Задушевные с виселицей

Когда Элизабет впервые обнимает дочь после злосчастного происшествия, она выдыхает с облегчением. Ни когда врачи вышли из операционной с хорошими новостями, ни в момент когда Кэролайн впервые вздохнула полной грудью очнувшись от анестезии. Ей по настоящему стало спокойно после крепкой хватки вокруг детского тела — чувствовать собственной кожей как чужое сердце бьется, как ещё недавно ледяная Кэролайн, теперь горячая и тёплая. Она улыбается искренне, плачет слезами радости и неподдельного счастья под рёбрами. Все внутри содрогнулось в миг того как её дочь поломанной куклой валятся на дороге. Начинает оживать женщина только сейчас. Форбс расцеловывает лицо девочки трепетно, порывисто — каждый сантиметр лица попадая в маленький носик, пухлые щечки, непослушные, кудрявые волосы. Руки чуть дрожа поглаживают голову дочери аккуратно минуя бинты. Она усаживается на голубые больничные простыни впритык к ребёнку и укачивает как когда-то в младенчестве. — Как же ты нас напугала, Голос женщины немного сиплый, но наполненный самыми искренними и нежными чувствами: — Хорошо, что с тобой все в порядке. Она продолжает приговаривать и шептать слова-переживания куда-то в светлую макушку, обнимает — крепко-крепко и прижимает к себе теснее. Кэролайн выписывают спустя две недели. И Элизабет Форбс невольно думает, что начинает страшится собственного ребёнка. Не заметить как обычно шумная и энергичная Кэр часами сидит в своей комнате, проводит время тупо уставившись в одну точку на стене, говорит как-то заторможенно и не всегда вразумительно — невозможно. У Кэролайн слова становятся чем-то более грубым и рычащим, изменяется акцент, а гласные тянутся в своеобразной томности. Жесты и движения у ребёнка ужасно резкие, моментами дёрганные, а приборы в руках трясутся. К своему ужасу шериф замечает это поздно. Муж ушёл, дочь чуть не отправилась на тот свет, а по возвращения домой ведёт себя совсем иначе… Врачи в один голос твердят — реакция на пережитый стресс. Элизабет очень хочется верить в это, но единственное, что у неё выходит на ура — оставаться на работе допоздна, а иногда и вовсе на приходить. И что-то ей подсказывало — Кэролайн её нахождение в доме не сильно и волновало. Замкнутая, тихая и отчуждённая от всех она молча пребывала в собственной вселенной и всячески пресекала любую возможность чужого вмешательства. — Ты принимаешь все лекарства, что прописал тебе мистер Морт? Усаживаясь напротив девочки, Лиз привычным движением разрезает растекшуюся яичницу. На свой вопрос она получает слабый кивок. — Старайся подходить к этому ответственно, пусть тебя и выписали, но организм ещё не до конца восстановился. Она запивает наставления глотком крепкого кофе без сахара и украдкой поглядывает в новую газету. Кэролайн молча жуёт завтрак попивая сок, но в какой-то момент оставляет стакан в сторону чуть громче обычного. Форбс обращает внимание на Кэролайн, внимательно вглядываясь в родное лицо. — Я должна была умереть. Тихий и бесчувственный голос режет слух, а осознание сказанного приходит с некоторым опозданием — взгляд у дочери острый, с немой яростью в глазах и непонятной горечью. До сих пор не ясно как могут такие противоречивые друг другу эмоции сверкать и переливаться в глазах одновременно. Наверное тогда она была слишком смущенна и поражены такими словами из уст малолетней дочери, может просто не хотела верить в услышанное, но во всяком случае Элизабет промолчала, пряча поджатые губы за чашкой. Тот завтрак они закончили в тишине.

***

Открывая глаза — первым делом она рассчитывала увидеть либо больницу, либо вообще ничего. Не просыпаться вовсе. Второе предпочтительнее. Шокирующе было видеть перед собой не свои руки с кривыми узлами пальцев и обтянутыми кожей кистями, а крохотные детские — пухлые, маленькие и короткие. Все накатило сразу — боль и паника. Вокруг — чужое, страшное и нереальное. Ни один момент из того что она видит-слышит-понимает дальше не вписывается в её понимание реальности. Совсем нет. Она судорожно ощупывает этими руками шею и вздрагивает. Ни красных волдырей, ни стертой кожи. Ничего. Последнее, что услужливо подбрасывает память — мучительное удушения, после чувства невесомости под ногами. НеКэролайн вспоминает как вязкая слюна катится по гортани в напряжении, как потеют ладони, а её всю сковывает страх. Но она все это упрямо игнорирует зло вскидывая глаза наверх, к потолку и смотрит яростно и упрямо — будто ищет на ком можно выместить скопившуюся горечь за несправедливую жизнь и судьбу. И она отталкивается стопами от стула слишком остервенело — тот жалко скрепит, а после громко ударяется о пол. Улыбка выходит кривой и мучительной — умирать было больно, жутко и страшно до одури. Слёзы телки из закатывающихся глаз толи из-за реакции организма на ужасные спазмы мышц и отсутсвие притока кислорода, толи потому как горько и обидно было на душе. Она выбрала этот путь сама. И она рассчитывала встретить последствия того выбора. Но очутиться в теле мелкой девчонки, что попала под машину где-то в Америке непонятного времени — стало удивительным исходом. Она не хотела жить. Она сама отказалась от этого. Но она так же помнила как страшно умирать.