18.10 Pain
30 октября 2022 г. в 22:14
Примечания:
Валентин и Лионель, упоминается Джастин/Лионель, джен, ангст, стекло
В тексте цитируются сонеты Шекспира.
Он перечитывал стихи Юстиниана так часто, что мог бы процитировать любую строчку без запинки, но к разгадке ближе не становился. Белая кожа, светлые волосы — это могла бы быть королева, но тёмные глаза и некоторые другие оговорки скорее опровергали эту версию. Он слушал внимательно всех, кто имел неосторожность обсуждать в его присутствии столичных дам. Но либо возлюбленная Юстиниана избегала общества, либо брат лукавил, пряча реальные черты под выдуманными.
Тёмные глаза вполне могли быть синими, а светлые локоны — чернее ночи. Слухи, которым Валентин не хотел верить, намекали, что и сама дама могла оказаться не дамой.
Потом наступил День Святого Фабиана. Валентин увидел его, поймал холодный внимательный взгляд — и узнал.
Мои глаза в тебя не влюблены, они твои пороки видят ясно. А сердце ни одной твоей вины не видит… и с глазами не согласно.
У него не было доказательств, и не могло быть. Не было ничего, кроме тетради со стихами и воспоминаний о мечтательной грустной улыбке. Но Валентин был уверен настолько, что решился подойти в тот же вечер, когда они оказались одновременно в гостиной у Капуль-Гизайлей.
Момент был удачным — гости рассредоточились по анфиладе комнат, разбившись на небольшие группки, барон порхал между ними, баронесса блистала, морискиллы пели, а граф Савиньяк устоился с бокалом вина в укромной нише у окна и наблюдал.
— Полагаю, представляться нет необходимости, — сказал Валентин, игнорируя все приличествующие прелюдии. — Мне много раз говорили, что я похож на своего брата.
Если граф и счёл это дерзостью, вида он не подал, лишь приподнял насмешливо бровь.
— В любых цветах Придд остаётся Приддом, — он покачал бокалом. — Однако вы меня заинтриговали столь яростным кавалерийским наскоком. Вы ведь не о погоде подошли поговорить?
Вино в бокале было белое, прозрачное, Валентин отметил это невольно, так же как два перстня на правой руке и ухоженные квадратные ногти, и тонкую белую ниточку свежего шрама, уходящую под кружево манжета.
Про руки в тетради тоже было — и властные касанья рук меня повергли в трепет и смятенье.
Валентин вскинул подбородок и заложил свои собственные руки за спину.
— Скажите, граф, вы отвечали на чувства моего брата взаимностью?
Он колол наугад и попал — Савиньяки умели держать лицо, но Приддам это удавалось лучше. Тёмные — темней беззвёздной ночи — глаза графа расширились, вся безмятежность из них пропала, словно и не было.
— Я предпочту вас не услышать, Васспард, — ответил он холодно, с явным предостережением, но Валентин взгляда не отвёл.
— Любовь — недуг. Моя душа полна… томительной, неутолимой жаждой. Того же яда требует она, который отравил ее однажды.
Валентин попал, а теперь проворачивал клинок в ране, и пусть это закончится вызовом, но он намеревался сказать всё, о чём умолчал живой Юстиниан, и то, о чём не желал говорить мёртвый.
Савиньяк подался вперёд, к его уху, и его шёпот обжёг скулу и щёку.
— Хотите обвинить меня в его смерти?
— А вы не виновны? Разве не затем вы сблизились, чтобы отомстить семье, убившей вашего отца?
— Вы похожи на него больше, чем думаете, — граф качнулся на каблуках назад и криво усмехнулся. — Не ждите от меня ни оправданий, ни сожаления. Но может быть, вы желаете занять его место, Валентин?
— Боюсь вас разочаровать, — он тоже усмехнулся, словно отражение в зеркале.
— Тогда забудьте, — посоветовал Савиньяк. — Напейтесь, останьтесь на ночь у Марианны, устройте скачки… его мориск ведь у вас? Забудьте или хотя бы попытайтесь.
Он отсалютовал Валентину бокалом, вспыхнула мелкая бриллиантовая россыпь в перстне, и откуда-то подскочил барон Капуль-Гизайль: «Господа, вы обязаны высказать своё мнение…»
… Будь так умна, так зла. Не размыкай зажатых уст моей душевной боли. Не то страданья, хлынув через край, заговорят внезапно поневоле…