Мизансцена

В какой-то момент Илария стала задумываться о том, что рано или поздно, все вокруг узнают о их отношениях с Владимиром. А отношения ли? Любовь? Кто мы теперь друг другу? Да и нужны ли все эти статусы, формальности… Говорить эти ненужные фразы про «встречаемся», когда достаточно взгляда, чтобы все понять. Они понимали. Но поймут ли другие? Как-то Ася уже заподозрила что-то такое, и допустила мысль — шуточную мысль — о нежности Симанова. Среди всех людей, что бывают у него, нет глупцов и слепцов, и все они легко могут понять. Ее утешала мысль о том, что все понимающие и принимающие, и, вероятно, им будет все равно. Сам же Владимир лишь улыбался своей этой улыбкой, знающей, спокойной. И поговаривал из разряда: «Ну и пускай!», забавляясь тем, как она молчаливо заламывает пальцы, нервничая. Ей очень не доставало хорошего такого похуизма по жизни, и способности думать только о своей жизни, не тревожась о мыслях других. А еще не хватало уверенности в нем, раз могла допустить мысль, будто он просто промолчит в случае чего и не найдет нужных слов. Он был слишком очарован ее близостью рядом последние дни, ее губам — живым, теплым, чтобы думать о ком-то еще. Ее мыслям, которые ему всегда было интересно слушать, и которые медленно вплетались в его собственные. И как вовремя их сегодня навестила Софи, та самая малышка Софи, которая сама того не подозревая, подтолкнула их на что-то большее. Она прожужжала все уши Иларии после их знакоства с Симановым о том, что в восторге от этого места и хочет, чтобы он ее фотографировал. На последнем ее костяшки на долю секунды побелели от напряжения. Но затем она приходит в норму и понимает, что в этом нет ничего такого, а ее глупые навязчивые мысли надо бы озвучивать, а не прятать в себе, чтобы быть спокойной. Этому ее жизнь так и не научила, но очень хочет научить он. Ила была рада видеть Софи, эту сумасшедшую девчонку, этот ураган экспрессии. Она знала, что у нее за небольшой промежуток произошло в жизни гораздо больше, чем у Иларии за год, и она обязательно это всем вывалит, а особенно им с Владимиром. Удивительная доверчивость присутствовала в этой девчушке с мандариновыми волосами, которой она делилась так легко. Она знала про жизнь Софи гораздо больше, чем Софи о ней. Поэтому подруга очень ценила моменты, когда Ила что-то рассказывает о себе и своем прошлом, но это было так редко. Софи все пыталась выпытать у нее о их взаимоотношениях с Владимиром, имея привычку все вокруг романтизировать, но Илария лишь отмахивалась и посмеивалась, умело притворяясь. А она больше и не лезла, была так сильно увлечена своей жизнью и недо-отношениями. Софи имела поразительное умение влюбляться в парней, с которыми знакома от силы пару часов, и готова была уже сразу бросаться им на шею. Вот и сейчас, влюбилась беспамятно в такого же рыжего и веснушчатого, смазливого слегка, и сама же губы обкусывает и страдает. Ждет от него таких же быстрых признаний, напридумывает себе как всегда, а затем сама же разочаруется. И высказывается сейчас сидя на диване, поджав под себя ноги и выкуривая Винстон. Ила сидит рядышком, а Владимир напротив них, подъехав на своем кресле вплотную к дивану, внимательно слушая поток слов с веселыми глазами. — Ну и вот, мы вчера с ним встретились, и я первый раз заплакала при нем! Мама довела как обычно перед самым выходом из дома, задолбала уже, и я не смогла сдержаться. И я ему как давай все рассказывать, и я видела, что он просто в ахуе сидит, реально! — как всегда эмоционально и громко рассказывала она. — Ниче, пусть привыкает. — вставил между словом Владимир, не отрывая глаз от девчонки. Нет, она определенно забавляла его! — Да, вот именно! А потом он приобнял меня, все дела, и я там чуть не заорала от радости. — зато ее крик радости успешно вырвался из нее сейчас, что аж кот, спавший между ними на диване, вздрогнул. — Я его еще потом спрашиваю мол, блять, я тебе нравлюсь или нет? И он так скромненько — нравишься… — Какой пупсик. — смех умиления сорвался с губ Иларии, а ее босая ступня случайно коснулась колена Владимира. — А я хотела, чтобы он сказал, чем я ему нравлюсь!!! — Софи закатила глаза, взмахивая руками, припадая губами к фильтру. — А ты ждала фонтан обожания в конкретных подробностях!.. — посмеялся Симанов, невесомо касаясь кончиками пальцев стопы Иларии, поглаживая. — «Я целовал твои морщинки у губ…», и все в этом роде. — Ну короче, буду учить его разговаривать. Научу его! — самоуверенно закончила она. — Попробуй. — усмехнулся с нотками сарказма мужчина, опуская взгляд на ногу Иларии, которую он все гладил. Нравились ему ее просвечивающие венки, которые он сейчас обводил пальцем. И, конечно же, это не ускользнуло и от глаз Софи, которая сейчас внимательно следила за этим жестом, приподнимая удивленно свои светлые, едва заметные брови. Владимир лишь как ни в чем ни бывало отнял руку, встал с кресла и пошел на кухню. А Ила готова от неловкости сгореть и от того, как она близка была к тому, чтобы впиться жалобно в руку мужчины, и попросить его не уходить. Но он бы все равно ушел, намеренно двусмысленно. Провоцирующе. И что скажешь ты на это теперь? — Ты знаешь, я думаю, ты все-таки нравишься Владимиру. — толкнула ее локтем Софи, улыбаясь. — Ему здесь все нравятся. — какая нелепость! — Ну значит ты больше. Воцарилось молчание. Дым щиплет глаза. На кухне раздается щелчок от вскипевшего чайника. *** Постепенно подтянулось несколько ребят, которых Илария была очень рада видеть. Она испытывала неописуемое чувство комфорта, когда они вот так собирались на кухне и могли вести долгие беседы. Когда Макс привычно включал старые французские песни с колонки, а Ася, поджав под себя ноги и натянув капюшон на голову, в своей забавной манере рассказывала истории с работы. Все это начинало вызывать сильную привязанность и рутину, о которой со временем Ила будет с теплотой и горечью вспоминать, ведь ничего не может сохраняться на всю жизнь, даже их такие посиделки. Рано или поздно все они разъедутся, станут еще более зрелыми, и эта студенческая беззаботность испарится. Эти мысли всегда наводят на нее грусть в моменте, и потому она как можно скорее отмахивает их, задвигает в дальний ящик подсознания. Кто вообще думает об этом в моменты, когда счастлив? Вот и сейчас она снова одергивает себя, немного потеряв нить обсуждения. Рядом с ней сидит Софи, собирая свои густые волосы в пучок и слушая Макса. Она видит их сегодня в первый раз, но уже успела подружиться и очаровать их своей непосредственностью. Сначала Илария внутренне сжалась от неловкости, когда эта дурная без единой мысли стала громко смеяться, рассказывать подробности своей личной жизни незнакомой компании, но увидев, что друзья наоборот открыты к этому, расслабилась. Она просто все еще не привыкла, что люди могут быть такими. Она все еще проецирует на всех свою закрытость. Позволь она своей натуре в полной мере проявиться, возможно, она бы так же легко заводила знакомства и нравилась всем. Но пока что она лишь восхищалась этому у Софи, наблюдая за ней каждый раз с интересом и изучением. — Ну короче, этот фильм явно не сделан для того, чтобы всем нравиться. Вот лично мое впечатление — я посмотрел просто порно, которое длится полтора часа и имеет сюжет. Все друг с другом переебались и поубивали. — Макс сидел на шатающемся табурете закинув ногу на ногу, и с зажатой сигаретой между пальцев делился мнением об одном из самых мерзких фильмов, который они накануне договорились посмотреть. — Признайтесь захотелось, да? — Ася наигранно подмигнула другу, уворачиваясь от зажигалки, которую он уже кинул ей в голову. — А мне показалось еще, что это очень яркая аллюзия, понятно и так, что фашизм это полная херня и все люди это понимают, но в тогдашнем обществе, вероятно, этот фильм был довольно актуальным. В фильме не это главная цель, конечно, но можно так додумать — что в обществе индивидуализма, где каждый сам за себя и человеческая жизнь ничего не значит, потом в конце показывается, что можно привыкнуть к насилию, копрофилии, и к убийствам. Все начали уже друг друга убивать под веселую музычку и это для них как какая-то рутина стала, уже не насытиться этим, нет пика, будто удовольствие никогда не будет достигнуто. — Марк стоял спиной к окну, и контровой свет от дневного солнца величественно обливал его, обращая на юношу еще больше внимания. — Да, я тоже думала примерно о чем-то таком. Что если бы у людей не было в голове рамок и границ, норм поведения и этических запретов — то они так бы себя и вели, как там. И, самая главная мысль, которая заставила меня даже передернуться — может быть, нам всем так противно на это смотреть, как раз-таки потому, что мы понимаем, что в глубине души сами на такое способны? На все эти ужасные поступки, и в нас каждом так много сокрыто темного, мерзкого, извращенного. Илария даже не заметила пока говорила, что именно в этот момент за ее спиной стоял Владимир, убрав руки в карманы брюк, и внимательно слушал ее. Он одобрительно кивнул, когда она закончила, и нагнувшись, поцеловал ее в макушку. Она подпрыгнула от этого внезапного прикосновения, на месте которого теперь ощущалась холодная пустота, едва ли не до обморожения головного нерва без его губ. Он туманно улыбнулся ей, отойдя на безопасное расстояние к окну, и под ошеломляющие взгляды всех в этой комнате. А Софи к тому же без слов толкнула ее коленку своей, и многозначительно улыбалась. Ила лишь на мгновение закатила глаза, делая вид, что даже не удостоила вниманием этот жест Симанова, продолжая сидеть как ни в чем ни бывало. Ей было слишком страшно привлекать к себе такое количество внимания, в особенности к ней и Владимиру. Она всегда неловко вжимала голову в плечи, когда он на парах или при ком-то у себя дома упоминал и выделял ее, и на нее сразу устремлялись эти любопытные взгляды, будто что-то подозревающие. Хотя на самом-то деле никто ничего не подозревал, это все последствия ее больной фантазии. Ей просто не хотелось, чтобы люди считали, что мужчина проявляет к ней больше внимания, чем к остальным. Пускай так оно и оказалось в итоге. Но она хотела вести себя как обычно. Она хотела ничем не выдавать своих чувств. А вот Симанов, судя по всему, издевался над ней и над ее выдержкой. — Расскажите-ка мне, о каком фильме рассуждения? — поинтересовался он, уже предполагая ответ. — О Содоме. — Макс настороженно посмотрел на преподавателя снизу вверх, покачивая нервно ногой. Он делал так всегда, когда ему что-то не нравилось или смущало. Максу в принципе трудно было говорить о всех своих недовольствах, и он предпочитал молчать, не желая показаться токсичным. Всегда, когда в их компании был человек, который не нравился Максу, он замыкался в себе и молча буравил взглядом этого человека, играл в многоговорящие гляделки с остальными, а затем, когда тот уходил, Макс с тяжелым вздохом поговаривал «ничего, все норм». Однажды они сидели вдвоем на кухне, когда к Владимиру пришел его бывший коллега по одному из фильму, который они снимали когда-то давно. Этот мужчина довольно странно и пристально разглядывал Иларию, вглядываясь в ее лицо и расспрашивая ее о том, как они познакомились с Симановым. Ей было не совсем комфортно такое внимание, но она старалась быть вежливой, и тогда она впервые увидела это выражение на лице Макса — выражение скрытого презрения. Когда тот ушел, то друг продолжал молчать и нервно потрясывать ногой, задумавшись о чем-то своем. В тот момент Ила подумала, что это она сделала что-то не так и будто виновата в таком повышенном внимании к себе, подумала, что Макс осуждает ее за это и поэтому не говорит. Она очень хорошо запомнила его эту черту характера, и сейчас заметила снова. Но то же был Владимир! Неужели он так отреагировал на этот недо-поцелуй в ее волосы? — Вы че, посмотрели «120 дней Содома»? — мужчина удивлено поднял брови и оглядел их всех. — Да слушайте, какие вы умницы, это же самый скандальный фильм Пазолини, за который он еще к тому же и поплатился потом. — Кстати да, я читала, что режиссера потом жестоко убили за это, это пиздец… — Ася как всегда была ответственна за подобные факты больше, чем за сами фильмы. Зато ее, кажется, ничего не смущало в поведении Симанова, и хотя бы это успокаивало Иларию. — Блин, надо будет тоже посмотреть! — в голосе Софи сквозили нотки обиды, что она не в теме обсуждаемого, ведь она всегда хотела быть в состоянии поддержать разговор и вставить свои пять копеек. — Ты подрасти сначала, собралась она смотреть. — Симанов мягким и шуточным тоном обратился к девчонке, давая понять, что все это не всерьез. — Илария, мне понравились твои мысли, которые я услышал, и больше скажу — и сам об этом думал. Сам себя стал перепроверять после просмотра вот на такие ощущения, хотя бы просто гипотетически ставить себя в такие ситуации, и понял что да, только эту крышечку вседозволенности снять и все полетит. У кого-то больше, у кого-то меньше, степень этой свободы по-разному может вылиться. — А вот не каждый поймет суть-то. Я там почитала комментарии, и все пишут что это ужасно, режиссер больной на голову, что многих там тошнит от одного просмотра, это безвкусица, но не выкупают главного — что чтобы снять такое, надо обладать смелостью и независимостью, создавать не ради кассового успеха, и что фильмы зачастую нужны не для массового потребления, а для чего-то большего. Меня вот это прям замотивировало касаемо моего творчества, даже захотелось снова что-то творить. — Ну наконец-то, Ася! — воскликнул Владимир радостно. — Я тебе это в твою головушку долблю и долблю, но пока сама не прочувствуешь это, то бесполезно говорить было. Ты совершенно права, да, любое искусство не для каждого, и твои высказывания не должны быть понятны всем. В этом главная прелесть, на самом деле. И тут я очень счастлив, что Илария начала делать свои творческие шаги в изучении самой себя через искусство, и обретает смелость в своих визуальных высказываниях. А если еще и ты, Ась, начнешь снова, то я тебе поклоняться буду. Девушка улыбнулась, смущенно перебирая пальцы и сдирая с ногтей темный лак. Ася раньше создавала потрясающие коллажи, очень мрачные и депрессивные, но в них было столько жизни, столько самобытности и чувств, и столько было в этом катарсиса. Но как же хрупок оказался этот внутренний мир, что его так легко смогли поломать пару небрежных слов от преподавателей. Ила ненавидела это в творческих вузах, ненавидела всех этих людей с устаревшими взглядами и никаким не авторитетным мнением. — Но пока вы поклоняетесь только Иле, да? — внезапно съязвил Марк, сложив руки на груди, зажав между губ сигарету, которая ослепительно дымила на солнце. Глаза Иларии слепило, но она сумела разглядеть его нахмуренные брови. — Безусловно, и ей в том числе. — усмехнулся Владимир, а в глазах его читалась только уверенность в своих словах. Ему было не стыдно признаться в таком очевидном факте, ведь он действительно восхищен ее талантом. — Между вами что-то есть, это всем здесь понятно. Только все слишком вежливые, чтобы это высказать или спросить, но я сделаю это за них. В его тоне было столько желчи, от которого Илария невольно нахмурилась, а губы ее были поджаты. Что на него нашло? Она думала, что они прошли эту стадию взаимной неприязни с Марком, но после их терапевтических разговоров она думала, они сдружились и забыли весь негатив. Или ничто не забыто? А может, он просто противник таких отношений. Как бы то ни было, девушку начинало это раздражать и вводить в тихий ужас. Не хотела внимания к себе. И получила. — А ты, Марк, видимо не особо выучил нормы этики. Но да, я никогда не скрываю своего восхищения и внимания к талантливым людям, и Илария не исключение. А наши с ней взаимоотношения касаются только нас. Я думаю, здесь все разумные люди, чтобы понимать такие простые вещи. — мужчина говорил максимально спокойно и одновременно твердо, так, что глаза Марка стыдливо опустились вниз. И ее глаза тоже. Телефон Симанова зазвонил из глубины другой комнаты, и он поспешил выйти из кухни, оставив ее на растерзание. Это было слишком очевидно. Она лишь сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. — Ну, кто-то хочет еще высказаться? — Ила подумала, что куда лучше будет выслушать сразу всех, чем дышать этим воздухом недосказанности. — Ил, я только рада за тебя, если это так. Я же тебе говорила! — Софи подбадривающе погладила ее по плечу. На лице промелькнула тень натянутой улыбки. — У вас правда что-то есть? — Макс посмотрел на нее исподлобья, будто ему самому неловко было говорить о таком. Он даже вообразить не мог о такой теме. Илария ничего не ответила, лишь молча потрошила его взглядом, который говорил сам за себя. — Да ну нахуй… Он же наш препод! — парень закрыл лицо руками, массируя глаза. — Бывший. — уточнила Ася. — Вам-то какая разница, в конце концов? Владимир правильно сказал — это их личное дело, мы все тут совершеннолетние здравомыслящие люди, харош херней маяться. — Ага, очень по-взрослому спать со своим преподом. Блять, а я-то был хорошего мнения о нем, думал, что он точно не станет до такого опускаться. — Марк потушил сигарету, даже не потушил, а вдавил со всей силой в пепельницу, будто стараясь прожжечь ее насквозь. — По-моему, опускаешься сейчас только ты. — Ила резко встала со стула и он пошатнулся. — Если твое сознание ограничивается только тем, что люди в отношениях могут только спать друг с другом, то мне очень жаль. Владимир замечательный человек, безмерно умный, творческий, он столько сделал для каждого из нас, так много помогал и хоть бы раз осудил кого-то. Всем есть что скрывать, не правда ли? — она обвела каждого взглядом своих гневных глаз. — И он всегда принимает и понимает вас. И так сложно отплатить ему тем же? Хотя бы банальное уважение и способность промолчать, а уже за пределами обсуждайте с кем хотите это. Но не нужно оскорблений и презрений в его же собственном доме. Она вышла из кухни, проходя мимо Симанова, который стоял в коридоре, заслушавшись. Он поймал ее запястье, с немой благодарностью и нежностью в глазах смотря на нее. Он слегка сжал ее руку, поддерживая, а она ему, конечно же, улыбнулась. Она любила такие тактильные разговоры между людьми. Как многое может за нас сказать касание. Когда ты поглаживаешь чью-то ладонь, или прикасаешься к чужому запястью, переплетаешь пальцы, сжимаешь руку — это все равно что немой разговор, который никто не может услышать и понять, кроме вас двоих. И сейчас они говорили друг с другом в этом коридоре без слов, одними лишь руками и глазами. Он благодарил ее за эти слова, которые было так приятно услышать из уст такой, казалось бы, тихой девчонки. А ей лишь хотелось защитить его честь, ведь он этого достоин. *** — За что они так? — ее это по-прежнему задевало, и даже когда все ушли, она продолжала нервно ходить туда-сюда и курить. — Я так надеялась, что здесь все понимающие, но они… — Это абсолютно нормально. И нормально, когда взгляды вот так расходятся, порой неожиданно. У них всего лишь есть свое мнение. — Владимир полусидел на краешке письменного стола, и спокойно отвечал на все ее вопросы и мысли. Глядел на нее по-новому. Впервые он видел ее такой раздраженной и негодующей. Было своеобразное очарование в ее этих резких подъемах рук, в сквозняке, который доносился до него от ее интенсивных шагов. И он просто давал ей это прожить. Перед уходом Софи нежно поцеловала Иларию в щеку, обнимая так долго и крепко. А Ася в своей манере сказала не тратить свои нервы на такие пустяки. Она была слишком признательна Симанову за все, чтобы осуждать. Она второй человек после Иларии, который знал его историю, пускай и в двух словах. На самом деле, Асе всегда было трудно представить какую-либо женщину рядом с ним, но иногда в ее голове мелькали мысли о том, что Ила с ним довольна органична. Они органичны. Наверное, она этого даже ожидала. — Это нормально, когда не переходят на личности. А они перешли. — она сделала глубокую затяжку, и когда дым проник до самых легких, Илария блаженно выдохнула. — Я же всегда стараюсь избегать конфликтов, чтобы никого не обидеть. Но походу от них никуда не деться. — А ты позволь себе хотя бы разок побыть плохой. Я вижу, что тебе это нужно. Побудь просто отвратительной, и ты заметишь, как жить станет легче. Его слова вскрывали ее заживо. Ведь были как всегда точны. Она всегда старается угодить каждому человеку, и предпочтет проглотить все свои обиды и раздражения, чем высказать прямо. Часто соглашается на вещи, которые хотела бы не делать, наивно полагая, что ей это все вернется. Зато с близкими не стесняется в выражениях и отстаивании себя. Не кажется ли тебе, что правильнее будет делать наоборот? — Я не хочу этого всего! Не хочу всех этих сплетен и ссор, это отвратительно. — она повысила обертон, ощущая, как начинает расти раздражение, накопившееся за день. — А тебе придется, Илария! Придется, если хочешь жить в этом мире, а особенно в творческом. — он произнес это так резко и громко, но при этом так спокойно, что у нее застонала душа. Кажется, впервые он обращался к ней таким тоном. — Сколько раз я наблюдал все это и сам был в этом замешан. И когда я понял и увидел, сколько в творческих кругах гнилых людей, при этом создающих прекрасные вещи, то мир мой перевернулся. А сейчас переворачивается твой. Она ненавидела, когда кто-то говорит ей такие правдивые вещи. Когда в глубине души она соглашается, но так упрямо хочется настаивать на своем. Доказать всему миру, что может быть и по-другому. И показать это наглядно, особенно ему. Но показывать будет нечего, ведь в этом мире были свои правила. И сейчас она убеждалась в этом, когда люди, от которых она надеялась получить поддержку, лишь осудили. Они не обязаны, но ей так хотелось в это верить. Илария думала, что все ее розовые очки давно слетели, а оказывается, они все еще на ней, но сейчас они с треском дробятся на осколки. — Ненавижу это! — поддаваясь порыву и желая показать свой протест Симанову, она берет с полки первый попавшийся предмет, которым оказалась старая стеклянная пепельница, и кидает ее об пол. Звон битого стекла бьет по ушам, и осколки разлетаются по комнате. А она чувствует, как дышать становится чуточку легче. — Прекрасно, она уже давно мне глаза мозолила. — он лишь спокойно и с восхищением в глазах смотрел на этот акт. Этого он и добивался, откровенно говоря. Ему нравилось уже не в первый раз наблюдать, как она разрушает свою скорлупу, в которую сама себя поместила и которая так мешает ей быть собой. И если он может хоть что-то сделать для того, чтобы подтолкнуть ее к этому, его жизнь станет не такой уж и бессмысленной. — Почему вам все равно? — Ила села на подоконник, поджав к груди колено, а в ее пальцах догорал фитиль. Сзади нее расстилается чернота вечера, и лишь пара горящих окошек дополняли картину. Лицо ее было хмурое, и она искренне не понимала, почему этот мужчина продолжает быть таким до раздражения умиротворенным, даже когда она позволила себе что-то разбить в его доме. Ей было даже обидно, или же она просто привыкла к эмоциональным качелям. — Потому что куда важнее то, что ты позволяешь себе злиться. И ты знаешь, какая ты сейчас потрясающая? — его глаза смотрели внимательно, настолько, что девушке кажется, будто у нее ломаются все двенадцать пар ребер под его взглядом. А еще от его этих слов. Неожиданных, сбивающих с толку. После которых больше и не хочется злиться. Симанов берет пленочную камеру со стола, которая была у него удачно под рукой, и быстро наводит на нее, успевая выстроить настройки. И делает единственный кадр того, как она сидит на этом старом подоконнике. Кадр ее чуть сгорбленной спины, трогательно поджатой коленки, чуть нахмуренных бровей и кинематографичных глаз. — Поразительная чувственность. — дополняет он, убирая в сторону камеру, мысленно надеясь, что этот кадр пойдет в его задуманную серию. Даже сейчас он извлекает из этой ситуации выгоду, думая о художественном. Умение замечать и ловить момент — его личный фетиш. И он, кажется, наконец начинает находить к ней визуальный подход. Владимир аккуратно подходит к ней, кладя ладонь на ее затылок, и прижимает к себе, так, что она ударяется лбом о его ключицы. Она дышит его уже таким привычным и важным запахом — кофе и табак. Он впитывается ей в кожу, вплетается в сухожилия. А она и не против. — Почему вы всегда так правы? — произносит она тихо ему в шею, и слышит его добрый смешок. — Далеко не всегда, милая. Я же могу и херню всякую говорить, но раз она так задевает тебя, то поэтому я для тебя прав. — Я просто хочу спокойно любить вас. — говорит она на одном дыхании, и, кажется, сейчас задохнется от этой откровенности. Ни он, ни она не говорили друг другу о любви. Может, эти слова были бесполезны, когда и так все понятно. Но ей захотелось ему об этом сказать. Раньше она не осознавала, как на самом деле отличаются понятия «ты мне нравишься» и «я тебя люблю». Для Иларии они были равносильны, одинаковы. И не понимала, как они могут существовать друг без друга, отдельно. Но теперь поняла. Как же удивительно теряет вес слово «нравишься» во взрослом возрасте, когда раньше, в четырнадцать лет, сердце замирало от переизбытка чувств от этого крохотного словечка. А сейчас это нечто обыденное, и об этом можно легко сказать любому человеку, который просто понравился как личность. И вот ещё одно отличие: нравиться ≠ любить. Нравится может любой человек, неважно какой возраст, пол, внешность, просто нравиться как собеседник. Но вот любовь… Она не особо что-то понимает в любви, да и кто на свете понимает? Но когда говорят «люблю», то здесь уже можно по-настоящему замереть. И только с годами понимаешь, как на самом деле люди избегают этого слова, и как трепетно хранят у себя под сердцем, внимательно наблюдают за каждым, и думают — «а стоит ли? а предназначено ли мое «люблю» для этого человека?». Когда «люблю», то осознанно, взвешенно, то принимаешь, и понимаешь. То берёшь ответственность. И должен быть уверен в своих чувствах, в своих словах, не разбрасываться ими попусту. Ему же она говорила это тысячу раз мысленно, прежде чем сказать вот так лично. У Владимира внутри разливается волнами нежность, очень горячая, густая. Кажется, и ему есть чему у нее поучиться — выражению своих чувств. Уже долгое время он не слышал искреннее «люблю» адресованное ему, и у самого эти слова не слетали с губ. Как научиться говорить его вновь? Словно случится что-то страшное и отвратительное, если он скажет это слово. Словно он вмиг все потеряет, не успев даже обрести. Он дотрагивается губами до ее волос, крепче прижимая к себе. Говоря без слов, которые она, увы, не различает. А Владимир не знает таких слов, которые бы объяснили ей, что он всецело вверяет ей свое израненное сердце.