, а он молча впитывает, и принимает. Он же такой хороший. За что ты такая? - Не знаю, посмотрим. – говорит она, попутно складывая вещи, смотря вниз. Заранее зная, что нет, не покажет. Она даже ничего не снимала. А снимали ее. Он снимал ее, как всегда до невозможности прекрасно. Но Жене незачем об этом знать. Парень бывал ревнив, но лишь изредка, и в основном к преподавателю. Он видел его, один раз даже здоровался, когда встречал ее с учебы. Даже он, далекий от искусства человек, ощутил этот его шарм, его мощную энергию. И позавидовал, невольно сравнил себя и его, понимая, что уступает. Но Женька еще молодой, еще не научен жизнью так, не обрел то внутреннее спокойствие, не стал мужчиной. Но он по-своему хорош для своих двадцати двух, гораздо умнее и лучше сверстников. Просто другой. Она тогда лишь снисходительно рассмеялась, прочитав на лице юноши всю палитру эмоций, мрачную тень. Кажется, он впервые испытал при ней нечто подобное, и так это было ново, так неожиданно, что она даже не знала что сделать. Так глупо было ревновать, сравнивать себя с ним, ведь они абсолютно из разных миров. Тогда и она еще не испытывала чувств к Симанову, поэтому и удивилась. Он же преподаватель. Как можно подумать?! И поспешила успокоить, говоря все возможные нежности. Куда же они пропали сейчас? Или же они по-прежнему внутри, но дарить их хочется уже другому? - Уже не терпится увидеть, хочу посмотреть! – он таки подступается к ней, обнимая со спины, как-то слишком тесно, слишком сжимающе, слишком неприятно. Илария поджимает губы, отводя взгляд куда-то в сторону, невидящий, незамечающий. – Люблю тебя. Ей бы сказать – «А я тебя уже нет. Давай закончим», и враз оказаться по ту сторону, где-то далеко, создавая пропасть между ними. Но она молчит в ответ, обращая акт неловкости, в акт жестокости. Делая ему гораздо больнее, ломая кости своим молчанием, ведь всегда отвечала. А сейчас слова физически не лезут из горла, застряли где-то там. Он лишь понимающе кивнул сам себе и ушел на кухню, собираясь приготовить ей ужин, ведь наверняка она голодная. Он не расценил ее молчание как нечто ужасное, хоть и кольнуло что-то там, внутри. Просто она устала, просто она такая. Он привык, он изучил ее вдоль и поперек, он знает каждое ее движение и эмоцию. И сейчас он знает, что лучше не трогать. Дать время. Он знал ее так, как мечтал чувствовать Владимир. У него было это понимание, навык, а у Симанова нет. Только вот парень не знал как правильно использовать это, что делать-то с этим идеальным изучением ее, а преподаватель знал, но не мог. *** А сидя глубокой ночью как обычно за ноутбуком, пока рядом спал Женя, и время от времени она гладила его по волосам, ведь только ночью у нее случались приливы нежности к нему, и то, быстро проходили, ей пришло уведомление. В 3:39 никто не мог написать ей из близкого круга. Разве что… Да, это он, конечно же. Она видит кусочек его аватарки, мгновенно открывая диалог, в котором так редко загорается жизнь. Не любитель писать, если это не бумажные письма. Она тоже с ума сходит от писем от руки, только вот писать некому. «Сделал в порыве чувств! Оч. Ты чувственная получилась. Спасибо тебе!! В.» И прикреплена та самая фотография. Она. Часы. Черно-белое. Взгляд. Чувства. Восторг. И она смотрела на себя и не могла наглядеться. Не могла поверить, что это она. Что может быть такой! И что он увидел ее так. Раньше же всегда не могла смотреть на все фотки, что делала сама, или делали другие. Всегда ракурс не тот, то слишком толстая, то лицо с нерабочей стороны. А сейчас влюблена в себя. Оказывается то, она красивая. И очень чувственная. «Вау, мне очень нравится! Кино. Спасибо!» «…мне тоже! Умница! Будем рождать дальше..и Дальше. И конечно же ты не спишь, Богема, ё!» Улыбнулась, поднося костяшки пальцев к губам, легонько покусывая. Смущена. И так рада, что написал. Она поняла что ей этого очень не хватало, не хватало сообщения от него. А теперь и спокойно стало, и тепло, и стыдно. Стыдно перед парнем, что лежал слева, переворачиваясь набок, напоминая о своем присутствии. Эй, я все еще здесь! И никуда не уходил! Люблю тебя! А я тебя нет.