Zenshin de kimi wo motometeru

      К тому, чтобы стараться быть хорошим бойфрендом, Ран относится слишком серьезно. У Риндо в голове не укладывается, как вообще этот спящий в любой непонятной ситуации и вечно ленивый раздолбай вдруг перевернул просто с ног на голову свои жизненные воззрения и уклад и стал участвовать буквально во всем, что он прежде делал без него. Теперь они вместе ходят за покупками. Вместе убираются в квартире. Меняют постельное белье — Риндо ненавидит надевать пододеяльники, и Ран в своей флегматичной манере вызывается делать это вместо него. Готовят ужины и еду на неделю и оплачивают счета. Здесь старший Хайтани, конечно, не помогает буквально, но лежит рядом, устроив голову на коленях у Риндо, и смотрит, как тот нажимает на кнопки и вводит суммы. Такое участие кажется странным и трогательным, как будто из них двоих в этом всем — в таких отношениях, в которых хочется проводить с человеком, который нравится, все свое свободное и не очень время — больше нуждался сам Ран. Просто долго это скрывал. Риндо так и подмывает спросить у него об этом, но он все не решается. Не хочет нарушать идиллию, в реальность которой и так не очень-то верится.       И поэтому он молчит.       Спать в одной постели с Раном тоже непривычно. Сперва они просто сдвинули свои кровати, но спустя неделю Риндо вернулся домой и обнаружил в их спальне одну большую, и с тех пор Ран не отлипает от него каждую ночь. Прежде Риндо часто поражался, просыпаясь утром и обнаруживая подушку Рана зажатой между его ног, но теперь вместо подушки — он сам. Ран засыпает отдельно, отвернувшись от него и положив под голову сложенные ладони, как какой-нибудь ребенок или добропорядочная героиня ситкома в духе 80-х, но эта идиллия обманчива: максимум к двум часам ночи Риндо оказывается в плену. Собственная подушка вдруг оказывается Рану ненужной, и со своей половины кровати он перебирается прямо под бок Риндо, использует его плечо и грудь в качестве подушки и обвивает своими длинными конечностями. Риндо просыпается от этого затекшим и практически разбитым, но вид спящего Рана, такой, от которого щемит сердце от невыносимой нежности и тепло разливается по подреберью — как анестетик для него. Как средство от всех недугов и невзгод вообще.       Те долгие воскресные утра, в которые получается не вставать, подолгу отлеживаясь в постели, он любит особенно. Их было не так много, но каждое впечаталось даже не в подкорку — куда-то глубже, основательнее, да так, что намертво. Потому что можно, проснувшись раньше Рана, просто смотреть на него, подзатекшей рукой поглаживая распущенные на ночь длинные волосы. Можно целовать в лоб — со всей осторожностью, едва-едва касаясь губами кожи, едва уловив, что дыхание становится тяжелым, а меж бровей пролегает морщинка, и улыбаться, когда получается отогнать плохой сон, и красивое лицо разглаживается и снова излучает спокойствие и умиротворение. И прижиматься к виску щекой. А затем проваливаться в сон, чтобы снова открыть глаза ближе к полудню и вместе пойти готовить поздний завтрак из того, что найдется на кухне и смотреть новую серию аниме, которое начало выходить пару недель назад.       — Ринни? — сонно зовет его Ран и потирается щекой о его грудь. Риндо только мычит в ответ: второе пробуждение выходит достаточно тяжелым, и ему нужно время даже чтобы просто открыть глаза. Но даже это не мешает ему приобнять его за плечо и прижать к себе крепче.       Ран почти мурлычет в ответ на эту сонную, нехитрую ласку.       — Если бы я знал, что ты такой нежный, я бы предложил тебе отношения раньше.       Риндо осоловело моргает, переваривая в голове услышанное. Переспрашивает: «Ты бы что?» И снова прикрывает глаза в ожидании ответа.       Ран освобождает его из плена собственных конечностей и мягко кладет ладони ему на лицо.       — Некоторые твои действия были слишком красноречивы, скажем так. И идиот бы догадался, в чем дело.       Он усмехается и ласково поглаживает щеки Риндо большими пальцами.       — Я ждал, ждал, когда же ты мне признаешься, но в итоге пришлось брать все в свои руки. Но оно того стоило: с тобой так хорошо, Ринни.       Ран целует его. Лениво, мягко, не спеша. Его губы суховатые ото сна, и губы Риндо тоже, и касаться их кончиком влажного языка, успокаивая шероховатости и возвращая им бархатистую нежность, — почти игра для них обоих. Ран выигрывает: и в старательности, и в мягкости и податливости собственных губ. Целовать его — куда больше, чем просто приятно. Это тактильный взрыв — во всем теле, а не только в одной его части: в тех местах, где поглаживают его ладони, где кожа соприкасается с кожей, а почему-то всегда холодные ступни — с его. Риндо пытается согреть их, зажав между собственными лодыжками, но Ран увиливает. Ерзает, не давая сделать этого, вынуждая Риндо закинуть на него ногу, чтобы зафиксировать. Они смеются и целуют друг друга, довольные тем, во что вылилось это крошечное противостояние, но бумажно-хрупкое единение вспыхивает и сгорает в жарком пламени, превращаясь во что-то совершенно иное, стоит рукам Рана опуститься ниже и коснуться паха Риндо.       — Да у тебя стоит железобетонно, — довольно мурлычет Ран, поглаживая через боксеры его стояк.       Риндо поджимает губы и псевдообиженно бурчит:       — Это физиология.       Ран дует губы в ответ:       — А я думал, это я.       Он мягко давит на плечо Риндо и укладывает его на спину. Улыбается хитро, почти хищно, усаживаясь рядом и приспуская его трусы до середины бедер. Обещает: «Сейчас мы это исправим» и мягко обхватывает член губами. Опускается медленно, просто мучительно медленно — когда головка касается стенок его горла, Риндо уже практически сносит крышу. Он уже членораздельно ничего произнести не в состоянии, только хватается за волосы Рана как за те ниточки, что связывают его с реальностью, и бездумно поглаживает их, путая непослушными пальцами. Ран ласкает его так умело, что он готов взорваться. Губы, язык, вязкое тепло его рта касаются, кажется, каждого миллиметра, каждой клеточки, раздирая, пытая ее удовольствием. Хочется замереть в этом моменте сладкого истязания, хочется, чтобы Ран не переставал касаться его, чтобы нарастающее с каждой секундой напряжение вынуждало его стонать и вдавливать голову в подушку, держа его за волосы. И хочется, чтобы ему было хорошо тоже.       — Ран… — внезапно охрипшим голосом зовет Риндо. — Я тоже хочу…       — Что ты хочешь, Ринни?       Он приподнимает голову. Его щеки раскраснелись, волосы спутались, а в уголках глаз искрятся капельки слез. Залюбовавшись этим зрелищем, Риндо теряет способность ясно мыслить.       — Т-тебя, — мямлит он, завороженно глядя, как растягиваются в лисьей полуулыбке чуть припухшие, влажные от слюны губы.       — Меня? — переспрашивает, склонив голову к плечу. — Как ты меня хочешь?       Риндо тяжело сглатывает:       — Хочу сделать с тобой то же, что и ты со мной. Мы даже могли бы…       Улыбка Рана становится шире. В ней — хитрость, но в глазах — нежность и желание с капелькой гордости, как будто он гордится его смелостью сейчас и желанием не только принимать, но и отдавать.       — Ложись набок, Ринни, — велит он и стягивает с себя белье. Сбрасывает с кровати мешающие подушки и укладывается ногами к изголовью.       — Я не знаю, как это делать, — осторожно заключив его член в кольцо пальцев, признается Риндо, — но я буду стараться.       Ран потирается щекой о его бедро.       — Я тоже делал это впервые. Все мои навыки — исключительно от любви к тебе.       Риндо удивленно ахает. Укладывает ладонь ему на ягодицу, приоткрывает рот и оказывается не в силах сдержать стон, чувствуя языком тяжесть члена Рана.       — Так хорошо, Рин, черт, — шипит Ран, сжимая его бедра. — Только не останавливайся. Продолжай, — просит он, прежде чем снова впустить член Риндо в свой влажный, горячий рот.       Риндо прикрывает глаза от нахлынувших ощущений. С Раном так хорошо, что даже не верится. Но верить ведь необязательно вовсе, важнее наслаждаться моментом, — решает он, — остальное не имеет значения.