кинки.

      В помещении тепло и пахнет недавно съеденным ужином. Чан неторопливо моет посуду, вытирает столешницу и убирает ножи обратно в кейс и на полку. Ему всегда нравился минимализм и прибранная квартира. Он уделял особое внимание расположению кухонной утвари и ещё больше — мебели. Чанбин всегда наблюдал за этим с завороженным взглядом, он всегда ждал, пока старший закончит, подойдет к нему и оставит аккуратный поцелуй на его лбу.       И сейчас Со с привычной внимательностью провожал Чана своим взглядом, покорно ожидал, пока тот подойдет. Вот только в этот раз его переполняло нетерпение — в нём бушевало желание, его нутро просилось под взгляды старшего, пока тот делал вид, что совершенно не замечает своего парня в центре комнаты.       Не замечает стул на просторной почти пустой кухне, не замечает обнажённого совершенно немаленького Чанбина, не замечает его бесполезности и беспомощности. Не в принципах Чанбина умолять, но в текущем положении он одним только взглядом требует касаний. Он открывает рот и громко выдыхает, почти проскулив, однако долгожданный взгляд останавливает, по-детски радует.       Чанбин дёргается, когда Чан элегантно подходит к нему, когда невесомо проводит пальцами с аккуратно подпиленными ногтями по его бёдрам и очень сосредоточенно ласкает его кожу, на пробу сминая поджарые мышцы. Старший выглядит таким увлечённым, таким довольным и внезапно благодарным. Если бы Чанбин раньше узнал о его желаниях, если бы осмелился поинтересоваться его предпочтениями, если бы он, будучи инициатором их отношений, элементарно спросил бы Бана о его кинках, он бы был самым сексуально активным человеком в своём окружении — он от чего-то очень уверен в этом.       Бан зачёсывает свою чёлку, пока пальцы по-прежнему тонко касаются чужого живота, груди, шеи. Он мягко похлопывает Чанбина по щеке и, когда тот вопросительно смотрит на него, нагибается и коротко чмокает в лоб, как тот и ждал, хотел. Чан предательски издевается и наслаждается своим положением. Он встаёт перед младшим на колени, смотрит ему в глаза, дышит куда-то в ногу и начинает оставлять краткие поцелуи от колена до паха, словно высчитывая миллиметры, рисуя свою простую картинку. Чанбин в невозможности противостоять громко выдыхает, чувствует, как всё между ног откликается, как член отзывчиво дёргается, как бёдра тянутся к касаниям, но сильные руки останавливают. И младший слушается, не отрываясь от чужого внимания.       Чанбин ненавидит бездействие, ему тяжело не контролировать процесс. Они с Чаном хоть и меняются ролями, но ещё никогда Чанбин не пользовался возможностью отдать абсолютно весь процесс в руки старшего… Однако сейчас он в буквальном смысле полностью зависит от его ладоней, его решений и желаний. Чанбин хоть и не привык к такому, но видя любимого между ног, не имея возможности противостоять или наоборот направить, Со чувствует себя приятно беспомощно и неожиданно спокойно. Его руки бесполезно дёргаются за спиной, осторожно связанные чановой лентой для медитаций. Его ноги свободны, но он от чего-то чувствует, что должен вести себя хорошо, контролировать себя, позволить Бану поиграть в свои игры, сделать приятно не столько себе, сколько партнеру.       И Чан делает: он касается пальцами члена, очень медленно и расчётливо ублажает Со, ведёт ладонями по всей длине, к яйцам и дальше. Чанбин дышит через нос очень громко и глубоко. Это не что-то новое в их отношениях — дрочить друг другу — но сейчас всё слишком непривычно, слишком чувственно и плавно. Как будто интимнее, чем обычно, так, словно у Бана в планах держать младшего связанным часами. Часами доводить его до одного единственного оргазма, часами просто гладить, пока он не сойдёт с ума.       А Чанбин, мать его, сходит. Уже на десятой минуте он несдержанно движется вслед за рукой, не позволяя себе подняться со стула, стонет во весь голос, не заботясь о том, как звучит. Чанбин то дергает руками, то закидывает голову, то выгибает спину — он просто потихоньку сходит с ума. Чан же по-прежнему спокоен, медлителен и латентно коварен.       — Хён, побыстрее, — бурчит младший и смотрит на мужчину не то чтобы просящим взглядом, но точно очень нуждающимся.       — Нет, — ровным голосом говорит Чан и щекочет рукой чувствительные соски, продолжая гладить чужое возбуждение, а губами исследовать ноги.       — Блять, — всё что может ответить Со, когда ногти старшего начинают царапать его грудь, грубо проходясь по влажной коже. Его язык близится к паху, к тёмным кудрявым волоскам, куда-то чуть ниже. Щека почти касается яиц и основания члена, но Чан игнорирует, продолжая водить и дергать рукой, избегая самых чувствительных мест. А затем его костлявые пальцы ловко стекают ниже к заднице и проникают без сопротивления. Чанбин только и может что обронить гортанный стон, подавившись слюной. Член чувствует себя одиноко, но то как пальцы умело находят простату, как они гладят изнутри, как знающе давят и массируют — Со до боли прикусывает губу и очень хочет большего. Больше поцелуев, больше толчков, больше касаний к его паху, к его покрасневшей в одиночестве головке, к его поджимающимся яйцам.       Чанбин чувствует сгусток желания в животе, его нервные окончания сходят с ума; оргазм близится постепенно, но напрочь отказывается вырваться наружу. Со обожает массаж простаты, обожает чановы пальцы глубоко в своей заднице, там, где его собственные предательски не способны ублажать, но он, как назло, просто не в состоянии кончить от одного этого чувства. Ему всегда была нужна дополнительная стимуляция, ему всегда были нужны поглаживания в зоне груди, касания в зоне члена — Чанбину всегда был нужен Чан со всеми его способами удовлетворения.       И сейчас, когда ласки остаются в заднице, старательно массируя мужчину изнутри, Со чувствует переизбыток всего: ощущений, стимуляций, не вырвавшихся мольб и огорчений. Чанбин ощущает переизбыток чувств собственной никчемности. Стыда.       — Хочу кончить, хён, — голос хрипит в глухом скрипе, напоминая то ли скулеж, то ли хныканье. Со крепко жмурится. Тело кипит, требует прекращения всех этих издевательств, но мозг Чанбина, его либидо глухим криком глушат потребность остановить происходящее.       — Ты можешь кончить, Бин, ты же знаешь, — с одной стороны Чан никогда не запрещает Чанбину получать удовольствия, честно отдавая всего себя его удовлетворению. Но с другой — он издевается, не подавая виду и улыбаясь очень понимающе. Чан ритмично вбивается в младшего, давит умело, четко зная, как именно ему нравится, как его Бину от стимуляции сносит крышу. И он, конечно же, прекрасно осведомлён о том, что тот не может кончить без дополнительных касаний.       — Хён! Не могу, у меня так не получится, — уже натурально хнычет Со, когда мирится с тем, что пальцев недостаточно, что его содрогающаяся от сверхстимуляции простата не способна привести его к финалу.       Как бы Чан не старался, как бы Со этого не хотел — желанное было невозможно. И от этой беспомощности на ресницах оседает влага. Бин откидывает голову, лишь бы старший не видел его лица, не видел того бардака и той надломленности.       Но Чан всегда всё видит, и видит он в этом всём только прекрасное. В его глазах смуглая кожа Чанбина искрами сияет от влаги, его кроваво искусанные губы пленят пышностью. Щёки Со, что уже долгое время горят алым огнем, хочется раскрасить ещё большими красками. В глазах младшего немые просьбы, глубокая тьма и сладкая влага. Бан на уровне эстетического удовольствия получает экстаз и в благодарность за существование, за возможность видеть это целует в коленку, осторожно поглаживая бока и спину.       Старший не любил контролировать оргазмы и никогда не планировал делать этого — он просто наслаждается осознанием, что Со может быть таким прекрасным с его оголённым телом, связанными руками и полностью отданной властью. При желании младший мог бы спокойно встать, взять всё в свои руки — даже без рук — но именно эта картинка, эта элегантно свисающая с запястьев чёрная лента делала момент особенно будоражащим.       — Ты можешь двигаться, — мелодичный шёпот в кожу, бежит по позвоночнику до самого горла.       И Чанбин отпускает свои слёзы, глупо, но благодарно улыбаясь. Его ноги плотно упираются о пол и таз начинает скакать вверх-вниз, позволяя члену шлёпаться о живот и издавать самые смущающие, но эротические звуки. Но именно этот стыд и эта открытость дают хоть какую-то стимуляцию.       Со невнятно бормочет то ли благодарности, то ли проклятия. Он хрюкает от экстаза и зудящего наслаждения, когда головка так приятно бьёт по коже. Чан в купе со всем этим отточено попадает в цель и доводит любимого до конечного блаженства — младший громко кончает.       Мужчину настолько ломает, что он гнётся пополам, уже более резко дёргая бёдрами, напрягаясь всеми мышцами перенапряженного тела. Его ноги трясутся от судороги, икры щемит от ушедшей нагрузки, а грудная клетка разрывается от втянутого воздуха. Со натурально трясёт, словно стимуляции было так много, что она сломала его нервную систему. На щеках солёные полосы, глаза по-прежнему плотно зажмурены, челюсть сжата до скрипа зубов, а задница пульсирует, выталкивая из себя инородное, пока член выталкивает остатки семени.       Бан вынимает пальцы и только потом понимает сколько усилий на самом деле приложил, чтобы довести младшего до такого состояния — состояния полной опустошенности. И вид на запятнанное, абсолютно заёбанное тело извращенски возбуждает.       Чан не спешит его развязывать.