Апельсиновые самокрутки и зелёная лампа

⠀Феликс барахтался на твёрдом мокром полу. Он захлёбывался в воде и крови. Его пальцы дрожали, холодели, будто ломались. На висок наступили массивным ботинком: – Какой же ты щенок, от тебя только проблемы! Свалился из ниоткуда на Хёнджина, тварь! – Чанбин надавил ногой на голову Ликса сильнее и ударил носком по челюсти. – Мх!... ⠀По губам, некогда нежным, словно вуаль лепестков весны, потекла склизкая кровь со слюной. Феликса оттянули за волосы, прижали к стене и обсыпали цветущими синяками по животу. Кулаки Чанбина врезались под желудок, стягивали кишечник, пробирали до слезливых рек. Жёсткие костяшки разрезали тонкую чувствительную кожу. – Ты жалкое, пустое место, блять! Что ты сделал? Что?! – Кха-кха... ⠀Ликс упал на плитки и закашлял, выблёвывая лужи чёрной, будто сожжённой крови. А что же он сделал? Неужели что-то столь ужасное? Палёное и угольно-пепельное, такое пыльное и рассыпчатое. Это прах его чувств. Чувств, что дрожали в венах, боялись, шептались. Он отравил этой золой жизнь Хёнджина? ⠀Он влюбил себя в Хёнджина. ⠀Чанбин замахнулся и пнул между едва ощутимых ног, по бёдрам и груди. Внутри треснули и сломились затвердевшие лёгкие. Сердце лопнуло и расплылось горьким разводом внутри рвано дышащей груди. Соль с глаз затекала в уши, закладывала их, заливалась в рот к металлическому кому шипов среди горла. Феликс ещё громче задавился. Он попытался встать, ударил кулаком ногу Чанбина. Слабо, измотанно, почти и никак. Его приложили затылком к раковине и яростно нависли сверху. Воняющие табаком и перегаром пальцы сжали шею Феликса. – Всё из-за тебя! ⠀Чанбин перевернул парня на бок и резко всадил его голову в край раковины. Кусок кафеля обвалился на пол. Ликса тошнило. Глаза мутнели и дрожали. Громкие всхлипывания с влажным кашлем сменились на жалкие попытки втянуть в себя воздух. Феликс задыхался, заикался. А Чанбин не останавливался и продолжал выпинывать страдальца. ⠀Крошка кафеля осела где-то над ухом, окрасила золотистые ленточки волос в пыльно-белый. Уши Ликса начали улавливать крики и глухие удары, как фантики, улетающие на ветру. А позже он в полной мере расслышал всплески пролитой воды, топот и своё сбившееся дыхание. Феликс резко убрал мешающую чёлку и начал подниматься на не стоящих, не своих, ногах. Он глянул наверх, на разъерённое лицо. Это всё ещё чёртов Чанбин. А хотелось бы засмотреться на яркие акриловые картины. Хотелось бы свалиться в белую постель и сваляться там в солнечный комок из золотой пряжи и чаинок. Чанбин ударил рукой по носу. В ушах снова запищало. Мерзко. Отвратительно. Плохо. Феликсу больно. – Ах ты дрянь, отошёл от него, немедленно! – заорал Хёнджин, вваливаясь в туалет. ⠀Кто бы спас, кто бы помог, кто бы расцеловал каждый синяк и блёклый шрам? Кто, если не тот, кто позволил себе схожие зверства? Кто, если не Хван Хёнджин. Весь злой, вспотевший, в чёрной рубашке с медными цаплями на углах воротника, связанными цепочкой. Чувство, будто и Феликса искусали такие же цапли и сковали цепи. А Хван Хёнджин – не цапля, не цепь. Он настоящий зверь, волк, что прыгнул на свою полёвку. За ним забежали перепуганные Минхо с Джисоном. Волчата. – Я не разрешал тебе его трогать! Я уничтожу тебя, кусок дерьма! – грубые хриплые слова отскакивали от глянца стен и пробивались в рассудок, освещали его. ⠀Хван налетел на удивлённого парнишку, что казался таким беспомощными перед его грозным руками. Из брюк резко выхватилось лезвие канцелярского. Им Хёнджин резал Феликса. Им он рассёк лицо Чанбина, повалил на дверцу, что проломилась под тяжестью чужого тела. На мясокомбинатах не так сильно несёт порванной плотью и близкой смертью, как в мужском туалете старшей школы Сеула, в котором вечно дрались, зализывали раны и не боялись крови. – Сунешься к Феликсу – и будешь молить о лёгкой смерти! Я от тебя живого места не оставлю, блоха паршивая! ⠀Хёнджин избивал лицо Чанбина до опухших синих пятен, плевал в его сторону. Не владел собой. В висках просвистело будто пулей такое жестокое "бей его". И он послушал. Всё бил и бил. Месил щёки, раскрашенные треснутой палитрой фиолетового и винного. ⠀Сумев совладать со своей злостью, хоть немного подчинить её, Хёнджин резко метнулся к Ликсу, у которого уже кружил Минхо, прикладывая смоченный кусочек ткани, оторванный от своей рубашки, к его садинам на лице. В больницах не так много переживаний, хлорки и прохладных тряпок, как в мужском туалете старшей школы Сеула, в котором вечно курили, продавали электронные сигареты, распивали фруктовое пиво и не боялись крови. – Ты сдохнешь в кусках своей поганой душонки! – бросил Хёнджин валяющемуся на сломанной двери парню. ⠀Хотел бы он и Чанбина сломить. Но пальцы уже увязли в липком алом желе и тумане. Дыхание упало под волчьи лапы, засеребрилось росой на лбу и растаяло на грязных плитках. ⠀Джисон испуганно вжимался в руку Минхо и обмахивал почти недышащего Феликса своей кожаной курткой. И с ненавистью глядел в сторону тушки на раздробленных деревяшках. В психиатрических лечебницах не так много расстройств и жалости, как здесь. В туалете на краю тьмы. ⠀Хёнджин присел к мальчишкам и указал пальцем на Чанбина. Хан, шмыгнув носом, кивнул, поднялся и утянул за собой Минхо. Они, как изголодавшиеся волчата, бросились на полудохлое тело и обрущили на него бесконечный шквал хищной ярости. ⠀Совсем ничего не видно, кроме ярких белых пятен и силуэтов. Они то мутнели, то мерцали, то пропадали за пеленой. Воздух такой гадкий и мокрый. Он блуждал по лёгким, задевая их острыми кусочками пыли и жёсткими лентами сигаретного дыма прокуренного туалета. Веснушки на щеках, порозовевших от садин, припорошённых незримым снегом, сползали, ютились и ластились друг к дружке, пригревались и нежились. Маленькие родинки-сиротки, брошенные и исколеченные. Закрученные в веточки корицы радужки источали еле-еле видные блики. А слезшая на ранах кожа пахла клюквой и ромашками. Очень холодно. ⠀Феликса осторожно приподняли. Лужи воды и кафельные крошки остались на краю света. Туман рассеивался. Хёнджин взял на руки нежное живое тело и прильнул ухом к его груди. К успокаивающемуся бьющемуся сердцу. Он с облегчённой улыбкой выдохнул и поцеловал Феликса в лохматую макушку, шепча в неё сладким голоском: – Пойдём домой, малыш... ⠀Лёд отпустил висящие руки, сосульки слёз засохли. А душа ещё выла. А голову ещё стягивало оранжеватым узлом. Благо, не кровавым. Цитрусовым, апельсиновым. Феликс с тоской ощутил на нёбе кисловато-горький вкус, почувствовал аромат. Так пахли самокрутки. И Хёнджин. Верить ли в то, что тёмная фигура, уносящая его прочь – это тот, кого он полюбил. Или это та самая Смерть, только не с косой, а с кулаками и приятным шёпотом. ⠀Ласковый говор напевал "я больше не прогоню тебя". Это Хёнджин или всё таки странная Смерть? Ликс не знал. Он дёрнул мизинцем – больно, облизнул губы – кроваво и мясисто, моргнул – виски зазвенели. Может, своими словами Хёнджин так пытался что-то чувствовать? То же, что и Феликс. ⠀Феликс перепуган и загнан в крохотную щель между пластинами металла. Он так и не услышал ответа на свою любовь. Дурацкий язык, повернувшийся так не вовремя. Мог ведь молчать. Мог и подохнуть в туалете со своим признанием. Или у себя в комнате, пустой и морозной. Он долго там просидел, провалялся на твёрдой кровати со впивающимися в кости пружинами. Лишь бы не смотреть на своё обречённое влечение. Лишь бы перестать просматривать, как старую кассету, тот вечер, когда стало поздно поцеловать. ⠀Всё улетучилось и пропало. Рассыпалось равными выцветшими картами. Ликс и его пустая комната. Где-то там вдалеке улыбчивая, но безразличная, будто не существующая мать, вполне существующий Минхо с оравой дворовых кошек и Джисоном, хихикающем в плечо, обнимающем за спиной. И ещё дальше нежился Хван Хёнджин. Рисовал свои прекрасности на пожелтевшей от курева бумаге. ⠀Он унёс Ликса. Чанбин позади ещё подвывал от избиения зловещих чудовищ, Минхо и Джисона. А Хёнджин ластился к бледной веснушчатой щеке. Он не отрывал от неё губ и нежно выцеловывал кровь с розовыми пятнами. – Я так скучал... – это ещё одна истина, которую Хёнджин осознал в тот день. ⠀В театрах не так много драм, как в жизни старшеклассников. Здесь будущие художники, писатели, переводчики, галлеристы, фотографы, преступники, изверги, счастливые люди... Хёнджин вышел из школы, обнимая Феликса. Ликс дышал, Ликс любил, Ликс вжимался в чужую рубашку, оставляя на ней светлые винные пятна. Его взор наполнялся световыми дугами. И он видел не Смерть, несущую в гроб. На улице пасмурно, прохладно. И это не туннель, ведущий в забвение. Кажется. ⠀Хёнджин обнимал холодные выпирающие позвонки. Феликс подрагивал в растянутой чёрной блузе и таких же чёрных широких брюках. Траур по выблеванным когда-то карандашным стружкам и выблеванным сегодня кускам печени. А ведь никто и правда не вечен. Вечна лишь любовь. Любовь будет жить вечно. Любовь она ведь вечная. Вечная... – Почему не надел пальто, которое я тебе покупал? Сегодня так холодно, – тихо заговорил Хёнджин. ⠀Этот его голос, боже, какое счастье! В сердце распустились бабочки и вылетели сквозь кожу, рассеевая вокруг пыльцу услады. – ... Боялся запачкать, – уныло, но с дрожащий улыбкой ответил Ликс со стонами от резкой боли в горле. – Милашка Ликс. ⠀Хёнджин потёрся о жаркий лоб и нежно укусил ухо возле серебристого хеликса. Мимо возростали тонкие голые деревья. Тучи сгущались на небе. Ветер раздувал светлые волосы и залетал под одежду, продирая до трясущихся костей, ломающихся и склеивающихся обратно, как картонные детские поделки, которые родители склеивают по ночам слезоточивым вонючим суперклеем. По серому асфальту царапались красные и оранжевые сухие листья клёна. Голова Феликса всё ещё кружилась и болела. Свет щекотал веки. Даже самые тихие звуки возросли неистовой силой и окатали парня тяжестью. Он ухватился пальцами за рубашку Хёнджина. – Тебе холодно, Фел? Потерпи ещё чуть-чуть, мы почти пришли... ⠀Ликс проныл жалкое: – Таблетки. – Ты примешь мой подарок? - усмехнулся Хёнджин, оглаживая алеющую руку, Ликс ему закивал, – Я ещё цветные карандаши тебе обещал. Не вовремя спрашиваю, но... порисуешь со мной? – С радостью. ⠀Хёнджин дошёл до низких ворот и распахнул их замшевым лофером. Он вошёл во двор, по которому летали две дворовые кошки, дерущиеся за голубя и сухие травинки. Почти те самые бабочки. Улыбнувшись зверям, Хёнджин поднялся по низким ступенькам и пронёс Феликса в дом. – Тебе нужно в ванную. – Ты ведь будешь меня там отпаивать своими обезболивающими? – измученная хрипотца легла на низкий бас жалким переливом. – Прости. Но надо, Фел. Можешь идти? ⠀Хёнджину жаль. Сея ощущение никогда не наполняло его столь сильно. Страдания Феликса ложились кромкой инея и кристаллами соли на кипящую в сердце жидкость. Он и сам страдал. Странно, чудно́. И ново. Раньше сочувствие было далёким, как эарендель. Но Ликс показал его прям перед глазами и внедрил в чёрную дыру груди. ⠀Болезненно зажмуренные глаза, влажные царапины, как трещины в асфальте после горячего летнего ливня и кровоподтёки – это Феликс. Он встал на ноги и, чуть прихрамывая, поднялся до спальни с Хёнджином под руку. Его довели до ванной комнаты и усадили на белый край. Здесь всё также: облезшая голубая краска на стенах, где-то треснутые квадратики плитки и батареи с гирляндой вещей, такой же, как на стуле в комнате Хвана, которому так нравилось раскладывать свою одежду везде, где выходило её зацепить, и расставлять по всему дому кружки. Феликс опёрся рукой на стену и завыл. Хёнджин молниеносно убежал за таблетками и водой. ⠀"И что дальше?" – думалось Ликсу. И вправду. Он выпьет обезболивающие, возможно, ему позволят полежать в мягких шёлковых одеялах, ну а потом? Хёнджин сказал, что не прогонит. И это всё, что у него было, всё, во что он отчаянно пытался поверить, сжимая отметки избиения на животе. ⠀Хёнджин вошёл, как поток тайфуна. Он протянул красную капсулу Ликсу. Тот её проглотил и запил водой. Затем и белую. Стакан осушился и показал своё стеклянное дно, исцарапанное ложкой со въевшимися следами кофе. Кто вообще пьёт кофе из стаканов? Кто, если не творец? ⠀Хёнджин взял Феликса за руку и просмотрел на ещё не зажившие раны, покрытые тёмными корками и засохшей кровью с водянистыми отблесками. – Ты не бинтовал их больше? – Нет... – промычал Ликс и сжал веки. ⠀Ему на кожу вылили щиплящей перекиси и подули. То самое дыхание, приглушающее взрывы мясистых тканей под покровом сукровицы. Феликс закусил щёку. Хёнджин достал невесть откуда бинт и остановил марлю в сантиметре от царапин: – Может быть, просто прижечь йодом? ⠀Феликс коротко кивнул. Йод сжигает, бинт сковывает. Меж сожжением и удушением Ликс бы выбрал прозрачную красную капсулу и коробку цветных акварельных карандашей с особенно ярким красным. ⠀Хёнджин поднялся и раскрыл полочку под зеркалом. Он вытащил оттуда рыжеватую склянку и вылил чёрного йода на кусочек ваты. – Держи мою руку, – попросил Хван и начал промакивать бордовые полосы. ⠀Ликс зажал пальцами предплечие Хёнджина и тихо зашипел. Его кровь смывали. Раны залечивали с тонкой заботой и трепетом. От того стало не так больно. Душил только навязчивый страх, что всё это распадётся и испарится. Феликс отпустил покрасневшую кожу Хёнджина и выдохнул, в упор смотря на парня перед собой. Тот выдыхал приятную прохладу на порезы и прижимал вату. Он перехватил взгляд Феликса невесомым поцелуем возле губ. – Джинни... – Что такое? – осторожно отстранившись, блеснул Хёнджин своими тёмными глазами, Ликсу думалось, что цвет больше походил на разбавленный ромашковый чай с зеленоватыми вкраплениями. – Почему ты спас меня? ⠀Может быть, "спас" звучит слишком глупо и по-детски, но если бы Хёнджин не разбил дверь в туалет, дверь кабинки и лицо Чанбина, то разбили бы голову Феликса, об ту же раковину, в которую впечатался его висок багровым ленточный узором, что ещё надолго останется там, в кафельных кусках. – Не глупи... – он цикнул и застыл на мучительное мгновение, всматриваясь в Ликса, – Потому что ты мой, – твёрдо выпалил он, крепче сжимая персиковую кожу у локтя, – И только мой. Только я могу позволить себе подраться с тобой. – Я не хочу, Джинни, я больше никогда не хочу с тобой драться... ⠀Феликса накрыли пылким объятием и низким тихим полу-шёпотом: – Я тоже, Фел. – Не хочу делать вид, что ненавижу тебя... – хныкнул Ликс. ⠀В глазах его застыли стеклянные кристаллы. Хёнджин потянул парня наверх и, продолжая обнимать, повёл к постели: – Давай просто полежим? ⠀Он уложил Феликса и сковал в свои ладони. Рука потянулась к тумбе и нарыла сигарету. Хёнджин вдумчиво закрутил её на пальцах. Пробрал бумагу, вымоченную маслами, задумчивым взглядом. И убрал обратно, наугад бросив в сторону тумбочки. Быть может, она упала в одну из семнадцати кружек восемнадцатилетнего парня. Может, в игольницу или в открытую баночку застывшей краски. А, может быть, даже в пару к зажигалке. – Почему не закурил? – Не хочу тебя травить. – М... – Феликс надавил головой на чужое плечо. – Чего? – Что ты теперь будешь делать? – В каком смысле? – С нашими... взаимоотношениями?Ты подрался с Чанбином из-за меня, Минхо и Джисон нас видели... – с грустью хрипел он голосом подавленным, стонущим. – Переживаешь, что я оставлю тебя? ⠀Вопрос, впившийся в грудь клювом цапли, волчьими когтями и драконьими языками огня. Феликс нисколько не думал над своим ответом, только над тем, как бы сказать, выдавить из себя все слова без запинок на колкие передышки. – Ну... да. Я не хочу тебя потерять. – Сильно? – издевался Хван. – Джинни... ⠀Феликс медленно залез на бёдра Хёнджина и посмотрел на него сверху вниз. – Оу, ты наглеешь... ⠀Хёнджин хотел сказать что-то ещё, но его прервали грубым поцелуем. Ликс процарапал губы парня, облизнул и задержался на несколько недолгих, но прекрасных секунд. Вместо всякий ответов и вопросов. На недолгих секунд. Насколько его измотанное тело хватило секунд. – Мой малыш Ликси, – зардел Хёнджин, зарывшись ладонью в чуть мокрые волосы, поглаживая их, не отпуская от себя далеко. ⠀Феликса притянули вниз. Его внутренности трещали, держась на скрепках, конечности отмирали, а в сердце колыхались тревоги. Хёнджин распустил свои руки блуждать по сладостной спине и чуть ниже. Левая остановилась на ягодице, правая заполза под рубашку. Он вдохнул сладкий запах тела Феликса и утонул в нём. Придавив его плотнее к себе, Хёнджин закрыл глаза и уложил мягкие губы на чужую шею, отчего Ликс промычал в себя. Его предплечие покалывало, запястье плакало алыми слезами. Хёнджин заметил это и поднялся, рассаживаясь на кровати. Феликс схватился рукой за его бок и продолжил сидеть сверху. Хван снял с себя рубашку, притянул мягкое пышное одеяло. – У тебя кровь. ⠀Он сжал бёдра Ликса и на себе понёс его к окну. А Ликс заметил на подоконнике свой портрет, повёрнутый уже прямо в постели. Почти живой, дышащий ровнее самого Феликса. Нарисованный свитер сползал по плечу с веснушками, каждую из который Хёнджин прорисовал, сопровождая немыми комплиментами. Ослепительная кожа притягивала, обжигала, выветривала всё плохое. Бёдра, прикрытые тёмной юбкой, возбуждали желанием потрогать, как алое яблоко в райском саду. Запретный плод ведь так сладок. Хёнджин вложил в это произведение всю свою душу и понимание слова "откровение", которое засияло в углу холста. – Ты её повернул... – Я просыпаюсь и сразу вижу твои глаза перед кроватью, – с нежностью улыбнулся он, – а теперь дай-ка руку. Придётся затянуть. ⠀Хёнджин достал из ящика в столе эластичный бинт и обкрутил его по царапинам. Он завязал узелок, разрисовал бежевую ткань красноватыми карандашами, вырисовывая черты своих губ и протянул цветные инструменты и Ликсу. Тот нарисовал милые нежно-розовые сердечки и улыбнулся. А Хёнджин завис около его лица: – Поцелуй меня. – Поздно ведь? – усмехнулся Ликс. – Не поздно, я хочу, чтобы ты меня поцеловал, Фел. ⠀Феликс оставил медленный, плавный поцелуй на губах Хёнджина. Не разрывая его, Хван пронёс парня обратно в одеяла и припал рядом. Они ещё долго целовались и обнимались. Облизывали кожу друг друга, расписывали её пятнышками лопнувших капилляров, хихикали, и утопали в мягкости покрывал и своих движений. С открытого окна поддувал осенний ветер. На улице пошёл дождь. Капли противным шумом полились на стекло. – Да чтоб их!... – Хёнджин поднялся и захлопнул форточку, – тебе не холодно? – Без тебя холодно. Одеяла такие ледяные. Иди сюда, скорее. ⠀Хёнджин завалился сверху на Феликса. Он придавил несколько синяков, отозвавшихся тупыми стонами и обцеловал их. Его лицо опустилось к наконец гармонично дышащей груди. Язык скользнул к пуговице на чёрной полупрозрачной блузке. Хёнджин прошёлся по ней следом слюны, проникающей через ткань на кожу, и закусил зубами. Хотелось бы вырвать её, но он пожалел несчастную вещицу и расстегнул все пуговки пальцами. Ликс дотянулся до чужого колена и принялся гладить его. Хёнджин плавно стянул чёрную ткань с бархатистого тела, окрашенного жуткими синяками и ссадинами. Он зацеловал каждую из них и облизнул грудь, радуя Феликса нежной откровенностью. Хёнджин прилёг меж ключиц Ликса и затих. Хёнджин нашёл себе место. Хёнджин пригрел его себе. Он затих, наслаждаясь биением ангельского сердца. Такого милого, прекрасного, светлого. ⠀Они оба ощутили что-то схожее, синергированное. Какое-то мягкое, пылкое, странное нечто. Нечто, называемое чудаковатым словом "чувства". ⠀В голове Феликса путался клубок надоедливых мыслей и вопросов. Он попытался обдумать свои слова, чтобы не жалеть о них. И всё равно волнение вытекало изнутри вместе с каплями пота. Ликс вдохнул полную грудь воздуха и зарылся рукой в блестящие волосы Хёнджина. Он перебрал несколько прядей, накрутил их на палец, ещё несколько раз продышался. И вновь накрутил, продышался. И так до тех пор, пока душа не содрогнулась. Пока что-то внутри не сбилось. Хёнджин услышал, как сердце сорвалось. Феликс тихонько зашептал: – Хёнджин, ты ведь любишь меня? ⠀"Я... тебя?..."