Вздор

Кёсем перебирает волнистые волосы дочери, пока ту трясёт от сковавших её грусти и уныния. В голове словно назло всему мнимому успокоению проносятся сцены их счастья с мужем и маленького младенца Селима. А сразу после Гевхерхан вспоминает такого же мальчика, которого она увидела на пороге дома, вместе с его матерью. Был ли он столь прекрасен как малютка Селим, или же много лучше, раз покойный паша предпочитал их — ей не известно, оно и к лучшему. Она не решается высказать матери гневные слова о той женщине, которая всего на пару лет её младше, примерно с возраст Атике. И больше всего ей досаждает то, что хатун такая же жертва, как и она сама. С тех пор, как паша предстал перед Аллахом, ей некому больше мстить. — Нечего тебе больше страдать из-за обмана змея-паши, моя луноликая доченька. — султанзаде дремлет рядом, и Гевхерхан старается быть тише. Ни к чему пугать сына своим плачем, он стал чересчур чувствителен ко всему. — Брат хочет вновь выдать меня замуж, Валиде? — Кёсем выведала у одного очень неразговорчивого хранителя покоев, что Мурад об этом задумывается, но дочери о таком, конечно, не расскажет. И Айше, так же узнавшей об этом приказала молчать, — Он не сжалиться над моим сыном, матушка, он ведь даже собственных братьев не пожалел… Кёсем-султан останавливается и поднимает её голову, дабы встретиться взглядами. Заплаканные глаза говорят о своём страхе и душевных муках, и валиде-султан сдерживает тяжелый вздох. Султан Мурад — не иначе как обезумевший тиран — вот что повторяет народ. Его окружение наполнено людьми, которые подпитывают его жестокость, а вместе с ней и страхи молодого падишаха. Силахтар Мустафа выдал её Касыма и обрёк Ибрагима и Баязида, ни в чем не провинившихся и нигде не замешанных, на обитание в шимширлике — в его роли в этой ужасной истории она не сомневается. И Силахтар за это ответит, безусловно. Когда-нибудь, в минуты счастья и покоя, удавка на его шее неожиданно затянется. И до него очередь дойдёт… Она знает, что султану Мураду нет никакого дела до восьмилетнего Селима, но тревога не утихает в её сердце. Аллах посылает ей жестокие ночные кошмары как знак и предупреждение, а Кёсем не сможет похоронить свою прелестную дочь, если вдруг их повелитель решиться насильно связать её узами никяха с каким-нибудь неказистым, неверным ей государственным мужем. Не сможет смотреть в глаза внуку и жить с мыслью, что на покойной Гевхерхан никогда не было греха. — Мой Мурад не пойдёт на такое, он ведь любит сестру… — но вдруг её надежды напрасны, и сын решил отказаться от всех ради сохранения суверенитета власти и собственного величия? — Мурад сохранил жизнь Касыму, но отнял свободу у Ибрагима и Баязида… в чем была их вина? Кёсем настолько подалась в размышления, что забыла о своём долгом молчании и о том, что успела надумать отчаявшаяся темноволосая султанша. Слёзы в голубых глазах упали с ресниц и даже поспешные слова валиде не смогли её успокоить. Стук в дверь заставил их резко поднять головы, а младшую ещё и смахнуть слёзы. С полученного разрешения в покои вошёл Хаджи-ага. Хранитель покоев передал, что повелитель срочно пожелал увидеть валиде-султан. Евнух виновато ссутулился, когда увидел, что Гевхерхан-султан учащенно задышала, думая что Мурад принял решение на счёт её судьбы. Селим-таки проснулся от громких всхлипов, и подбежал скорее утешить свою матушку, но приблизившись, всё же не решился подойти ближе, и просто неловко остановился рядом. — Хаджи, уведи моего внука — пусть переночует в моих покоях, — следующий приказ прозвучал как можно тише, — Позови лекарей для Гевхерхан… — Слушаюсь, моя госпожа.

***

Мурад всегда был для неё особенным мальчиком, даже при жизни его старших братьев Османа и Мехмеда. Когда он возмужал, стал проявлять себя пашам, ходить на заседания дивана, то она не стала препятствовать, наблюдала. Её, как любую мать окутывала тревога, ведь он так молод и слеп и опасностям; так несмышлён в государственных интригах и не подготовлен к тяжести подобной ноши, что любой слабый ветерок ему покажется ураганом, а верные и умелые паши — самодовольными стариками. Сипахи ожесточили его нрав, и валиде видела, как Мурада заботит авторитет падишаха. Они угрожали свергнуть своего султана, пролить свящённую кровь династии, если потребуется — посадить на трон шехзаде Баязида. Кёсем знала, что её пасынок не виновен, да и не способен он на подобное предательство. Но и этого хватило для того, чтобы вместе с Касымом отправить и Баязида в золотую клетку, под постоянный надзор. Султан не объяснялся перед ней, но других причин и быть не может. Но Ибрагим, такой слабый и добрый, её невинный младший сын — отчего же он находиться рядом с братьями? Касым и Баязид стали взрослыми, они смело перенесут это наказание, но кто же поможет её несчастному младшему сыну, который и не знает в чем провинился? Мурад жесток к предателям, неумолим и страшен в гневе, и даже у его родной матери нет выбора. Ей придётся упрашивать, если нужно будет — молить об этом, но лишь бы он выпустил их… хотя бы младшего, хотя бы Ибрагима. Любовь к старшему сыну делает её слишком уязвимой для него же. Она его матушка, если будет необходимо — она отдаст свою жизнь за него. Не смотря на все его приказы и поступки, слова и угрозы — Кёсем-султан всё ещё любящая его валиде. И он видел этот чрезмерный страх за него, Кёсем точно знала. Он ведь почувствовал её волнение, когда ей стало известно о покушении эту на иноземную принцессу, благородно взятую под крыло им же. Тогда, примчавшись в главные покои она не поверила глазам — он привёл эту девицу во дворец, ещё и на султанскую перину уложил! — Вы излишне переживаете, Валиде. Со мной всё в порядке, — султан улыбнулся её нескрываемому переживанию, настолько непривычным подобное откровение было. — я жив и здоров… — прервался, но решил добавить, — с принцессой Фарьей всё тоже хорошо. Злость заиграла в голубых глазах недобрым огнём, но падишах предвидел это. Мурад едва заметно сощурился, рассматривая её лицо — бледное от переутомления и бесконечных переживаний, но всегда прекрасное. Её глаза смотрели на что угодно, пытаясь сдержать обидные слова, но за этим возмущением она не заметила его наполненный странной искрой взгляд, хотя Мурада это только забавляло. Пока она спешила, причёска успела слегка растрепаться, и её сыну, такому внимательному и заботливому, ничего не стоило поправить несколько прядей. И эта бестактность, на удивление, помогла Кёсем придти в себя. — Мои молитвы всегда с тобой, Мурад, — на выдохе произнесла Кёсем, видя бесстыдную полуулыбку на его лице. — Но не жди, что я промолчу на счёт этой девицы в твоих покоях. Она уберётся отсюда обратно в свою страну сама… — пусть и против её воли, но последние слова могли быть действительно угрозой, но… о Аллах, он ведь и не слушал её совсем! — … или я её отсюда уберу. Всё чаще, прибывая в долгих раздумьях, она спрашивала себя, что точно произошло в тот вечер, какие слова были сказаны, а какие утаили страшные тайны. Прибывая будто под действием опиума или крепкого винного напитка, каким Мурад не брезгует баловаться на досуге, тогда все не казалось настолько реальным, и она опрометчиво позволила эту непростительную близость, не догадываясь как будет себя за неё винить в будущем. Внимать их… странностям вроде бы никому не приходило в голову, да и кто бы осмелился? Ничего ведь и не было помимо этого нелепого разговора на балконе. Она не была уверена, видел ли их кто… помимо Всевышнего. Дерзость, как невиданная дерзость! Мурад прижал её к себе нелепыми объятиями, на которые валиде-султан долго не решалась ответить. Им была ни к чему эта непривычная нежность, так отчего он решил, что позволит ей быть? Так или иначе, ощущения были до неприличия странны, однако (к прискорбию) не чужды. Не забыты. Долгий поцелуй в висок обескуражил её, заставляя уже более смущенно и явно вздрогнуть. — Вы закроете глаза, Валиде. Как закрывали раньше… — удовлетворение от подобной близости накрыло падишаха с головой. Его золотистые локоны легко развивал ветерок, нагрянувший и до них, поэтому он обнял её сильнее, укрывая в своих объятьях. Но и этому пришёл конец, и достаточно скорый. Кёсем высвободилась из ослабевшей хватки и пожелав доброй ночи, быстро удалилась. Мурад улыбнулся в последний раз, пусть валиде и не заметила, но на своей террасе остался, позже зайдя к спящей принцессе.

***

На пути к покоям падишаха ей повстречался Абаза-паша. Поклонившись, он вновь поставил её в известность о печальном состоянии народа. И не то чтобы разговор об этом уже не шёл — если бы не пристальное внимание сына, обращённое на неё с недавнего времени, то она давно взяла бы на себя эти обязанности, помимо собственного вакфа. Следующая новость неприятно потрясла её — в янычарском корпусе так же не все гладко, а торговцы и мелкие предприниматели давно их за глаза проклинают. Мурад не говорил о постоянном сборе денег с простых рабочих на улицах прилавках, однако с этим нужно разобраться. Своей жесткой рукой султан Мурад переделывает своё правление в русло неприкрытой тирании, которая в приоритет ставит лишь собственные желания и утехи. Время же правления его матушки было известно своими миролюбивостью и коррупцией. Но вместе с ней, со своей валиде они прекрасно гармонируют в таких делах. Так или иначе, люди возносят их, и желают долгой жизни. И тут Мехмед-паша замолчал, обдумывая что-то. Он натянуто и слишком резко улыбнулся и начал вновь говорить, но и преложения не успел закончить, как их настиг Силахтар-ага. Хранитель покоев поинтересовался, всё ли хорошо, но его беспечная ухмылка вывела султаншу из себя: — Отчего же ты ещё здесь, Силахтар? Твоей работы стало настолько мало, что ты находишь время собирать слухи? — строгий официальный тон и начавшуюся гневную тираду прервало его быстрое предупреждение. — Прошу прощения, валиде-султан, но наш повелитель успел вас заждаться, — из покоев сына донёсся какой-то приказ и стража послушно открыла дверь. Кёсем-султан успела услышать «Повелитель в дурном расположении духа, султанша» прежде чем зашла в покои.

***

Султан Мурад сидел спиной к ней, на ажурном диванчике у камина, только повернув голову в её сторону. На столе остались нетронутые блюда, а в увенчанной перстнями руке покоился тот же опустошенный стакан. Мать он встретил преспокойно, не вскочив и готовясь вслушиваться. Ей точно было что сказать своему тирану, однако Кёсем не спешила. В её глазах отражалась жалость от подобного легкомысленного поведения сына. — Твой хранитель покоев вечно лезет не в свои дела, Мурад. — падишах поднялся, пробуя со своих губ послевкусие вина. Кёсем-султан сложила руки, отвернувшись от него в сторону террасы. Её охватила ожидаемая тоска, принявшая, пожалуй, самый невыносимый свой вид. Она чувствовала, что он подходит к ней со спины, но и не думала повернуться. Её обида велика, и великий повелитель семи континентов и с недавних пор именуемый тиран… обязан склониться перед другой, совсем другой природой своей матери. Более хитрой, но ничуть не уступающей в своей кровожадности ему. Мурад, не будучи в беспамятстве от гнева, всегда понимал и даже принимал её чрезмерность во всем: в государственных делах и в делах семейных (пусть с недавних времён, главой этого всего был он). Ведь такова она, его возлюбленная мать, отказывать которой было нельзя. Да и не привык падишах быть жестокой со своей валиде — единственный и главный его союзник, в которой он сам себе запрещает сомневаться. Но дело Касыма, его безответственность и беспечность вводили Мурада в тот самый гнев, когда он не обращал внимание на причиняемую им боль. Казалось, он до сих пор видит безысходность и стыдливость младшего брата; чувствует страх и дрожь Ибрагима, слышит мольбу, но не принимает во внимание его невиновность; терпение и стойкость Баязида так же его не трогали, как и попытки объясниться… Мурад знал, для чего это делается. Ради чего и ради кого. — Ибрагим, дорогой мою сердцу брат. Наши братья знают свою вину, и как падишах я не смог закрыть на это глаза. Для тебя это не наказание — я желаю уберечь тебя и твою трогающую невинность от греховности этого мира. Желаю твоей безопасности. — слезы мигом накрыли глаза младшего брата, он кажется и на колени сумел упасть, и поклясться с бесконечной преданности… …но через пару мгновений он был уже взаперти. Мурад аккуратно провёл пальцами по её плечу, но валиде не вздрогнула. Желание мира в семье было невероятным, возможно, одно из самых великих чувств в жизни обоих. Ее беда — все не видела Валиде ничего, кроме своих печалей, целей и амбиций. Была бы она наблюдательней, то увидела бы и его. Его невероятную силу, целеустремленность и бесконечную тоску. По ней же, не иначе… Кёсем, не смотря на сдавливающее чувство в груди, так же невесомо прикоснулась к его руке и сразу отдёрнула её, будто обожглась. Мурад знает, должен знать, что не поддержит его более и благословления не получит, ежели не смилуется над братьями. — Я хочу увидеть своих сыновей, Мурад. Вина самого младшего даже не доказана, но ты нанёс ему самый страшный удар, от которого он не сможет оправиться! — она уже не кричит — шёпотом проговаривает всё, надеясь на благоразумие и милость падишаха. Они стоят друг к другу близко. Валиде даже порывается отойти, но её останавливают крепкие руки, обвившие плечи. — Вы собрались оспаривать каждое мое решение? — Мурад насупился. Всю его жизнь она защищала всех своих детей от различных напастей, но здесь совсем иная ситуация. Он не позволит ей вновь перейти через его волю. Для братьев, с недавних пор не вызывающих у него ничего, кроме многочисленных волнений, так будет спокойней. И безопасней. — Я посчитал это нужным, валиде, и вы не в праве вмешиваться. Вы уговаривали меня пощадить Касыма — я внял вашей просьбе, но не смейте просить о большем. А для него ведь загадка, от кого именно он их прячет. От себя самого или от… Её гнев ярко отображался в глазах, и не соврать, если сказать, что лицезреть ему его не в первой. Свечи, расставленные по всем уголкам покоев, тихо плавились. Кёсем не смогла отдёрнуть руки, не успела. Мурад вдруг замер, будто испуганный, и отпустил её сам. Обойдя матушку, он до невозможности хмурый и сосредоточенный, ступает на террасу. Злоба её отступает, как только видит, что с ним что-то неладное. В заточении двое её родных сыновей, а их старших брат едва ли не обезумел от собственных подозрений. И права она все же была, когда говорила о его неопытности… рано ведь, он слишком поспешен, да бьет с горяча и без разбору! Нет в нем этой нечеловеческой жестокости, так почему же заливает всё кровью… ах, её Мурад… славный, никому неподвластный сын-повелитель… — Мне рассказывали о моих великих предках, — процедил сквозь зубы, вспоминая теплый её свет, когда в султанском саду она наподобие сказки рассказывала о походных свершениях султана Сулеймана или о мудром правлении султана Ахмеда, — Ты сама мне рассказывала, валиде, сама видела моего безумного дядю, ты же и спасла нас всех от него! Ты вручила мне трон великой империи, но я не потерплю вмешательства в мои дела, я предупреждал всех вас! Он сжал кулаки с невероятной силой, и от ярости проступила кровь из ранок мозолистых ладоней. Руки неприятно свело, а кровь проникала сквозь пальцы. Кёсем ступает к своему буйному сыну, ещё не увидев этого, но материнское сердце не подвело. Она испуганно ахнула, и со всей нежностью, пытаясь успокоить, провела по тыльной стороне его ладони своими тонкими пальцами. Вены на руке вздулись, Мурад крепко сцепил зубы. — Мой Мурад, — тихо промолвила, стараясь образумить, усыпить его злобу своей любовью, — гнев никогда не был и не будет твоим помощником, соратником не будет. Ты всегда был добрым мальчиком, мы с отцом это видели… не теряй своей справедливости. Не дай злости поработить твои чистые помыслы, мой лев.

***

Султанша осталась с ним до самого утра, обеспокоено приказав обработать последствия его вспыльчивости. Мать сидела молчаливо, изредка поглядывая в разожженный камин. «— Отец как-то с ней управлялся, — подумалось ему вдруг, когда она в очередной раз проявила снисхождение, уже неотрывно наблюдая за лекаршей, обрабатывающей ему ранки. В который раз она… пренебрегла своими помыслами, своими сыновьями ради него… неужели это вновь очередной трюк, способ затуманить ему разум? — его она так же усыпляла своей заботой, подобно мне? Султан Ахмед позволял ей многое, дозволял управляться со многим и принимать важнейшие решения… Когда лекарша удалилась прочь, то султанша вновь всем видом показывала недовольство, бросая на него многозначные взгляды и отпивая свой чай, принесённый услужливым агой. «— Ей, должно быть, досаждает сама мысль, что теперь я оказываю на неё влияние, — Мурад невесомо коснулся ладони валиде, почему-то вздрогнувшей от его прикосновения, — что могу теперь контролировать её действия, и залогом ее послушания будет благополучие братьев, — Кёсем едва нахмурила брови, и тут же прикрыла глаза, когда он приблизил её кисть к своим губам. Темень покоев была изгнана парой зажженных свечей, ставших непрошеными свидетелями их… проблемы. — и им она не посмеет наконец пренебречь. Отныне матушка не посмеет ослушаться его воли, воли самого падишаха! — расцеловав все пальцы по паре раз, завороженно заглянув в заслезившиеся глаза, вдруг выдаёт: — Я позволю вам увидеться.