Мизансцена

А сегодня ночью ей приснился сон с ним. Такой немного волнующий, интимный, личный. Спокойный и прекрасный, но такой маленький. Ничтожно короткий. Почему нельзя вернуться туда, желательно наяву, и чтобы так оно все и было? Ей бы больше всего хотелось продолжения, вновь ощутить это, прожить. Она очень жалела о том, что человечество почему-то еще не придумало такое изобретение, которое могло бы записывать сны. Приснился тебе чудесный сон, а ты начал его забывать, и так отчаянно хватаешься за его отрывки, чтобы не забыть, чтобы не отпускать. И как было бы здорово, если ты сможешь его скинуть на ноутбук с жесткого диска для снов, и просматривать сон тысячу раз. Уловить все мелочи, всегда возвращаться к нему, собирать свою коллекцию снов. Хороших и плохих, где все твои либо мечты, либо ужасы воплощаются и происходят с тобой. А какие-нибудь самые отвратительные и болезненные просто стереть с памяти, и никогда больше не вспоминать. Как было бы здорово. Вот и сейчас, сидя на кровати первым весенним утром, Илария вновь думала об этом. И так хваталась за обрывки сна, прокручивая его в голове. Старается погрузиться, максимально прочувствовать. А снился ей жаркий июль. На дворе стояла жуткая жара, около +35 градусов, и так было жарко, что хотелось снять с себя кожу, и то не факт, что это бы помогло. На небе ни одного облачка, лишь беспощадное раскаленное солнце и его лучи, которые всегда обжигают белоснежную кожу Иларии. Она всегда страдала от аллергии на солнце, но так его любила, что плевала на это, а вечером мучалась от ожогов и того, как же невыносимо чешется кожа. Это был какой-то загородный уютный домик, домик Симанова. Он любил жить там летом, сбегал от городской суеты туда, подальше от всего. И правда, это всегда помогает. Ила тоже обожает бывать на даче, там словно другая Вселенная, состоящая из спокойствия и благодати. Свежий воздух, много зелени вокруг, можно ходить босиком по щекочущей стопы траве, объедаться сочной клубникой так, что ее липкий сок будет стекать по шее и рукам, можно упиваться холодным морсом со льдом, лежать и греться на солнце, забавно щурясь, и слушая чирикание птиц и жужжание пчел. Как же она любит это все! И Владимир тоже. Только она об этом не знает. Но узнала во сне. В ее сне это было раннее спокойное и тихое утро. Очень солнечное, и очень жаркое. Она слышала пение птиц издалека, и то, как Симанов что-то делал на их участке. Кажется, резал огурцы для салата, готовил им завтрак. Им. А она нежилась в теплой постели. Было настолько душно и жарко, что они вынесли кровать на веранду, которую скрывала тонкая белая занавеска. И спали, и жили на веранде, на свежем воздухе. И сейчас она размыкала свои сонные глаза, а солнечный свет бил ей прямо в лицо. Тепло. Приятно. Она лежала полностью обнаженная и ткань простыни укрывала лишь маленький участок ее спины, а все остальное было не прикрыто. Илария лежала на животе, обнимая руками большую мягкую подушку, и прятала лицо в ней. Волосы спутаны, рассыпаны по плечам, некоторые пряди спадают на лоб. Ей так хорошо и спокойно. Как уже давно не было. Впервые так чудесно, что хочется петь! Слышит шаги Симанова поблизости. Мужчина одет лишь в одни хлопковые бежевые штаны, в которых спит. Босиком шлепает по каменной тропинке, выложенной к их домику. Он заходит к ним на веранду, держа в руке деревянную миску с салатом, который пестрит яркими природными красками. Так вкусно. Взгляд его устремляется на нее. И сразу в них загорается едва заметная искорка желания, восхищения. Такое тихое любование ею. Ее прогиб спины, расслабленные плечи, округлые ягодицы, мило согнутая левая нога, обвивающая простыню, а правая вытянута вдоль кровати. Он бы хотел исцеловать каждый миллиметр на ее теле. И сделает. Без лишних мыслей, здесь нет «нельзя» или «неправильно», здесь можно все, мы же во сне. Во сне все тайные желания способны осуществиться, и самая прелесть в том, что никто об этом не узнает. Лицо ее такое умиротворенное и счастливое. Она испытывает сладкую негу от того, что сейчас она лежит тут, перед ним, совершенно нагая и не ощущает при этом неловкости. Перед ним ей нечего стыдиться. Илария улыбается ему. Симанов глядит на нее в ответ, едва заметно улыбаясь. Пальцы правой руки он прижал к губам и пытливо вглядывался в нее. А ей стало приятно тепло внутри. Он взял пленочную маленькую камеру, и сфотографировал ее в этом положении. Как всегда. Даже во снах он снимает ее. Как по-Симановски. И сказка обрывается. И вот она сидит сейчас на своей холодной постели, глядя на снежную метель за окном, и ее передергивает. В воздухе и внутри еще витает тот шлейф знойного июля и его взгляда, но в реальности лишь пустая холодная квартира. И Илария кутается в теплую кофту сильнее, надевая на ноги теплые шерстяные носки. И подавляет в себе почти физически желание написать Симанову об этом сне. Расписать во всех красках, каждую наносекунду, каждую мелочь. Он будет в восторге, ему понравится. Она это точно знает. Но насколько же это не этично с ее стороны! Неправильно. Как она, его студентка, может написать ему такое? В подробностях описывая их дом в деревне, то, как она лежала без одежды в его постели, а он разглядывал ее. Нет, такое даже для него слишком. Поэтому, Ила будет хранить это у себя глубоко внутри, под сердцем, и это будет ее маленькой тайной. Точно такой же, как и ее любовь. Но почему-то рука ее все время на протяжении всего дня будет тянуться к телефону, открывая их диалог, и писать сон во всех деталях. Но он так никогда и не будет отправлен. *** Наступил уже первый день весны. А ей исполнился двадцать один. На один год она стала старше, и ближе к Симанову. Но через полгода он вновь нарушит эту дистанцию, перескочив дальше. Они так никогда и не сравняются. Илария не питала особого восторга и любви к дню рождению. Она и не ненавидела этот день, но и не обожала. Просто нейтрально. Просто день. Это раньше она рассуждала и философствовала о том, что все мы рождаемся в одиночестве, и умираем в одиночестве, и нет смысла в дне рождении, ведь только в этот день о тебе все вспоминают и лицемерно улыбаются, а потом вновь забывают на год. Сейчас она понимает, что все несколько иначе. Рождаемся мы не одни, а как минимум, с нами кучка бестолковых врачей в бесплатной больнице, плачущая мать и, может быть, отец. Умираем мы может и одни, но прожив насыщенную жизнь, в которой как никак, но присутствовали люди, и хотя бы один человек оставил в сердце особый след, и об этих людях мы и думаем, когда возвращаемся туда, а значит, мы уже не одиноки. А то, что в день рождения о ней вспоминают все, даже те, с кем общение давно умерло, ей было безразлично. Но иногда, конечно, льстило. Пускай поздравляют, пускай желают всего хорошего, а она подпитается этой энергией. По-настоящему для нее особое и важное значение имели поздравления лишь от нескольких людей в ее жизни. Те, кто делал ей подарки, которые для нее действительно важны и о которых она мечтала, кто пишет чудесные длинные поздравления, заваливается с тортом и шарами в двенадцать часов ночи. И Иларию это вполне устраивало. Она никогда особо не праздновала этот день. Без фанфар, без кучи алкоголя, без огромных толп. Просто дома, либо со всеми близкими людьми по-отдельности, в разные дни. Она любила посвящать себя целиком только одному человеку, а не сразу всем вместе, именно поэтому индивидуально встречалась со всеми. Наедине. И ее и ее друзей это устраивало. Однажды, она праздновала с Олей, ее самой близкой и родной подругой с детства, в аквапарке. Они катались с самых безбашенных горок и содрали горло от криков, Илария ушла оттуда с вывихнутым большим пальцем левой руки, а Оля с синяками. Они до сих пор всем сердцем обожают этот день. Или то, как они впервые сами купили алкоголь на восемнадцатилетие! И каково было разочарование, когда продавщица даже не спросила паспорт и молча отбила им бутылку пива. Зато в книжных магазинах у нее всегда спрашивают про возраст. Несправедливо. С Женей она праздновала свой день пока что один раз. Тогда они провели весь день дома, он заказал ей огромную коробку сладостей из Японии! Она всегда мечтала об этом, и была в восторге. Умяли они все это за неделю, если не меньше. В общем, дни рождения у нее проходят всегда тихо, но всегда так по любви и тепло. Ее устраивает. И сегодня она снова не знает, что будет делать. Ей бы хотелось провести день без всех, просто дома, просто лежать и пересматривать любимые фильмы – «Хористы», «Ускользающая красота», «Искупление», «Пианист». Обожает всем сердцем. Женя весь день на работе и вернется под вечер, она даже не знает что он подарит, и что они будут делать. Возможно, закажут роллов, вина и будут смотреть фильмы. Почему бы и нет? Было бы хорошо. Но с самого утра она ловит себя на мысли, что хочет, чтобы ее поздравил Симанов. Чтобы он написал ей что-то в духе – «Приходи ко мне сегодня, девочка, у меня для тебя подарок!». И вот она уже несколько часов находится в томительном ожидании, а может напишет? А с чего он вообще, блять, должен тебя приглашать и что-то дарить? Ты ему кто? Никто. И сердце ноет. Илария старается отвлечься от назойливых мыслей доделывая фотографии, которые снимала недавно. Для нее это было сродни медитации. Просто сидеть, обрабатывая снимки, в которые всегда была влюблена, на фоне играет ее плейлист по настроениям, и мысленно улетает в другое измерение. Находится в творческом потоке. И вся боль, и все мысли, и все дерьмо внутри заглушается, отходит на задний план. Исцеление. Но с ним так не работало. Ее метод терапии не работал! Всегда с ним все иначе. Может, пора бы привыкнуть? И тут так внезапно, как гром среди ясного неба. Разрезает пространство, заглушает ее музыку на фоне, и оглушает ее сознание. Звук сообщения. А уведомления включены только на Симанова. Это исключение. «Удивительная девочка, с праздником! Улыбаюсь тебе! Приглашаю тебя сегодня к себе на чашечку – чай, кофе, шампанское…что угодно. В любое время. Придешь?» Ее тело зашлось лихорадкой. Стало холодно и жарко одновременно. Будто приняла контрастный душ прямо в кровати. А это всего лишь он. Всего лишь сообщение. И стало так хорошо, так приятно, что он не забыл про нее, не махнул рукой. Много ли кого вы так приглашаете в день рождения, Владимир Дмитриевич? Ей бы так хотелось знать. Но в подсознании уже знает ответ – нет. А ее ожидания и надежды оправдались, и сегодня она не разочаровалась в своей жизни, в своих чувствах. Он ничем ей не обязан, это правда чистой воды. Но ей так хотелось. Конечно. Конечно, она придет. Разве есть другие варианты? Она саркастически ухмыльнулась сама себе. Конечно, я приду. *** Илария редко красится, но зато метко. Так уж повелось, что ей всегда нравилось свое лицо и без косметики, и больше всего она обожала в других людях естественность. И не только во внешности. И когда снимала девушек, то тоже просила их быть без макияжа, если им комфортно. Она вообще обожает снимать девушек. Потому что ей в любом искусстве и в любом деле важна искренность, нечто настоящее и живое. А женщина лучше знает и понимает женщину. От этого – предельная подлинность и интимность. Первый восторг быстро проходит, и зритель начинает искать, за что бы ему зацепиться, ему хочется узнать человека на снимке глубже, найти что-то, что интригует в образе, манере подать себя. И чаще всего она ходит не накрашенной, либо может подвести только губы или выделить ресницы. Но так, чтобы все вместе и даже больше – лишь изредка. Когда настроение припрет, когда желание будет таким огромным, что противиться ему станет невозможно. Сегодня был как раз один из таких дней. И ее праздник, и весна, и Симанов позвал сам ее к себе, и внутри все так оживает! Руки сами потянулись к косметичке, и сами нарисовали ей бордовые стрелки, выделили ресницы черной тушью, подвели губы матовой алой помадой. Ее короткие волосы после душа как всегда вьются, и кончики подгибаются, создавая эффект, будто она целенаправленно стояла перед зеркалом и завивала их. И она впервые за этот начавшийся год надела любимое черное платье с цветами и кружевным воротником, бордовые колготки, так идеально сочетающиеся с образом. И ощущала себя самой красивой, самой цветущей. Так оно и было. В такие моменты она обожала собираться, спокойно и размеренно, в своем темпе. Это задавало настроение на весь день, если ей удавалось прочувствовать этот момент сборов, насладиться им. А когда опаздывала и не могла спокойно собраться, то и настроение впоследствии было отвратительное. Но сегодня все иначе. И вот она уже стоит в его квартире, снявшая верхнюю одежду, и он в полной мере может разглядеть ее, каждую деталь. Запах ее шампуня в волосах распространял шлейф лаванды и витал в его комнате. А Симанов с наслаждением, незаметно от нее и тихо, вдыхал в себя. Вкусный. И такие очаровательные у нее колготки. И непослушные волосы. Хочется намотать мягкую прядку себе на указательный палец и коснуться губами. Наваждение. - Ты в этом платье и образе… в общем, Климт по тебе плачет! – произносит он наконец, как всегда поражая своим умением так точно описывать. Илария восхищалась работами этого модерниста, и прекрасно понимала, о чем говорит преподаватель. Ее такой немного цветочный и нежный, и одновременно сексуальный образ навевал нотки его картин. - Обожаю Климта! - Я тоже. – он лишь одобряюще кивает ей в ответ, даже не удивляясь, ведь кто бы сомневался. – Ну, что будешь пить? У меня там чай, кофе, шампанское… ну шампанского у меня нет, по-моему, коньяк остался. Сейчас скажет: «А я не пью». – он безобидно передразнил ее возможный ответ, который часто говорили ему студенты, хотя большинство, все же, выжирали полностью его запасы алкоголя. Дарили ему на праздники, и сами же в итоге выпивали, а ему доставалась разве что пара капель. Но ему было все равно. - Уже не пью. – она решила поддержать его шуточный настрой, ведь прекрасно знала, что говорит он несерьезно. К нему нужно привыкать. Привыкать к его этой манере, когда кажется, что говорит он с насмешкой, и порой всем трудно отличить что Симанов говорит серьезно, а что нет. Но она привыкла, и изучила его. И всегда поддерживает его сарказм, который стал для нее обыденным и близким. Она же сама такая же. Вечно прячется под маской, вечно любит язвить и иронизировать. Они друг друга понимают. - «Мам, это моя новая подружка, она не пьет и не курит». «Ах!» - он делает изумленное наигранное удивление, - «Вы не курите и не пьете?». «Я больше не могу». – мужчина сымитировал хриплый прокуренный голос, будто и правда находился в месячном запое и находится на грани. Илария засмеялась, глядя на него, а он улыбнулся ей в ответ. Они тихо прошли на кухоньку, где на удивление стало просторно. Теперь там не стоял стол, а он специально перенес его в большую комнату, чтобы сидеть с ней там. Почему-то ему внезапно захотелось побыть с ней в новой, чуть более личной обстановке в ее день. На самом деле, он еще месяц назад знал, что пригласит ее. Прекрасно видел дату, в которую она родилась. Даже не пришлось обводить в календаре и помечать в заметках, хотя обычно даты не запоминает и путается. Но тут не нужно запоминать, оно уже отложилось в памяти. Как заповедь. Давно ему уже не приходилось хранить в голове дату рождения женщины, и думать, как бы ее порадовать. Но тут у него внутри возникло такое непреодолимое желание угодить ей, стать причиной ее радости, еще сильнее приукрасить этот день. Видеть, что улыбка на ее губах вызвана им, а не кем-то другим. - Я сегодня завариваю нам с тобой очаровательный чай, который будет состоять из букета потрясающих трав и так далее. И буду слушать тебя. Твои мысли. – мужчина насыпал в маленький чайничек смесь из цветов, трав и стеблей. Пахло даже на расстоянии нескольких шагов чем-то летним и свежим, как в ее сне. Она вновь вспомнила его, и подавила желание улыбнуться. А тем временем иссохшие листочки были залиты кипятком, медленно разбухая. - Я сегодня, кстати, наконец сдал один проект, который мы делали больше месяца для музыкантов! И, слушай, неужели я завтра, Илария, проснусь или сегодня засну совершенно свободный, всегда это же давит, когда висит работа и ее нужно сделать, и достаточно сложную композицию. Кое-как мы ее вырулили. Там сложность была в том, что музыканты по-своему музыку даже не слышат, не чувствуют, а знают все тонкости. Тем более там присутствовал такой даже не жанр, а остинато. В музыке есть остинато, это повторяющаяся одна и та же штука, и нужно ее было поддержать кинематографическим способом, не разрушая музыкальность, в общем, столько тонкостей было много. И слава Богу я сегодня все это закончил, уже сдал, прочитал, все довольны. И! Завтра я просто встану, или с сегодняшнего вечера даже не засну, и буду заниматься своими делами. – он так блаженно об этом говорил, и в его голосе слышалась эта расслабленность и облегчение. Оказывается, и у него сегодняшний день полон приятностей. И она еще тут, как в дополнении ко всему, чтобы сделать эту жизнь еще краше. Он действительно был рад ей. Илария радовалась за него, и ей всегда было интересно, когда он говорил о своей работе. Он ведь поэтому то и ушел из их шарашкиной конторы, которая отнимала столько сил, времени, высасывала всю кровь и желание творить. Кучка похуистичных студентов, где всего лишь парочка человек из тридцати были близки к творчеству, а остальные даже не удосуживались прийти. Симанова это бесило больше всего. Если по началу он спокойно мирился с таким положением вещей, мог даже в какой-то степени понять их, то, чем больше проходило времени, тем сложнее становилось. Отчаянье. Крик в пустоту. А ведь он готов передать свои знания, свои интереснейшие приемы им, заложить это внутрь, но никому не нужно. И иногда сердце захватывала такая немного детская обида от этого безразличия. Зато ей было нужно. И он видел это, понимал без слов, ведь она никогда ему об этом не говорила. Оно и не нужно. Лишнее. По ее снимкам это понятно, по тому, как девушка всегда задумчиво кивает на его слова, анализируя и пропуская через себя, или когда на ее лице читается озарение. И не только она одна такая была, естественно. В каждой группе были такие люди, и именно они и приходили к нему, устраивали вакханалию в его квартире, увлеченно снимая проекты. Просили у него совета, и профессионального, и личного. Видели в нем наставника. Мудрого человека. Тем, кому нужно – придут, и он научит их так, вне учебных стен. Поэтому и ушел в начале года. Хотел бы он уйти вместе с ней оттуда, но понял, что у него катастрофическая нехватка времени. Времени жить. Времени работать. Времени творить. А у него, на минуточку, и без учебных журналов хватает работы. Съемки выставок, видео-зарисовок, иногда разработка сцен в кино. Не пропадет. Наоборот, стало хорошо и свободно, и жить захотелось еще сильнее. В универе он уже исчерпал все, что только мог. Прошел этот этап, взял из этого опыта все до последней капельки. И обрел, в конце концов, Иларию. Нашел ее там, среди всего этого вороха. Надо же, случается и такое. Возможно, судьба подсунула ему эту работу только ради встречи с ней? За несколько лет преподавания он все ждал, что она откроет дверь. На съемочных площадках, в библиотеках, в тесных квартирах у друзей – везде он ждал. Но не мог найти и она никогда не приходила. И пока он в компании заказывал по третьему кругу виски, родители укладывали ее спать. До сих пор все в его жизни было лишь прологом, лишь потерей времени, пока он не узнал ее. Именно так он и ощущал это все. Не особо вникал – почему, просто чувствовал. Этого вполне достаточно. Симанов заметил легкую грусть на ее лице, она тенью промелькнула, спеша скрыться. Но от него не укроется ни одна эмоция. И он прекрасно понимал ее причину. Ей же тоже хочется свалить оттуда побыстрее, он видит, как она измотана этим дипломом, этими долгами. И жаловалась она ему не раз. Так болезненно смотреть на то, как ничего не представляющие из себя преподаватели тянут из нее все соки, отбивая иногда желание что-то делать. - И как хорошо, что ты последние полгода учишься и все! И сможешь заниматься тем, чем любишь и быть сча́стливой. - томно произнёс он, стараясь подбодрить этим. Сам ведь ждёт не дождётся, когда она станет свободной птицей. Илария незаметно для себя самой усмехнулась. Такая саркастическая улыбка. Будто и не верит в это уже. Ей начинает казаться, что это замкнутый круг ада, из которого не вырваться. -Что это ты скептически улыбнулась так на словах? Быть сча́стливой. - последние слова он буквально выплюнул. Отчеканил. И так немного задумчиво. Снова он сделал это, снова понял ее без слов. Как обычно проникает под кожу, как обычно раскусывает. Быть сча́стливой.