Никогда не люби. Не люби ни бога, ни чёрта, ни домашних животных. Никого не люби.
© Найтивыход - "Все умрут, а я останусь"
– ... Я люблю тебя. ⠀Пальцы Хёнджина крепче сжали край ванны. В нём что-то перевернулось. Как будто это и должно было произойти. Но совсем не ожидалось. От этого парню стало совсем тошно. В его голове встряли чёрные тени, прыгающие от виска к виску, колотящиеся через лоб, и вырывающиеся к и без того чёрному сердцу. Он напрягся и прожёг всю материю вокруг опустошённым взглядом. – Больше, – твёрдо начал Хёнджин, – никогда... такого не говори. ⠀Расплескав воду в маленький шторм, он вышел из ванной и закрыл дверь, прячась в спальне. Ликса пробрало. Он почувствовал что-то скользкое и горячее на щеке, неприятно мокрое и колющее. Слеза? Может, просто пот или кипяток с крана? Нет, он плакал. Очень тихо, почти беззвучно. Он лёг на ванну и закрыл воду. Его укутали тёплые волны со слабо летящим вверх паром. Почти дым. Почти апельсиновый. Почти такой полюбившийся. Феликс закрыл лицо рукой, закрыл глаза, закрыл душу. Но в неё всё равно стекали отчаянные мерзкие капли слёз и кипятка. ⠀Градусы, миллиметры кожи, чувства, — всё просчиталось. Груди не хватало чистого кислорода. В ней поселился пепел, повесился смысл и повеселилась драма. "Драма" похоже на "храма". И Коли душа Ликса – это храм, то самый скверный, какой только может быть. Пустой, далёкий от святого, солнечный, но угасающий. Храм самодельных сигар Хёнджина. "Зачем я это сказал? Как долго это происходит? И что это вообще? Это правда... любовь?" – спрашивал себя Феликс, глядя во мрак. ⠀Он никогда не питал к Хвану безвозвратной ненависти. Лишь нервозность, раздражение и временами восхищение. И, чем глубже утопала осень, тем сильнее это восхищение всплывало на поверхность. Хоть его восхищающий и был порой сволочью, а порой ублюдком, в нём всë же находился и какой-то свет, — крошечные лучики мелькали в непроглядной грудной клетке. Даже в чëрных дырах иногда мигают огоньки... Пожалуй, истоптанная и изорванная душа Хëнджина полюбилась Феликсу своим редким сверканием и эхом крохотной заботы, кою тот так усердно пытался подавить, думая, что она неправильна, что она делала его слабым и ничтожным. ⠀Что такое любовь? В ней есть "бо", "л" и "ь", – "боль". Ликсу было больно. Его раны жгло. А если бы на них подул Джинни, всё бы прошло. Дых пошёл на спад. А если бы Джинни зажёг рядом сигарету, то он бы сразу задышал ею. Голова закружилась. Всё такое неживое и мутное. Он бы ещё мог вдохнуть. Но не вдыхал. Ему было, что вдохнуть. Но он не вдыхал. Он позволил пустоши заполнить горло, вены, артерии, расчеться по бледным синякам и шрамам. Он ощутил тоскливый вой между лёгких. Это его сердце. Кричало "Что же ты наделал?! Зачем же ты влюбился?!". Он неслышно всхлипывал. Кончики пальцев ослабли и онемели. Чернота. Веки не поднимаются. Кошмары не дождались сна и пробрались в сознание чудовищными фигурами с огромными лапами и острыми клыками. Заживо сожрали, обглодали и выплюнули здравый смысл. Кости крошились. Каждый хрящ в теле трещал и ломался. Скреплялся булавками-капиллярами и опять погибал, как белые медовые розы под сухими острыми снежинками. Поэтично, только вот горько. В животе холодно. И губы дрожали. Губы бледнели. В губах не осталось жизни, крови. Она ушла в закрытые глаза, переродилась в слёзы и упала в ванну. ⠀В дверь постучали. Это Хёнджин напомнил о том, что Феликс ещё жив. Без единого слова. Просто постучал. Ликс нанизал бусинки бытия на нить реальности, выстроил в очередь смешивающиеся мысли и поднялся. Он спустил воду и накинул на себя полотенце, висящее рядом на батарее. Скрипнув дверью, он вышел. Хёнджин лежал на кровати и курил сигареты. Он успел одеться, разобрать хлам на столе, убрать картину с Феликсом на подоконник, отвернув от себя. Чтобы не засмотреться? Или чтобы не возненавидеть его... опять? Его волосы спадали на скулы, подчёркивали их остроту и напоминали о сладких поцелуях. Ликс подошёл ближе и лёг рядом. Они не трогали друг друга. Они не разговаривали. Хёнджин прерывал тишину своими выдохами. Феликс порой поглядывал на него, но не решался приблизиться. ⠀"Он совсем со мной не разговаривает, я не понимаю... он разочарован или просто спокоен? Или он так злится...". Прервав череду немых вопросов, Ликс скользнул пальцами к своим уже насквозь мокрым бинтам. На светлой ткани проглядывались красноватые полосы. Феликс хотел вернуться назад на полчаса и ничего не говорить. Но слова сами вырвались из него. И если бы он только смог их удержать... Он хотел быть где-то вне времени и вне жизни. Он хотел трезво обдумать свои трепыхающиеся, как пыль на лучах закатного солнца, чувства, но мозг налился крепким алкоголем, пьяным звоном. У Хёнджина по полу разбросаны пустые банки клубничного пива, кислых фруктовых энергетиков и крупицы здравомыслия. И они не собирались. Феликс колохнулся и решился подлечь чуть ближе. Он положил руку на мягкую бежевую футболку Хёнджина, прикрывающую колкую сердцевину, и опустил щёку на его пожухлое плечо. Ликс заглянул в далёкие тёмные глаза с кометой-родинкой внизу и тихо проговорил: – Дай себя поцеловать... – Я всегда давал тебе себя целовать, я твои губы был готов терпеть и терпел невесть сколько, – в Хване словно мгновенно пробудилось и столь же мимолётно задохнулось нечто кошмарное, какое-то такое пасмурное и скребущее. – А сейчас уже поздно? – а в глазах Ликса постепенно угасал солнечный шлейф. ⠀Хёнджин, может быть, и не хотел отказывать себе в удовольствии, но и так просто отдаваться не собирался. Расцветало в нём нечто злое, разочарованное, раздражённое и острое. Ножом бы вырезать и пламенем залатать. В какой-то момент ему отчётливо показалось, что он ответит "нет, не поздно", но лишь показалось: – Поздно... – низко промолвил он, – Вообще поздно уже, иди домой. ⠀Душа трещала, как хрупкий лёд, тонкий, голый и безнадёжный. Хёнджин тихо вздохнул, так и не посмотрел на Феликса. А Феликс всё смотрел на него. Со смирившимся огорчённым выдохом он подполз к другому краю кровати и оделся в подаренную Хёнджином одежду. В белые брюки, в белый свитер. ⠀Сияющий тканями, но не собою, он крайний раз обернулся в надежде, что и на него хоть мельком глянут. Не дождавшись этого от заворожённого дымом и окном Хёнджина, который был больше похож на мраморную статую, Ликс нырнул за дверь и медленно закрыл её с тихим щелчком. ⠀Спускаясь по лестнице, Феликс продолжал изводить себя вопросами. Он остановился напротив двери, набросил красивое тёплое пальто. И ушёл. Закат разливался по его веснушкам, щипал глаза. А Ликс пытался разглядеть окно спальни. Кажется, вот-вот там покажется курящий ухмыляющийся Хёнджин. Это будет вот сейчас. Ну сейчас. "Ну же, ну подойди...". Через секунду, через мгновение, через минуту, через час, он не подошёл. Он так и лежал в белой постели. Прижимал к губам сигарету, охватывая её двумя пальцами. Он даже ни о чём не думал, ничего у себя не спрашивал. Единственная его мысль - это прокручивание того самого "я люблю тебя", что встало на повтор низким голосом Феликса, как старая виниловая пластинка. Оно шипело, оно не давало покоя. ⠀Всю ночь Хёнджин не спал. Всю ночь повторял признание ангела. На утро он собрался в школу, надел белую рубашку с брошками-цепями, чёрные прямые брюки и совсем позабыл о плаще. Всё тело дрожало на холоде, но Хёнджин не обращал на это никакого внимания. Чёрная дыра в сердце вытягивала всё тепло и заставляла теряться в себе. Он не помнил, как дошёл до школы, не помнил, как Чанбин налетел на него и начал расспрашивать о "глупом и наглом" Феликсе, и не помнил, когда Джисон прилип со своим "Хёнджин, у тебя глаза красные!". Помнил только то, что Ликс не пришёл. Весь остальной день потерялся в тумане. Как и следующий. Дни без улыбчивого Феликса. ⠀Хёнджин померк. Хёнджин перестал разговаривать. Больше не было его летяще-скользяще-плывущей походки. Не было искорки в глазах, которая и раньше почти не замечалась, а сейчас совсем погибла. Такое бывает, когда у человека забирают что-то привычное, не совсем полюбвшееся, но без этого уже не так. Совсем не так. Воздух не такой лёгкий. Минхо не так часто улыбается. Не с кем подраться. Некого обнять на пустой кровати. Не с кем поделить сигарету без отвратного чувства брезгливости. Он сбился со счёта выпущенных из лёгких дымовых клубов. Скурился. Он пропадал в туалетных кабинках с сигаретами. Уходил за школу с несколькими пачками. Прованивал всю комнату дурацким дымом. И всё не мог остановится. Обои и белые шторы пожелтели, а воздух ныне прятался за тонкой пеленой, сероватой призмой. Открытое настежь окно никак не спасало, лишь вгоняло в спальню ледяной ветер. ⠀Феликс не ходил в школу уже четвёртый день. Джисон всё чаще начал отсаживаться от Хёнджина и уходить к Минхо, они переговаривались о чём-то своём и даже стали похожи на друзей. А Хёнджину на это плевать. Никто не говорил о нём с Феликсом. Кроме Чанбина. Тот винил парня во всём, что происходило с Хваном, в его неясном потрёпанном состоянии, в его безликости и молчаливости. Но Хёнджин и этого не слушал. Он выискивал глазами белокурую макушку и глазки-бусинки, каждый день. И если бы увидел, то без раздумий бросился бы в объятия. Неважно, кто их увидит, кто, что будет шептать. Он бы обнял, а потом поцеловал. В губы. Перед всеми или перед никем. Он ещё ни разу не задумался о своих чувствах, но рваное ощущение внутри, распускающее по рёбрам бумажные самолётики, что врезались в плоть и нежно покалывали сердце, таилось и играло в его теле. Это называется любовью? Или он просто сходил с ума? ⠀Хёнджин сидел за последней партой центрального ряда и бросался колкими взглядами на Минхо, пытаясь вырвать из него ответ на свой вопрос - "где Феликс?". И узнав это, он бы никуда не пошёл. Отправил бы Джисона или самого Минхо, Чонина, Чанбина, которого в классе не оказалось, неважно, но он бы заставил их привести к нему миловидного такого же потерянного, как и он сам, мальчишку. Даже если Феликс застрял где-то на краю света, даже если провалился под землю или рассеялся по ветру таящим сахаром, Хёнджин желал его увидеть, желал прикоснуться, желал понять, почему ему так плохо, спросить об этом у Ликса. – Эй, Хёнджин, – прозвучал над ухом тихий голос Джисона, – ты совсем скис... Может быть, посидишь с нами? ⠀Он кивнул головой в сторону парты Минхо. Тот с лёгкой улыбкой постучал пальцами по приставленному к столешнице третьему стулу, подзывая Хёнджина. А Хёнджин измученно помотал головой, провёл рукой по волосам и откинул длинную чёлку назад. Он уныло встал и измученно шагнул вбок с лёгким шатанием, как молочный зуб, цепляющийся за десну. За что же цеплялся Хёнджин? Он вяло уселся между парнями, так и не найдя ответа. Глянул на одного, на второго. И ничего не сказал. – Что-то ты не похож на себя, Хван, – Минхо потёр чужую спину и словил недовольный взгляд, – у вас с Ликсом что-то случилось? Он на звонки не отвечает и не выходит из дома... ⠀Хёнджин не ответил и уложил голову на локти. И тысячу раз пожалел о том, что не может узреть перед собой чёртового Ли Феликса. Он ведь рассказал ему о своём прошлом, в котором того не было, так почему же веснушчатое скопление искр и озорных улыбок не осталось в его будущем? А разве должно было, а, Хёнджин? После всего того, что ты сотворил. После крови, слёз и проглоченных таблеток, запитых всеми теми эмоциями, что океаном бушевали в юной, ещё совсем детской и тёплой душе... ⠀Джисон жалобно осмотрел друга и приобнял. Его кольнули складки рубашки, на что он зашептал с тихим шиканием: – Не переживай ты так, всё наладится, я уверен... А я рассказывал тебе, что у Минхо трое котов, представляешь? Когда я к нему приходил они меня чуть не сожрали! – обрадовался Хан. – А у Феликса сладкая кожа... – с досадой прошептал не ему, а в никуда Хёнджин. ⠀Кошачеподобные глаза Минхо распахнулись шире и блеснули коньячным отблеском: – А? – Кожа... сладкая... – пусто, голос был лишён звона. ⠀Джисон легко улыбнулся. На его лице просияла тоненькая ниточка радости. Кажется, ей можно было бы вышить целое вселенское счастье. Минхо докоснулся белокурых волос: – Хёнджин, может, позвонишь ему? Он может тебе ответить... ⠀"Не думаю" – хотелось бы ответить Хёнджину, но люди ведь говорят, что надежда умирает последней. А ещё людям нельзя слепо верить. А попытки же не пытки, вот так они ещё говорят. Поверить ли? Хван с отчаянием и прозрачно-призрачной верой всё же достал телефон под партой и, открыв набор, отдал его Минхо. Тот перебрал по цифрам и позвонил. ⠀"Ответь... пожалуйста, просто ответь..." – думали все трое, пропуская гудки. Пип. "Ну давай...". Пип. Джисон сжал пальцы на плече друга. Его напрягшуюся руку накрыл Минхо. Пип. Тот самый миг, который способен расколоть Землю и зашить вселенную лучезарной проволокой. И ничего. Хёнджин выпрямился и убрал телефон. Он поперхнулся и выдавил на удивление спокойные слова, хотя сердце его всё ещё рвалось от смешения чёрно-белых красок: – Не ответил. ⠀Позже он запишет последний набранный номер как "Фел". Просто Фел в контактной книге, Ли Феликс в списке класса и милашка Ликс для раздобревшего Хёнджина, накаченного апельсинами, сахаром и вселенским счастьем. – Что-то я за него переживаю... – Да, Феликс славный парень, – Джисон глянул, нет, блеснул на Минхо и начал вспоминать все его рассказы о том, какой Ликс хороший, милый, добрый... и от этого грудь защемило, – ты не знаешь, где он может быть, Хёнджин? ⠀Парень отрицательно мотнул головой. Он обвёл кабинет взглядом. Он застыл. Он хотел снова потянуться к телефону чтобы набрать Феликса ещё раз с трупной надеждой на ответ. Но его перебил звонок. Чанбин. Хван провёл по экрану и приложил его к уху: – ... – Хёнджин, слышишь? – ... – Алло? – Слышу. Что? – жестоко холодно ответил он, а сосуды сжались, словно лопаясь и проливая густую кровь на розовую плоть. – Ты сейчас Феликсу звонил. Можешь этого не делать, – в словах этих слышалась улыбка, даже усмешка, демоническая, чудовищная, неужели и Хёнджин такой владел, даже и не верилось... – считай, я помог тебе с этим пацаном. Больше никаких душевных страданий, – а душевные страдания ещё громче взревели в потасканном нутре, – покупаем пиво и вечером ид... ⠀В буйной вспышке Хёнджин сбросил звонок и соскочил с парты, рассталкивая всех перед собой. Джисон побежал за ним, не понимая, чего ему такого сказали. А Минхо побежал за Джисоном потому что не мог отпустить его одного, не хотел. ⠀Громкие топания обувью и постукивания каблуков заполнили школьные коридоры. Дыхания было не слышно. Потому что его не было. Только тихие рыки. Сердца останавливались, наливались бордовым цветом, разводили чёрный и белый, расцветали алыми камелиями. ⠀В тот момент все кое-что осознали: Джисон осознал, что ему в спину дышит тот, кого он тащил за руку, на кого он смотрел до ненависти яркими глазами, кому дарил блестящую улыбку, и плевать на математику, когда ни одно число не сможет измерить то, что лежит на душе и пляшет в сердце. Минхо осознал, что бежит вслед за парнем, которого никогда не оставит, хватается за него, потому что его тяжело покидать, просто нельзя, нельзя отрываться, нельзя ненавидеть, проще возненавидеть математику и обвинить во всех бедах мира её. А Хёнджин осознал, что Феликсу больно. ⠀Чанбин волочил ослабленное тело по кафелю и пинал тяжёлыми ботинками в живот. Под ним ныли, мычали и разбивались. Он бил с невероятной жестокостью, разрывал кожу, расписывал её синяками, портил, осквернял. Распускал невидимые швы на ранах. Кричал. Продолжал избивать. Феликса тошнило. Его внутренности перемешивались в багровую кашу и выползали наружу красноватой слизью и тёмными ошмётками. Всё лицо в слезах и в поту. Глаза ничего не видели. И сердце хотелось выдрать собственными пальцами, чтобы оно не орало, как бешеное, выбиваясь из грудной клетки. "Сволочь, убью! Только я могу позволить себе проливать его кровь!". Хёнджин бежал, будто смертоносный тайфун, теряясь в осколках своей человечности. Он рычал, как настоящий монстр. А руки содрогались в желании растерзать и превратить кого-то в кусок прогнившего мяса с плесенью и густыми пульсирующими артериями. "Феликсу больно..."