Writober-2022

— Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых, — повторил Ричард твёрдым голосом. Свистнула розга, и боль обрушилась на плечи, заставляя вздрогнуть всем телом, галька, рассыпанная по полу, впивалась в колени. — …и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей, — ровным тоном произнесла матушка. — …и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей, — эхом отозвался Ричард. Снова боль — тонкая жгучая полоса пролегла точно под первой. Рука у матушки была твёрдая, и гибкие ивовые прутья для розги она всегда отбирала лично, и сама же следила за тем, как их вымачивают. Достойное воспитание — непростое дело. —... о законе Создателя размышляет он день… и ночь. Матушка не стала ждать, пока Ричард договорит — третий удар оказался неожиданно сильным, до слёз, до закушенной от неожиданности губы. И за третьим ударом сразу последовал четвёртый, наискось, так что вся спина вспыхнула огнём, и выбило воздух из лёгких — это за закушенную губу, не за слёзы. Плакать ему дозволялось, в знак смирения перед Создателем. Но всё остальное тело следовало держать в узде. — … ибо знает Создатель пути праведных, а пути нечестивых ведут к гибели… Вы запомнили, сын мой? — Да, матушка. Под её пристальным взглядом Ричард натягивал сорочку, стараясь не морщиться от мучительных прикосновений ткани, отряхивал камешки с колен, и возвращался в свои покои с прояснившейся и умиротворённой головой, в которой цветными стеклянными бусинами перекатывались слова молитв. После матушкиных наставлений наказания в Лаик казались сущей ерундой — капитан Арамона всего лишь лишал Ричарда обеда и ужина, заставлял часами стоять в неудобной позе с тяжёлым мушкетом на вытянутых руках или сидеть в ледяных комнатах в одиночестве. Этого было недостаточно, чтобы привести мысли в порядок и справиться с полыхающим в душе гневом. Каждый вечер Ричард вставал на колени и шептал слова молитв, чувствуя себя потерянным. Ему хотелось выплакать всё, вымыть из головы все нечестивые, грешные мысли, очиститься, но глаза оставались сухими. — Не оставь нас, Создатель, среди нечестивых, яви лицо Своё ожидающим… Я уповаю на милость Твою, сердце моё возрадуется пришествию… Его спина зажила, остались только еле заметные бледные росчерки на плечах. В особняке герцога Алвы стало ещё хуже. Слова эра Рокэ были резкими и хлёсткими, напоминая о матушке, но дальше слов эр не заходил. Ричард бы и не позволил — ему! Мужу неправедному, нечестивому, стоящему на гибельном пути, заседающему в собрании развратителей… Стоило только представить — и воздух в груди кончался, и всё тело охватывал жар, и колени подгибались. Нет, не позволил бы — но клятва, принесённая в День Святого Фабиана, требовала от Ричарда послушания и повиновения. И если бы эр Рокэ захотел его наказать — пришлось бы преступать через неё, а значит, самому сбиться с пути, нарушить слово чести. Ричард запутался. Ричард молился — но ковёр в его спальне был слишком мягким, а воздух слишком тёплым, и после сытного ужина и кэналлийского вина его клонило в сон. Он перестал ужинать — это не помогло, обеды были слишком обильными. Пришлось перестать и обедать. Он отказался от вина, пил только воду, а окна в комнате держал распахнутыми. Эр Рокэ явился однажды вечером и застал Ричарда на коленях, перед распахнутым окном, в одной рубашке. — Потрудитесь объясниться, юноша, вы окончательно решили себя уморить? — осведомился эр Рокэ, прислонившись к косяку и скрестив руки на груди. — Вам разве есть до этого дело? — хмуро спросил Ричард вместо ответа. Он был раздосадован, но вместе с тем испытывал и смутное, злорадное удовлетворение. — Никакого, — эр Рокэ усмехнулся. — Но матушка ваша, несомненно, потребует объяснений, если эта нелепая затея вдруг осуществится. В горле образовался комок, но всё это пустое — слёз опять не будет, не будет ни облегчения, ни спокойной уверенности, ни ясности в мыслях. И этому человеку с насмешливыми синими глазами никак этого не объяснить. Он так и стоял на коленях, хотя следовало подняться, но сил хватило только гордо вскинуть подбородок и отвернуться. Эр Рокэ оттолкнулся от косяка и плавно обошёл кровать. Встал перед Ричардом, задумчиво наклоняя голову набок. — Чего вам не хватает, юноша? — резко спросил он. — Ваши идиотские порывы наводят на определённые мысли, но, право, вам стоит озвучивать свои желания. — Мне ничего от вас не надо! Он рванулся, наконец, вверх, на ноги, но было поздно. Твёрдые сильные пальцы эра Рокэ надавили на плечи, вынуждая остаться на месте, больно ухватили за подбородок, заставляя поднять лицо. — Вы дерзите. — Раньше вас это не задевало! — Это и сейчас меня не задевает, — эр Рокэ усмехнулся, выпустил его и сел на кровать. — Но заставляет задуматься, чего же вы так усердно добиваетесь. Наказания? Он закусил губу, лишь бы не сорвалось то, что вертелось на языке, но краска бросилась в лицо, заполыхали уши, шея, и эр Рокэ несомненно это заметил. Ричард опустил голову, и выражения его лица не видел, но услышал неопределенный звук — не то смешок, не то хмыканье. — Снимите рубашку и повернитесь спиной. — Я не… — Живее, юноша. Этот тон не оставлял никакой возможности для отказа, и Ричард подчинился, чувствуя облегчение. Пальцы эра Рокэ скользнули по спине, почти невесомо прослеживая ровные линии на его коже. Неожиданно нахлынуло знакомое — смесь унижения и предвкушения, от которой захотелось вдруг заскулить, задрожали пальцы. И почему-то заныло, стыдно потянуло в паху — с матушкой так не было. — Вот, значит, как. Розга? — голос эра Рокэ немного смягчился, но то, непререкаемое, властное, заставляющее трепетать и подчиняться, никуда не исчезло. Ричард кивнул, не в силах ответить. — Розгу предложить не могу, не подготовился. Но оставить вас без наказания совсем слишком жестоко. Встаньте и идите сюда. Это оказалось гораздо хуже, чем Ричард мог вообразить. Гораздо унизительнее и слаще. Эр Рокэ заставил его спустить штаны и лечь к нему на колени — и слёзы выступили на глазах до первого удара — не сильного, словно эр только примерялся, но обидного и постыдного. — Дерзкий, нахальный щенок, — сказал эр Рокэ. Ричард всхлипнул от облегчения. Боль обрушилась на его ягодицы, хлёсткая, понятная, разрушающая до основания все сомнения.