«Воспоминание о пережитом счастье — уже не счастье, воспоминание о пережитой боли — это все еще боль». Джордж Гордон Байрон.
Теодора уже минут десять пыталась прийти в себя, продолжая тупо смотреть в одну точку. Никогда не думала, что письмо, которое она держит в руке уже минут десять, будет жечь так, словно на руку опрокинули чан с кипятком. На нём оставлены отпечатки прошлой жизни: яркой, возможно где-то сложной, но оттого не менее беззаботной. Жизни, которой Елена, то есть Теодора, действительно жила. На бумаге цвета жженого сахара расплылись витиеватые буквы — Йоке всегда писала аккуратно, словно каждое послание любимой было дорогим подарком. Словно те весёлые мгновения с учёбы в университете, забавные наблюдения были драгоценными воспоминаниями, которые они, смеясь, будут обсуждать в старости. Старости, которую они планировали разделить вместе. Но у судьбы свои планы. Она вообще обожает играть чужими жизнями, перетасовывать события, как карты в колоде. Из-за этого иногда хочется кричать, да так, чтобы весь мир услышал о боли. Но Елена, то есть Теодора, только и делала, что душила себя воспоминаниями. Ночь никогда не была спокойной — подушка оставалась мокрой практически до утра, а образ рыжей бельгийки, с лучезарными зелеными глазами и невероятно мягкой улыбкой, маячил перед глазами. Любимая тянула руки, но прикосновение отдавалось холодком по коже. Холодком смерти. Потерянных воспоминаний. Угасшей надежды. Пустоты, следующей по пятам целую вечность. Вечность, которая на вкус как дрянной виски. Правда, если алкоголь вызывает привыкание, то последняя — нет. Теодора буквально заставляет себя подняться с кровати утром, бросить взгляд на выжигающее солнце и на ватных ногах пойти в душевую. Выпитое с горя обжигающее горло спиртное не способствует легкому пробуждению, а холодный душ не помогает взбодриться. Девушка выскакивает из-под неприятно щекочущих кожу струй, обматываясь полотенцем. Взгляд останавливается на слегка запотевшем зеркале. Теодора, которая последние пару дней старается не отвлекаться на мелочи, проводит подушечками пальцев по синякам под глазами, розоватым щекам и останавливается на искусанных губах. Остановить крик было напрасной затеей. Может, хоть бы полегчало. На улице только начало осени. Солнце греет, лучи незатейливо скачут по зашторенным окнам, а листва только-только начала желтеть. Раньше Тео могла романтизировать это время года, ведь моменты осенью были по-настоящему счастливыми. Теперь даже яркие краски были для неё рутинными. Никакой романтики, никаких пустых мыслей. Утро в доме начинается так, как обычно. Елена, то есть Теодора, кивает в знак приветствия Шарлотте, здоровается с другими девочками, и идёт к гримёрке, где висит ее костюм и стоит стаканчик с косметикой. Переводит взгляд на листок, что оставила на столе. Напоминание самой себе: «Узнать историю Шарлотты, взять интервью у Блейна». Девушка поднимает уголки губ. Всё же то, ради чего она здесь, заставляет воспрять духом. Не просто так она здесь, а ради того, чтобы узнать о таинственном детище мадам Розетты как можно больше. Пока Теодора красит глаза, прокручивая в голове, что скажет Шарлотте, горло разрывает приступ кашля. Надо же, плохой идеей было стоять под холодным душем. Только вот на ладони остается парочка пятнышек крови. Дора оглядывается по сторонам, в надежде, что никто не видел, быстро стирает с ладони красные пятна салфеткой. Переводит дыхание. И успевает успокоиться, прежде чем одна из танцовщиц обеспокоенно залетает в гримерную. Это, по иронии судьбы, оказывается София. Маленькие черные глазки девушки внимательно изучают Елену, что той становится не по себе. А если узнает? — Всё в порядке? — спрашивает она, скрещивая руки на груди. — Да, — Дора старается придать голосу уверенности, для правдоподобности натягивая улыбку. Салфетка остается зажатой между пальцев. София, будто бы не заметив подвоха, медленно кивает, и, перед тем как выйти, напоминает Тео, что собрание через двадцать минут. Мадам Розетте не понравится, что она заболела. А самой Теодоре претит то, что, вечно забываясь в алкоголе, причину своего неожиданно плохого самочувствия она не идентифицирует. Поэтому, смяв окровавленную салфетку и затолкав её в сумку, девушка продолжает приводить себя в порядок.***
— Вам разрешено присоединяться к банкету? — вопрошает Тео, не отрывая взгляда от костюма Лотты. Жемчуг, перья, струящаяся блестящая ткань — все это придавало танцовщице воздушности и нежности. А ещё она обаятельно улыбалась. Так, что забывшее о чувствах сердце вновь начинало трепетать. «Господи, как же это безумно неправильно. О чём ты думаешь, Теодора?» — язвительно обращается к самой себе она в мыслях. Пережить того, с кем сближаешься, не хотелось. Не хотелось потерять дорогого человека снова, даже если это просто друг. А бесконечно оправдываться генами становится подозрительно. Тео без того, кажется, ходит по грани. — Разрешено? — на секунду на губах Шарлотты зажигается улыбка, — Это наша обязанность. Создаем нужную атмосферу! Тео только хмыкает на ее фразу. Ну да, очевидно же. Шарлотта ещё минуты две рассказывает о том, как волновалась перед выступлением, ведь с этой хореографией выступала впервые. Давалась она тяжело, но то, стоил ли результат того, узнается только завтра на собрании мадам. С молчаливого согласия Тео девушки выходят на балкон. Тео сильнее кутается в пиджак. Вид на город захватывает дух. Бесконечно-черное небо, усыпанное звёздами, простирается очень далеко. В этот момент не хочется ничего говорить — только молчать. И закурить. Однако, стоило Тео достать портсигар, Шарлотта начинает хмуриться. — Не оскверняй мой оазис, — шутливо, беззлобно бросает девушка, не отрывая взгляда от звёздного неба. «Ладно», — одними губами произносит Тео, убирая его в карман пиджака. Пусть этот вечер останется чем-то приятным среди ночей болезненных воспоминаний. Пусть этот вечер останется только для них. Историю Шарлотты удается узнавать урывками, за случайными беседами под верандой с ароматным кофе. А ещё перед началом смены в Доме Теодора схватывается в приступе кашля, проклиная эти две минуты последними словами. Может, это игры бессмертия? Может, это самовнушение? А может, ей действительно нужно к врачу? Одолевает не один десяток мыслей. Документы, которые Теодора достала из сумки, фальшивы от и до. От имени, первого попавшегося, написанного угловатым почерком девушки, которая тогда едва не разлила чай на бумагу, до фотографии, где улыбается словно другой человек. Если она пойдёт к доктору, то наверняка он будет задаваться вопросами. Но с другой стороны — тянуть с этим нельзя. Поэтому, завтра же после утром она отправится в госпиталь. А пока, на очередной смене Тео прячется за портьерой, когда наступают пять минут передышки. Кашель до безумия раздражает горло, а кровь пачкает платок всё сильнее. Стараясь отвлечься, Тео возвращается в зал, сменяя напарницу и забирая поднос с бокалами. Взгляд сам по себе устремляется на сцену. Шарлотта появляется среди бархатного красного занавеса в новом наряде — нежно-голубом костюме с рукавами, напоминающими крылья. Она как ангел — невероятно светлая, милая и способная очаровать. От её улыбки хочется ненадолго забыть о проблемах и позволить Шарлотте делать что угодно – показывать хореографию, утянуть на прогулку по залитым солнцем улочкам или украсть немного вина. Всё-таки, это шанс? Может, противостоять собственным убеждениям бесполезно? Может, стоит впустить Шарлотту в заледеневшее и истосковавшееся по любви сердце? — Стоит? — задает вопрос Тео шепотом, не отрывая взгляда от уже закончившей перфоманс Шарлотты. Ответ не нужен. Не нужен, потому что искренняя улыбка на лице Тео, появившаяся впервые за долгое время, говорит сама за себя.