Нестандартные способы спасения мира

      Сусаноо просыпается от странного чувства, которому сперва не может дать название.       Он садится в постели, потирает лоб, а потом грудь, прогоняя онемение. Опускает ладонь на место рядом, где должен спать Змеиный Бог, но натыкается лишь на простыни, смятые, едва-едва теплые, одеяло отброшено в сторону. Сусаноо очень быстро понимает, что именно его разбудило: Орочи крайне редко встает по ночам и оставляет его одного. Сонливость мгновенно спадает, и он встает, чтобы найти своего партнера.       Пол не скрипит под ногами. Мягкие пушистые ковры делают шаги мягкими и беззвучными.       Сусаноо сперва рефлекторно нашаривает на стене выключатель, а потом оставляет его в покое. Некое интуитивное чувство говорит ему «не включать». Ночь в окнах спальни беззвездная, безлунная, черная и белая одновременно, непрозрачная, как дымка.       Он находит Орочи в гостиной: тот лежит на диване, вытянув босые ноги и подняв руку над головой, бесцельно рассматривая пальцы, хотя вряд ли с его зрением он что-то видит.       — Ты замерз, — Сусаноо хмурится, ему не нужен свет, чтобы понять это: по тому, как Орочи поджимает пальцы на ногах и как зябко прижимает ступни друг к другу, но тем не менее не предпринимает попыток вернуться в постель.       Сусаноо берет плед с кресла и набрасывает на него сверху.       — Что-то случилось? — в комнате достаточно тихо, поэтому повышать голос нет необходимости, Сусаноо просто опускается на диван возле светловолосой головы.       Змеиный Бог в первое мгновение остается равнодушным к его присутствию. Не шевелится. Почти не дышит — по крайней мере очень незаметно, как будто жизненные процессы в его теле уже успели замедлиться от недостатка тепла на улице. Свет из окна бросает на его лицо резкие тени, не давая разглядеть выражение. Кто-то другой был бы задет подобным отношением, но в случае Сусаноо… Орочи приходится мириться с «проблемой», что бывший Палач Такамагахары плохо разбирается в чужих эмоциях, но имеет хорошее чутье.       Поэтому он не обижается, не собирается уходить и просто ждет.       В конце концов, Орочи роняет руку и слегка запрокидывает голову, его макушка упирается Сусаноо в бедро, обтянутое свободными домашними штанами. Свет падает на его глаза и отражается от радужки насыщенным фиолетовым цветом. Зрачки узкие вертикальные.       Змеиные глаза — глаза хищника, в темноте они завораживают и предупреждают об опасности.       Сусаноо кажется, что они выглядят растерянными.       Чувство, которое разбудило его ранее, возвращается, приобретает более отчетливые и узнаваемые края. Онемение и тяжесть. Сусаноо вновь потирает грудь.       Это беспокойство? Это тревога?       Это грусть…       Прохладные длинные пальцы ложатся поверх его ладони и слегка сжимают. Рука, которую Орочи раньше вытягивал над собой, теперь протягивается к Сусаноо.       — Ты тоже это почувствовал?       — Кажется, мне приснился плохой сон.       Это ответ, который Орочи хотел услышать? Ничего больше не приходит на ум. Сусаноо уже не помнит подробности: чем дальше от сна, тем четче становится реальность. Пока не включаешь свет — еще можно уловить отголоски. Сусаноо прикрывает глаза: перед веками вспыхивают некие события, всего лишь вспышки света и движение теней, кажется, что кто-то говорит, кто-то очень знакомый… голоса сливаются в неразборчивый тихий гул.       В груди болит. Божественность пульсирует, она кажется натянутой, будто изнутри ее что-то скребет и давит. Давление возрастает, чем больше он пытается всмотреться, старый шрам на груди болезненно колет.       Сусаноо открывает глаза.       — Что-то случилось, — он повторяет, только в этот раз без вопроса.       — Ты умер, — те же пальцы поднимаются вверх по груди, мажут кончиками по горлу, но совсем немного не достают до лица.       — Что?!..       Орочи выглядит очень расстроенным этим, маленькая хмурая складка залегает между его бровей:       — Где-то в каком-то мире одна из версий твоей жизни подошла к концу. История закончилась.       — ….       Если Сусаноо скажет, что подобное заявление ни в коей мере не шокировало его, то солжет. Только причина не в том, что он не поверил Змеиному Богу (о, Сусаноо хорошо осведомлен, что кроме их мира существуют еще десятки и сотни, тысячи его вариаций), наоборот, эти слова отозвались в груди мгновенной короткой, но болезненной вспышкой. Как озарение. Подтверждая, что они правдивы.       Как Сусаноо относится к мысли о своей смерти? Никак?       — Откуда ты знаешь?       — Эфир омывает все существующие реальности, как объятия матери. Мы можем быть сколько угодно далеки и сами по себе, но Эфир единственное, что нас связывает, как колыбель. Просто много листьев на одном дереве. Просто много звезд на одном небе.       Сейчас зима, и листьев за окном нет. Как и звезд, но это уже нормальное явление для нынешней эпохи. Свет, который проникает в гостиную — слабое свечение от неоновых огней витрин и рекламы внизу. То, насколько трудно в большом мегаполисе ночью разглядеть звезды — все еще вызывает у Сусаноо легкую тоску. Смертные, тем более, не могут разглядеть Такамагахару отсюда, даже с самой высокой точки. Сусаноо поднимался на гору Фудзи в составе группы туристов пятидесятилетие назад — красиво, величественно и очень… смертно.       Боги практически ушли из мира. Остались мифы и легенды. Даже если на самом деле они все еще смотрят сверху и бродят по земле.       Сусаноо не был на Такамагахаре почти две тысячи лет. Ему там и не рады.       — И ты видишь, что происходит в других мирах? — Сусаноо искренне восхищается. Разве это не поразительно?       Кажется, эти вопрос и реакция выводят Орочи из того шаткого неопределенного состояния, в котором тот пребывал, потому что его зрачки фокусируются. Он убирает руку, которой так и не смог дотянуться до лица Сусаноо, моргает и издает задумчивый гул.       — Это не то чтобы «зрение». Просто ощущение от колебаний, которые происходят в Эфирном Море. Каждое событие — оставляет рябь на его поверхности, просто одни события — значимее других. Кажется, я увидел произошедшее во сне, как и ты, только более… ах, явно…       Сусаноо замирает. Теперь он намного лучше понимает ситуацию, хотя сама концепция для него все еще остается абстрактной и непрактичной. Эти знания не нужны ему для жизни. Он совсем не думает в канве «а что если?». Он сделал определенные выборы, и они привели к определенным последствиям. К плохим или хорошим. Сейчас вся его жизнь — в этой уютной квартире, которая расположилась среди множества других, в которых живут такие же люди, которые просто хотят жить. Пространство, которое Сусаноо считает домом.       Домом для него и для Орочи.       — И что случилось с тобой в этом «сне»? — Сусаноо берет Змеиного Бога за руку, склоняет голову и сам прижимается к его ладони щекой, помогая. Фиолетовые глаза слегка расширяются, то ли от потрясения из-за контраста соприкосновения с теплой кожей, то ли из-за самого жеста.       — Не знаю. Мне неинтересно наблюдать за самим собой.       Сусаноо издает одобряющий звук, полностью удовлетворенный ответом.       — Правильно. А теперь забудь остальное тоже.       — Почему тебя не волнует собственная смерть?       — А тебя волнует? — Сусаноо моргает с искренним удивлением, и тут же ойкает, потому что получает меткий щелчок по лбу.       Ради этого Орочи даже поднимается на локте и разворачивается к нему. Его губы сердито поджаты, а сквозь них вырывается сдержанное шипение.       Сусаноо смотрит на него и вдруг смеется. Это выражение лица так знакомо ему…       …однажды, будучи еще очень молодым Богом Гроз и Штормов, только ставшим генералом Божественной Армии, он возвращался после битвы с монстрами и, чтобы отдохнуть, приземлился в одном из садов Такамагахары. Это было одно из тех редких цветущих мест, которые не скрывались в других измерениях, а росли под открытым небом и ярким благословением Богини Солнца. Тогда он не рассчитал силу, не заметил, что кто-то сидит в полутени под раскидистым деревом, грубо приземлился и опрокинул низкий чайный столик и чайный набор на нем.       Змеиный Бог, который все еще держал чашку в руках, делая маленькие ленивые глотки и греясь на солнышке, в первое мгновение замер, а потом от него медленно раздалось шипение. И да, эти фиолетовые глаза… они посмотрели на него так пронзительно и сердито.       Тогда они впервые познакомились?       Сусаноо вновь ловит чужую руку и прижимает к лицу. У Орочи прохладные ладони и еще более холодные чешуйки на коже, это беспокоит Сусаноо намного больше.       — Минула зимняя ночь // Белый рассвет обернулся // Морем вишен в цвету, — Сусаноо внезапно произносит негромко и совершенно спокойно. — Я живу этой жизнью, и мне неинтересно думать о других.       Тем самым буквально возвращая ранние слова Змеиного Бога ему самому. Уголки губ Сусаноо неуклонно подрагивают и сами собой стремятся приподняться. И лишь сильнее, когда Орочи коротко ворчит: «Я уверен, что это хокку звучит не так», — но тем не менее оттаивает на глазах.       Ветер то и дело ударяет в окно снежинками, по краям стекло покрылось едва заметным слоем инея.       Когда они с Орочи выбирали себе новое жилье, то спорили между районами Гиндза и Сетагая, а в итоге поселились недалеко от станции Китидзёдзи. В великолепном парке Инокасира — самый лучший обзор на цветущую сакуру весной. Это было обоюдное решение, о чем точно никто из них не жалел.       Даже если сейчас зима — придет весна, и парк расцветет. Они обязательно возьмут отпуск, чтобы посетить все гуляния ханами в городе. Чтобы напомнить себе, что война закончилась очень давно.       «Ах, не думайте, господин генерал, что я оставил свое желание сделать этот мир лучше. Мне просто захотелось посмотреть чуточку дольше, как он «цветет» самостоятельно. В конце концов, я очень старая змея, мне простительна некоторая сентиментальность?»       Сусаноо обещал себе напоминать Орочи каждый год о том, что жизнь вокруг стоила того, чтобы сложить оружие. Ему понадобилось много лет, чтобы понять, что это лучше делать не кровопролитием. И намного эффективнее.       «В конце концов, у нас и правда есть кое-что общее. Мы оба любим этот мир».       Орочи хоть и выглядит слегка нахохлившимся, но цепко обнимает Сусаноо поперек груди и прижимается к нему, задирая футболку, прикладывая ладони к теплой спине, потом подтягивает ноги к груди и старательно проталкивает замерзшие ступни под диванные подушки.       Сусаноо чувствует, как в его груди вспыхивают нежность и легкое раздражение.       — Давай вернем тебя в постель. О чем ты думал? Почему ты не включил обогреватель? Тебе стоило хотя бы залезть под котацу!       А потом следующий вопрос вырывается изо рта сам собой почти без пауз:       — Тебя правда волнует моя смерть? — Сусаноо просто интересно.       Громкое шипение разбивает тишину комнаты. Орочи отбивает руки Сусаноо прочь и сердито сам поднимается на ноги.       — Глупый пикачу. Если ты хотел, чтобы я выгнал тебя спать на диван, так бы и сказал.       Орочи больше не выглядит потерянным или разбитым. Он ворчит, закутывается в плед, со вздохом убирает волосы с лица и бросает сердитые взгляды через плечо. Маленькая тень тревожности сохраняется на дне его глаз, но Сусаноо почему-то уверен, что она пройдет к утру.       «Старая драматичная змея», — Сусаноо чувствует еще большую нежность, когда неотступно по пятам возвращается за Змеиным Богом в спальню. Ну в самом деле, большую часть времени Змеиный Бог выглядит как самое мудрое и недоступное создание в этом мире, а потом расклеивается из-за подобной ерунды.       Сидя на постели, Сусаноо ловит Орочи за руку и заставляет обернуться.       — Давай поднимемся вместе на вершину Фудзи?       Даже если с такой высоты не разглядеть ни Равнины высоких небес, ни исправить те редкие ошибки прошлого, о которых Сусаноо все-таки жалеет… Это все еще прекрасное место, чтобы полюбоваться красотой мира.       Во сне… Сусаноо помнит, что другой «он» сожалел о чем-то. Это было облегчение, что что-то закончилось, и одновременно смятение, потому что больше не повторится. Его терзал не страх смерти — он никогда ее не боялся, — а чувство достижения цели.       Сусаноо больше не хочет ставить перед собой цели, он хочет просто идти по дороге. Простой или сложной. Главное, чтобы она не заканчивалась, и он был на ней не один.       Фиолетовые глаза смотрят на него внимательно, и Орочи кивает.       — Хорошо. Будь моим проводником.