Сны малых деревень

      Светящиеся соцветия легко сгибались под копытами ступающего по невесомым стеблям пегаса. С призрачных стволов и ветвей свисала тонкая бахрома, схожая с пушистыми волосами. Мирный и тихий пейзаж, спокойная лагуна в безбрежном море, сотканном из самых разнообразных сновидений. Безбрежный океан, уходящий в бескрайнюю ночь высоко-высоко над небесами на недостижимое, невообразимое расстояние.       Вот пролетела стайка тонко хохочущих пузырьков — их смех колокольчиками отдавался в ушах Лайсона — и налетела на неожиданное препятствие, будто не заметив крылатый силуэт, такой же полупрозрачный, как и всё вокруг. Налетела... и прошла насквозь, только на миг приугаснув и приумолкнув от постоянного треньканья.       Под сенями молчаливых деревьев, казалось, сам воздух был пропитан обрывками бессвязных мыслей. «Поле для невидимой охоты», — сказал бы сновидец, но таковые давно не забредали в это потустороннее царство.       Лайсон шёл без цели, без смысла, без каких-либо воспоминаний в голове. Просто шёл туда, куда его несли ноги в этом бессвязном лесу, совокупности всех грёз в прошлом, снов нынешних и, может быть, даже грядущих. Даже не представлялось, что когда-то давным давно он появлялся здесь не бессловесной тенью, а собой настоящим, способным менять окружающую иллюзорность по собственному желанию и лечить тех, кто пострадал от кошмаров.       Пегас остановился, стоило только появиться проблеску воспоминания, и огляделся. Лес вокруг изменился: стволы приобрели подобающую деревьям твёрдость и перестали светиться, словно пещерные грибы. Такие изменения обычно указывали на приближение к границе бессознательного, перейдя которую можно было попасть в чей-либо сон. Но как же давно этого не случалось… Со времён изгнания Найтмер Мун.       Сам Лайсон тоже уплотнился, стал походить на себя реального, а не на бледную тень, даже отпечатки копыт в пыли лесной тропинки проявились. Ночь сменилась на сумерки, небо заволокло тучами… Бывшего сновидца стремительно затягивало в чью-то грёзу против его воли.       Пегас посмотрел на клубящиеся облака и внезапно для себя произнёс:       — Будет дождь.       Сказал, и не поверил своим ушам, настолько чужим показался ему собственный голос.       Порыв ветра всколыхнул ветви старых елей. Потихоньку закапало. Капельки воды стекали по шёрстке и перьям. Бывший сновидец мотнул гривой — дождинка попала в глаз.       Холодный ветер неприветливо трепал холку крылатого пони, невесть как оказавшегося в не положенном для него месте. Чужой мир не слишком радовался гостю, но почему-то терпел его появление и не выталкивал обратно.       Дождь кончился, однако в лесу стремительно потемнело. Закачались верхушки елей. Между деревьями пополз липкий туман, укрывающий землю и кустарники бледной завесой.       Пегас зачарованно глядел на то, как меняется окружающая его реальность. Вот и зацокали белки, вдалеке провыл волк. Лес стремительно оживал, становясь полным подобием реального мира… или представления о нём.       Кто-то прошуршал в кустах, недобро глянув исподлобья на застывшего статуей путника. «Пища…» — Лайсон будто бы услышал мысли неведомого хищника и отступил на шаг от шевелящихся веток.       «Бежать», — чётко прозвучала мысль, но пегас не сдвинулся с места. Промозглый порыв ветра взметнул ледяные капельки и развеялся постепенно затухающим шумом ветвей.       Лайсон шагнул навстречу кустам. Верхушки елей по-прежнему трепетали, а туман, настороженно окутывая подлесок, скрадывал очертания стволов. Чаща, и без того неуютная, стала совсем зловещей.       Пегас прищурился. Внешне ничего не поменялось, но для него всё вокруг резко стало светлее, контрастнее… цветнее. И вместе с этим сразу же стали видны прорехи в ткани сновидения: чёрные пятна вместо коры, повторяющиеся листья, неумело разбросанные камешки и веточки. Ночное зрение и в обычной жизни помогало, а уж во снах тем более.       Из-под веток выбежал пищащий комок клыков. Бесформенный кошмарик растопырил то, что у него было вместо лап, и прыгнул, целясь прямо в лицо непрошенного гостя.       Рефлексы не подвели. Лайсон тихо фырнул, впечатав мелкого вредителя в землю. Писк затих. Ветер, вроде бы, тоже.       — Надо же, я что-то ещё помню, — добродушно проворчал жеребец и, сосредоточившись, накинул на себя сотканный из бликов и теней лёгкий плащ. Голова загудела, однако лес, который его окружал, вдруг потерял зловещую ауру, перестав замечать в ночном путнике кого-то постороннего.       Лайсон потёр лоб и направился к кустам. Обойдя их, он заметил серебрящуюся в свете вышедшей луны тропинку.       — Приглашаешь? — усмехнулся пегас, пристально озираясь вокруг.       С каждой секундой бывший сновидец всё чётче вспоминал, что он умел раньше делать, и с холодком понимал, насколько же растерял форму за все прошедшие века. Но куда больше пробирал мороз от осознания, что всё вокруг действительно являлось чужим сном, а не его собственным личным кошмаром.       После того, как Элементы Гармонии изменили мир сновидений, Astrum Nox, путешествия в чужие сны стали невозможны. Свой внутренний мир Лайсон хорошо знал, ведь только в нём он мог оставаться, как и раньше, сумеречным гвардейцем Принцессы Луны, целителем сновидений. Здесь же всё было не так.       «Кто же ты, хозяин грёзы? Почему твой внутренний мир так не похож на пасторальные пейзажи счастливых подданных Владычицы рассвета?»       Увы, никаких подсказок окружение ему не дало. Надо было идти вперёд по тропинке и надеяться, что на её конце будут все ответы.       — Следуй по тропе ночной росы, мой ученик, — тихо напевал под Лайсон себе под нос, — следуй за светом молочным лунного диска, лети, будто небом рождённый. Средь туч прямо к звёздам мерцающи…       Он осёкся и задумчиво цокнул языком. И было с чего.       Лайсон бы понял, если лес начал бы водить его кругами. В конце концов, пегас как сновидец не делал ничего, чтобы проникнуть глубже во внутренний мир спящего. Он бы понял, если оказался возле границы и вернулся бы в промежуток между снами, однако увидеть село...       Пегас вздрогнул. Мурашки пробежали от холки и до кончиков крыльев — это была та самая деревня, где он сегодня давал концерт, Роки Хувз.       — Это моё представление так глубоко запало в твою память, что привело меня к тебе? — снова сам себя спросил сновидец и присмотрелся.       Что-то во всём пейзаже его смущало. В лунном свете долина, где находилась деревня, выглядела мирной, однако во всём селении не было ни единого источника света, ни какого-либо движения в тенях. Она как будто полностью опустела. И при этом Лайсон чувствовал, что это не так.       По верхушкам засеянных в окрестностях злаков порой проносились порывы ветра. В реке мерцал разбиваемый волнами лунный диск. Смутные запахи, с трудом узнаваемые пегасом, и тусклые невыразительные звуки намекали, что хозяин сновидения мало знаком с окружающими землями или что больше опирается на зрение.       «Вот это уже больше похоже на меня прежнего, — с ноткой ностальгии подумал сновидец и стал спускаться по дороге к деревне. — Смотреть, собирать сведения, размышлять… Узнавать того, в чьём сне ты находишься. Только так ты можешь понять, как лечить пострадавшего от кошмара. Привет, старина я».       На мосту он приостановился и посмотрел на своё отражение. Кисточки на кончиках ушей непослушно топорщились, серебристая фибула плаща отражала лунный свет, но ничуть не скрывала ни янтарного оттенка радужки, тоже как будто мерцающей, ни клыка, заметного при полуулыбке.       Лайсон усмехнулся:       — Я Найтвисп. Мне это всё снится. Сейчас я приду в деревню, и… что меня там ждёт?       Звук собственного голоса действовал успокаивающе и одновременно придавал уверенности в собственных силах. Лайсон скользнул взглядом по лунному диску, на котором можно было отчётливо разглядеть тёмные пятна, складывающиеся в столь знакомый профиль.       Быть может, «открытие» мира сновидений и есть та первая ласточка грядущих знамений возвращения аликорна ночи? Как бы то ни было, сейчас пегас являлся Найтвиспом, странствующим фокусником, а не кем-то… кем был когда-то. А значит, и вести себя следовало соответствующе.       Чем ближе он подходил к центру деревни, тем неухоженнее всё становилось вокруг. Разбитые окна, распахнутые настежь двери, выломанные доски заборов, дыры в крышах, в которых плескались тени, затапливающие деревню, когда облака закрывали луну — как легко было бы назвать всё это одним большим кошмаром! Но сделать так — значило не понять сути происходящего. Но нет, всё это было отражением чьей-то реальности. Искажённым, больным, но неизбежным. Настоящий кошмар скрывался где-то среди этих безрадостных руин.       Пегас вышел на площадь, где выступал несколькими часами ранее, и поёжился от пронизывающего ветерка. По камням шуршали скомканные плакаты, перекатывающиеся следом за пожухлой листвой. Такой тревожный сон, и только один мелкий кошмарик в лесу? Нет, так не могло быть. И раз он сейчас пришёл сюда, то должно было произойти нечто, нарушающее этот мнимый покой. Или… его должен был нарушить он сам.       — Есть кто живой? — вполголоса спросил Лайсон, оглядываясь по сторонам.       Ухо дёрнулось само. Незаметный, неразборчивый звук превратился в не то полувздох, не то в полувсхлип и, кажется, донёсся он с соседней улицы. Однако не успел он растаять, как раздался отчётливый скрип когтей по железу. Он не предвещал ничего хорошего, тем более, по дороге сюда Лайсон не видел ничего металлического. Фонари? Кстати, в настоящей деревне они были. Вот, ещё одна зацепка.       Снова приглушённый скрип и сразу же треск ломающихся досок, доносящийся едва ли не со всех сторон сразу. Лайсон с шумом выдохнул: кто бы это ни был, он мог оказаться как на окраине деревни, так и за соседним домом. Такая неприкрытая игра на страхе его раздражала, что показывать было никак нельзя. Но и паниковать… Как бы поступил случайный пони, оказавшийся в таком сне?       «Я разучился вести себя естественно», — горько подытожил пегас и, настороженно озираясь, пошёл в сторону, откуда ему послышался всхлип.       Облако закрыло луну. Всё вокруг приобрело резкие контуры. Краем глаза Лайсон заметил движение и резко обернулся, но сразу же расслабился: это была только качнувшаяся от ветра ветка.       А, впрочем, не только. Но в тот краткий миг, пока сновидец разворачивался, неясный, но смутный образ превратился в нечто привычное и безобидное. Но ведь это и требовалось? Будь пегас на месте хозяина сна, он бы поступил похожим образом. Чередуя страх с облегчением, вести жертву туда, куда нужно — вот что это всё напоминало. Однако кто именно вёл Лайсона, хозяин сна или завладевший разумом пони кошмар? Причём владеющий уже давно, раз внутренний мир настолько пропитан тревогой.       — Тут точно никого нет? — с ноткой волнения повторил пегас и снова услышал тихий всхлип. Но теперь он находился гораздо ближе, чем раньше, едва ли не в соседнем доме.       Облака разошлись. Всё вокруг окрасилось мягким серебристым цветом, но потеряло в очертаниях. Жеребец отпер калитку, зашёл во дворик и глубокомысленно хмыкнул.       Тропинка к крыльцу была усыпана камнями разных оттенков серого. Должно быть, днём они различались не только насыщенностью, но и цветом. Также во дворе вместо цветов и кустарников находились кристаллы, составляющие композицию, навевающую воспоминания о восточных оленьих республиках. Но словно бы в насмешку над воспоминаниями странствующего иллюзиониста, во всём дворе ощущалась некая неправильность, фальшивая нота, своей дисгармонией рушащая всё.       — Я вхожу, — предупредил пегас, толкая входную дверь и озадаченно приподнимая бровь: та под его ногой попросту развалилась в щепки. — Ты где?       Снизу что-то стукнуло. Лайсон на всякий случай оглянулся, но на улице никого не было, да и облака луну закрывать не спешили. Видимо, он всё делал пока правильно.       Внутри дома всё было тронуто пылью, пахло нотками застарелой плесени. В нём нельзя было жить, но кто-то через силу продолжал тут оставаться, выплёскивая свою ненависть на окружающий мир. Вот что это всё напоминало, ни больше, ни меньше. И, что куда показательнее, здесь было настолько много лакун в ткани сна, что при взгляде на них начинало гудеть в ушах. От ночного зрения пришлось отказаться.       Сразу же стало трудней ориентироваться. Сервант с осколками фарфорового сервиза едва не упал на Лайсона, когда тот неосторожно задел его крылом. Едва удалось избежать сильного шума: сновидец чувствовал, что тишина, которая окутывала деревню, была крайне важным элементом кошмара. Спасал только лунный свет, проникающий сквозь паутину на окнах и тонкими лучиками падающий на пол, мерцая в зазорах между дверями в другие комнаты.       В подполе кто-то всхлипнул. Лайсон забрёл на кухню и увидел выступающее из-под сваленных в одну кучу мешков кольцо люка. Пришлось их оттаскивать в сторону, погружая копыта в нечто вязкое, склизкое, чувствующееся даже сквозь ткань. Стала просачиваться вонь гнилых овощей: картофеля, моркови, лука, капусты.       — Кто-то очень не хотел, чтобы ты выбрался... или выбралась, — шептал Лайсон под нос, расчищая люк подвала. — Тебя выбросили, словно мусор. И ты сам или сама, пока не знаю, чувствуешь себя отбросом, гнилым и не нужным. Поверь, мне известно, каково это. В этом мы похожи. А теперь осторожно, я открываю.       Медленно, чтобы не разломать доски, пегас стал приподнимать крышку. Очистки посыпались вниз с тихим шорохом и этот звук смешался с чьим-то резко участившимся дыханием.       Обычно спящий в своём сне редко отличается от себя настоящего в реальности. Своё тело — самая привычная вещь наряду с дыханием и законами, которым подчиняется мир во время бодрствования. Ограничения, которые накладывают на себя спящие, интуитивны и следуют из того, кто они на самом деле, кем себя представляют и какими хотят себя видеть.       Это всё промелькнуло в голове Лайсона за доли мгновения, когда он в тусклом свечении магического кристаллика, висящего под потолком подвала, увидел возле противоположной стены… единорожку.       Та от его взгляда вся сжалась и отодвинулась подальше, всем своим видом выражая застарелый страх. Будь пегас на её месте, он, скорее всего, не поверил бы, что его пришли спасти на самом деле.       Вокруг её шеи обвивался ремень, который вторым концом был завязан на трубе, поднимающейся от печи. В спутанной гриве маленькой кобылки, совсем ещё жеребёнка, застряли земляные комки. От спёртого воздуха в висках начинало пульсировать, но Лайсон, поморщившись, отстранился от этих ощущений. А ещё цвет её шёрстки и гривы напоминал облачное небо…       — Тсс, всё будет хорошо, — шепнул пегас, медленно спускаясь, — я ведь не похож на кошмар, который тебя здесь запер?       Единорожка мотнула головой и измученно закашлялась. Копытом она показала на ремень и коснулась губ, с трудом прошептав:       — Ти… ше. Оно слы… шит…       Лайсон нахмурился. Теперь сомневаться не приходилось: в деревне кроме них двоих было ещё что-то. Настолько отъевшийся Ужас был по плечам только сновидцу-охотнику, а не лекарю, как он.       Подвал, в отличие от остального дома, совершенно не пах затхлостью и скрытым гниением. Он ощущался обжитым, последним укрытием перед лицом неуютного внешнего мира. И пегас догадывался, почему.       Единорожка боязливо дрожала, пока Лайсон развязывал узел на ремне. В конечном счёте тот сцепился намертво, поэтому ночной пегас просто перекусил привязь. Безжизненные обрывки упали на пол, и в фиолетовых глазах кобылки промелькнуло облегчение.       Она коснулась шеи, на которой оставался след примятой шёрстки, и вдохнула полной грудью:       — Ух ты…       — Теперь расскажешь мне, что происходит?       Единорожка посмотрела на пегаса и широко раскрыла глаза:       — Я тебя знаю! Ай...       Она закрыла рот копытцами.       — Ш-ш-ш… Сейчас тебя никто не найдёт, — вполголоса сказал Лайсон. — Я ведь иллю…       — ..ник? — невпопад закончила за пегаса кобылка. — Ой… Извините.       — Всё в порядке. Сейчас мы оба находимся здесь. Будем друзьями?       — Друзья? А это как?       «Всё очень плохо, дорогая Принцесса Селестия...»       Лайсон присел, чтобы быть с единорожкой вровень, и улыбнулся. Та наклонила голову и попробовала улыбнуться в ответ, но получилось как-то неуверенно.       — Меня зовут Найтвисп, и я странствующий фокусник, — слегка напевно произнёс он, подражая самому себе, когда давал представление. — Меня ещё зовут сказочником, иллюзионистом, но это то же самое, что и фокусник. Это слово означает, что я умею делать вещи, которые есть только тогда, пока в них верят.       Пегаса обожгло внезапным осознанием: «Только не говорить про обман!»       — А в меня никто не верит, — понуро пробормотала единорожка. — Ни мама, ни папа… Никто. И друзей у меня нет.       — Но ведь сейчас я пришёл?       — А вдруг уйдёшь?       Лайсон покачал головой:       — Я не могу тебя оставить в этом кошмаре, малышка.       Единорожка уткнулась в его грудь и вдруг заплакала.       Лайсон в мыслях укоризненно цокнул. Много ли жеребёнку надо? Если долго подавлять эмоции, то даже взрослый не выдержит.       Пегас укрыл её крылом и погладил по гриве, смахивая комки грязи:       — Как тебя зовут?       — Трикси, — как-то недовольно, глотая слёзы, ответила она.       — Только Трикси?       — Мама зовёт меня Беатрикс Луламун. Но так она называет меня только тогда, когда хочет наказать. Поэтому я просто Трикси, — она зябко повела плечами и посмотрела на фокусника фиалковыми глазами, по краям которых виднелись влажные дорожки от слёз. — Это из-за них всё вокруг такое.       Он помолчал, собираясь с мыслями.       — Когда это началось?       — Когда меня ругают, я прячусь здесь. А потом появляется оно… — Трикси задрожала. — Оно ходит по деревне, ищет меня. А я не могу больше нигде спрятаться! И оно меня всегда находит, — её голос сорвался на хриплый шёпот, а взгляд застыл, обращённый в стену. — Постоянно… Идёт ко мне, чтобы съесть, и я…       — Что?       — Просыпаюсь, — удивлённо ответила единорожка и резко замотала головой из стороны в сторону. — Я сплю?! Дядя Висп, я сплю?       — Да, малышка, ты спишь. Это твой сон.       — Не может быть! — Трикси схватилась за голову. — Это всё так по-настоящему! Я, ты, чудовище! Я проснусь — и мы не будем друзьями?!       — Ш-ш-ш, тише, моя маленькая пони, ты проснёшься — и мы оба будем помнить обо всём, — Лайсон подмигнул. — Я знаю много сказок, ведь я много путешествовал по Эквестрии.       — И?..       — И мы сейчас оба видим один и тот же сон, — пегас хитро улыбнулся. — Это очень старая магия.       — Не верю, — Трикси снова опустила голову. — Всё, что мне снится, никогда не сбывается. И ты мне тоже снишься. Но… Впервые кто-то в моём сне захотел мне помочь. Дядя Висп, почему ты захотел мне помочь?       Лайсон опешил.       — А что не так, Трикси?       — Я ведь плохая пони, — она посмотрела на него снизу вверх сквозь слёзы. — Я очень плохая пони!       — Почему?       — Я хочу, чтобы мои папа и мама умерли! — выкрикнула она и вдруг весь подвал сотряс страшный удар.       Пронзительный визг вбуравился Лайсону в уши. Он и не представлял, что кобылка может настолько громко кричать и сумеет сдвинуть его с места, когда прыгнет под распахнувшиеся крылья.       — ЧУДОВИЩЕ! — чуть не пропищав, ткнула Трикси передней ногой в сторону дыры, из которой валила чёрная пыль.       — Что там?! — Лайсон огляделся в поисках чего-нибудь, похожего на оружие.       — Угольник! Оно в угольнике! А-А-А!       Сновидец со злостью выдохнул. Если оружия нет, его нужно выдумать, не так ли, Принцесса Луна?       Стенка обрушилась, и в подвал проникло нечто. Оно больше всего напоминало сросшихся вместе разных пони, под тонкой кожей которых пульсировали мясистые островки шерсти. Смотрящие вразнобой глаза уставились на двоих, стоящих у лестницы, и рты хором заголосили:       — НАКОНЕЦ Я ВАС НАШЛА!       Лайсон крепче прижал единорожку к себе и, закрыв ей рот, сказал:       — Доверься мне, прошу.       Гротескное чудовище упёрлось всеми ногами в лаз и разворотило его окончательно. Кирпичи попадали на пол, и в горле запершило от пыли.       — СОЖРУ! — разноцветными язвами пробулькала зубастая пасть, раскрывшаяся посреди бесформенного тела.       Лайсон глубоко вдохнул, вперился взглядом в несущее бревно и резко опустил голову. По всему телу прошла тёплая волна, словно распрямилась внутренняя пружина, и с оглушительным треском обломки бревна пришпилили монстра к полу.       Трикси снова завизжала сквозь затыкающее рот запястье, больно сжав на нём зубы.       — НАВЕРХ! — крикнул пегас и подкинул единорожку. Та схватилась за ступеньку, подтянулась и пулей выскочила из подвала. Лайсон прыгнул следом, чувствуя, как чудовище внизу не может освободить себя.       Весь дом затрясся, заохал. Доски, которые держали бревно, съехались ёлочкой и начали падать на брыкающуюся тварь. «Это тебя не убьёт, но задержит точно», — с улыбкой, которую Трикси видеть точно не следовало, подумал сновидец и забрался по лестнице следом.       Вся кухня ходила ходуном. Кобылка вертелась из стороны в сторону, кашляя от белёсых облаков, сыплющихся с потолка. Изнутри стен слышались потрескивания и звуки чего-то лопающегося.       Лайсон прикусил губу — пробежать через весь дом теперь попросту невозможно — и снова прижал Трикси к груди.       — Закрой глаза и держись, — сказал он и расправил крылья.       Сдвиг.       Мгновение полёта сменилось болью от падения на камни и дальнейших кувырков по декоративному саду. Кобылка снова взвизгнула, но уже тише. После пятого переворота они остановились и смогли, помогая друг другу, встать на ноги.       В доме на том месте, где находилась кухня, теперь была крупная дыра, из которой клубами валила строительная побелка. Обломки валялись конусом вокруг проёма, отброшенные пегасьей магией.       — А… а… — Трикси глубоко дышала, глядя на то, как её дом качается и оседает.       Величественно и обречённо крыша рухнула внутрь, прекратив эту затянувшуюся агонию. Остались стоять только отдельные стены, похожие на рёбра обглоданного скелета в пустыне. Всё стихло.       И единорожка, и пегас молчали, глядя на обломки. Облака проплывали по небу, касаясь лунного диска.       — Оно… погибло? — Трикси боязливо сверкнула глазами.       — Не хочу тебя расстраивать, но нет.       — Я не… — она тряхнула гривой. — Нет, всё хорошо! Но… как ты это сделал?       — Сделал что?       — Я не знаю, — призналась единорожка и посмотрела в сторону фокусника. — Но это было очень неожиданно!       — Кому-то просто не следовало так сильно крушить угольник. Несущее бревно прогнило и сломалось от лёгкого сотрясения, — улыбнулся пегас и заметил, как Трикси изменилась в лице. — Что такое?       — Так это значит, что я могла, — она перешла на шёпот, — что я могла быть на её месте? И меня никто бы не спас?..       Земля вздрогнула, и от обломков поднялась пыль.       — Я думаю, твой кошмар скоро выберется, — невесело усмехнулся Лайсон. — Надо идти.       — Куда? Дядя Висп, куда?       — В то место, где он тебя не найдёт. Или не сможет добраться.       — А… зачем?       — Чтобы ты смогла его победить, — и пегас подмигнул.       Единорожка широко раскрыла рот, изумлённо глядя на Лайсона. Она что-то захотела сказать, но вместо этого совершенно внезапно подпрыгнула на месте и завопила:       — Это самое лучшее, что мне снилось! Аха-ха-ха!       — А пока мы будем идти, я расскажу тебе несколько сказок, которых слышал про… о чём бы ты хотела узнать?       Трикси замолчала, тронула подбородок и протяжно хмыкнула:       — А можно… а расскажи о том, что ты показывал на сцене? У Принцессы Селестии была сестра? Почему они поссорились?       Развалины снова вздрогнули от удара. Лайсон мягко коснулся Трикси крылом и показал кивком головы в сторону ограды:       — Сперва покинем опасное место. Пока будем идти, тогда расскажу.       — Ага, поняла. А куда?..       Пегас помолчал, посмотрел на луну и вздохнул:       — К реке.       Единорожка покрутила головой:       — А почему туда, дядя Висп? — и побежала за чёрным пони в сером из-за осевшей пыли плаще.       Когда она поравнялась с пегасом, тот кивнул:       — Среди многих народов, моя милая пони, есть легенды, что зло, чем бы оно ни было, не может пройти через водную преграду. Бегущая вода с древности привлекала странствующие племена и позволяла им спасаться от хищных зверей. В волшебную силу рек верили, возле них селились и им даже поклонялись.       — Кланяться рекам? Зачем? Они ведь не живые.       — Тогда верили в обратное. Потом это всё забылось, но вера в то, что бегущая вода защищает от зла, осталась глубоко внутри. Поэтому пони, живущие возле рек, обычно чуть-чуть спокойнее, чем остальные. Это ещё чем-то похоже на дождь. Под его шум приятнее спится, замечала?       Трикси задумчиво приподняла уши и помотала головой.       — А почему приятнее?       — Потому что глубоко внутри живёт память предков, которая говорит, что под дождём хищники не охотятся, поэтому можно расслабиться и отдохнуть, — пегас улыбнулся и не удержался от смешка. — И такие необычные объяснения есть почти у всего привычного. Поэтому мне очень нравятся сказки. Ах да, точно, раз заговорил о них… Ты ведь подошла к началу пьесы?       — А-ага. Там были обе Принцессы, и они прогоняли какое-то чучело.       — Духа раздора. Ты ведь знаешь, что такое гармония? Мир и порядок, который нас окружает — в те годы он был совсем другим. Странным. Страшным. Непонятным. Погода менялась сама по себе, дни и ночи могли перестать сменять друг друга, чтобы потом наверстать упущенное за считанные часы. Облака выпадали сахарным сиропом, а вместо воды могло потечь чистое молоко. Посади яблоню — а вырастет крапива. Вытряхни зёрна из пшеничных колосьев — а это подсолнечные семечки. Или репейник.       — Это всё дух делал?       — Большую часть он. Но и другие тоже. Они были одни-одинешеньки, каждый замыкался на самом себе. Никто не дружил друг с другом, не было приятелей и знакомых. Только злые, не переносящие друг друга пони. Это был настоящий хаос, дисгармония, которую Принцесса Селестия и Принцесса Луна смогли победить. Но дух раздора смог ударить их напоследок исподтишка, и это в конце концов привело к тому, о чём я показывал в пьесе.       Трикси шмыгнула носом:       — Это так похоже на меня… Меня дома никто не любит. И я тоже никого не люблю в ответ.       Лайсон покачал головой:       — Расскажи, почему так случилось? Не может быть, чтобы…       Улицу накрыла тень, в которой вспыхнули багровые глаза. Трикси ещё не подняла взгляд, как пегас подхватил её и отскочил к забору. Сразу же на том месте, где они были, взметнулись густые клубы дорожной пыли.       В ногах отдалось болью от резкого толчка. Единорожка пискнула и зажмурилась. Лайсон едва успел отдёрнуть крыло, как тонкая шипящая искра сорвалась с её рога и укола нос псины, больше похожей на обезьяну. Лапы толщиной с брёвна и голова, которая могла бы спокойно поместиться в ладони — вот каким выглядел новый кошмар.       — Дядя Висп!!! — крикнула кобылка, перестав ощущать его рядом. Раздался сильный хлопок, а следом налетевший из ниоткуда ветер заставил Трикси открыть глаза.       Она увидела, как фокусник в прыжке ударил кошмарную собаку всеми четырьмя копытами. Пса отбросило на несколько шагов. Пегас же, не успев приземлиться, сорвал с себя плащ и кинул на чудище. Трикси едва успела всё это заметить, как её защитник уже стоял рядом, глубоко вдыхая ночной воздух. Только звон в ушах показывал, какими быстрыми оказались его движения.       Серая ткань словно живая облепила голову страшной псины. Та пробовала содрать её с головы, но когти цепляли только края плаща. Беспомощный скулёж жалостью отозвался в груди у единорожки. Пусть она и боялась собак, но такое, такое! Такое было слишком.       Вышла луна, осветила всё серебристым светом, и Трикси поняла, что впервые увидела пегаса таким, каким он мог быть на самом деле. Высокий, выше даже старосты или того противного единорога, помощника шерифа, он равнодушно смотрел на муки попавшего в ловушку пса, словно для него это было очередной сказкой. При таком свете сложно было понять, где была его грива, очень-очень тёмно-синяя, а где шерсть, чёрная, как самая густая тень. Только янтарные глаза выделялись на совершенно спокойном лице, как будто самую малость сами светились, и перья на кончиках крыльев: то ли белые, то ли бежевые, как топлёные сливки.       Без плаща Найтвисп как будто перестал скрываться. А ещё у него, оказывается, были очень большие крылья. И… Он… Напоминал?.. Кого он напоминал?       Вдали раздался грохот, которому вторил раздражённый вой.       — А вот это уже плохо, — пробормотал пегас и посмотрел на Трикси: — Бежать можешь?       Кобылка наступила на ногу и прикусила губу — всё ещё было больно. Этот недавний прыжок оказался слишком быстрым и внезапным.       — Не…       — Тогда спрячемся, — Найтвисп быстро огляделся и потянул Трикси за собой, — вот в этом доме.       Она зашагала, стараясь не оборачиваться, и с каждой секундой всё больше ощущая накатывающий страх.       «Доверься мне», — вдруг эхом вспомнились ей его слова, и боязнь отступила. Однако ощущение приближающейся беды никуда не ушло и только наоборот, усилилось.       Оно снова рыщет по деревне, чтобы её найти. Вот почему Трикси не верила, что какой-то другой дом сможет её защитить. Если даже родной подвал не смог… Никогда не мог, то что сделает сказочник, который ей снится? Остаётся только прислониться к стенке и смотреть за тем, как пегас занимается непонятными для сна делами.       — Дядя…       Найтвисп вопросительно хмыкнул, переставляя комод с зеркалом к окну. Скулёж на улице прекратился, сменившись озлобленным рычанием.       Трикси хотела многое спросить, но не знала, с чего начать. Она глубоко вдохнула и скороговоркой прошептала:       — Почемутынеиспугалсяичтоэтотакоетам?       — А… Всё очень просто, — слегка рассеянно отозвался пегас, внимательно наблюдая за улицей через зеркало. — Есть разные кошмары. Одни, как тот, который нашёл нас в подвале, вырос из твоих страхов. Он силён в твоём сне потому, что часть тебя. А есть те, которые зародились снаружи. Сейчас, подожди минуту, там что-то происходи…       Найтвисп резко замолчал. Единорожка увидела, как в слабом свете затрепетали кисточки на его ушах, но она опять не смогла разобраться, что он чувствует.       С улицы донеслись звуки борьбы, треск досок, визги и утробное рычание.       Кобылка поднялась на ноги, но фокусник выставил копыто в её сторону и покачал головой:       — Не стоит. Не смотри, — он помолчал и добавил: — Там страшно.       — Ты боишься?       — Я умею бояться. Взрослые на самом деле боятся чаще детей, Трикси. Но тебе не надо этого видеть.       — Почему?       Найтвисп снова помедлил с ответом:       — Потому что это жестоко.       «Но ведь ты тоже такой же!» — хотела крикнуть Трикси, но тут пегас с силой втянул воздух через зубы. Истошный тяфк сменился булькающими звуками, от которых единорожке стало нехорошо.       — Хочешь знать, что там происходит? — пасмурно посмотрев на сбледнувшую кобылку, хмыкнул Найтвисп, дождался её кивка и глянул в зеркало. — Твоё чудовище только что убило кошмар, который пришёл за твоим страхом и страданиями.       — Кошмары… приходят только к плохим пони?.. — с трудом проговорила единорожка.       — Ш-ш-ш, не плачь… Всё не так, как тебе кажется, малышка. Кошмары как комары. Представляешь?       Несмотря на слёзы, Трикси хихикнула. И впрямь, смешная картинка.       — В старых сказках говорится, что кошмары рождаются как внутри, так и снаружи. Они собираются из дурных мыслей, страхов и всего плохого, что случается с пони. Только драконы не боятся их, потому что нет кошмара, который мог быть бы сильнее дракона.       Под успокаивающий напевный голос фокусника Трикси стала вдруг себя чувствовать уютнее, чем где бы то ни было. А ещё он позволил снова спрятаться у него под крылом, как будто превратился в старшего брата, которого у неё никогда не было. Жалко, что он не знает, насколько она плохая...       Лайсон кивнул своим мыслям, ни разу не запнувшись в рассказе:       — Это всё происходит в мире снов, куда попадают все, закрывая глаза и отдыхая от дневных забот. От маленькой букашки и до величественного аликорна — из их сновидений сплетается великое полотно, настоящее украшение ночи. Чем больше добра в мире — тем светлее и гармоничнее сны. И наоборот. Но оба мира находятся в равновесии, и чтобы нарушить его, надо быть кем-то вроде духа раздора. Слава Селестии, таких за все прошедшие века не появлялось. Однако наш мир не идеален. В нём есть боль. Страх. Всё это по капелькам собирается в прорехах ночного полотна и обретает там форму… Трикси, ты как, слышишь меня?       — А-ага…       — Хорошо. Так появляются внешние кошмары. Они ищут кого-нибудь несчастного, чтобы обрести больше сил, питаясь его горем. Поэтому тот собакоподобный кошмар хотел тебя схватить.       — Что бы тогда, — Трикси зевнула, — что бы тогда со мной было?       — Ты бы проснулась, но тебе было бы очень плохо. От всего, что ты грустила, тебе стало бы ещё хуже. В конце концов ты бы потеряла возможность видеть хорошее и стала бы злой пони. Не плохой. Плохие пони — это те, кто…       — Кто?       — Прости, я не помню точно той сказки, — Лайсон криво улыбнулся, — точнее, я не знаю, можно ли ей верить.       — А что там?       — Там… В мире снов есть не только кошмары. Когда-то давным давно жили те, кто мог, засыпая, осознавать себя и жить на два мира. Таких называли сновидцами. И той, кто была первой из них, звали Принцесса Луна.       — Она… Сестра Принцессы Селестии из твоей сказки? — единорожка широко распахнула глаза.       — Да.       Трикси сощурилась и хихикнула:       — А ты на неё похож.       — Хах, нет, ничуть.       — Нет, на Принцессу Луну, когда она разозлилась и стала, э-э, Найтмер Мун.       — Надеюсь, что не похож, — невесело усмехнулся пегас. — Кстати, как нога?       Трикси покрутила запястьем, опёрлась о неё и удивлённо перевела взгляд на фокусника:       — Не болит. Почему?       — Я не только фокусник, но и хороший целитель. Но теперь нам надо сбежать из деревни по мосту, пока на улицах бродит твоё чудовище. Как думаешь, у нас получится?       — Ой. Подождём тучу?       — Можно. Однако я могу сделать кое-что волшебное…       Пегас поднёс копыто к лицу и подул на него. Сперва Трикси показалось, что там замерцала пыль, но потом огоньки слились в фигурку птички, беззвучно зачирикавшей и захлопавшей крыльями.       — Как? — прошептала единорожка.       — Я ведь иллюзионист, вот и умею всякое, ха-ха. Ты тоже можешь этому научиться… Тебе даже проще будет. Но как думаешь, чудовище увяжется за этим маленьким чудом?       — А… я правда смогу также? Ой, извини. Да?..       — Сможешь, это точно. Только не говори так неуверенно, а то так точно ничего не получится. Что ж, как только я выпускаю птаху, мы оба бежим к мосту и не оглядываемся. Поняла, Трикси? — спросил он крайне серьёзным тоном.       — Поняла.       — И ещё. Плохие пони — это те, кто устраивают хаос и создают дисгармонию в реальности и в мире снов. Принцесса Луна и её сновидцы сражались с ними и учили быть… лучше. А потом, как только Принцесса Селестия изгнала Найтмер Мун, они все пропали. Так говорят старые легенды.       — Ух ты…       — Можно думать об очень плохих вещах, но одни только мысли не делают тебя сразу же нехорошей единорожкой. И даже проказы, из-за которых взрослые злятся, не делают. По-настоящему плохих дел и плохих пони я не видел ни разу за всё время, что путешествовал, собирая сказки, — отчего-то Трикси чувствовала, что Найтвиспу важно было это ей сказать. — Поверь, даже если все вокруг тебе говорят, что нет никого хуже тебя, это не так. Уж я-то знаю.       — А что ты делал, когда тебе это говорили?       Лайсон подкинул птичку. Та упорхнула в коридор.       — Я просто перестал их слушать, стал идти своей дорогой и в конце концов нашёл своё призвание. Это если очень вкратце.       Снаружи вновь раздался удаляющийся треск заборов и хруст стекла. Тяжёлые шаги становились всё тише и тише.       — Дядя Висп, потом расскажи, пожа-алуйста.       Пегас кивнул и выглянул в окно. Да, то самое чудовище, преследующее единорожку, отвлеклось на светящуюся птичку. Как и ожидалось.       — Потом расскажу. А теперь побежали.       Облака как назло обходили лунный диск стороной. За шумом разрушаемых домов позади цокот копыт от обоих убегающих из деревни совсем не слышался. Трикси всё старалась не оглядываться, но ей то и дело казалось, что бесформенные щупальца вот-вот появятся на краю зрения и схватят её поперёк шеи. Но только взгляд скользил по пегасу, прикрывающему её крылом — а оно действительно оказалось большим! — как единорожке сразу становилось спокойнее.       Сейчас они проскочат мимо указателя, обегут упавшее дерево и наконец окажутся перед мостом. А там река, Оно не сможет её перейти!       Ветки на дороге зашевелились словно живые.       — Прыгай! — услышала она от Виспа, зажмурилась и прыгнула.       Ветер подхватил её и мягко отпустил вдали от ловушки. Трикси открыла глаза и ойкнула. Ей показалось, словно пока она прыгала, улицы поменялись местами, но как только пегас приземлился рядом, всё сразу стало таким, как и раньше.       Внезапно их обоих окатил вой, полный разочарования и обиды.       — Мой маленький фокус разгадали, вот беда, — Найтвисп подставил плечо единорожке. — Заберись и держись изо всех сил.       Дважды говорить не пришлось. Трикси забралась и случайно оглянулась.       От взгляда, которым смотрело на неё чудовище, забравшееся на крышу самого высокого дома в деревне, она прижалась к спине пегаса и прослушала всё, что он говорил.       Помогая себе полувзмахами, тот поскакал во весь опор. Так быстро Трикси ещё ни разу не ездила. Чудовище куда-то исчезло, но кобылка снова стала чувствовать давление в висках. На кончике рога собрались искорки, а она прикусила губу. Промчалась арка, послышался шум бегущей воды, звонкий перестук копыт, и тут вдруг что-то случилось.       Трикси ощутила, как летит по воздуху. Всё перед глазами у кобылки закрутилось в сплошные полосы. Найтвисп что-то крикнул, и тут мост содрогнулся.       Единорожка упала прямо на камни и больно ударилась об ограждение. Отчего-то Трикси казалось, что она продолжает катиться, хотя оставалась на месте и не могла пошевелиться. Мост продолжал наклоняться, поднимая пегаса и чудовище, которое хваталось за столбы…       Сразу в нескольких местах пролегли трещины. В воду стали падать камни, из которых была сделана переправа. Трикси оттолкнулась от ограды и попозла к пегасу, который пытался не дать чудовищу забраться на единственный устойчивый участок.       Всплески стали всё громче. Задняя нога Трикси соскользнула, и кобылка, взвизгнув, схватилась за первое, что ей попалось.       Найтвисп отпрянул от выпада щупальцем и заметил то, как Трикси висит на краю:       — Держись!       Пегас успел подхватить единорожку как раз в тот момент, когда вся опора обрушилась, оставив только один пролёт моста.       Трикси держалась, обхватив запястье, покрытое синей шёрсткой, обеими копытами. Но даже так она чувствовала, как соскальзывает.       — Используй телекинез, — сдавленно сказал Найтвисп, пытаясь поднять единорожку.       — Я… не умею! Не умею!!! Потому что мне запрещают это делать!!!       — Проклятье, — пегас оглянулся и оскалился.       Всё было неправильно, полностью не так, как он задумывал. С одной стороны на его ноге висела единорожка, которую он не мог поднять сам, и она сама тоже не могла забраться наверх. С другой — монстр, гротескное чудовище, которого он не мог столкнуть в воду и с трудом сдерживал на расстоянии. И мост, этот последний устойчивый участок сна.       Патовая ситуация.       Трикси этого не видела, но Лайсон знал: сейчас за пределами этого осколка переправы больше не было ничего. Деревня скрылась в тумане, противоположный берег тоже растворился под покровом серой хмари. Пахло подвальной сыростью.       Если он ошибся, то вся ответственность за последствия будет лежать на нём и только на нём.       — Найтвисп? — прошептала единорожка, увидев незнакомое выражение на лице у фокусника.       — Закрой глаза, — улыбнулся кобылке пегас…       И отпустил её.       За истошным воем чудовища всплеск оказался совсем незаметным.       Лайсон был готов ко всему. И к тому, что он ошибся, и к тому, что нет. И к тому, что Трикси ему поверит, и к тому, что вцепится в обломки моста. Он ожидал и то, что его действие перекроит сон в нечто совсем неожиданное, и то, что ничего особо не изменится.       — Ты, — гротескные лица уставились на пегаса. — Ты бросил её.       — Я…       — Ты обманул Трикси!!!       Мост взорвался. Пронзительный визг направил обломки прямиком на пегаса, который едва успел рвануться прямо вверх. Лайсон крутанулся вокруг оси, прижал крыло к боку и прижался к особо крупному куску колонны, поднятой в воздух яростью ночного кошмара.       — Ты обманул её!!!       Щупальца схватили колонну, самую малость промахнувшись по тому, кто был на ней, и перемололи в мелкую крошку. Пегас сглотнул едкую слюну в стремительном рывке на другую опору: чудовище, созданное сознанием спящей кобылки, прыгало вслед за ним по летящим в тумане камням.       Вот гротеск схватил кусок черепицы и, размахнувшись, бросил его в сторону замершего на месте летуна. Лайсон как раз оглянулся и успел пригнуться, пропустив неровный фрагмент над головой.       «Ты даже не задумываешься над тем, что делаешь!» — ситуация к тому не располагала, но Лайсон всё равно восхитился.       Эта груда мяса, в которой слились самые разные пони из деревни, эти искажённые, исковерканные лица, которые кривились в самых разных эмоциях от обиды, злости и незамутнённой ненависти до печали, горя и плача — это всё так напоминало о старых временах, что ночной пегас испытал даже укор совести за то, что заставил Трикси пережить столь болезненный опыт.        Сбросить кобылку в реку… Река — символ бессознательного. Раскол внутри разума, разделение между собой и не-собой. Оно, не-Я, другой-Я, alter ego — вот кем было мучающее её чудовище.       — Выслушай меня! — крикнул пегас, не обращая внимания на ударившую рядом с ним оконную раму. Осколки совсем не больно простучали по ногам.       — НЕНАВИЖУ! УМРИ!       Туман раздался во все стороны, шквальный ветер заставил Лайсона прикрыть глаза копытом.       Они вдвоём оказались в котловане с загнутыми стенами. Нарушая всякую логику, всю его поверхность покрывали деревенские дома, которые плевать хотели на то, что они стоят вертикально. Вершина котлована, сужающаяся кольцом, смотрела прямиком на Луну.       — Почему ты…       Сновидец обернулся в сторону гротескной твари, свободно парящей в воздухе и обнявшей саму себя многочисленными ногами вместе с щупальцами. Оно дрожало, борясь само с собой. И всё больше лиц на её коже плакало.       — Почему ты ранил меня?!!       Сдвиг.       Жёсткий удар о землю выбил весь воздух из груди. Будь он в реальности, то непременно что-нибудь сломал бы себе, а так всего лишь ощутил, как по всему телу словно проехалась телега.       Но лучше так, чем быть нанизанным на иглы, в которые превратились щупальца из плоти. Они за мгновение закрыли небо, вонзившись в дома, расколов деревья и всё остальное, что только было на поверхности котлована.       Лайсон едва успел заметить, как их кончики обрели металлический блеск, но даже так битва за разум Трикси складывалась не в его пользу.       «Послушай меня», — хотел он снова сказать, но промолчал.       — Умри!.. Пожалуйста! Пропади!       — Красиво… — пробормотал пегас, видя, как с каждым словом в его сторону летит всё больше вырванных из земли зданий.       Сдвиг. Сдвиг. Рывок. Удар.       Чей-то дом вспыхнул и упал на дно котлована метеоритом. Сразу же занялись и остальные постройки, дым от которых начал закрывать дно белёсой завесой.       — Не хочу… Я больше… Не хочу…       «Время!»       Взмахнув крыльями, Лайсон подпрыгнул на крышу соседнего здания и, заметив блик, отскочил от очередной упавшей с неба иглы. Но теперь они двигались гораздо медленнее, чем прежде.       Пегас сконцентрировался, обратил взгляд на валяющиеся повсюду камни и прочий мусор, и резко поднял голову, вперившись в гротеска.       Сновидение вздрогнуло. Камни, древесина, огонь, угли, стёкла — всё это поднялось, повинуясь воле ученика Принцессы Ночи, и закружилось между ним и свернувшимся в клубок кошмаром.       Из наиболее крупных фрагментов сложилась относительно ровная лестница в небо. По ней-то пегас и побежал, прикрывая себя от нестройных выпадов вслепую.       Чувства, завладевшие висящим над деревней отражением единорожки, ощущались Лайсоном, как свои собственные. Да, обида, да, злость, но гораздо сильнее всего прочего в её сознании плескались грусть и одиночество.       Её все оставили. Её все предали. Даже в собственных снах ей не было с кем играть. Как она хотела, чтобы все оставили её в покое! И вместе с этим она искала хоть кого-то, кому может доверять и с кем сможет дружить. Но все в деревне оказались чужими, а вместе с этим сделали её плохой. Ведь она так хотела им всем навредить. Очень сильно. Даже родным.       — Привет, Трикси, — печально сказал Лайсон, встав на зависший кусок целой стены совсем рядом с громадным бесформенным «яйцом», в которое превратилось альтер-эго юной кобылки.       Глаза десятков лиц распахнулись с выражением неподдельного гнева.       — ТЫ!!!       Блестящие металлом острия щупалец взметнулись, как стрелы, и обрушились вниз на неподвижного пегаса.       Отрицание.       Они замерли, совсем чуть-чуть не коснувшись его. Гротескные морды тяжело дышали, сжимая челюсти в гримасах крайнего напряжения. Однако вместе с этим все лица, вплавленные в плоть нелепого создания, снова выражали взглядом страх.       Оно хотело ранить тёмного пегаса. Оно хотело сделать ему очень больно. Оно хотело стереть его из внутреннего мира, уничтожить, растоптать, как печенье.       Оно не могло сделать этого. Но ярость, досада и унижение никуда от этого не девались. Они просили выхода, они требовали проявить себя. Все эти плохие чувства, которые заставляли единорожку вредить окружающим, кипели внутри, как манная каша под крышкой. Нестерпимо, невыносимо.       Лучше, чтобы их не существовало. Лучше, чтобы не существовало меня. Я не такая! Это кто-то другой во мне! Другая я!       — Трикси...       — Молчи!!! — хором прокричали все искажёные морды. — Что ты знаешь о ней? Что ты знаешь о Трикси?!       — Я знаю то, что она очень страдает, — вполголоса ответил Лайсон, глядя на чужое альтер-эго сквозь полуприкрытые веки. — Я знаю, что она ищет кого-то, кто мог бы её понять. Она боится ему навредить, поэтому даже найдя кого-то, оттолкнёт, чтобы защитить. Ты знаешь, кто так поступает?       Гротеск молчал, дрожа всеми конечностями.       — Только действительно хорошие пони.       — Не верю, — после всех тех криков многоголосый шёпот казался дуновением ветра. — Откуда ты можешь всё это знать?       — Потому что ты сама мне это всё поведала. В деревне, в подвале, на улице, на мосту, сейчас — ты всё это время рассказывала о себе.       — Зачем ты пришёл к Трикси? — из всех глаз на теле гротеска текли слёзы. — Трикси ведь очень плохая пони.       — Ты сама позвала меня. Я ведь уже рассказывал тебе. Это древняя магия, с которой я связан узами. И когда кому-то плохо — я прихожу, чтобы помочь.       — Тогда где ты был, когда Трикси все оставили? Почему ты тоже ранил меня, как остальные?       Лайсон Дизайри вздохнул. Дети бесхитростны, но альтер-эго единорожки рано повзрослело. Это и немудрено, под таким-то психологическим давлением.       — Потому что ты…       Озарение, подобное вспышке молнии, сложило все детали происходящего. «Я действительно слишком долго не занимался лечением чужих снов», — внутренне похолодев, подумал Лайсон, теперь иначе глядя на монстра, с которым разговаривал.       Да, он называл её по имени «Трикси», но при этом считал гротеск alter ego единорожки, которое взяло на себя всю боль из внешнего мира. Однако действительно ли было так? Может, это как раз юная кобылка, спрятавшаяся в подвале, была «другой-Я», той маской, которую настоящая Трикси надевала, стремясь скрыть то, чем стала?       А ведь тогда всё сходится. Невинный и детский образ, страдающий от груза, который не каждый взрослый потянет, располагающий к себе и вызывающий желание защитить, а напротив него злобное, страшное чудовище, которое выросло из-за отношения всех окружающих к ней — что бы тогда сделал Найтвисп, когда проснулся?       Манипуляция. Почти беспроигрышная, учитывая, как его вели по сну. Заставляющая делать нужные выводы и способная изменить восприятие к происходящему даже после пробуждения. Но вместе с этим стремясь привязать Найтвиспа к невинному альтер-эго, гротеск хотел навредить себе же. Нет, не гротеск. Трикси.       Её внешний вид, её поведение, всё сказанное раньше — это всё следовало переосмыслить.       «Почему ты ранил меня?»       Действительно, почему? Тогда это казалось единственным правильным решением, да и Лайсон весьма осторожно применил силу. В тот момент он не отследил, что же повлияло на его действия, ведь будь ворвавшееся в подвал чудовище обычным кошмаром, сновидец сдерживаться не стал бы. Но нет, он не только осадил монстра, но и чуть-чуть раскрылся сам.       Вот откуда единорожка знала, с каким выражением на лице он смотрел на её кошмар, когда подвал разрушался и грозил его похоронить под обломками. Вот почему волновалась о том, жив ли он, чувствовала боль от ударов по монстру — по себе. А ещё разорвала чужой кошмар, пришедший покормиться с её сна. И интуитивно понимала, когда Лайсон вмешивался в ткань сновидения, совершая то, что не могло бы произойти ни в реальности, ни в грёзах.       Да, сомневаться не приходилось: Трикси была необученным сновидцем. Сама не понимая, что делает, она позвала единственного, кто мог бы прийти к ней через невообразимые дали мира снов. Вот только как долго она это делала? Почему именно сегодня у Лайсона получилось попасть в мир сновидений? Что изменилось? Они двое ведь не встречались там, снаружи, не обменивались «якорями» — вещами, по которым можно было бы потом найти друг друга среди бесформенных образов в астральном хаосе.       Но сейчас это было не важно. Лайсон ощущал стыд вперемешку с жалостью и одновременно в глубине души радовался, что не успел наворотить неисправимого. И его, и единорожку спасли отработанные до автоматизма навыки, отточенные за всю бывшую у ночного пегаса практику.       Он отвёл глаза в сторону, понимая, что пауза затянулась, и сказал:       — Прости меня за это, пожалуйста. Я не мог поступить иначе, ты должна понимать. Но вместе с этим вспомни, Трикси, — Лайсон снова встретился взглядом с многоликим яйцом, — хоть я тебя и ранил, чтобы задержать, но также и вылечил. Ты же помнишь это?       — Помню…       — Однако Трикси, пусть я и задел тебя, заставил чувствовать боль, есть одна вещь, которую я пока не понимаю.       Морды на поверхности округлившейся сферы болезненно сжали губы. Сновидец глубоко вздохнул и спросил?       — За что ты стала себя ненавидеть?       — Что?       — Вся та боль, которую ты себе причиняешь, та сдерживаемая в глубине ярость, обида, горе — почему ты считаешь себя настолько отвратительной, что в своём же сне превратилась вот… в это? — и пегас окинул копытом всю ощетинившуюся игольными щупальцами плоть искажённого существа.       — Что ты знаешь о Трикси? — с непередаваемой горечью спросили рты и стиснули зубы, пока другие продолжали: — Ты знаешь, как она хотела сделать всем другим очень плохо? Ты знаешь, как она хотела увидеть, как другие плачут? Она ненавидит себя за это!       — И поэтому ты наказываешь себя? — в тон ей выговорил Лайсон и вернул болезненную усмешку. — Пусть страдаешь ты, а не остальные?       — Пусть Трикси вообще не будет! Она их ошибка, её мамы и папы. Она им не нужна, потому что плохая!       — А почему ты плохая?       — Потому что Трикси хочет наказать их за то, что они её не любят!       — Но вместо этого ты сдерживаешься. Снаружи. А внутри копишь, копишь, копишь… Хочешь, я расскажу, чем это закончится?       — Замолчи, — неуверенно прошипели несколько лиц, скрытые другими, широко раскрытыми глазами вперившимися в пегаса.       — Твоё желание быть любимой — это на самом деле очень доброе желание. Оно позволяет взрослеть, становиться лучше. Потом, поняв, что такое любовь, которую дарят тебе, ты научишься дарить её в ответ. Так должно быть не только в сказках, моя милая пони. Но сейчас я смотрю на тебя, дышу одним с тобой воздухом, чувствую всё то, что и ты, и не могу сдерживаться. Ты ненавидишь себя настолько, что ранишь себя и хочешь прекратить жить. Знаешь, чего ты хочешь больше всего?       — За-мол-чи, — совсем тихо прошептала Трикси, глядя в разные стороны масками разных лиц.       Лайсон подошёл к пульсирующим отросткам, похожие на вросшие в кожу уши, и двинул губами:       — Ты хочешь кричать.       Звук треснувшего стекла наполнил весь сон. Серебристый свет заплясал по содрогнувшемуся котловану. Ночной пегас посмотрел на небо и увидел, как звёзды пляшут вокруг расколовшейся Луны.       — Выплесни то, что ты держишь в себе, и не бойся. Я ведь рядом.       — Прекрати, — прохрипела бесформенная груда костей и лиц. — Мама, папа… Это они во всём виноваты! Ненавижу! Ненавижу их! И себя за то, что ненавижу их! Потому что это неправильно! Но я плохая! Все так говорят! Что бы я ни делала! Поэтому… Я хочу их убить! Всех!!!       — Но ведь это неправильно? — мягко шепнул Лайсон, проведя запястьем по искривлённой щеке маленькой единорожки и смахнув её ядовитые слёзы. — Поэтому ты захотела, чтобы их убил я?       — Потому что они говорят, что я неудачница! — выплюнула из себя гротескная масса. — Ничтожество. Бездарность без кьютимарки! Что я никогда никому не буду нужна! Что я без них буду никем! Так пусть они исчезнут, а я останусь. И стану настоящей, свободной, живой! — она закричала во весь голос, и Лайсон прижал уши. — Я НЕ ХОЧУ ТАК БОЛЬШЕ ЖИТЬ!       За проносящимися перед глазами видениями сновидец едва не упустил момент, когда вонзившиеся в землю переплетения жил начали рваться со звучными хлопками.       Сон перестраивался. В очередной раз, освободившись от воли своей хозяйки. Та наконец-то прекратила сдерживаться и полностью отдалась эмоциям, хлынувшим наружу великолепным деревом, чья крона росла над деревней и становилась всё гуще и шире. С каждой новой секундой от сплющенных воедино тел отпадали всё новые куски, открывая настоящую Трикси, а не то, как она сама себя представляла.       Воздух пах солёным потом, но ветер приносил аромат полевых цветов. Звёзды шагали по небу, встречаясь и обмениваясь лучистым светом. Лайсон лежал на траве неподалёку от корней раскидистого дерева, которые соединяли оба берега внутреннего мира молодой единорожки и потихоньку сводили их вместе, и тихо смеялся.