Мизансцена

Дом казался чужим после его дома. Да и дом ли это? Илария до сих пор и не знала где ее место, ведь пока что она нигде не ощущала себя поистине дома. Он ведь разный всегда бывает. И ты всегда его узнаешь. По запаху, по скрипу половиц, по энергетике. По тому, как тебе там хорошо и спокойно. Раньше ей казалось, что она нашла его, Женя был ее домом, и ей было хорошо там, где был он. А сейчас, когда она возвращается сюда, то хочется сбежать. Настроение падает, не хочется говорить и что-то делать, хочется зарыться с головой в одеяло и проспать весь день, пока снова не настанет момент уйти. Больше не трогает, больше не хочется. И стоит она сейчас на пороге, даже не раздеваясь, и не знает чего ждет. Почему-то остро появилось желание броситься отсюда прочь, неважно куда. Симанов только сумел вдохнуть в нее жизнь, отрезвить, помог прийти в себя. А сейчас все по новой. Вчера они впервые так серьезно заговорили о расставании, но так ни к чему и не пришли. А надо бы уже довести это все до конца, до логического завершения. Но оттягивают неизбежное, все тянут и тянут, тащат за собой тяжким грузом. А ей смелости не хватает. Она типичное ссыкло. Могла бы уже давно скинуть этот камень преткновения и жить себе дальше. А кому хочется проходить через трудности? Кому хочется, чтобы было больно? Вот и ей не хочется. Ослабила одной рукой длинный шарф на шее. Становилось душно. На кухне горел свет и слышно было, как Женька что-то готовит и слушает очередной подкаст. Запах томатной пасты, все как она любит. А ведь он уже все забыл, и сейчас готовит для нее ее любимое блюдо, она его всегда узнает по одному лишь вдоху. Черт. Зажмуривает глаза, не в силах вынести. - Ил, солнышко мое, прости меня, прости. – парень вышел из кухни, в своем дурацком кухонном фартуке с лягушками, но который она обожала. Подошел к ней, начал целовать руки. – Забудь все, что я говорил. Я не хотел сделать тебе больно, я не хочу терять тебя. Молчит только. Кажется, что если только рот откроет, то слезы хлынут из глаз и голос сорвется. Лишь пустым взглядом смотрит на него, на его карие добрые глаза, на печальную полуулыбку. Он делает попытку обнять ее, и она даже почти позволяет. В куртке становится невыносимо жарко, буквально печет. Нужно бы снять уже эту колючую шапку, съехавшую чуть вбок, размотать шарф, пока он не задушил окончательно. Но почему-то не делает. Женя вдыхает ее запах, и резко отстраняется. Смотрит так слегка ошарашенно, непонимающе. - Ты была у своего Симанова опять? – предъявляет претензию. Впервые. - Была. И что? – сил на слова не осталось. - Издеваешься? То есть после нашего разговора, после наших нерешенных проблем, ты пошла к нему. Не ко мне, а к нему? – лицо его исказила обида. А в глазах стоит столько непролитых слез, которые, на самом деле, так хотелось выплеснуть. - Ты был на работе, а что ты мне предлагаешь? Мне тоже было плохо, я не могу оставаться здесь одна. - Я заканчиваю в четыре. А сейчас десятый час, и все это время я прождал тебя, переживал, а ты даже не ответила ни на один звонок. А оказывается, ты была у него. Круто, Ил! – на последних словах его голос дрогнул, так слегка истерически, громко. А ей и правда не хотелось отвечать на сообщения и звонки. Просто сделать вид, будто этого нет. Все заебало. - В чем твоя проблема? Ты прекрасно знаешь, что я хожу к нему снимать диплом, у нас деловые отношения. А если ты что-то надумал там, то у тебя явно проблемы. – и снова тактика нападения, все как и обычно. Хотя, откровенно говоря, проблемы у нее. Это она так глупо влюбилась в сорокалетнего мужчину, в своего преподавателя, в своего наставника. И кто ты после этого? - Нет, Илария, по-моему, это у тебя проблемы. Я не такой тупой и наивный, как ты думаешь. Я прекрасно вижу, какая ты после встреч с ним. Холодная ко мне, отрешенная, будто тебе противно от меня. И я вижу, какая ты с ним. – она удивленно посмотрела на него, подняв одну бровь. – Да, я видел, как ты общалась и прощалась с ним у колледжа. И как смотрела. И он на тебя совсем не как на студентку. А у нее внутри все оборвалось от этих его слов. А она-то ведь думала, что у нее так отлично выходит скрывать свои чувства. И совсем не подает виду. Но все с точностью да наоборот. Неужели глаза ее настолько громко говорят обо всем, неужели и Владимир понял этот ее взгляд, раз даже Женька понял? Конечно, Симанов же ведь не дурак. Захотелось исчезнуть, провалиться, раствориться, перестать существовать. И даже не потому, что Женя понял все, а потому что он, вероятно, все давно знает. И как быть ей с этим? Как смотреть ему в глаза теперь так же уверенно и даже вызывающе? Он же в мгновение ока прочтет всю истину. - Это не так! А то, что я с тобой другая, так может, это в тебе дело? – она теребила нервно шапку в руках, которые слегка тряслись, так было всегда, когда нервничала. - То есть, теперь я уже тебя не устраиваю? На это ты намекаешь? – он скрестил руки на груди, невольно закрываясь от нее. - Не намекаю, а говорю прямо. Нет у нас с тобой больше эмоциональной близости, просто нет. Все, что у нас осталось – воспоминания, которые нас связывают. Хотелось быть прямолинейной. Сколько времени эти слова сидели внутри, постепенно поедали изнутри. Сначала так ненавязчиво, тихонько, будто можно на это закрыть глаза и не думать, отмахнуться. А затем разрастается до размеров опухоли, и убивает все вокруг. Страшно говорить сейчас, но рано или поздно придется. И вот пришлось. Он заслуживает знать. - А с ним, значит, есть? - Да причем тут Владимир?! – она выпалила не подумав. Они слетели с ее языка раньше, чем осознала. Вроде бы ничего такого, всего лишь имя. Но она никогда не называла его так, всегда полным именем, либо фамилия. Все так и называли, никто не позволял себе назвать одно лишь имя, слишком не официально, не имеют права. Ее начинало бесить, что Женя говорит про него слишком много, будто хочет вытянуть из нее всю душу, но она закрывается. И не расскажет никому. Но кажется, только что она это и сделала. Показала истину. Такая звенящая тишина образовалась в воздухе. На миг все замерло, будто поставили на паузу. И только звуки остались. Скворчащее масло на сковороде, едва слышимый сквозняк, их дыхание. - А, Владимир. – она хотела было что-то сказать, но он перебил ее, подняв руку вверх. – Не надо мне ничего говорить, Ил. Видимо, нам обоим нужно время переварить это все. В одиночку. Не волнуйся, я сейчас доделаю ужин и уйду. Удивительно, как человек в доли секунды может поникнуть. Тот, кто всегда радовался и казалось, будто его ничего не может взять, будто не пробиваем его свет, сейчас мрачнее мрачного морока. Глаза, такие живые, сейчас погасли. И уголки губ опущены. Ей больно, что ему больно. Меньше всего она хочет так поступать с ним, но это необходимо. А чем дольше тянешь – тем еще больнее. Позже он и она поймут, что оказали друг другу услугу. Но не сейчас. - Не надо. Лучше я уйду, по крайней мере сегодня. – она бы не вынесла здесь эту ночь, эти стены, пропитанные памятью и запахом, это страшно. Она боится остаться наедине и влюбиться в эту дурацкую тишину, которая никогда не даст уснуть. Она даже не знает куда, даже не думала. Решит позже. - Ну и куда? – с вызовом спросил он. - Куда-нибудь. *** Она поднималась к нему по лестнице, он слышал звук ее шагов, ее ботинок. И стоял у двери. На часах было уже больше одиннадцати, когда она написала ему с просьбой прийти. Никаких объяснений, никаких лишних слов, просто вопрос. А ему и не нужно этого всего, чтобы понять, что она не в порядке. Студенты иногда прибегали к нему в ночи, когда сердце их было разбито, или срочно нужно было сделать долги. С одной студенткой они даже как-то за ночь, за каких-то жалких десять часов, успели сделать с нуля дипломную работу. Время тогда шло беспощадно быстро, пролетало со скоростью и добавляло нервов. Но глядя на ее жалобные глаза и слезы, он не мог бросить ее в беде, и поэтому без лишней мишуры начали работу. Она, конечно, получила тройку, а комиссия закатывала глаза на ее речь, но это куда лучше, чем остаться ни с чем. Но Илария все делала вовремя, точнее, старалась, и никогда не приходила в такое время и так ошеломляюще. Значит, у нее есть для этого причина. И ей он, как всегда, делает исключение. Его двери всегда открыты для нее и еще для пары человек. А ей хотелось видеть и говорить только с ним. Она могла бы пойти и к матери, которая будет заваливать вопросами и говорить о том, что Женя такой хороший мальчик, и им стоило бы все прояснить. Конечно, она поймет ее, но сейчас для этого не было сил. Подруги бы были снисходительнее, но как бы она ни любила их, видеть сейчас никого не хотелось. Хотелось его. Хотелось получить поддержку только от Симанова, если он вообще ей ее окажет. Разумеется, он бы точно посадил ее на кухню, заварил чай или накормил, и она бы с ним поделилась. Но дрогнет ли у него что-то внутри? Способен ли он помочь ей иначе? А она банально хочет объятий. Способен ли он? Илария переступила порог его квартиры, сразу стягивая шапку, чуть нервно. Он почувствовал ее подавленную энергию, будто бы невидимая ниточка связывала их, и передавала одному состояние другого. Какое было бы замечательное изобретение! - Здравствуйте. – одно лишь слово. Такое холодное. Ему стало холодно. - Здравствуй, дорогая. Всегда, когда он называл ее так, внутри что-то екало. Он называл так не только ее, но она ощущала, будто бы для нее он вкладывает в это слово нечто большее. А может быть и нет. Может, и это она себе выдумала, чтобы казаться значимой. Что у тебя в голове? Ила повернулась к нему спиной, не желая, чтобы он видел ее лицо и глаза, в которых все прекрасно видно. Зачем пришла тогда? Знала же, что так будет. А тянет, потому что. Но сейчас вся уверенность и настрой подевались куда-то, оставляя только обнаженную душу. Сняла пуховик, и все никак не может повесить петельку на крючок. Психует. Хочется разрыдаться. Только сейчас она поняла, что весь вечер стойко держала лицо и не проронила ни одной слезинки. Не было на это времени, не было подходящей обстановки. А плакать на улице для нее нереально стыдно, хотя и выглядит кинематографично. Или скорее, как в типичном ромкоме. Эта дурацкая петля вывела ее из себя, стала той самой последней каплей, той самой последней причиной. Грубо бросила куртку на пол. И слезы горячие потекли по замерзшим щекам. Он глядел на нее так взволновано, так внимательно. Не мешал ей, и дал ей поддаться эмоциям. Просто понял, что так нужно. Она повернулась к нему лицом, на котором пробегали дорожки слез. Блеск соленых ресниц. И глаза такие печальные, усталые. Губы искусанные дрожат вместе с подбородком. До этого она никогда при нем не плакала. И это было так лично. Это было как заниматься любовью. Не плачь. Иначе эти стены просто не выдержат. Как и моя грудная клетка. Владимир вдруг понял, что удивительно тяжело и даже болезненно видеть ее такой. Больше невозможно оставаться в стороне, ничего не делать. Плевать на этот барьер между ними. Он сделал шаг ей навстречу, протягивая руку, будто притягивая к себе. Такой крохотный, маленький жест. Но как же она ждала его. Вот то самое, ради чего она тут и почему она тут. Мгновенно подходит к нему, а дальше все как в бреду, все как в самом лучшем сне. Руки его большие и теплые смыкаются вокруг нее. Обнимают. И ее руки обнимают в ответ. Нос утыкается куда-то чуть ниже шеи, вдыхая запах сигарет и геля для душа. Ей хочется впитать этот запах в себя. В кожу. Оставить на запястьях отдушкой. Слезы сильнее выходят из нее, попадая в рот, катятся по шее, а глаза начинает щипать. Нет. Вот это оказалось последней каплей. Симанов с какой-то невероятной силой прижимает, вжимает ее в себя. Ладонью проводит по коротким волосам. Утыкается носом. Запах ее сладкий. Волосы пахнут облепихой и немного его сигаретами. Так, оказывается, приятно обнимать ее. Она миниатюрная по своей комплекции, по крайней мере, для него. И почему он раньше этого не сделал? Так исцеляюще. Илария дрожит, всхлипывая. А у него внутри все болеть начало. Я тебя чувствую. Легонько качает ее, будто убаюкивая. Такое микродвижение. Но постепенно успокаивает. То ли силы кончились, то ли слезы. Правда ли, что можно выплакать все слезы? Сейчас такой потрясающий магический миг, который не хочется разрушать. Вот бы так простоять всю оставшуюся жизнь, а если нельзя, то зачем тогда она нужна? Как только он отпустит ее, все рухнет, и вновь будут эти стены, эта дистанция. Снова будет холодно. *** Стало легче. Немного отпустило. Было что-то едва уловимое в его пустой квартире ночью. Ночью все чувствуется и ощущается по-другому. Куда более тонко, интимно, таинственно. Он зажег маленькую лампу, висевшую над столом, и она озаряла только стол и их лица во мраке. И несколько свечей, которые практически догорели. Илария попросила его налить ей коньяк, который она не любит, но сейчас была готова и полюбить. А он налил себе кофе. Захотелось все ему рассказать, только лишь ему. И хочется выслушать то, что он ей скажет. Он найдет нужные слова, ненавязчивые, она это точно знает. Они перекинулись парой слов о незначительном, об отдаленном, окончательно разрушая шлейф этих объятий, которые она запомнит навсегда. И он тоже. А сейчас молчание. Она подбирает слова, так много всего, и одновременно ничего. С чего начать, когда так много хочешь сказать? - Я сейчас столкнулась с тем, что отношения, в которых я сейчас, изжили себя. И я больше не люблю. Мне очень сложно было самой себе в этом признаться, только обманывала себя и его. Я поняла, что я люблю свободу и вольная по натуре. А он такой более приземленный и традиционный, о семье мечтает, о детях, потому что его семья для него пример для подражания. И он хочет так же. И это прекрасно, каждому свое. Но не сходятся у нас желания. И я давно понимаю, что мы разойдемся, но я не знаю вообще, как себя вести, как говорить об этом. Это очень тяжело морально и больно. И я все оттягиваю, и оттягиваю, и мне очень от этого горько. И другому боль причинять страшно. А он просто молча выслушал. И когда она закончила, одним глотком осушила всю рюмку, поморщившись. Отвратительно горько. И мгновенно вдарило, теплом разлилось по венам и желудку. Обжигает. Голова тяжелеет. Хорошо. Они снова посидели в тишине, прежде чем он подобрал слова. - Я очень хорошо тебя понимаю, и особенно это девушкам сделать достаточно сложно, по многим причинам. А потом остается еще и привязанность… - Да! – она перебила его, соглашаясь. И радуясь, что он понимает. - Но знаешь, что об этом я тебе скажу? Я тебе, наверное, много раз уже говорил, но очень люблю я это выражение Маркеса: «Не прилагайте многих усилий, все самое лучшее случается неожиданно», но я тебе скажу про другое! – она кивнула головой, подтверждая, что знает эту фразу. – Есть Ингмарн Бергман, и у него есть киносценарий, который называется «Сцена из супружеской жизни». И там, значит, в предисловии написано – «Если чашка семейных отношений треснула или разбилась, то ее невозможно склеить». Ее вроде склеишь, она будет внешне чашка, а вот эти вот швы – они останутся. Поэтому, не прилагай многих усилий, это должно произойти каким-то образом. Он еще не закончил, но ей уже откликались слова. Просто молча кивала на некоторых моментах, обдумывая. Голос его спокойный и чуть сиплый действовал успокаивающе, и обволакивал, как его объятия. А он смотрел ей прямо в глаза, даже если она их отводила. Хотел видеть, донести, замечать ее состояние. - Но! Тут есть такая штука драматургическая. Все драматургические произведения построены на, так называемом, событийном ряде. Это когда происходит предшествующее событие, начальное событие, главное событие, потом кульминация, и типа развязка. Причем, две лежат за пределами пьесы – исходное и начальное. Суть не в этом. Если применять эту теорию драматургии, она, кстати, работает и на целое произведение, также она работает на акт и работает на эпизод. То есть вот эти события должны происходить, и все режиссеры об этом знают. – а она так любила, когда он приводил в примеры кино и сценарии, ведь там все как в жизни. – Поэтому, такая штука – есть конфликт, который существует латентно. И, будет обязательно повод – это произойдет главное событие – произойдет повод, когда вот этот латентный конфликт, скрытый пока от внимания и, даже может быть, друг от друга, он за счет этого события просто выскочит. И в это время ты его не пропустишь. Слова начинают звучать прямолинейно-лобово. Что думаю – то и говорю. И это произошло у нас главное событие. После него идет кульминация, то есть, кто из конфликтующих сторон одержит победу, либо произойдет капитуляция одной из сторон, либо там есть еще три выхода из ситуации. Поэтому, для этого потребуется повод. Вот как только повод случится, тогда произойдет это событие. А он обязательно появится, именно он открывает эти скрытые все неудовлетворения. Снова захотелось реветь. Его место каким-то чудом заставляет ее проявлять эмоции и желание открыться. И как точно он это подметил. Повод. Ей нужен был лишь повод, чтобы вскрыть все карты, все выложить на стол. И, кажется, он случился, а она даже и не поняла. Все это время оно скрывалось, таилось, накапливалось. Наверное, она и правда ждала этот момент, когда случится развязка, когда она сможет все высказать и уйти. Просто так с нихера она не могла собраться и уйти, ей нужен повод раздуть это все. Звучит ужасно, но это правда. Ила провела ладонью по лицу, рука замерла в районе губ, и так там и осталась. Она, как сказал ей Женя, переваривала. А Симанов так хотел ей помочь и направить в нужный вектор ее мысли. И, честно признаться, он испытал мимолетную радость, когда услышал, что она больше не любит своего парня. Но лишь на миг, ведь печаль ее делала печальным и его. Скорее, настало облегчение внутри. И что теперь делать-то, с этим облегчением? Побежишь целовать ее, и быть новой причиной страданий? Но почему-то так легко. И захотелось тоже быть откровенным, честным с ней. Она открылась ему, и он ей. Она заслуживает. И он ей доверяет как никому. Ни с одним студентом и студенткой он не говорит так открыто, и о личном. С ней ему удивительно хорошо и интересно. - Ты знаешь, я в своей жизни понял одну такую простую штуку. – мужчина встал со стула, и прошел к чайнику, подливая себе в кружку воды. Сделал небольшую паузу, обдумывая. Она наблюдает за ним снизу вверх, за его изящными пальцами и костяшками. Хочется дотронуться. Подумать только, еще каких-то жалких сорок минут назад он обнимал ее этими руками, гладил волосы. Все это в каком-то дурмане, сложно уцепиться за эти ощущения, настолько они мимолетны. – Вот есть кофе три в одном, которое я ненавижу блять. Знаешь такое? - Да, знаю конечно. – она улыбнулась ему впервые за этот вечер. Или уже ночь. - Там, сука, сахара переложено, потом каких-то сливок, и кофе один процент. Поэтому, для меня, например, в силу жизненного опыта, который я получил в отношениях разных, я понял, что три в одном не бывает. Было один раз. А вот в остальном всегда чего-то не доставало, вот тут не сходилось, а вот там не то. С кем-то мы гармоничны в этой части, с кем-то гармоничны в другом. И, есть такая поговорка – «Мы будем интересны друг для друга в частях, касающихся наших взаимных интересов». И тогда полная гармония, и никто ни перед кем. А она аж подскочила на месте. Боже, как же он попал в точку! И она об этом часто думала, и когда осознала, то мир перевернулся. Поняла, что никогда ни в одном человеке не будет собраны все идеальные черты, которые ей важны, и никогда не будет полностью тот идеальный образ, который люди сами себе выдумывают. Так не бывает. Мы все живые люди, со своими косяками. И она тоже далеко не идеал. И Владимир не идеальный, хотя, ей кажется наоборот. Но она просто его не знает полностью, а он ее. Но любовь – это принятие. И если вы готовы принимать друг друга, то это будет тот самый идеал. Ей это осознание пришло после строк из книги, которыми она так захотела с ним поделиться. - Да, я так с вами согласна. Я вот даже в книге прочитала про это, и мне очень откликнулись мысли, потому что я поняла, что это правда! Отношения никогда не смогут дать тебе все, и всегда будет чего-то не доставать. Я могу вам даже сейчас зачитать. - Да, давай-давай, это интересно. Она быстро открыла свои заметки, куда имела привычку записывать строки из книг. Она обожала делать пометки ручкой и в самой книге, помечать стикерами, и для каждой мысли и момента был свой цвет, по которому можно понять, о чем там, на этой странице. Для нее это было сродни медитации, Илария любила вчитываться в текст, подмечать для себя новые метафоры, речевые обороты, мысли, а затем перечитывать время от времени. В этот момент она была так себе благодарна за эту привычку, что имеет возможность зачитать сейчас ему, поделиться личным. Ее пометки для нее – это личное. - «Но разве ты не понимаешь, Эми? Это ошибка. Отношения никогда не могут дать тебе все. Они дают тебе что-то. Представь себе все, что ты хочешь от человека: чтобы он был сексуально привлекательным, например, чтоб был интересным собеседником, чтобы обеспечивал тебя материально, был наделён высоким интеллектом, добротой, верностью - ты можешь выбрать три пункта из этого списка. Три - и все. Может быть, четыре, если очень повезёт. Все остальное тебе придётся искать где-то ещё. Это только в кино бывает иначе, но мы не в кино. В реальном мире надо решить, какие три качества для тебя важнее всего, и их искать в человеке, чтобы прожить с ним жизнь. Вот что такое реальная жизнь. Это ловушка, понимаешь? Если ты будешь искать все сразу, то останешься ни с чем.» Она видела краем глаза, как он кивал на многих словах. Поставил руки на стол и облокотился на них, поддавшись вперед к ней. Их лица были так близко, и так далеко. Голос ее немного дрожал от волнения, все-таки, никому еще не приходилось читать вслух. Она же часто сбивается, когда читает вслух что-то для себя, а тут хотелось сделать все идеально. Симанов подметил ее нотки волнения, и улыбнулся сам себе. Очаровательная. Начитанная. Захотелось обнять. И так его тронуло то, что она поделилась с ним этой частичкой того, что ей дорого. Она закончила читать, а он бы хотел слушать ее голос еще и еще, чтобы она прочла ему целую книгу, или все книги в его доме, а их здесь было несколько сотен. - Абсолютная правда! А кто это, откуда это, где это? - Это «Маленькая жизнь», очень ее люблю. - А автор кто? - Ханья Янагихара. - Слушай, ты такая в этом смысле продвинутая, ты такие иногда говоришь классные имена, которые мне незнакомы. А ведь точно, да! А потом у нас в классике советской есть монолог, читают все поступающие в театр – «А если нос Ивана Петровича подставить к глазам Петра Григорьевича…» и так далее, и вот из этой серии. Она искренне, звонко рассмеялась. Как хорошо с ним. Особенно ночью, в этом чарующем полумраке. Быть здесь, и никогда больше не возвращаться в мир за окном. А он упивался ее смехом, таким немного заразительным. Но глаза по-прежнему были грустны, и они были по-прежнему влажные. Она выглядела просто замечательно, когда звонко смеялась, а при этом в глазах блестели слезы. Он привычно взял сигарету и отрезал фильтр канцелярским ножиком. Но затем передумал. Точнее, решил воздержаться. Ему хотелось курить, но не хотелось доставлять ей дискомфорт этим. Черт возьми! И когда только ты последний раз так делал, и делал ли? Крутил в пальцах отрезанный кусочек сигареты. - Слушай, а почему не делают квадратные фильтры, а? Это так прикольно! Представь, ты вот так куришь квадратный фильтр, это так очаровательно. – он сделал вид, будто затягивается. Она улыбнулась ему, подумав, что хочет изобрести специально для него квадратные сигареты. - Поэтому, самое главное – искренность и ни толики какого-то лукавства и вранья, это так легко, если ты восхищаешься чем-то! И это так хорошо и замечательно, ты ни о чем лишнем не думаешь. Потому что фальшь она, во-первых, чувствуется, вранье – ты, сука, будешь путаться в показаниях. И вот эта простота своих выражений и реальных желаний, мыслей, чувств – это у меня на вооружении стоит. Это так просто. Принимаешь – да, не принимаешь – извиняйте. Это же известный психолог, сейчас я тебе скажу… «Ты – это ты, а я – это я, и если мы в этой жизни встретимся, и если мы сойдемся, то это – хорошо, а если нет, то этому нельзя помочь.». И ничего страшного в этом нет. - Слушайте, это очень верно подмечено. Мы же все разные, отдельные личности, и просто можем друг другу не подходить. – он кивнул ей в ответ. – И знаете, мне так легко сейчас стало. Вы вроде все такое очевидное до жути сказали, но сам-то этого не замечаешь и иногда трудно осознать, или кажется, что ты не прав. Спасибо вам. Она, тем временем, успела выпить вторую рюмку, и стала смелее, чем обычно. Взгляд ее был полон благодарности и обожания, такой открытый. Она протянула руки и коснулась его пальцев. Всего лишь на несколько секунд, но это было ей необходимо. И он ничего ей не сказал, и лишь в ответ ухватился за ее вечно холодные тонкие пальчики, и она ускользнула от него вновь. Такая призрачная, сумеречная, будто и нереальная вовсе. - Да, и за счет этого ты получишь, конечно, не легкий, но все-таки новый совершенно эмоциональный, и жизненный опыт. Но вот это сохранение своей индивидуальности для меня всегда было важно. Потому что жизнь она все равно жестокая, она иногда подлая, и человек начинает либо защищаться, либо он начинает пользоваться не теми вещами, и теряет себя. И поэтому, это сохранение своей самости для меня является важным критерием в человеке. Он уже не понимал, зачем и почему говорит ей это все. Зачем говорит о том, что для него важно в человеке, с которым он вступает в тесные взаимоотношения. Для чего ей это знать? А может, он все-таки хочет, чтобы она знала. Знала, какой он, знала заранее его взгляды, и понимала все для себя. Может, он хочет тем самым от себя оттолкнуть, хотя больше всего хочет притянуть. Но эта неправильность положения, статуса, просто давит, бьет по голове. Отрезвляет. Она уходит, и он думает – все. Больше не буду, это неправильно. А потом видит ее снова и думает – нет. Буду. - Можно ли мне здесь переночевать? – тихо и неуверенно спрашивает она. Прекрасно ведь знает, что многие здесь остаются на ночь и снимают, иногда пьют, а иногда и засыпают прямо на полу от усталости. Но сейчас она здесь не по учебе. Сейчас она пришла к нему. И оттого, неловкость положения значительно сильнее. - Девочка, конечно! – так открыто, так искренне. *** Они проговорили до четырех утра, пока глаза не начали слипаться у обоих, а особенно у нее. У нее, даже можно сказать, болели. От слез, от отсутствия сна. И выпила она сегодня четыре рюмки, от чего голова была хмельная, тяжелая и пустая одновременно. Она не была невменяема, не шаталась, просто хотела уснуть. У него дома была одна кровать, и не было даже матраса для еще одного человека. А потому, он сказал, что сегодня ночью у него были планы доделать рабочий проект, который он так и не закончил. И будет делать это пока она спит. Они будут в одной комнате, но она там, в уголке, а он в другом. Сейчас он расстилал для нее постель, на которой уже клубком свернулся черный комочек. - Только ты смотри, этот сукин сын любит вцепиться в ноги, если их высунуть из-под одеяла. Не пугайся. - Боюсь, сегодня даже он меня не разбудит. – улыбнулась она. На нем была потрясающая льняная свободная рубашка небесно-голубого цвета, и пуговицы верхние привычно расстегнуты. Волосы темные взъерошены, и слегка сонный взгляд. Нос с горбинкой, такой величественный. Хочется провести пальцем по этому рельефу. Она поняла, что как же хорошо, что он есть в ее жизни. Душа ее наполнилась благодарностью к жизни, может, это все действие алкоголя, но то была всепоглощающая, переполняющая любовь. Она просто стояла и смотрела на него, и не могла отвести глаз. Хотелось снова обнять. Чтобы он обнял. Владимир повернулся к ней лицом, указывая на подушку. - Ну все, теперь можешь смело отправляться в свои чудесные сны, а на утро мне все расскажешь. Она лишь кивнула, и сделала шаг к нему. Сознание мутное, ее вело. - Спасибо вам еще раз. – и обняла его. Просунула руки под его, сцепляя сзади. Первое мгновение он был в ступоре, опешил. Не ожидал от нее такой смелости, такого шага. В конце концов, это же просто безобидные объятия. А такие ли безобидные? Как жить ему теперь без них? К хорошему привыкаешь слишком быстро. А это хорошее. Симанов обнял ее в ответ, гладя спину, выступающие лопатки. Хрупкость. Хрустальность. Она подняла голову, оказавшись так близко к его губам. Чувствуя его размеренное дыхание. А у нее было такое рваное. Одно лишь движение и она сможет коснуться его алых губ. Одно лишь движение. И она делает его. Так просто. Просто едва касается его губ, чувствуя лишь тепло и мягкость. Не скользит языком, не делает попытки даже вовлечь его. Просто касание. Но кажется, что сейчас сердце от чувств остановку объявит. Поцелуй-отчаянье. А его пробивает насквозь. Так неправильно-сладко было чувствовать ее губы. Она же всегда казалась недостижимой, неприкосновенной. Для него она была неприкосновенна, потому что он так решил для себя. Боясь оступиться, разрушить их связь, эти чары. Еще одно касание и он сдастся. И она сегодня на эмоциях, в отчаянье, и с четырьмя рюмками в сознании. Она поддалась одному лишь ей известному порыву, не осознавая – хорошо это или плохо. Он берет ее плечи, и отстраняет от себя. Так нежно и осторожно, чтобы не надумала себе лишнего. Не надумала, что он осуждает. Сейчас не время. - Не спеши. – прошептал он, и посмотрел прямо в глаза, в зрачки, вглядываясь в радужку и каждую ресничку. И вышел из комнаты, давая ей время переодеться и лечь. Как жить ему теперь?