Диана Янголенко
По бокалам разлита несчастная пара глотков, и кажется, она явно не скрасит достаточно сегодняшний вечер. Диане бы, забыть о муже, без пяти минут бывшем, а Лине — забыться. Настолько, чтобы Лёша перестал витать в мыслях, словно развод с ним предстоит самой. Настолько, чтобы не хотелось смазать алый контур губ лишь сильнее. В грёзах не раз мелькал такой исход событий. Конечно, там обстоятельства воспринимались как зелëный свет, но вживую всё иначе. Янголенко не плачет подруге в плечо, не позволяет себя утешать, до сих пор в состоянии связывать буквы в слова, а те — в предложения. Просто дырявит сырую стену взглядом. Молчит, и вынуждает накручивать себя лишь сильнее на той почве, что её то мысли сейчас забиты другим человеком. — А ведь, знаешь, ты мне с выпускного класса нравилась. — На одном дыхании: без запинок, без заминок. Гортань обволакивает приторная горечь. Обычно, прогревает. Сейчас же, кажется, кровь вскипела до такого состояния, что этот эффект вовсе не ощутим. — Я знала, — нервно усмехается, — всегда знала. Если ранее, всё в груди томилось от переизбытка неведомого трепета и неуместно откровенных мыслей, то сейчас всё иначе. Пустота. — Что думаешь? — Думаю, что это пиздец.Елизавета Андрющенко
Прохладный ветер обдаёт молочную кожу. Мелкая дрожь пробегается по ней, что не уходит от внимания Лизы. Не удивительно. Желание покрасоваться в новом платье — сильнее здравого смысла. Шифон плотно обтягивает пышные бёдра, бьётся бирюзовыми волнами об колени, но явно далёк от того, что было бы уместно сейчас. Златая листва стелится по асфальтным дорогам, а они то, даже не просыхают от ежедневных проливных дождей. — Замёрзла? — несмотря на то, что вопрос риторический, в ответ на него следует кивок. Алый кардиган ложится на покатые плечи, позволяя укутаться в него так, как только Бересте угодно. Правда вот, даже сам факт заботы — греет сильнее. — А я ведь говорила, — закатывает глаза, кажется, аж до иной вселенной. Причитает в манере привычной. Благо, восприниматься это со временем стало иначе, временами вовсе смешит. Пальцы сковавыют чужое запятье одним бездумным и резким движением. — Постой, — бровь вопросительно выгибается, точно вынуждая оправдаться. Лина мнётся, собирает слова воедино и алеет на очах, — именно поэтому ты мне и нравишься. Нелепо. Странно. Даже неуместно, в какой-то степени. Единственное, милует тот факт, что смысловая составляющая ясна, словно дважды два — четыре. — Как это трактовать? — уголки губ стремятся вверх. Лишают возможности словесно объясниться, или же, перевести всё в шутку. Впервые на лице Андрющенко проносится столько эмоций: и тень сомнений, и одновременно с нею мрачнее, то ли вообще загорается смесью смущения и энтузиазма, — мне нужно подумать.Виолетта Малышенко
В малиновой кляксе несложно разглядеть очертания губ, но всё равно, от желаемого она далека. Руки дрожат, вздохи вырываются рвано и нервно, когда очередная линия вырисовывается. — Долго ещё? — полушёпот уже усталый, почти растерявший былой заинтригованности. Ей уже, честно и не важен результат, только бы отпустили. — Не торопи меня, — черты лица сковывает напряжение. Виолетта бы, наверняка, расхохоталась, имей возможность разглядеть, с какой концентрацией Береста выводит границы, — как учила — такие и результаты. Благо, остались последние штрихи. И на коже ощущения не из приятных, и мышцы предательски ноют от неудачного положения. Про шею, поклясться, вовсе страшно вспоминать. — Всё, любуйся. — Тыльная сторона ладони смахивает невидимые испарипы. Взгляд впивается в отражение, собирая воедино образ следа от губной помады. Точь-в-точь та, что мерцала на Лининых. — Хотелось бы, конечно, лично поставить, но… — Так ставь, — прерывает на полуслове. Усмешка разыгралась, а спутница же наоборот опешила. Декольте покорно подводится ближе. Обращает внимание на то, какие же всё-таки у подруги выразительные, острые ключицы и буквально бархатная кожа. Взгляд стыдливо скрывается за веками. Уста же, интуитивно тянутся к шее. Неспешно и робко, будто то ли боятся спугнуть Вилку, то ли наоборот, напрячься из-за своего же напора. Их ловят чужие. Властно, слишком неожиданно. Настолько, что никакого ответа не следует. Тесность даже прерывается быстрее, нежели мысли успевают уложиться, перестают цепляться за черепную коробку. — Это… — Ну, не тупи же, — затыкает, по привычной схеме, с недавних пор, — да, это то, о чём ты думаешь.Мишель Гаджиева
— Так, я сейчас пакеты разберу и присоединюсь к вам — Давай, Дарин. — Двери захлопываются. Они наедине. Благо, неловкое молчание длится недолго, но тут же приходится пожалеть о своём желании прервать его. — Я заебалась обманывать, — меж пальцами крутится вишнёвая прядь. Обычно, этот жест казался таким кокетливым и привлекательным, а сейчас же наоборот — нервным. Мишель всегда с упоением наблюдала за ней, в такие моменты. Особенно, когда пылкие взгляды то и делали, что обращались в её сторону, — мы должны всë рассказать. — О чём? О том, что мы ебались? — Доля иронии предельно очевидна. Это заставляет вскипать сильнее: то ли от такого несерьёзного отношения, то ли от собственного бессилия. Сама то, в самом деле, никогда на это не решится. — Именно. — Зачем? Как Дарина не хочет об этом знать, так и мы не хотим ничего рассказывать. — Не думала о том, что может, я тоже теперь к тебе что-то чувствую? — Тон звучит всё так же ровно, тихо. Не срывается, как предусматривает клише в подобных сценах. Рука осторожно ложится на чужую талию, сокращая расстояние. Поначалу Лина сопротивляется, но итог всё равно противоречивый. Поддатливо утыкается в чужую грудь. Без всхлипов, лишней влаги и соли. Просто утопает в приторном парфюме, которым насквозь пропиталась лиловая футболка. Что-то такое мягкое, даже цветочное, с отдалёнными тёрпкими нотками коньяка. С той, кому эта сцена не понравится — разделяет тонкая стена. Наверняка, окажется даже приятным сюрпризом, если обрывки и суть не долетят до неё. — Расскажем, просто чуть-чуть позже, — поглаживания стремятся вниз, точно пересчитывая все позвонки, — сейчас не время и не место.Кира Медведева
Музыка бьёт по ушам особенно ощутимо. Кажется, давит на грудную клетку и звенит где-то в гортани, отчего желчь подкатывает всё ближе. И мысли не промелькает о том, что сливовый полумрак с попсой не столь ярко влияет на состояние, в отличие от давно пройденных рамок выпитого. Взгляд покорно ловит каждый жест Киры: то, как она умело обращается с шейкером или поправляет пепельную прядь, что вновь выбилась из строя. Даже это кажется рваным и грубым, в её исполнении, а от того и притягательным. Сейчас, когда думы едва-едва собираются воедино, всё равно трезво проклёвывается желание почувствовать сухие губы на своих, со всеми их трещинами и ранками. Уделить им особое внимание, разделить эту соль на двоих. Хочется ощущать на своих бёдрах ледяные касания. Абсолютно идентичные самой Медведевой, что никогда не позволит себе лишнюю чувственность или нежность. — Подлей ещё, пожалуйста. — Расплывается в кривой улыбке. Алый блеск слегка смазался, а синеву под глазами подчёркивают смоляные потёки. На фоне всего этого, разве что, контрастируют ямочки. — Хватит с тебя. — Девушка отпихнула пустую рюмку, чем вызвала у Лины открытое негодование. Вздыхает тяжёло, ибо спорить бесполезно. — Луна сегодня красивая, не так ли? Кира, наконец, отвлекается от своих бокалов. Пару минут зрительно дырявит, сводя брови к переносицы, и всё равно не сдерживается, по итогу. Смеётся звонко, заливисто. Вовсе не стесняется этого, ведь спутница, наверняка, утром элементарно не вспомнит как свою «минуту славы», так и реакцию на неё. — Пиздец, как же заезжено, — теперь же, охуевать приходится Бересте, — проспишься — поговорим.Кристина Захарова
— Ты что, гонишь? — голос звучит явно громче привычного, отчего приходится ловить на себе десятки взглядов, — этот еблан половину универа переебал, а ты, как дура очередная: стоишь, с шуток его ржёшь. Мёртвая хватка цепляется за хрупкое запястье. Скорее всего, к концу, бледную кожу точно будет украшать пунцовый след, в напоминании о опрометчивости. — Ибо смешно, не думала? И вообще, с каких пор твоё одобрение — ключевое, в моей личной жизни? — Делай что хочется, но потом не плачься, если домашка с твоим участием будет у каждого второго, — звучит ещё резче, будто их спор, в принципе, направлен на взаимные попытки задеть друг друга. И, честно, обе справляются. Не хотят этого признавать, но справляются. — Заебись, — пальцы ослабевают, позволяя выдернуть руку, а следовательно, расстояние меж ними ощутимее, — правда вот, мне никакие Ильи не нужны, в отличие от тебя. – Погоди, в смысле? – Ну... в прямом, – взгляд старательно избегает прямой встречи: то метнётся к тому самому Илье, то пробежится по коридору, в котором теснятся студенты. Даже настенные часы попадают под раздачу, а с ними замечание, что до пары осталось минут пять-семь. – Ты мне тоже, – выдавливает из себя с трудом, запинаясь чуть-ли не через каждую букву, – нужна. – Вижу-вижу, – как назло, с иронией намекает на недавнюю стычку. А от неё то, кажется, и след простыл, ибо напряжение от внезапного признания вовсе свелось до чего-то центрального. – Пошла ты.Ангелина Новосёлова
– Лин, спишь? – Нет, – вздрагивает. – Я поговорить хотела днём, помнишь? – Улавливает каждый жест, хотя из-за полумрака отчётливо вырисовываются только смоляные силуеты. – Мне надоело просто трахаться. Береста уже мысленно упрекает себя за то, что отозвалась. – Наша дружба очень странная, – её же взгляд почему-то робко избегает втречи, цепляясь за однотонный потолок, – ты говорила, что я больше не нравлюсь тебе, так? – Не знаю, – тон ледяной. Озноб от него пробегается по телу, отчего является рефлекторное желание сильнее укутаться в лёгкие простыни. Шёпчет, точно молитву. Содержание же иное. В грудной клетке всё нежится и щимится друг с другом, и как кажется, рёбра вот-вот все треснут до единого, – думала об этом. В последние недели мы просто смеялись и обжимались – это факт. А сейчас же, актуальный факт: эта "идиллия" долго не продлится. Нам нужно или заканчивать, или... – Попробовать снова? – заканчивает мысль, ибо кажется, эта неловкая пауза так бы и продлилась до рассвета. Очевидную суть ведь уловила. Такая серьёзность пугала, ведь очень резко сопутствовала с их беседами. Если Лина, ещё была любительницей заумных фраз, то на лице Новосёловой всегда красовалась улыбка, какая бы тема не задевалась. Да, иногда нервная, иногда натянутая или наоборот, слишком яркая и настоящая – всё равно неизменная. Сама признавалась сотню раз, мол не любит, когда сложно или муторно. Не любит сцены ревности, разговоры по душам, а сплошные нравоучения – вовсе на дух не переносит. – Именно.