Мизансцена

Сегодня у него дома настоящий балаган из студентов. Снова задали какой-то фотопроект в шараге, точнее, это задала Марина Анатольевна. А ее задания всегда должны быть выполнены строго в срок, и по крайней мере, были интересны. Это была женщина лет тридцати пяти, она была из тех, на кого смотришь и понимаешь – она аристократична. Изящна, невероятно умна и творческая. Марина Анатольевна преподавала целых одиннадцать дисциплин, и все знала на зубок, и каждый раз для каждой группы преподносила по-новому. И он ей восхищался. Насколько же она умная женщина, насколько начитанна и насмотрена, из высшего общества. У нее были тонкие и длинные кисти рук, и на пальцах она носила тонкие серебряные кольца, своими руками она могла завораживать всех вокруг, когда расслабленно и небрежно жестикулировала ими в воздухе. Лицо у нее было древне-греческое, будто она только что высвободилась из мраморного камня старых скульптур. Греческий нос, тонкие брови и губы, и природный румянец на щеках. И сама она была тонкая, как тростинка, одно движение и эта красота будет поломана. А одежда ее менялась каждый день в зависимости от настроения, и никогда не повторялась. На ней и Симанове то все и держалось здесь, если бы не они, то впустую потрачены все годы обучения. Они единственные закладывали в студентов знания и навыки. Она из тех, кого либо ненавидишь, либо со временем начинаешь любить и понимать. И Владимиру с ней было интересно иногда поболтать о разном. С умным человеком всегда очень легко находить такой легкий, ироничный и подтрунивающий язык. И она была по манере преподавания такая настоящая «учительница», если уж пара стоит до 19:30, то значит строго до этого времени, от буквы до буквы будете тут сидеть, задницы уже приклеятся к стулу! За это ее и не любили, но и обожали. При этом она очень современна, так же как и Симанов обожает все новое и следит за их появлением, и всегда расскажет студентам о новых выставках, новых историях и новых штуках из искусства. И поэтому он с ней на таких контрастах играет, но они своей разностью дополняют это заведение. И он часто шутит с ней, и так забавляет его эта ее правильность. - Марина Анатольевна! - заходил он обычно к ней в кабинет после окончания пар, и с улыбкой стоял возле двери. - Ну че Симанов опять тебе? – она снимала свои компьютерные очки, небрежно отбрасывая на стол, и тоже улыбалась. - Марина Анатольевна, ну пожалуйста, ну скажите! – умолял он. На этом моменте всегда воцарялось недолгое молчание. И затем, сдавшись под его взглядом, она как обычно отвечала: - Симанов, к доске!! – она наиграно делала противный и звонкий голос, как все старые учителя, которые нагоняли на школьников жути. И они всегда смеялись, так искренне и звонко. А Владимир кайф ловил от этих их приколов, и от того, что они друг друга понимали. Она же с виду такая неприступная и строгая, но за пределами работы и лекций обычная женщина, которая любит в путешествиях по Европе стоять и делать наброски в блокноте, любит распивать вино за ужином с очередным мужчиной, бродить по выставкам и слушать виниловые пластинки. Но только эту ее сторону знает совсем узкий круг людей, которые никак не связаны с ее работой преподавателя. - Ну я вам сейчас пойду и про Климта все расскажу, правда про его любовницу расскажу, а не про картину саму. Но расскажу! - Да не сомневаюсь, Симанов, не сомневаюсь! Про что же ты еще можешь мне рассказать. – она снова надевает очки, уткнувшись в ноутбук. Снова в работе. - Марин Анатольевна, я мягенький либеральный барич, а вы другая! И мы нужны, я о своем, а вы о своем, в этом и прелесть. Так что, когда студенты вновь приходили к нему с ее заданиями, он охотно им помогал и предоставлял свое пространство. И обычно все приходили за день до сдачи, ведь как всегда дотянули, чертова прокрастинация. Ему знакомо. И сегодня такая же история. Здесь у него сейчас человек шесть, и из них всего один пацан! На кухне стоят открытые и наполовину распитые бутылки вина, пепельницы стоят на каждом углу и в воздухе уже появилась легкая дымка от раскуренных сигарет. Каждый курит. Так поразительно. Вещи разбросаны по всей квартире, кто-то красится, кто-то выстраивает схему света, кто-то психует и матерится. А Симанов сидит за своим столом в другой комнате, и обрабатывает новые снимки, а на коленях кот Васька. И часто дергают его по пустякам – «А где у вас тут выдержку менять?», «А как лучше свет поставить», «А посмотрите свет, он не пыхает», «А где у вас красная юбка тут была?», то, сё, пятое десятое. Но он любит такую суету, нравится, когда вокруг творческая атмосфера. Все как в кино, все как на съемочной площадке. Когда вроде бы все готово и стоит только крикнуть «Звук! Камера! Мотор!», но бац, и оказывается, еще чего-то не хватает! И так всегда. Теплые воспоминания сразу же. - Владимир Дмитриевич, а у вас есть ролик для одежды? В комнату зашла девчонка Оля. Сегодня она больше всех заваливала его вопросами и бегала туда-сюда, желая завести с ним диалог. Так ненавязчиво, но при этом так кокетливо. Причем, получалось это у нее не специально, просто она сама по себе была такая. Очень женственная и манерная, и даже говорит так же. Сегодня она была одной из героинь мизансцены, и потому была одета в черное боди и сетчатые колготки, и туфли на каблуках. Светлые волосы забраны в два хвостика по бокам, и ярко-красные губы. Как точно подобрано! Прямо под нее. Ей этот образ очень шел, как раз из ее стихии. Почему-то по человеку всегда сразу видно какой он, какой стиль и образ ему подойдет, и какой типаж смог бы сыграть. Может, у Симанова просто своего рода профдеформация уже случилась, но он сразу замечал это в людях. Невольно, просто на автомате. А еще, глядя на Олин этот образ, он на долю секунд представил в нем Иларию. И сразу же незаметно помотал головой. Нет, это точно не для нее. Да, она безусловно будет неотразимо выглядеть в таком образе, да хоть в мешке из-под картошки будет прекрасна. Но толку то от этого? За что зацепиться, о чем это расскажет? Вот именно. - Да, в коридоре где-то стоит, только бумажку отдери там. – он, не отрываясь от экрана, ответил ей. - Спасибо! А, еще вот че, мы там вино допили почти, можно у вас коньяк взять? – она сразу вытянулась в струночку, и сцепила пальцы в замок, большим пальцем царапая кожу. Немного нервничает. Неловко спрашивать, и неловко говорить с ним. Точнее, говорить то с ним ей всегда нравится, только волнительно. Оля не из робкого десятка, но под его взглядом всегда зажимается. Он же такой статный, красивый. Как тут не разволноваться? - Вы уже все распили?! – вот тут мужчина отвел глаза от монитора, глядя на нее. Не то чтобы он удивился по-настоящему, скорее наиграно. Будто в первый раз такая ситуация! А Оля смущено кивает и смеется. – Ну ждите на кухне, сейчас общее собрание устроим. Настроение у него сегодня было так себе. Не то чтобы он против расспросов, разговоров и помогать, просто не хотелось. Будто бы села эмоциональная батарейка. Иногда ему хотелось полной тишины и покоя, уйти в себя и свои проекты. Сейчас как раз-таки было такое желание, но не мог он отказать им в помощи. Иначе Мариночка сожрет их с потрохами, а это не дело. Но сразу сказал, что особого участия принимать не будет, у него дела. А на самом же деле все, что он делает весь вечер – это сидит над одним кадром и думает об Иларии. И поймал себя на мысли, что тоскует. Скучает. Ему бы хотелось, чтобы она была здесь сейчас, рассказывала что-то. И просто ощущать ее присутствие. А еще он никак не мог забыть тот вечер ее дня рождения, поистине прекрасный вечер. Не мог забыть ее искренней радости его подарку и светящихся глаз. Мягкости ее губ под подушечками пальцев, которые до сих пор могут воспроизвести в памяти ощущения. Этот жест был таким спонтанным, но таким нужным для него. Да и для нее, наверное. Для них. Иногда он жалел о том, что сделал это, или же наоборот жалел о том, чего не сделал. Но всегда в итоге склонялся к тому, что не стоит жалеть о сделанном, ведь он рад этому, а все остальное пошло в задницу. Ему много что снится, и много кто снится, и не раз он целовал кого-то во снах. И целовал ее. Последние месяцы, конечно, только ее, но очень редко. Так вот незаметно это произошло. От себя не убежишь, и подсознание сразу знает всю правду, от которой можно бежать и скрываться годами, да вот только все равно рано или поздно придешь к истине. И как же классно, что существуют сны! Они то нам и подсвечивают много чего, и ему тоже подсветили. И когда она только успела так нагло поселиться в его мыслях? Откуда у нее столько власти над его несуществующем сердцем? Но в жизни он не может себе позволить коснуться ее губ. Не может себе позволить такой наглости, у него еще сохранились остатки самообладания. Да вот только надолго ли их хватит? Ему бы хотелось. Даже перестал это отрицать. Она безусловно вызывает в нем интерес, волнение, эмоции. Глупо этого не признавать. Но она еще такая юная, сама не знает, чего и кого хочет, и его поцелуй для нее будет некого рода манипуляцией. Как-то у них был разговор о чувствах, и о поцелуях в том числе. И как он благодарен ей за то, что она тогда поделилась с ним одним очень важным и личным моментом! И теперь он не сможет ничего испортить. - Лично для меня поцелуй это не просто какое-то бездумное действие, не просто на один разок, а подтверждение. Подтверждение чувств, стирание каких-то границ между людьми, такое знаете, некое разрешение и зеленый свет. Сигнал, что можно двигаться дальше и переходить на новый уровень. И он уважает этот ее подход, и даже соглашается, пускай сам его и не особо соблюдал по жизни. Но соблюдает сейчас. И оттого не хочет идти только на поводке своих желаний и мимолетного помутнения сознания. Не хочет думать только о себе. Пускай это будет их осознанный выбор и шаг. Если он когда-либо будет. Владимир зашел на душную кухню, где собралась вся толпа. Открыл форточку, и достал с полки бутылку коньяка. Вытащил из морозилки кубики льда, на всякий случай. - Ну вы как обычно, блять! Не успели прийти, а уже все умяли. – он по-доброму усмехнулся, ставя все на заставленный стол. - Так это ж чтобы дело лучше шло! Ван Гог вон вообще из белой горячки не выходил, а какие шедевры создал! – Влад, который был единственным парнем – кроме Симанова, конечно – из всей компашки, как всегда находил аргумент на все. - Ты даже не снимаешь ничего, Ван Гог, блин! – Симанов рассмеялся. И все девчонки ему поддакнули. И снова он подумал об Иле. Винсент был ее любимым художником, она прочла все книги про него – биографические, художественные, его письма к брату. Просмотрела все фильмы и лекции, малоизвестные факты. И делилась часто с ним, и даже он порой узнавал что-то впервые. Например, о том, что в детстве Винсент увидел могилу умершего ребенка родителей, который был еще до него, и его тоже звали Винсент. Его могилу он увидел недалеко от дома и пришел в ужас. Одно из первых серьезных потрясений и страданий. А Симанов не знал об этом, и поразился. И так ему всегда интересно узнавать новое, особенно от нее. Почему-то это доставляло отдельное удовольствие. - А вы то с нами выпьете? – очередной вопрос от Оли в черном боди. - Нет, ребятки, сегодня без меня! - Ну всего по одной, ну вы чего! – девушка никак не унималась, с широкой улыбкой и чуть хмельными глазами смотря на него снизу вверх. А он прекрасно понимал этот ее взгляд. Такие взгляды он выучил отлично. И потому то и хочет поскорее укрыться. - Благодарю, но не сманите вы меня. Я вам только сейчас историю одну быстренько расскажу, и отваливаю к себе! – а свои желания и границы отстаивать он умел. - Оп, это мы любим! – Влад оживился, и даже сел поудобнее, делая глоток. И все последовали его примеру и устремили взгляды на преподавателя. - Я первый раз в тринадцать лет попробовал коньяк вообще, как до сих пор помню. Страшно влюбился в девчонку одну, в Ташу. И все блять, впервые это чувство упало на меня. А я знаю, что у меня в воскресенье папа уходит на рыбалку, на целый день. Мамы тоже не было, где-то она была… И как-то я так подстроил, что я хотел ее пригласить – ну девочку – домой и, блин, родителей нет. А у нее подружка, такая уже постарше, прилично постарше, работала в магазине и Ташка купила бутылку коньяка, где-то 250 грамм. И все, никого дома нет, я как истинный кавалер картошки нажарил, блять! – он засмеялся, вспомнив этот день и их «званный ужин». Студни тоже подхватили. – Вот ведь да, джентльмен блять, картошки! Вот как щас помню – Наташка сидит, от которой я без ума, слюни от нее текут, черная сковородка, бутылка коньяка, я папины рюмки взял, и мы коньячок попиваем. Да уж, такой первый опыт. Потом пошли в единственное место, где гулять можно было, снег еще шел, мы выкурили по сигаретке, как сейчас помню, у дворца культуры на лавочке, где-то в закромах родины. Вот, и я не знал куда, сука, эту бутылку деть. А у меня пианино было, потому что меня семь лет долбили в этой музыкальной школе. И ничего я не мог придумать, и как взял эту бутылку, открыл крышку пианино и туда сбоку поставил вниз, и забыл. И, можете себе представить, директор школы у нас музыкальной, был еще и настройщик пианино, и раз в полгода ходил настраивал. И вот раз я прихожу со школы, и слышу, как он там настраивает его, и думаю – «Блять!». И вспомнил! И я все, ни жив, ни мертв. И мое счастье, что я ее туда опустил, а там еще нижняя часть есть, он ее потом подстраивает, и бутылка прошла через основную часть и туда вниз. И мне повезло! Но стрессанул я тогда знатно. Студенты засмеялись, сидя с понимающими улыбками. Видимо, много кому знакомы подобные ситуации, такая улыбка узнавания себя в другом. За это они его и любили – за честность, за жизненность и открытость. *** Он сидел, закрыв дверь, в тихой комнате, лишь издали доносились отголоски ребят. Теперь можно быть собой, снять маски. И он сидел в кожаном черном кресле, смотря отсутствующим взглядом в пустоту. И думал, думал, думал. Тоска заполняла его, хотя так хотелось опустеть. Но он был переполнен. Интересно, что она сейчас делает? Возможно, возвращается домой с учебы? Или пьет кофе? Либо с молодым человеком? От последнего неприятно кольнуло внутри. Конечно, он знал о нем, совсем немного, она говорила о нем украдкою. Никогда не использовала «мы» в рассказах, даже если парень там присутствовал, говорила лишь в единичном числе. А он делал вид, что не замечает этого. Но внутри прекрасно знал. И для него это говорило многое. Пускай и не все, но многое. Отношения, судя по всему, больше ничего не дают ей и не приносят. Либо она больше не принимает это. И сидит тут вместе с ним. Делает выбор в его пользу. И ему по-простому приятно и льстит. Ему страшно скучать. Привыкать. Снова на одни и те же грабли. В его жизни было много женщин, но это вовсе не значит, что со всеми он спал. Это было бы слишком банально, и не в его стиле. Все наоборот. С кем-то ему было невероятно увлекательно и интересно вести беседы обо всем на свете, это и неудивительно, ведь он часто находился в образованном обществе, и женщины там были такие же. С кем-то было приятно работать и творить, создавать прекрасное. Особенно в театре было много девушек, таких харизматичных и ярких, с ними можно было хохотать до слез, в шутку флиртовать, якобы «репетируя». С одними женщинами было приятно курить темным ноябрьским вечером, с другими заниматься любовью. Даже не любовью, а сексом. Для него это разные понятия и очень важные. Со всеми был бесчувственный секс на один раз. И все вышеперечисленное вместе и не попадалось. Точнее, только с одной женщиной. До сих пор она единственная в его жизни имела особое значение. Ее звали Анна. Анюта. Аннушка. Сейчас уже с теплотой и легкой грустью вспоминает их моменты. Отболело, практически. Все было оплакано уже столько раз. И как сейчас он помнит этот теплый поздний вечер в их однокомнатной квартирке. Она смотрела телевизор на диване, а он сидел напротив нее и вязал. Вязал для нее свитер, свитер синего цвета. Уже сегодня утром она снова улетит далеко и надолго, снова работать, снова обратно к себе. Больше всего на свете он не любит эти самолеты, эти километры! Эту разлуку. Но так всегда приятно встречаться снова. Воссоединение, конец тоски, рты, которые не могут наговориться, руки, которые не могут вобрать в себя все тепло и нежность. И сильнее всего любишь и ценишь в разлуке. Он это особенно ярко проверил на себе. Спицы машинально заплетают грубую шерсть в тепло для нее. Она подтянула ноги к груди и обняла свои острые колени. Аннушка-Анна. Он смотрит на нее. Пока она будет спать, надо бы успеть выстирать и высушить свитер. И он будет мягким, теплым. Ему так нравится заботиться о ней, дарить любовь. И принимать от нее нежность особенно ему нравилось. Оказывается, это так приятно, так тепло. Кажется, впервые он ощущает именно такое. Юношеские влюбленности и интрижки – это, конечно, прикольно, но теперь кажутся такими несерьезными, такими мелочными по сравнению с нынешним чувством. Очень скоро шерсть запомнит ее тепло и запах. Он вяжет и ревнует… Теперь только этот свитер будет касаться ее, обнимать, ласкать своим прикосновением. А он будет ждать и писать в тишину.