Zenshin de kimi wo motometeru

Авторитарная личность не нуждается в свободе, она нуждается в авторитете, который даст заповеди, указания, приказы, расскажет о правилах игры. Дисциплина — это краеугольный камень авторитарности. Дисциплина и субординация.

      Они с Хаджиме вместе всего несколько недель, но Сейшу понимает, когда тот действительно вымотан, выжат досуха морально и нуждается в помощи — видит по ссутуленным плечам, на которые давит тяжелая утомленность, слышит в голосе — привычно ровном, в котором, как бы Хаджиме ни старался, проскальзывают короткие нотки сковавшей его горло душевной усталости — от людей, от их глупости, от неверных решений и раздражения, которое день за днем приходится в себе давить, чтобы не сорваться ненароком и не сделать все только хуже.       В такие дни он всегда просит разрешения приехать. Привозит Сейшу его любимые пирожные и тихо сидит на кухне, пока тот делает чай, а затем, когда Инуи скормит ему их все, потому что выглядит как живой труп или как минимум так, будто не ел дня три или даже все четыре, просто дремлет у него на коленях, пока Сейшу читает ему что-то из любимого им Фредрика Бакмана или просто рассказывает новости за день, медленно поглаживая его по волосам, пока тот не расслабляется и не засыпает. Хаджиме считает, что само присутствие Сейшу — лучший способ для него снять стресс, но Сейшу кажется, что только одно это — не самое действенное средство, а что-то сродни не самым надежным заплаткам на корпусе корабля, из-за которых он в самый ответственный момент даст течь и пойдет ко дну.       Хаджиме не хочет говорить об этом — не хочет жаловаться, не хочет ходить к психологу, потому что считает, что лучше проведет крохи своего свободного времени с Сейшу, и Сейшу приходится самому ломать голову над тем, как же ему помочь. И как сделать так, чтобы привыкший всеми командовать, держать все в своих руках и не поддаваться эмоциям Хаджиме эту помощь принял.       Он стоит у окна, когда машина Хаджиме паркуется на последнем оставшемся на площадке свободном месте. Видит его отяжелевшие плечи, бумажный пакет с пирожными в левой руке, чуть растрепанные волосы и поджатые губы, и мчится к шкафу с одеждой. Отперев дверь, быстро меняет домашние спортивные штаны и толстовку на строгие черные брюки со стрелками и белую рубашку с низким воротником и изящным бантом и обувает красные лакированные туфли. Те, которые он носил в день их первой встречи на показе, куда приехал по чужой просьбе заменить отказавшуюся выходить модель. Мельком смотрит в зеркало, поправляет волосы и усаживается на диван, закинув ногу на ногу. Он не знает, справится ли с тем, что задумал и нервничает настолько сильно, что секунды, остающиеся до появления Хаджиме в его квартире кажутся вечностью, а тишина, не нарушаемая ничем, с невероятной силой давит на барабанные перепонки. Сейшу делает глубокий вдох и едва успевает выдохнуть, как дверь открывается.       — Здравст- — запинается на полуслове Хаджиме и так и застревает в дверном проеме с большими от удивления глазами. Вид Сейшу вызывает у него смятение и какой-то подсознательный легкий страх, но вместе с ним внутри растекается возбуждение. Сейшу, что бы он ни задумал, чертовски красив сейчас, и Хаджиме готов сию же секунду упасть ему в ноги и позволить ему делать с собой все, что захочется.       — Закрой дверь и иди ко мне, — велит Сейшу холодным голосом. Его ладони сложены на коленях, правая нога — поверх левой, вся поза и выражение лица жесткие, словно милого, домашнего Сейшу подменили красивой, но без следа каких-либо эмоций куклой.       Хаджиме слушается. Осторожно опускает пакет с пирожными на тумбу у входа, разувается и медленно идет к нему. Подойдя к дивану почти вплотную, останавливается. В обсидиановых глазах — тревога, смешанная с непониманием, и Сейшу размазывает. Ему хочется прекратить все это прямо сейчас. Хочется успокоить его, сказать, что все хорошо, что это была просто игра, и к нему больше не будут относиться так. Что его любят. А потом поставить чай, расставить на столе блюдца для пирожных и выпить чай.       Сейшу одергивает себя. Поджимает губы и придает взгляду максимальную строгость, на которую только способен.       — Коко, сядь! — приказывает он, чуть качнув ножкой, обутой в туфлю, и пальцем указывает на место на полу подле дивана. — Вот сюда. Это твое место на сегодняшний вечер.       Хаджиме медлит. Смотрит на него, словно обдумывает что-то, но затем, коротко кивнув, становится на колени, укладывает на них ладони и усаживается на пятки. Сейшу тянется ладонью к его лицу и мягко похлопывает по щеке.       — Умница, — одобрительно воркует он низким мягким голосом, не отнимая руку. Хаджиме немного расслабляется, прикрывает глаза и начинает ластиться к прикосновению, но получает за это пощечину. Несильную, но неожиданную. От нее звенит в ушах, а кожа в месте удара немного горит. Он тянется рукой, чтобы ощупать свое лицо, но Сейшу одергивает его:       — Нет.       В голосе — ни капли недавней мягкости, во взгляде — строгость. Прямая спина, сомкнутые губы — он сейчас — сама строгость без каких-либо эмоций, сама собранность, облаченная в настолько изящную одежду, что хочется скулить побитым щенком у его ног, одновременно истекая слюной. Он виновато опускает голову и исподлобья смотрит на Сейшу.       — Вот так, — довольно кивает тот и грациозно опускается на колени рядом с ним. — Сейчас я раздену тебя, понятно?       Хаджиме кивает, не поднимая головы. Сейшу, не особо осторожничая, стягивает с него пушистый свитер и кладет на диван. Чуть приподняв его руку за запястье, снимает по одному браслеты и отправляет их туда же. Касается тыльной стороны ладони, укладывает в свою, чуть прижав, и принимается за тонкие кольца на фалангах указательного и безымянного пальца. Нарочно дразня проходится по всей их поверхности, но едва Хаджиме пытается сжать их, сплестись собственными пальцами с его, его тут же отдергивают снова.       — Нет! — резким голосом осаждает его Сейшу. Отпускает его руку — она безвольно падает на бедро — и ударяет его по щеке. — Я не разрешал тебе меня трогать!       Хаджиме закусывает губу, его глаза становятся влажными, а взгляд — виноватым. Он снова опускает его вниз, к своим сложенным на коленях рукам.       Сейшу придвигается чуть ближе. Резким движением расстегивает пуговицу и ширинку на его брюках, а затем встает на ноги. Придав лицу презрительное выражение, тычет носком туфли в пах Хаджиме. Давит на шов — Хаджиме ерзает, и Сейшу тут же хватает его за волосы, чуть вздергивая голову вверх.       — Ты ведь хочешь этого. Ты нуждаешься в этом, верно?       Хаджиме тяжело сглатывает. Он молчит, но тело его реагирует на это очень красноречиво. Его кожа покрывается мурашками, а тонкие волоски на руках встают дыбом. Голова все еще опущена, он не смотрит Сейшу в глаза и сам заводит руки за спину в знак своего полного подчинения.       — Ждешь похвалы за послушание? — тянет Сейшу, приподняв бровь. — Ты ее не получишь.       Он снова давит на пах Хаджиме носком туфли, не отпуская его волосы.       — Как ты быстро смирился, — продолжает он. — Господи, как же ты жалок.       Он давит чуть сильнее, и Хаджиме слегка дергается. С его губ слетает короткий всхлип. Ладонь Сейшу на его макушке сжимается крепче.       — Разве я разрешал тебе издавать какие-то звуки? — сквозь зубы шипит он. — Видимо, придется заткнуть тебе рот.       Не отпуская волос Хаджиме, он тянется другой рукой к дивану и достает из-за подушки кляп — черного цвета, с пластиковым шариком и кожаными ремешками. Подносит его ко рту Хаджиме, выпускает из хватки его волосы и давит на подбородок.       — Открой. — Хаджиме послушно приоткрывает рот, недостаточно широко, и Сейшу шлепает его по щеке, прикрикивая: — Шире.       Получив желаемое, Сейшу вставляет шарик в его рот и застегивает ремешки.       — Может быть, так тебе будет понятнее, что от тебя не должно исходить ни звука, — окинув его взглядом, резюмирует Сейшу, скрестив руки на груди. — А теперь нам стоит заняться твоими руками, чтобы ты их не распускал.       Взяв с дивана моток веревки, Сейшу заходит Хаджиме за спину и опускается на колени.        — Согни руки в локтях, вот так, — резким движением он помогает Хаджиме сделать то, что от него хотят, и принимается связывать его предплечья друг с другом — так, чтобы нельзя было высвободиться, но и не совсем туго, чтобы не перекрывать кровоток. Закончив с этим, он снова хватает Хаджиме за волосы и тянет вверх. — На колени. Живо.       Едва Хаджиме поднимается, Сейшу стягивает с него брюки с бельем до середины бедер. Хаджиме сжимается, и вслед за этим следует громкий шлепок по ягодице. — Ты просто терпишь это, — шипит ему в ухо Сейшу. — Наверное, тебе так нравится чувствовать себя бессильным ничтожеством, неспособным и слово сказать?       Удары продолжаются. Хаджиме вздрагивает от каждого, а когда Сейшу делает перерыв, буквально любой шорох заставляет его плечи, ягодицы и мышцы спины поджиматься в ожидании очередного болезненного шлепка. Его кожа покраснела, и каждый новый удар заставляет ее гореть все сильнее и причиняет больше боли.       — Ты отброс. Убожество, недостойное даже слизывать грязь с моих подошв…       Сейшу шлепает особенно сильно, и Хаджиме разражается рыданиями. Из его глаз брызжут слезы, и Сейшу понимает, что теперь достаточно.