Zenshin de kimi wo motometeru

arctic monkeys — why'd you only call me when you're high       Казутора звонит каждую пятницу в без одной минуты полночь. Со временем Чифую привыкает к этому настолько, что не ложится спать: бессмысленно, все равно ведь разбудит. Сидит и ждёт, читает что-нибудь или анатомический атлас цветными карандашами раскрашивает, чтобы время скоротать и не начать клевать носом, и аккурат в 23:59 прослушав вступление песни на рингтоне, снимает трубку.       Разговоры его тоже всегда об одном и том же: он пытается делать вид, что не пьян, говорить ровно и не давать языку спотыкаться на сложных словах, а речевым конструкциям — рушиться, как башенке в «Дженге», но выдает его совершенно другое. Интонация, смысл его слов, бескомпромиссность, с которой он перебивает Чифую и гнет свою линию.       Его не заткнуть. Позвонив впервые, он вроде бы искренне переживал, что Чифую разбудил. Его голос был полон сочувствия и понимания, когда он сожалел о том, что Чифую мало спит и плохо отдыхает. Однако это не помешало ему изливать ему душу в течение почти пятнадцати минут, пока в трубке вместо его под конец ставшей не совсем внятной болтовни не раздалось сопение. И не мешает до сих пор.       Чифую, в общем-то, терпелив. Первые две или три пятницы он слушает эти пространные речи о каком-то там таинственном человеке, в которого Казутора влюблен так, что ни спать, ни есть нормально не может, но на взаимность не надеется, не перебивая, хотя все это звучит довольно странно, как будто он думает, что Чифую непременно должен знать, о ком речь. Пару раз даже пытается давать советы вроде: «Подойди, поговори», «Пригласи куда-нибудь» или «Напиши ему/ей — неважно», на что получает лишь порцию страдальчески тяжёлых вздохов и очередной поток сознания, который прерывается, когда Казутора засыпает, видимо, переключившись на громкую связь и положив телефон рядом с собой.       А позже начинается кое-что поинтереснее.       В первую пятницу декабря они снова разговаривают. Точнее, говорит Казутора, а Чифую слушает. Попивает чай и педантично раскрашивает мышцы задней брюшной стенки, угукает в трубку и периодически укоряет Казутору в нерешительности, стараясь не думать о том, почему он вообще это терпит: разве нельзя просто включить телефон и лечь спать? У него запросто получилось бы уснуть, а Казутора лил бы в уши о своей влюбленности кому-нибудь другому, кому-то, быть может, более отзывчивому и сведущему в делах любовных. Он как раз тянется к стаканчику с карандашами, чтобы взять оттуда тёмно-фиолетовый для большой поясничной мышцы, когда Казутора внезапно выдает:       — Чифую, как же я тебя люблю.       На выдохе. Тихо, словно надеясь, что тот на самом деле не услышит. И тут же замолкает. Чифую прилагает усилия, чтобы не фыркнуть. Он прекрасно осознает, что это несерьёзно — лишь поток пьяного бреда, который он выслушивает ежепятнично и который не стоит воспринимать вообще никак, равно как и все остальное. Просто Казутора расчувствовался, поплыл на волне своих эмоций и решил, что Чифую достоин признания в любви только потому, что он слушает его, когда ему нужно излить душу. Но так или иначе ему нужно что-то на это ответить. Он пытается быстро сообразить, что бы это могло быть, а когда наконец собирается выдать скромное: «Спасибо», Казутора, судя по сопению, уже спит.       В следующий раз история принимает ещё более интересный оборот. Казутора немногословен. Он как будто и сам устал или ещё более меланхоличен, чем обычно, и Чифую даже спрашивает, все ли у него в порядке, может быть, он заболел или у него произошло что-то, что его расстроило или встревожило, и говорит, что он может смело поделиться этим, и он, Чифую, все выслушает, как и всегда, он же здесь для этого. Казутора в ответ тяжело вздыхает. Молчит — так долго, что Чифую думает, что тот снова уснул — но затем сообщает, что он признался в любви человеку, который ему нравится, но не получил ответа.       Чифую говорит, что ему жаль, но он гордится Казуторой, потому что тот хотя бы попытался. И что, может быть, если он не оставит так сразу своих попыток, то у него есть шанс. Потому что Казутора симпатичный и интересный, с ним приятно поговорить и весело проводить время (Чифую не преувеличивает и не приукрашивает действительность, он и правда так считает, особенно в те моменты, когда Казутора трезв и не названивает ему посреди ночи). И Казутору это так воодушевляет, что он едва не с придыханием, с детским восторгом в голосе спрашивает: «Правда?», и когда Чифую мягко, но уверенно отвечает: «Правда», снова говорит, что любит его.       — Спасибо, Казутора, мне очень приятно, — отвечает Чифую подчеркнуто вежливо, с такой интонацией, как будто он все понял и принял.       Казутора на другом конце провода скорее даже не спрашивает, но утверждает:       — Ты мне не веришь.       Тихо так, безнадежно.       Чифую внезапно чувствует накатившую на него усталость.       — Ты пьян, Казутора, — вздыхает он, потирая веки. — Иди спать. Нам на занятия завтра рано…       Но Казутора не унимается:       — Почему ты мне не веришь?       Чифую закусывает губу. Он слегка раздражен этим и ещё давящей на него усталостью. Сделав глубокий вдох, он на выдохе произносит:       — Казутора… — таким тоном, как будто говорит с маленьким ребенком — спокойно, терпеливо, уверенно. — Ты звонишь мне только когда ты пьян. А алкоголь, сам знаешь…       Казутора перебивает его:       — Я понял. Спокойной ночи, Чифую, — только и говорит он и в кои-то веки первым кладет трубку.       Все дни до следующей пятницы Чифую преследует нехорошее чувство, как будто он Казутору чем-то обидел. Казутора ведёт себя как обычно, но что-то внутри Чифую сворачивается мерзким тревожным клубком и не покидает ощущение, что в эту пятницу он ему не позвонит. В половине двенадцатого он заваривает себе мятный чай и открывает атлас на странице с мышцами, стабилизирующими положение лопатки и закрашивает мышцу за мышцей, нервно поглядывая на часы. В 23:59 его телефон молчит.       Чифую разочарованно выдыхает. Захлопывает атлас, убирает вглубь стола, к самой стенке стаканчик с карандашами и забирает чашку, чтобы отнести ее в мойку. И ровно в полночь раздается звонок.       Чифую принимает вызов так быстро, что спроси его кто об этом, он вряд ли смог бы объяснить. Отвечает: «Да?» таким голосом, словно он бежал и запыхался. Но слышит в трубке лишь молчание. Первые несколько секунд, но затем Казутора говорит:       — С днём рождения, Чифую. Я люблю тебя.       Чифую выдыхает.       — Спасибо, Казутора, но…       — Я трезв, — перебивает его тот решительно и совершенно твёрдо. — И я стою под твоей дверью. Так что если ты хочешь в этом убедиться…       Чифую пулей вылетает на лестничную площадку, даже не обув тапочки. Казутора и правда у его двери. Трезвый, взволнованный, несмотря на ту уверенность, что Чифую слышал в его голосе. И Чифую взволнован не меньше.       — Привет, — только и говорит он, потому что не знает, что сказать.       Казутора нервно и совершенно обезоруживающе улыбается в ответ.       — Привет, — мягко отвечает он и в следующую секунду прижимает его к себе.       Чифую шокированно приоткрывает рот, но затем расслабляется и обнимает Казутору в ответ.       — Я люблю тебя, — повторяет тот сказанное по телефону пару минут назад. — Теперь ты мне веришь?       Он отстраняется и смотрит Чифую прямо в глаза.       — Верю, — со всей искренностью отвечает он. — Но давай оставим все разговоры на потом. Я, честно говоря, чертовски устал. А нам завтра на пары к девяти.       Плечи Казуторы опускаются.       — Хорошо, тогда до завтра? — уточняет он. — Тебе и правда нужно выспаться. Я пойду.       Он разворачивается, чтобы уйти, но Чифую хватает его за рукав и мягко тянет на себя.       — Останься. Куда ты поздней ночью поедешь? — бубнит он и смущается. Он чувствует, как пылают его щеки, и касается правой ребром ладони, чтобы унять жар. Лицо Казуторы напротив сияет счастьем и нежностью, и это смущает еще больше. Он ничего не отвечает, лишь кивает и прижимается ко лбу Чифую щекой.       И Чифую становится так тепло, как будто на дворе не декабрь, а теплый и очень солнечный май.