По законам стаи

Глазам Чимина не хватает открыться ещё совсем чуть-чуть, чтобы быть идеально кругленькими. Он не шевелится, застыв в какой-то растерянной, сжатой и уязвлённой позе, словно вот-вот испугается и отшатнётся. Юнги вздыхает, прикрывая глаза. Мысли лихорадочно разбредаются каждая в разную сторону, помимо одной. Глупой такой. Он слишком далеко от нас. — Иди сюда, — получается чуть хрипло. Это заставляет Чимина прийти в себя и подобраться. Он зачем-то смотрит на ребят, разумно избегающих его взгляда, прежде чем — к огромному облегчению Юнги — послушно идёт навстречу. Юнги считает каждый шаг и на девятом, последнем, нетерпеливо тянет вперёд руку, цепляя той ладонь замешкавшегося Чимина и притягивая его к себе. И лишь ощутив его тело под боком, Юнги начинает обращать внимание на весь остальной мир. Ребята поглядывают на них осторожно, но с любопытством. Наверное дело в том, что предгон Юнги обычно выражался в излишней требовательности и язвительности, а не в желании — абсолютно, сука, очевидном желании — оторвать руки или выколоть глаза из-за нахождения рядом с его омегой. Юнги знает, что инстинкты каждого кричат защищаться и быть готовым к атаке, и сейчас не самый подходящий момент, чтобы находиться рядом. Сокджин громко прочищает горло: — Мы сегодня ужинаем в столовой, надумаете присоединиться — найдёте за нашим столом. До встречи. Он машет рукой, которой после цепляет засуетившегося Чонгука, и утаскивает за собой. Хосок, не отошедший от явного замешательства, кивает в знак прощания и тоже уходит. Юнги смотрит им вслед, сжимая ладонь Чимина чуть крепче, и думает, что проебался. Сонливость. Непреодолимость некоторых порывов. Желание хорошо кормить. Дерущая нутро ревность. Юнги должен был опознать эти симптомы раньше, а не быть застигнутым врасплох наравне с остальными. Впрочем… об этом можно поразмыслить позже. Сейчас следует определиться что лучше делать дальше. И успокоить Чимина, который почему-то ещё не рванул со всех ног от Юнги, хотя, судя по тому, как мечутся его глаза и подёргивается рука, он ещё может попытаться. Следует, наверное, пойти домой, как они собирались пять минут до этого, а не усложнять ситуацию лишними зрителями. Заставив себя отпустить ладонь Чимина, Юнги мягко подталкивает его в спину, роняя: — Пошли домой. Чимин слушается. Слушается безропотно. И от этого в груди заворачивается удовлетворение, плавно стекающее к животу и затапливающее изнутри. Волк довольно фырчит. Уже дома Юнги валится на диван, уткнувшись локтями в колени, а лицом — в ладони. Он медленно потирает пальцами лоб, сквозь них замечая, что Чимин стоит у двери, нерешительно перебирая ногами. Может, не хочет лишиться возможности драпануть. Просто. Блядство. Их хлипкое подобие мира и доверия только-только начало крепнуть. Почему сейчас? Хотя… большая часть декабря уже позади. Гон должен был наступить ещё пару недель назад. Но его приближение никогда не было неожиданностью, как сегодня, поэтому Юнги и думать про него забыл. Почему он задержался? Был ряд причин, из-за которых циклы течки и гона или сдвигались, или вовсе исчезали: длительное отсутствие нормального питания, тяжёлое ранение, беременность меченого омеги, грудной возраст щенка. Но ни с чем из этого Юнги не сталкивался, так почему… Чимин. Дело могло быть в нём. Альфа-волк Юнги считает его своим и без метки, а из-за укуса Бёнхо организм Чимина пострадал и долго восстанавливался. Он никак не мог провести гон с Юнги. Это… это имело смысл. Надо теперь как-то объяснить Чимину, что гон Юнги — не представляет никакой угрозы. Время, когда Юнги был недавно представившимся подростком альфой, осталось позади. Он сможет себя контролировать. А даже если нет — его альфа-волк ничего не сделает Чимину, если почует, что тот боится. Так что проблема была не в том, что Юнги не сможет удержаться. Проблема была в том, что он будет чувствовать в этот момент. В том, что это будет мучительной пыткой. Но это проблема Юнги. Ничего такого, с чем он не справится. Надо будет просто убрать в одной из пустых комнат всё, кроме кровати, о которую он будет унизительно тереться, чтобы ничего не сломать. И всё. Предгон был хуже. В разы, блять, хуже. Да, может, блять, организм просто готовится к гону, запахом попутно отгоняя альф и привлекая омег, и непреодолимого желания выебать Чимина Юнги испытывать не будет. Но Чимин будет рядом. А Юнги будет хотеть его ближе. Сильнее, чем когда-либо до этого, потому что альфа-волком он управлять не сможет. Это будет пиздец. Это просто будет ёбаный пиздец, потому что стоит Юнги прикоснуться к чему-то, помимо руки Чимина, он чувствует себя так, будто заляпал его дерьмом, попутно всадив ногти под кожу. Потому что Чимин не хотел. Потому что Чимина слишком часто трогали против его воли, а быть — снова, сука, быть — одним из них Юнги не хотел. Блять. Блятьблятьблять. Юнги переплетает пальцы, смотря прямо перед собой. Надо успокоиться. И сделать это желательно быстро, потому что они уже в помещении, запаху некуда деться, а из-за сильных эмоций он становится лишь интенсивнее. Но, кажется, Чимину хватает и этого — Юнги слышит, как учащается чужое дыхание, как распахиваются в панике глаза, а в нос бьёт запах Чимина — и потрясающе вкусный, и горьковатый из-за тревоги и щепотки страха. От последнего по телу пробегает дико неприятная вибрация. Юнги прикрывает глаза, раздражённо выдыхая — он должен успокоиться. Взять себя в руки. Сейчас, Юнги. — Расслабься, я тебя не трону. — У тебя скоро гон, — ты-не-можешь-меня-не-тронуть тоном. — И я. Тебя. Не трону. То, что это не следовало произносить так жёстко, он понимает сразу же. Но поздно — брови Чимина изламываются, глаза затапливает бессилие, запах портится. Он шумно вздыхает, набирая воздух, и на одном дыхании, съедая сливающиеся воедино слова, тараторит выбешивающее: — Я не хочу, чтобы ты ставил мне метку или пытался… — Чимин! — рявкает Юнги. Чимин дёргается от испуга, умолкая. Опускает глаза, не успевая спрятать набежавшие слёзы. Сердце Юнги проваливается в пятки. Раздражение, мгновение назад способное вывернуть его наизнанку, исчезает, оставляя после себя ноющую пустоту. Чимин не хочет — его не должно это задевать. Это ведь… это ведь ожидаемо. — Прости, — он звучит тише, мягче, почти ласково. — Я не хотел кричать. Гон ничего не поменяет. Я проведу его в одной из свободных комнат. Не надо меня бояться, я не собираюсь тебя ни к чему принуждать ни во время гона, ни после. И лишь озвучив это, Юнги вспоминает — Чимин не знал. Юнги так и не дождался подходящего момента, так и не подготовился к тому, чтобы отвечать на вопросы, а потому — так и не сказал. И его реакция примерно такая, какую Юнги ждал — лицо каменеет, застыв в недоверчивом, почти испуганном удивлении: — Что? Действительно. Что. — Ты расслышал, малыш. — Я… я тебя… — Чимин беспомощно шевелит подрагивающими губами. Хватает его только на шёпот: — Я тебя не понимаю… — Не надо понимать. Просто… верь мне. И что-то ломается в Чимине. В выражении его лица. Во взгляде. В позе. В лёгком изломе бровей. В дрожании губ. И при этом выражение его лица едва ли вообще меняется, но продолжать смотреть на него вдруг оказывается невыносимо больно. Потому что непонимание Чимина болезненное, а необходимость в объяснении — чудовищно ранящая. И Юнги отворачивается. Потому что объяснять ничего не хочет. Он и не сможет, даже если попытается. Слова просто застрянут в глотке, не в силах пройти через что-то, вставшее поперёк. Кажется, это гордость. Или трусость. Или что-то там ещё, мешающее сказать «я к тебе что-то чувствую». Что-то чувствую и хочу, чтобы это чувствовал ты. А ты не чувствуешь. Или чувствуешь не то, что я хочу. Я не понимаю. Но всё равно это ненавижу. Две или три минуты висит тишина. За это время Юнги соскребает в себе подобие бесстрастности и решимости. Насчёт предгона Чимина следует предупредить и… может, с ним можно попытаться договориться? Он умный мальчик. Юнги объяснит, что не сделает ничего против его воли. Стоит попытаться. Что он, в конце концов, теряет? …всего-то гордость. То, что уже успело изваляться в грязи сотню раз за последние полгода. Да. Всего-то. — Слушай… В предгон моё тело просто готовится к гону, а альфа метит территорию. Я не буду испытывать постоянное желание кого-то нагнуть, — более честное «тебя» Юнги разумно опускает. — Но я не смогу контролировать свою злость, если с тобой рядом будут тереться альфы. Лучше, если ты пару дней не будешь ходить в логово. И держись подальше ото всех альф, кроме меня. Чимин мнётся в нерешительности: — И всё? Разве предгон так слабо на тебя влияет? Юнги не отвечает. Потому что — нет, не так слабо. Потому что периоды перед течкой и гоном — подготовка тела и волка. Даже Чимин в предтечку таскал вещи Юнги и строил гнездо. И пусть его страшно пугал сам Юнги и перспектива быть пойманным, но преодолеть потребности своего омега-волка в уютном и безопасном месте он не смог. А он пытался — Юнги уверен. И вдруг. С мыслями о предтечке внезапно в голове оживает стонущее «Юнги», долетевшее тогда через дверь. Не беспокоясь о том, что подумает Чимин, Юнги жмурится, опуская голову. Удерживается только от желания зажать себе уши. Он не должен об этом думать. Нет. Думать о том, чтобы трахать Чимина, когда из-за ревности резко начался предгон — плохая идея. В предгон, быть может, чрезмерной возбудимости гона ещё нет, но предгон Юнги резко начался из-за ревности, которая только-только улеглась. А как должен был отреагировать набирающий силы альфа-волк? Конечно, доказать, что он лучше. Доказать, сладко-сладко трахнув, чтобы… Блять. Нет. …«нет», потому что ты помнишь – он хотел тогда нас, а не их, да? — Юнги? …но мы же всё равно можем ему показать, что ему понравится? Что мы сделаем всё, чтобы ему понравилось. Что… — Мой предгон на меня влияет точно так же, как на тебя твоя предтечка, — говорит Юнги. Слишком, кажется, резко и слишком неожиданно поднимая голову, потому что Чимин удивлённо сжимается. И Юнги продолжает, пока у него хватает решительности: — Я не могу его контролировать. И не могу точно сказать что захочу сделать. Мне нужно чтобы ты… просто позволил мне. Я обещаю, что остановлюсь в любой момент, стоит тебе просто сказать. Совсем унизительное «пожалуйста» Юнги проглатывает. И шлёт нахер волка, который вдруг порывается уткнуться Чимину в коленки и проскулить. Чтобы он точно согласился. Но почему-то. Почему-то… Чимин выглядит так, будто Юнги только что сделал именно это. И теперь он не знает куда себя деть. Мнёт пальцы. Смотрит недоверчиво, дышит сдавленно. Становясь вдруг таким уязвимым и беспомощным. Ну, конечно. Конечно, блять. — Я не буду злиться, если ты откажешься. — Ладно. Вдруг. Юнги впадает в ступор. Чимин почему-то тоже. Он словно удивляется тому, что произнёс это. — Ты уверен? — спрашивает, внутри ахуевая, потому что Чимин согласился, а он даёт шанс это согласие забрать. Чимин же в нервном жесте обхватывает себя руками. Пальцы белеют, смыкаясь вокруг предплечий. Он опускает глаза, будто бы пытаясь спрятаться от Юнги. Но — и в это действительно сложно поверить — кивает. — Если это тебе необходимо и раз ты… — он запинается и молчит с секунду. — Раз ты обещаешь остановиться, если я скажу. — Обещаю, — с небольшим опозданием говорит Юнги. Чимин снова кивает, так и не поднимая глаз. В воцарившейся тишине Юнги осознаёт, что звук гулкого, почти испуганного биения сердца, принадлежит не только ему. *** Согласие не означает готовность. Юнги понимает. И вовсе не удивляется тому, что Чимин вплоть до самого вечера ведёт себя забито и нервно, несмотря на то, что поводов для этого нет никаких. Запах Юнги ослабевает, теряя ту интенсивность, что была при их разговоре. Юнги не подаёт вида, но пару раз отчётливо слышит, как Чимин тихонько принюхивается. Его альфа-волк сворачивается от удовольствия, распираемый гордостью, а Юнги… Юнги снедает тревога. Поэтому в очередной такой момент он, не глядя на Чимина, роняет: — Гон ещё набирает силу. Мой запах начнёт усиливаться постепенно, если меня не выведут на эмоции. Юнги не видит, но уверен — Чимин смущённо и пристыженно отворачивается. И, кажется, он прав, потому что слышит торопливые шаги Чимина, улепётывающего в сторону спальни. Ночь Юнги проводит на диване. Не специально — он там просто внезапно засыпает, пока тянет время, не торопясь ложиться в одну постель с Чимином. Когда он утром заходит в спальню, чтобы поменять одежду перед тем, как отправиться в логово, обнаруживает Чимина только проснувшимся. Тот сидит на постели, потирая глаза и хмурясь. Припухшее после сна лицо милое. Юнги хочется его обкусать, и он отворачивается, перебирая одежду в шкафу. — Ты не спал тут? — голос Чимина хриплый ото сна. — Нет. — Почему? — Уснул там. Не рискуя ещё раз смотреть на особенно тискабельного Чимина, Юнги выходит из спальни. Домой он возвращается, когда уже темно, и Чимин уже должен спать. Так и оказывается. Юнги чувствует, как без очевидной причины его сердце сжимается от тоски, посылая по всей груди неприятную резь. Волк скулит. В моменте он ловит себя на том, что ноги приносят его на кухню, и не сразу понимает в чём причина: он проверяет ел ли Чимин. Еды нет. Может, конечно, он поел в столовой. …может. А может нет, потому что ему не нравится ходить без тебя. Юнги запускает руки в волосы, оттягивая их до боли и жмурясь. Так проходит несколько минут. Несколько блядских минут его жизни уходят на то, чтобы удержаться от скулежа, потому что Чимин мог не поесть. Потому что ты его не покормил. Ты должен о нём заботиться, ты должен его подготовить. А не избегать и в течение почти двух дней видеть только три раза по паре секунд, которые ты себе позволяешь. Но он не мог иначе. Он захочет его покормить с руки. Потискать щёчки. Укусить за них. Посадить на колени и уткнуться носом в шею. Обнять и утянуть на ближайшую поверхность, чтобы вместе поспать. Погладить по голове, по спине, по рукам и ногам. Захочет и не сможет удержаться. А его, блять, тошнит и выворачивает от волнения и страха, когда он представляет себе реакцию Чимина. Мёртвое, испуганное послушание. Очевидное желание сбежать. Взгляд, наполняющийся слезами и направленный в сторону. Вне предгона Юнги смог бы нормально отреагировать. Но сейчас не сможет. А скулить и злиться перед Чимином он не станет. Поэтому он снова спит на диване, а утром уходит до того, как Чимин просыпается. Сильно раньше, часа на два. Чтобы успеть сходить в столовую и принести готовую еду. И Юнги держит в уме, что сегодня Чимин должен помогать матери, но всё равно теряется, обнаружив его с другими омегами около курятника, когда сам направляется в сторону ангаров с запасами. И Чимин… Чимин сердитый. Юнги невольно останавливается от открывшейся картины: вот стоит недовольно надувшийся Чимин, вот рядом с ним, на свободной от снега земле, бегает дюжина цыплят, пара молоденьких омег пытаются их поймать, несколько стоят чуть позади с корзинками в руках, поглядывая на Юнги. Заметив его, Чимин реагирует немного странно: сначала растерянно хлопает ресницами, прекращая дуться, а потом хмурится ещё более сердито, надуваясь усерднее. Цыплята не перестают издавать тоненькие, пищащие звуки на фоне. Юнги смотрит на них. Смотрит на Чимина. И совершенно хереет от сходства. Чимин просто один в один такой же птенчик. С этими своими губами, растрёпанными светлыми волосами, на фоне пушистых мехов, лежащих на плечах, он кажется таким же крошечным — словно Юнги сможет поместить его на ладонь и унести, воркуя. Воркуя? Ебануться, — думает он, приближаясь. Чимин, оглянувшись на омег, делает в его сторону пару шагов. Они останавливаются напротив друг друга. — Что ты тут делаешь? — спрашивает Юнги, бросая взгляд на курятник и только сейчас обращая внимание на то, что в корзинках были яйца. — Твоя мать послала. Сегодня вечером будет сладкая выпечка, я должен проследить за тем, чтобы на кухню доставили нужное количество яиц, — угрюмо отвечает Чимин. — И этим ты так недоволен? В него прилетает а-не-пойти-бы-тебе-нахер взгляд. И… на самом деле, Юнги предпочитает видеть Чимина сердитым, чем напуганным — пусть уж лучше щерит зубки, чем плачет. Даже если щерит непонятно почему и будто бы на Юнги. — Там воняет. Курицы противные. И тебе бы понравилось считать яйца? Или не будто бы. — Не думаю, — хмыкает Юнги, вглядываясь в чужие глаза. Голос Чимина удивительно походит на цыплячье «джип-джип-джип». — А что цыплята делают снаружи? — Выбежали, — пренебрежительно бросает Чимин, снова оглядываясь на омег. Один из омег с корзинками недовольно поджимает губы, а другой смотрит на Юнги. Омеги помладше старательно прячут ото всех лица, торопливо занося пойманных цыплят обратно. — Пойдём вечером в столовую? — Если хочешь. Чимин кивает, уже не глядя на Юнги — куда-то им под ноги, скрещивая руки и недовольно поджимая губы. Юнги наклоняет к нему, переходя на шёпот: — Что случилось? В ответ — неопределённое пожатие плеч, подкреплённое мрачным и ядовитым: — Ничего. Не имея желания говорить с таким Чимином при посторонних, Юнги просто проходит мимо. И только Луна знает, как волк не проделывает дыру в груди, в попытках вырваться, и каких усилий стоит Юнги не оглядываться назад. *** Домой Юнги возвращается ко времени ужина. Со взглядом Чимина он сталкивает сразу, как только открывает дверь. Тот встаёт с дивана, с ходу заявляя, что он готов. Юнги не позволяют даже перейти порог дома. В столовой они садятся за пустой стол, который остаётся таковым всё то время что они едят. Чимин странно молчаливый. Юнги задумчиво наблюдает за тем, как тот слегка угрюмо, но быстро поглощает содержимое своей тарелки, а потом ловит взгляд Юнги, старательно делает ещё более угрюмое лицо и говорит: — Хочу чай. Чимин ведь… буквально отказался его брать, когда они стояли там, или Юнги бредит? Но… кажется, нет. И, кажется, об этом вспоминает не только он — капризное я-просто-хочу-сделай-выражение начинает сходить с лица Чимина, уступая паническому недопонимаю. Простому что я делаю. Меня, — думает Юнги не то с безразличием, не то со смирением, чувствуя, как подрывается его альфа-волк. Меня клеткой для пляшущей внутри псины, готовой отгрызть по твоей просьбе собственный хвост. — Сейчас вернусь. Не выходи из-за стола до тех пор. И всё же он не чувствует ни злости, ни чего-то ещё наподобие, наблюдая за тем, как три минуты спустя Чимин немного стыдливо пьёт свой чай, старательно не глядя на Юнги. У которого мелькает в мыслях предположение о том, почему Чимин так себя ведёт. Усиливающийся запах Юнги не может на него не влиять — видимо, его тело готовится к тому, чтобы провести гон с альфой, и омега-волк ждёт, что о нём будут заботиться. Что докажут — ты можешь провести со мной гон. О тебе никто не позаботится лучше меня. Никто к тебе не прикоснётся, потому что я заявлю на тебя права. Я накормлю тебя мясом, которое ты будешь уплетать за обе щеки, а потом дам тебе лучший член и щен… Юнги смаргивает наваждение. Ну, пытается. Потому что внезапно перед глазами начинают оживать образы: он, с Чимином на коленях, кладёт ему в приоткрытый рот кусочек мяса, пока маленькая тёплая ладошка мягко гладит его по шее, а тело, такое мягкое и податливое, льнёт ближе и ближе, и каждый, сука, в этой стае видит – кто так хорошо удовлетворяет самого милого омегу из всех, которые когда-либо ходили под этой луной и… Да блять. Отвернувшись, он стискивает зубы до рези в дёснах. Вот поэтому Юнги и избегал Чимина. Они сидели напротив друг друга минут тридцать, а итог — зуд, заползающий в каждый уголок тела, чтобы подчинить Юнги себе и заставить делать то, что хочется альфа-волку. Поэтому следующие пять минут Юнги игнорирует Чимина, разглядывая происходящее в зале. Семнадцать. Столько раз люди целенаправленно оглядываются на них. Шестеро из них замечают, что Юнги их поймал, и резко отворачиваются. Одному хватает смелости обернуться ещё раз, пусть и на мгновение. Юнги запоминает его имя. После насчитывает больше тридцати семи пар со щенками. Видит, что Тэхён, сидящий среди своих приятелей, непривычно хмурый — он особо, кажется, не вникает в разговор и два раза возвращается взглядом к столу Хосока и Чонгука, которые о чём-то увлечённо разговаривают с Икдже и Кихёном. В поведении Хосока и Чонгука нельзя заметить ничего странного, если не знать, что они не должны сидеть так спокойно — обычно они периодически тыкали друг друга в рёбра, Хосок назло ерошил Чонгуку волосы, тот уворачивался от подзатыльника после очередной нагловатой шутки. Но в последнее время Юнги замечал Чонгука чаще с Сокджином, а Хосока — с Икдже. От взгляда-на-всё-но-не-на-Чимина его отвлекает едва уловимая резкость в запахе последнего, который вместо того, чтобы доедать остатки на тарелке, вяло ковыряется ложкой, опустив глаза. — Что такое? Ты не ешь. — Я наелся, — почти безразлично произносит он в ответ. Юнги хмурится: — Чимин. Посмотри на меня. Не сразу, но Чимин слушается. Юнги искренне теряется, когда в него устремляется обвиняющий взгляд. — Что случилось? — Ничего, — шипит он в ответ. — Чимин. Чимин смотрит на него ещё с минуту, а потом… Просто отворачивается. Просто, блять, молча возвращается к ебаному ковырянию ебаной еды в тарелке. Последнее вызывает жгучее раздражение. Юнги приходится стиснуть кулаки и отвернуться в попытке его подавить. Ему хочется потащить Чимина домой, где не будет лишних ушей, и вытрясти из него правду. А потом накормить. Месяца два назад он бы так, наверное, и поступил. Ужин начинает подходить к концу, перед каминами собираются волки, чтобы отдохнуть в хорошей компании. Когда Хосок подзывает их, всё ещё слегка раздражённый Юнги вопросительно смотрит на Чимина, а тот, отворачиваясь, соглашается. Так они оказываются в пустеющей столовой, собравшись вокруг камина обычной компанией— Юнги, Чимин, Сокджин, Хосок, Чонгук, Намджун, Икдже, Минхо, Сехун. Некоторые располагаются на скамейках, некоторые на небольших диванах, специально сдвинутых от стен к камину. На одном таком они и сидят Юнги с Чимином, только вдвоём, несмотря на ещё одно пустующее место — явный запах предгона служит вполне чётким предупреждением для каждого. Пару минут спустя к ним с лёгкой улыбкой подходит Кихён, здоровается, попутно успевая съязвить в ответ на шутку Икдже. Но — к удивлению Юнги — в запахе Чимина внезапно появляется уже угаснувшая резкость, а взгляд, направленный на Кихёна, приобретает непривычную враждебность, подкреплённую лёгким искривлением губ, застывших, словно не успев растянуться в предупреждающем оскале. Чимин замечает на себе взгляд Юнги и — это ведь было демонстративно, да? — отворачивается. Надувшись. Что и когда Юнги пропустил? — Стая Зелёных озер в последние несколько лет чаще стала изгонять волков, — задумчиво тянет Намджун. — Только мы насчитали их… сколько? Девять? — Видимо, у них больше не осталось озера, на дне которого нашлось бы место трупу, — хмыкает Сокджин. Юнги, больше сосредоточенный на выражении лица Чимина, чем на разговоре, моментально улавливает изменения на нём и чётко видит просыпающееся любопытство. Однако в тот же миг альфа внутри недовольно скалится, раздражаясь из-за того, что внимание Чимина направлено на другого альфу, когда Юнги сидит тут, рядом. — Скидывать всех провинившихся в воду они перестали лет тридцать назад, — подаёт голос Юнги. Волк довольно фыркает, замечая взгляд Чимина. — И большинство озёр изначально были чистые, туда не скидывали трупы. — А что насчёт меньшинства? — спрашивает Чонгук. — В трёх или четырёх скелеты найти можно. Чаще они просто держат волка головой в воде до тех пор, пока он не захлебнётся, а потом тело сжигают, но в случае особо тяжких преступлений их скидывают на дно. Потому что, как они объяснили, свет луны не достигает дна озера, и она не сможет забрать душу в бесконечный лес. Они не хоронили волков. Сжигали под светом луны, а потом развеивали прах по лесу, потому что нельзя было прятать под землю детей луны. Она должна забрать их обратно, в бесконечный лес, ко всем тем членам стаи, которых они лишились. Поэтому тела преступников они сжигали днём и закапывали прах в землю. Хотя иногда, конечно, их оставляли на съедение животным, потому как что может быть страшнее и унизительнее для волка, чем самому стать добычей голодным зверям? — Интересно, многих ли это останавливает? — задумчиво тянет Намджун. — Многих, судя по их реакции, — отвечает Юнги. И поясняет, замечая недопонимание Чимина: — Я присутствовал у них на паре судов, когда был там с отцом и остальными по вопросам стаи. — К слову… некоторые суды у них проходят довольно занятно, — подаёт голос Кихён. — Когда мы были у них, судили альфу, который… Он смотрит вопросительно на Юнги, который подсказывает: — Который приставал к меченому омеге. Точнее, омега утверждал, что он приставал, а альфа отрицал. — Точно. Они держали его в заточении до полнолуния, ночью, под светом полной луны, привязали к его ногам камни, на лодке отплыли от берега и скинули в воду. Они верили, что если он доплывёт до берега, это будет подтверждением его невиновности. — Он не доплыл, верно? — усмехается Сокджин. — Нет. — Ну и славно. Сехун громко фыркает и что-то отвечает Сокджину. Что именно Юнги уже не слышит — слишком поглощен попыткой понять чем Кихён заслужил очередной враждебный взгляд Чимина. *** — Ты звал, — доносится голос Кихёна сзади. Юнги ещё с мгновение смотрит в окно, прежде чем оборачивается и кивает Кихёну на стул. Тот неторопливо садится и смотрит в ожидании. Вчера, посидев с ребятами чуть больше часа, он и Чимин ушли — глаза Чимина слипались, а Юнги чувствовал, как разум окутывает медлительность и всё тело отчаянно желает провалиться в темноту. В любое другое время прогулка до дома стряхнула бы с него сонливость, но предгон не позволил. Какая-то часть Юнги, слабая и тихая, тянула на диван, но ожидающий взгляд хмурого Чимина, стоящего около двери спальни, привёл Юнги в их постель. Воспоминания о последних минутах перед сном были отчего-то смазаны: он помнил, как разделся, скользнул под одеяло, прикрыл глаза и после открыть их уже не мог. И то ли ему показалось, то ли Чимин действительно сидел на своей стороне кровати и смотрел на него, вместо того, чтобы лечь. Утром, аккуратно распутав клубок из их тел, — в котором он пролежал около получаса, не находя в себе ни сил, ни желания отпускать Чимина — Юнги быстро и тихо убрался из дома. Он избегал Чимина, не зная чего от себя ожидать, и уверенный, что Чимину так будет проще. Что получится избежать ситуаций, из-за которых в голове оживают ты-такой-же-как-и-он слова. Конечно, долго так поступать не получилось бы — волк был зол и раздражён, но пока не обрёл полную силу над желаниями и порывами Юнги. И всё же он старался, сколько возможно. Вот только итог был не таким, каким он ожидал. Возможно, вчера днём Чимин был зол из-за поручения матери. Когда они ужинали, его раздражало… а что его раздражало? Он капризничал. Его омега хотел заставить альфу побегать и заботиться. Ладно. Это было очевидно. Но причём был Кихён? И почему Чимин дулся на Юнги, раз Кихён чем-то его не устраивал. У Юнги было одно предположение. Логичное, само собой напрашивающееся. И крайне самонадеянное. Он не позволял себе его долго обдумывать, не желая ошибиться и почувствовать, как сердце скукоживается иссохшим яблоком и гниёт, заставляя всю грудь пульсировать и зудеть от неприятных ощущений. — Что у тебя произошло с Чимином? Кихён растерянно моргает: — …ничего? — Неужели? — вздёргивает бровь Юнги. — Тогда почему он так враждебно к тебе относится? — Хороший вопрос. Я не знаю, — он пожимает плечами. — Мы пару раз пересекались летом и в начале осени, он вёл себя вежливо и особого внимания не проявлял. Потом я пару раз поймал его на том, что он смотрит на меня… излишне придирчиво. А с недавних пор придирчивость сменилась на… неприязнь, мягко говоря. — И всё? — И всё. Мы с ним не ссорились, я всегда был с ним безукоризненно вежлив, как и должен с омегой его положения. — Ты что-то недоговариваешь. — Нет, я… — А ещё ты забыл, с кем разговариваешь, Кихён. Кихён ёжится от холодного тона и поджимает губы. Юнги смотрит в ожидании, ни на мгновение не отводя глаз. — Я не вру. Я лишь… это только моё предположение, но тебе не кажется, что твой омега просто чрезмерно ревнивый? — вдруг выпаливает Кихён, хмурясь. Юнги не позволяет себе как-то на это отреагировать, но что-то в груди начинает ворочаться с боку на бок. — Мы с тобой не давали никаких поводов, но он водился с Тэхёном, а Тэхён никогда не любил омег, которые тебя окружали. Сомневаюсь, что Чимин стал исключением. У нас с Тэхёном были дружеские отношения до того, как он узнал, что мы с тобой… — Трахались, — равнодушно подсказывает Юнги. — …трахались, — заканчивает Кихён, прикрыв глаза и поджав губы. Кажется, он хотел подобрать другое слово, но это подходит больше всего. Юнги всегда хорошо относился к Кихёну — тот был хорошим охотником и воином, был одним из тех немногих, кто сопровождал отца и Юнги в другие стаи, отличался рассудительностью и спокойным характером, который совмещался с весёлым нравом и улыбчивостью. Ещё у него были правильные черты лица, очень умные глаза и красивые длинные ноги. Почти такие же, как у Чимина. Кихён не скрывал интереса к Юнги, Юнги не стал от его внимания отгораживаться. Первые недели две находиться рядом было почти приятно, трахаться нравилось месяца ещё три. А потом всё стало пресным. Были омеги, которые нравились Юнги больше. И Кихён от него явно ожидал чего-то другого. Они не доходили до того, чтобы считать себя парой и разошлись мирно, спокойно поговорив друг с другом. Впоследствии никакого напряжения между ними не было. Юнги ценил то, как легко Кихён вернул их отношения в прежнее рабочее русло. — Чимин начал так себя вести до начала подготовки к церемонии посвящения или после неё? — До. За несколько недель. Может, месяц. Зная характер твоего брата, можно предположить, что он что-то наговорил Чимину, — вздыхает Кихён, откидываясь на спинку стула. — Потому что другой причины для неприязни Чимина я не вижу, а из тех, кто мог ему рассказать то, что ему знать не обязательно, можно выделить только Тэхёна, — он неожиданно усмехается без особого веселья. — Хотя… эти мальчишки в чём-то похожи между собой, знаешь. Последнее вызывает недоумение, потому что звучит как бред. — В чём могут быть похожи Чимин и Тэхён? — В нежелании делиться, — Кихён смотрит Юнги прямо в глаза. — Кем бы то ни было. Чем бы то ни было. Это очевидно, если наблюдать со стороны. — А ты, значит, наблюдал, — хмыкает Юнги. — Да. Потому что Тэхён до сих пор время от времени пакостит, а Чимин… в нашей стае не было волка, кто не был заинтересован в твоём омеге, — спокойно признаётся Кихён, не отпираясь. Ничего больше он не говорит, послушно ожидая действий Юнги. Тот кивает ему на дверь: — Можешь идти. — Ещё увидимся, Юнги. Когда за Кихёном закрывается дверь, Юнги позволяет себе шумно вздохнуть и упасть на стул, задирая голову и глядя в потолок. Вообще, начиная с того дня, как он убил Чонхэ, Юнги думал. Много. Долго. Снова, снова и снова, по сотому кругу прокручивая одни и те же мысли, одни и те же образы. И если раньше из-за этого хотелось вдавить ногти в виски и воткнуться ими в гудящий от напряжения мозг, сейчас к Юнги уже возвращалась его холодная рассудительность. Он — почти — не испытывал внутреннего сопротивления, признавая то, что его самочувствие и настроение зависело от поведения и отношения Чимина к нему. Когда с Чимина начала слетать его мёртвая подавленность, Юнги стало легче дышать. Когда Чимин прекратил увядать на глазах от горечи при каждом взгляде на Юнги — случайном, невольном, специальном — Юнги смог расслабиться. Когда настал предгон и Чимин занервничал, Юнги решил смириться с мучениями, которые его волк ему доставит, но не лезть к Чимину. Но, тем не менее, между ними витало напряжение. Опасное. Напоминающее тысячу иголок, подвешенных в воздухе и готовых воткнуться в тебя, не то прошивая насквозь, не то всаживаясь в плоть и причиняя боль при каждом движении. Две недели назад причина была в истощении и подавленности Чимина. Последние три дня — в другом. Чимин не боялся смотреть на Юнги раздражённо. Не боялся его игнорировать. Возможно… Возможно, Кихён прав. Юнги хочет, чтобы он был прав. Хочет, чтобы его маленький милый омега злился, дулся и щерил зубки, давая понять — мне не всё равно. И плевать, какое именно не-всё-равно-чувство ощущает Чимин: мне не всё равно, если рядом с тобой будут другие омеги; мне не всё равно, что кто-то может привлекать тебя больше чем я, потому что это не нравится моему омеге; мне не всё равно, что кто-то может заинтересовать тебя, потому что тогда ты можешь перестать обо мне заботиться, а я слишком боюсь остаться один против всех. Плевать. Ему не всё равно. Этого хватит. Для начала. А то, что будет потом… Юнги поймёт, что делать. Может, не сразу. Это жестоко с его стороны в определённой степени. Но даже если опустить реакцию отца и стаи, Юнги… Юнги просто не сможет отпустить Чимина. Он с большей охотой сдохнет, чем увидит его с кем-то ещё. И с другой стороны: есть ли альфа в этой стае, который сможет сделать для Чимина больше, чем он? …мы покажем. …мы покажем, что ни один из живущих под луной не сможет быть так же хорош, как мы. Да. Он так и сделает. …мы. Да. Мы. Осталось только убедиться в том, что Кихён прав, а предположение Юнги, связанное с поведением Чимина — верное. Юнги решительно встаёт со стула, перед выходом поглядывая в окно — до ужина оставалось ещё часа полтора. Чимин сегодня снова должен был быть с матерью, но домой наверняка вернулся часа три или четыре назад. В любом случае, времени, чтобы поговорить, у них ещё достаточно, и… Через мгновение Юнги останавливается, удивившись. Взбирающийся по лестнице Чимин тоже замирает. — Что ты тут делаешь? Чимин немного подбирается, словно приготовившись защищаться. — Я захотел пройтись. И ещё… большинство свеч дома сгорели почти до половины. А запасные я не нашел. Нужны новые. Значит, свечи. Вот как. — Ну, пошли, — пожимает плечами Юнги, спускаясь вниз. Они молчат, пока выходят из логова и углубляются в поселение. Запах Чимина начинает ощутимо портиться, выдавая раздражение, спустя пару минут, когда они ступают на оживлённую, торговую улочку. Юнги бросает на него вопросительный взгляд, но Чимин просто молча отворачивается, хмурясь. Его настроение становится значительно лучше, когда он оказывается в лавке напротив свеч разной толщины и ширины. Джихё, владелица лавки, коротко здоровается, но предусмотрительно держится на расстоянии, чувствуя запах предгона альфы, рядом с которым стоит его омега. Юнги ощущает странное, окутывающее с ног до головы тепло, когда видит, с каким беспомощным обожанием Чимин разглядывает фигурные свечи — кругленькие, квадратные, четыре шарика, собранные в квадрат. Некоторые свечи шли уже собранными наборами, которые, видимо, не следовало расставлять по всей комнате, а оставить в данном виде где-то на столе, камине или тумбочке, для красоты. Юнги никогда не проводил в этой лавке больше пяти минут — он брал самые обычные свечи и уходил, не питая никакого интереса к тому, что видел. — Нравится? — спрашивает он, склоняя голову набок и наблюдая за чужой реакцией. Чимин смотрит в ответ немного робко. Мнётся. Кивает. Опускает глаза. Снова их поднимает, смотря сквозь ресницы и пристыженно, и с ожиданием. Примерно так же он реагировал на меха. — Ну, бери тогда, — хмыкает Юнги. — А можно… взять их больше? Дома всё равно много пустого пространства, они не будут мешать. Альфа-волк замирает наряду с Юнги, точно так же пронзённый неожиданной мыслью: а могло ли быть такое, что Чимину не нравится их дом? Не должно ведь было, да? Он новый. Он большой. В нём тепло. Там есть вся необходимая мебель, одеяла, меха и огромная, мягкая кровать, на котором можно построить уютное гнездо. С небольшим замедлением до Юнги доходит, что для некоторых его дом может показаться… пустым? Нужного у Юнги было много, бесполезного — ничего. Он часто-часто моргает, надеясь, что глупая беспомощность, вмиг обрушившаяся на него, не была такой явной. Правда, подозрительный и недоумённый прищур Чимина говорит об обратном. — Бери, что хочешь, и делай, что вздумается, — говорит Юнги, пытаясь звучать ровно. И не может удержаться, чтобы не добавить: — Ты мог бы и не спрашивать. Чимин теряется. Коротко оглядывается на Джихё зачем-то. …ха. Зачем-то? Он ведь прав, да? В итоге он просто кивает. Из лавки они выходят с новыми подсвечниками, подставками и огромным количеством свеч, большую часть из которых несёт Юнги. Чимин же держит в руках один из наборов, свечи из которого Юнги назвал бы только «пухлыми». И блять. Это глупо. Очень, очень, просто охренительно глупо. Но Юнги чувствует внезапный укол ревности, когда видит, с какой теплотой Чимин смотрит на эти фигурки. Он словно вот-вот заворкует, чмокнет один губами и потрётся ласково щёчкой. Какого хрена? Фыркнув, Юнги отворачивается. Понимает, что раздражённо хмурится, и пытается стереть с лица доказательство того, что он ведёт себя, как идиот. Идиот, который дожидается, когда люди останутся позади, резко поворачивается к Чимину и, натыкаясь на растерянный взгляд, выпаливает возмущённое: — Тебе не нравится, как устроен дом? Чимин почти спотыкается. — С чего ты взял? — Отвечай на вопрос. — Ну, он… хороший. Он хороший, да. Шикарный, по сравнению с тем, в котором Чимин жил раньше. Но это не значит, что Чимину там нравится. — И? — Я не понимаю, что ты хочешь услышать, — и вдруг Чимин останавливается. Смотрит так, будто Юнги его ударил. — Ты просто не хочешь, чтобы я расставлял свечи, да? — Если тебе нравится, можешь делать что хочешь, я не против, я просто… — Сейчас очень рано темнеет, — обрывает Чимин. — Я не люблю темноту. Он не то оправдывается перед Юнги, не то обвиняет его. А взгляд — нетерпеливо-враждебный. Юнги прикрывает глаза, раздражённо выдыхая сквозь зубы. Раздражённый не на Чимина — на себя. За то, что не считал нужным прояснить один момент раньше, прекрасно зная, как важно это для любого омеги. Но сказать Юнги ничего не успевает: на ящик с коробками, который он держит в руках, Чимин вдруг грубовато кладёт набор, которым он не мог налюбоваться, а потом вытягивает из рук опешившего Юнги ящик. Где-то секунд пять Юнги смотрит в спину удаляющегося Чимина, отказываясь верить в реальность того, что произошло. Это просто… Просто ахуеть. И главное — свои свечи он забрал. — Глупый мальчишка, — шипит Юнги себе под нос, догоняя агрессивно топающего Чимина. Несмотря на нежелание Чимина и грозный взгляд — грозный, и оттого убийственно забавный взгляд — Юнги отбирает у него свечи. Дышит шумно несколько секунд, вглядываясь в сердитое личико, и говорит твёрдое, спокойное: — Я просто хотел сказать, что если тебе что-то не нравится, и ты хочешь что-то поменять, ты можешь это сделать. Не спрашивая разрешения. Но можешь сказать, если с чем-то тебе нужна помощь. Лицо Чимина вытягивается от удивления. Он не шевелится. Смотрит недоверчиво. А потом вдруг глаза наполняются странным дискомфортом и паникой, он шарахается и отворачивается, торопливо направляясь в сторону дома. — И куда ты собрался? — Я хочу расставить свечи до ужина. Идём быстрее, — сдавленно бормочет он. Пару месяцев назад Юнги бы скинул свечи на землю, встряхнул бы Чимина за плечи, задавив силой своего запаха, а потом заставил бы собрать свечи и выкинуть их. Юнги бы точно не зажмурился, ахуевая из-за того, что он просто слушается Чимина. Дома треклятые свечи у него отбирают, избегая смотреть в глаза, и пока он сидит на диване, Чимин возится с ними, расставляя по всему дому, сдвигает в сторону, а потом обратно, пытаясь решить как лучше. О Юнги он и вовсе, кажется, забывает — так старательно возится со свечами и своеобразными кучками, в которые он их собирает. Где-то через час они везде: на столе в кухне, на сундуке в спальне, на камине в гостиной, на пустых полках, на столешнице. С их зрением такое большое количество свеч вообще-то не обязательно. — Ну, думаю всё, — говорит Чимин, оглядываясь. Юнги осматривает комнату. Видит, что от него ждут какой-то реакции и говорит: — На то, чтобы зажигать и тушить их все, у тебя будет уходить много времени. — Я не так смертельно занят, как ты. Сил на то, чтобы доползти до кровати, у меня хватает, как хватит и времени на то, чтобы зажечь свечи. Так. Юнги… Юнги не ослышался? — Вот как, — шелестит он. Чимин напрягается, но угрюмо молчит. Он наклоняется над столиком, придирчиво поправляя местоположение одной свечи. Снова. Снова. Снова. Демонстрируя, кажется, свою занятость, мешающую разговаривать с Юнги. — Тебя что-то в этом не устраивает? — Мне всё равно. Я просто говорил, что могу и хочу возиться со свечами. Всё равно ему. Маленький лжец. — Ладно, раз ты так говоришь. Мне, к слову, нужно, чтобы ты прояснил один момент. — Какой? — Чем тебе не угодил Кихён? Рука Чимина замирает. Он вскидывает сначала колючий взгляд, а потом выпрямляется, поджимая губы и вздёргивая подбородок: — А он что, должен мне нравиться? — Нет. Я просто спрашивал, — спокойно отвечает Юнги, не отрывая глаз от лица Чимина. — Кихён говорит, что причина ему неизвестна. — Ты спросил его раньше, чем меня. Ты же не просто так это сделал, да? — он складывает руки на груди, а голос звенит от яда. — Тебе уже незачем тогда вообще слышать что я скажу. Тебе должно быть достаточно того, что сказал Кихён. — Ты злишься. — Просто озвучиваю очевидное. — Злишься, — повторяет Юнги, склоняя голову набок. — И почему ты злишься? — Я. Озвучиваю. Очевидное, — цедит Чимин. А потом голос переходит на злое шипение: — Хватит задавать глупые вопросы и просто… Он не может подобрать слова. Просто поджимает губы в бессильной злости и отводит взгляд, пока Юнги приподнимает брови в намёке на удивление. Но спустя уже пару секунд гнев начинает сползать с лица Чимина — ломается изгиб губ, глаза начинают беспомощно бегать в намёке на… панику? Да. Это именно она. Он сжимается весь, не зная куда деться. Пугаясь и теряясь, потому что… кажется, он только-только осознал свою реакцию. — Как так вышло, — неторопливо начинает Юнги, глядя на то, как безжалостно Чимин заламывает и мнёт свои пальцы, словно если он их переломает нахрен, то ему станет легче, — что полгода назад я видел тебя насквозь, а сейчас даже примерно не могу понять, что творится в твоей голове. Попытка Чимина нахмуриться и тем самым отмахнуться проваливается — он продолжает подавленно молчать, не поднимая глаз. — Ты так и не ответил на вопрос, — спокойно напоминает Юнги. — Это… это разве проблема? Я разве должен относиться с любовью ко всем в стае? Это звучит осторожно, даже слегка заискивающе. Чимин голосом словно уговаривает с ним согласиться. А может даже… может даже согласиться и с тем, что Кихёна любить не стоит? Кажется… так и есть. Его альфа-волк в этом уверен. А ещё недоволен слышать от Чимина то, что слышит. Потому что нет, потому что… …какого хуя, он не должен любить кого-то, кроме нас с тобой. Любить? Юнги внезапно чувствует в груди едкий, странный дискомфорт, мешающий нормально дышать. И в то же время ему почти смешно. Он обещает себе подумать об этом потом и говорит: — Нет. Не должен. И всё же почему ты злишься? Ты ведёшь себя странно с самого начала моего предгона. И он, правда, не ожидает, что Чимин вдруг вспыхнет и рявкнет: — С начала твоего предгона странно ведёшь себя ты! Вот как. Вот. Значит. Как. Юнги толкает язык за щеку. Щурится. — А как я должен был себя вести? — Я не знаю, — незамедлительно прилетает в ответ. Он фыркает. И врёт. — Просто… Почему ты такой спокойный, а я почти всё время раздражён? Юнги приподнимает брови в деланном удивлении и медленно, с расстановкой произносит: — Если мне не изменяет память, малыш, а она не изменяет, я дважды за последние пять минут задал тебе почти точно такой же вопрос. И этот вопрос явно не ко мне, тебе так не кажется? Чимин смотрит в ответ раздражённо и беспомощно, поджимает губы. Отворачивается. Ладно. Допустим. — Это я сделал что-то, что тебя разозлило? И вот оно. Лицо Чимина мгновенное преображается. В Юнги внезапно прилетает беспомощный, тоскливый взгляд, просверливающий насквозь грудь. И почему-то кажется, что Чимин вот-вот расплачется. — Нет. Или да. Я не знаю. Блять. Юнги ведь прав был, да? — Ты не можешь не реагировать на мой запах. Я на твой реагировал. Возможно, что-то из того, что я делаю, не нравится твоему омеге. Чимин отводит взгляд и слегка прикрывает глаза. Молчит. Юнги хмыкает, толкая язык за щеку. — Просто скажи. — Я не говорил, что ты прав, — глухо роняет он себе под нос. — Тебе не надо это говорить, чтобы это было очевидно. — Тебе… просто кажется. — Ладно. Будем считать, что верю тебе. Но имей в виду, что ты нам обоим упростишь жизнь, если скажешь. Всю дорогу до столовой Чимин ведёт себя тихо, вяло оглядываясь и рассматривая лавки, в поисках, видимо, чего-то нового. Запах приобретает знакомые намёки и оттенки, когда они приближаются к столовой. В этот раз Юнги понимает в чём причина. Столовая только наполняется, пустых столов много, но он замечает, как Чимин обводит зал глазами в поисках. Чуть дальше сидит мрачный Чонгук в компании Югёма и Ыну, в другом конце зала — Хосок с Сехуном, Икдже и Кихёном. Юнги находит так же и Тэхёна в окружении стайки из своих постоянных приятелей и подружек; тот, как ни странно, к всеобщему веселью не присоединяется, вместо этого поглядывая… на Чонгука? Когда Хосок сидит в противоположной стороне. Что-то произошло. Тэхён замечает его взгляд. Расплывается в улыбке и машет рукой. Юнги отвечает коротким смешком, равнодушно наблюдая за тем, как омеги, сидящие рядом с Тэхёном, оборачиваются, а потом начинают хихикать и шушукаться. Чимин, стоящий рядом, тоже это замечает. Он презрительно фыркает, кривя губы и отворачиваясь. Губы Юнги трогает невольная усмешка. Он прячет лицо от Чимина, понимая, что не может натянуть маску спокойствия. Он прав. Правправправ, чтоб всё было проклято Луной. И проходит едва ли секунд десять, но ощущения в теле Юнги резко меняются: впервые за очень, очень блядски долгое время он чувствует, как власть стекается к нему обратно. Растекается по крови и греет изнутри, наполняя уверенностью, придавая телу лёгкость. Внизу живота сворачивается знакомое, щекочущее возбуждение, появляющееся каждый раз, когда он заманивал добычу и понимал, что скоро сомкнёт на чужой шее челюсти. А шейка Чимина была нежнейшей и прелестной. Так. Нет. Не так быстро. Следует ещё понаблюдать. И вести себя по-прежнему, чтобы точно убедиться и знать как лучше поступить. — Кажется, Сокджин-хён и Намджун-хён хотят, чтобы мы сели с ними. Они — подозрительно спокойный Сокджин и хмурящийся Намджун — сидят в пустующей части зала, напротив горящего камина рядом с окном. И, судя по всему, Чимин прав. — Пошли, если хочешь. Набрав еду, они садятся напротив. Ребята молча ждут, пока Юнги закончит подкладывать дрова в камин. Намджун, видя это, слабо усмехается под лучше-заткнись-взглядом Юнги, но молчит, даже не пытаясь скосить глаза в сторону спокойно сидящего Чимина. Рядом с ним Юнги и садится. Потом. Он смотрит на Сокджина. Сокджин смотрит на него. — Тебе есть что сказать. — Есть. — Я тебя слушаю. — Хосок и Чонгук поссорились. Юнги хмыкает. Это всё объясняет. — Сильно? — Более чем, — отвечает Сокджин, цепляя кусок жареного мяса. Он кидает его в рот и тщательно жуёт. — Когда мы вчера шли в сторону общежития, Хосок и Икдже смеялись над Минхо, а Сехун подшутил над Хосоком, сказав заткнуться, потому что он… как он там сказал? Ах да. Сам пускает слюни по Тэхёну. В общежитии Чонгук на него набросился, пару раз вмазал. Хосок, конечно, не ответил, но избить себя не дал. Я вовремя подоспел, так что внимание привлечь они не успели. Но многие уже в курсе ссоры. Юнги сразу вспоминается странный взгляд Тэхёна. Видимо, многие не только в курсе, но и слухи всякие пустили. — Я не удивлён. — Ну, ещё бы ты был удивлён, ты же не идиот, — хмыкает Сокджин. Он ведёт себя так, будто ему в одно и то же время и весело, и всё равно. Но Юнги чётко улавливает, что Сокджин раздражён. — Хотя Чонгук тоже не идиот. Он и без подъёба со стороны Сехуна сам всё понимал, просто ему нужно было услышать это ещё от кого-то. Намджун раздражённо фыркает, отодвигая от себя полупустую тарелку и глядя в упор на Сокджина: — Тебя это забавляет? — Есть такое. — Это мерзко с твоей стороны. — С хуя ли? — невозмутимо уточняет Сокджин. — Я благородно держался в стороне, несмотря на грязные и бесчестные попытки меня втянуть. Они сами виноваты в том, что происходит между ними. Хосоку либо следовало быть верным своим словам до конца, либо быть честным с собой и с Чонгуком. А Чонгук мог хотя бы один раз попытаться дать понять Тэхёну, чего он хочет. — Мне кажется, — Намджун смотрит вопросительно на Юнги, словно ждёт подтверждения, — Тэхён и так понимает. Подтверждает не он: — Конечно, Тэхён и так понимает, он же не идиот, — Сокджин закатывает глаза. — Мне даже кажется, что не будь Хосок и Чонгук так близки, Тэхён интереса ради трахнулся бы с Чонгуком. Тэхёни мальчик, конечно, чрезмерно взбалмошный и вспыльчивый, но не слепой. А Чонгук почти такой же красивый, как я. В этот раз настаёт очередь Намджуна закатить глаза. Его всегда раздражала позиция Юнги и Сокджина касательно… касательно всего, пожалуй. Но их желание держаться в стороне от чужих проблем, если это не входит в список их обязанностей — особенно. Понимая, что спор между ними может затянуться, Юнги принимается за еду, предварительно обронив молча наблюдающему Чимину тихое «ешь». — Чонгук ещё совсем мальчишка. Он запутался, — возражает Намджун, оглядываясь и понижая голос. Столы поблизости всё ещё пустуют, но рисковать он, видимо, не хочет. — И мы все знаем, что в этой стае есть только один альфа, которому он мог бы предпочесть Хосока. Последнее — внезапное даже для Юнги — заставляет Сокджина застыть. Выражение его лица не особо меняется — он разве только моргает, прежде чем насмешливо фыркнуть. Но ему не смешно. Юнги видит это очень и очень чётко. А Чимин, явно ничего не понимая и нервничая, ёрзает на месте. — Я, конечно, польщён, но как-то низко подбивать меня на то, чтобы отбить омегу у моих подчинённых. Глаза Намджуна сужаются. Он холодно поправляет: — Друзей. — Одно другому не мешает, — пожимает плечами Сокджин, поднимая глаза на Юнги. — Да, Юнги? — Нет, если подчинённый не ты, — отзывается Юнги. Сокджин хмыкает, пока Намджун бормочет себе под нос что-то про ублюдков. Юнги оглядывается на Чимина, проверяя, ест ли он, и он… он не ест. —Ты чего застыл? Ешь, — Юнги подталкивает тарелку ближе к Чимину, пока тот провожает руку Юнги озадаченно-потерянным взглядом. — Мясо перестанет быть таким вкусным, если остынет. Чимин начинает смущаться, заметив, что Сокджин и Намджун смотрят на них в упор. Он слушается, от неловкости опуская глаза, пока Юнги переводит холодеющий взгляд на ребят, испытывая ненавязчивое, — а может очень даже навязчивое, если они не отвернуться — желание выколоть им глаза. Они отворачиваются. — Я тебя не подбивал ни на что. Просто хотел, чтобы ты проявил понимание к Чонгуку. — О, поверь мне, Намджун, я проявляю, — в голос Сокджина просачивается яд, а через насмешливую невозмутимость на лице начинает проглядываться раздражение. — Я ко всем вам вместе взятым не проявлял столько понимания и снисходительности, как к Чонгуку. Но его безобидная влюблённость с каждым днём всё больше и больше портит ему жизнь. Намджун молчит. Поджимает губы. И вдруг выдаёт холодно-уверенное: — Тебя злит то, что Хосок не может просто взять и отказаться от своей симпатии к Тэхёну, когда это сделал даже ты. Сокджин скрипит зубами, прикрывая глаза и стискивая вилку. Чимин прижимается к Юнги, не отрывая от Сокджина встревоженно-напуганного взгляда. — Намджун, — пугающе спокойно шелестит Сокджин, откладывая вилку и оборачиваясь к Намджуну. Тот не тушуется, в отличие от того же Чимина, а продолжает смотреть в ответ — прямо и честно. — Говорю в первый и в последний раз: Тэхён меня забавляет тем, что он остёр на язык и достаточно красив, чтобы я был не против его трахнуть, но не путай моё любопытство с влюблённостью Чонгука и Хосока. — Он тебе нравится. — Им он нравится больше, в разы больше, — цедит он сквозь зубы. — И это проблема? Уголки губ Намджуна дёргаются. Движение крошечное, длится меньше секунды, но Юнги замечает. И Сокджин тоже — и этого ему хватает, чтобы сдуться и перестать злиться. Он вздыхает, закатывая глаза и возвращаясь к еде. — Съеби-ка за стол к Хосоку, ему твои мозги явно нужнее, а у меня с пониманием себя и своих чувств всё более чем прекрасно. Намджун открывает рот, чтобы что-то сказать, но передумывает. Решение правильное — попытки вывести Сокджина могут обернуться плохо, если перебарщивать с их количеством. Тем более, у Намджуна это уже получилось. Ничего нового Юнги не узнал, конечно. Разве только то, что забота Сокджина о Чонгуке перестала быть крайне сомнительной в своём непостоянстве. Может быть, она такой даже и не была, просто в ней не было необходимости — рядом всегда был Хосок, а влюблённость в Тэхёна ещё не приобрела настолько болезненный и разрушительный характер. За головами ребят мелькает знакомый силуэт, приближающийся к ним, а спустя пару секунд по шее Сокджина скользят женские руки, и разносится звонкий звук чмока в щёку. — Как дела, братец? — Херин, детка, — тянет он, расплываясь в искренне-весёлой усмешке и слегка задирая голову, чтобы взглянуть вверх. Херин улыбается сначала ему, затем и всем остальным в качестве приветствия, потом обращается исключительно к Сокджину: — Это правда? — Что? — Чонгуки поссорился с Хосоком? А, ну, разумеется. Чтобы Херин и чего-то не знала? Юнги коротко переглядывается с устало вздохнувшим Намджуном, не особо переваривающим Херин, а потом они оба смотрят в сторону — все за столом, за которым она сидела, с нескрываемым любопытством поглядывают в их сторону. Тэмин, Исыль, Богом, Хёна. Последняя с расслабленной улыбкой машет им, заставляя Намджуна отвернуться, а сидящих рядом с ней заулыбаться. Вся их компания была достаточно весёлой и… Тэмин вдруг смотрит на плечо Юнги. …бесцеремонной. Юнги оборачивается, ожидая увидеть привычную картину опущенных ресниц и бегающих глаз. И видит их, вот только Чимин выглядит не расстроенным, а скорее раздражённым и не знающим куда деться от этого раздражения. — А ты откуда знаешь? — Ыну сказал, — пожимает Херин плечами, начиная постукивать пальцами по предплечью Сокджина. — И Тэхён что-то разнюхивал у подружки Югёма. Ты не отрицаешь. Значит, это правда. А из-за чего они поссорились? — Догадайся, — хмыкает Сокджин. Она догадывается. И смеётся, откинув голову назад. Звонко, искренне, не пытаясь звучать тише, откровенно наплевав на то, кто что мог подумать. И в этом чётко прослеживается её вызывающая самоуверенность, когда-то так заинтриговавшая Юнги. И это привлекает к их столу ещё больше внимания, чем обычно — на них смотрят, шепчутся. В тот же миг Юнги чует едва уловимый намёк на знакомую резкость в запахе Чимина. — Занятно, конечно, — тянет тем временем Херин. — Ставлю на Хосока. Тэхён своего добьётся. — Надеюсь, нет, потому что у меня такое чувство, что тогда придётся расформировать команду, — фыркает Сокджин, а после интересуется с лёгким намёком на насмешку: — Ты спишь с Ыну? — Ты вообще видел, какое у него прелестное личико? — Обычное. Не прелестнее моего. — Ничьё лицо не прелестнее твоего. Разве только… — она поднимает глаза и ловит взгляд Юнги. Резкость в запахе Чимина приобретает едкость, набирая в силе. Херин, явно понимая, что ей не рады, смотрит теперь уже на него. И улыбается. — Юнги, ты нас так и не познакомил. Волк внутри недовольно порыкивает, скаля зубы, но Юнги не злится. Он знает Херин. Знает, что характер у неё сучий и что она разделяет с Сокджином любовь к издевательству над людьми. Но она бы ни за что не посмела — тем более, блять, на глазах у Юнги и стольких людей — насмехаться над Чимином, учитывая её с Юнги прошлое. Чимин ей, кажется, даже нравится. Её действия продиктованы свойственным ей любопытством. — Чимин, это Херин, — спокойно говорит Юнги. — Она кузина Сокджина и моя хорошая знакомая. — Хорошая подруга, — поправляет она, возмутившись почти искренне. Юнги бросает на неё холодный не-смей-перебарщивать взгляд. Она склоняет голову набок и фыркает. — Брось, мы неплохие друзья. Юнги ничего не отвечает. Намджун смотрит куда-то в сторону, не выдерживая, кажется, неловкости ситуации, а Сокджин смотрит исключительно на Чимина с чем-то вроде намёка на беспокойство и интерес. А Чимин смотрит на Херин. С неубедительным равнодушием, за которым отчётливо видна его неприязнь. Он размыкает губы, роняя почти ровное: — Буду знать. — Тебе повезло с таким прелестным мальчиком, Юнги, — беззлобно хмыкает она, выпрямляясь и похлопывая Сокджина по плечу: — Я пойду. — Иди. Только, — Сокджин хватает её за руку, которую она не успела убрать с его шеи, — держи язык за зубами, сестричка. Он задирает голову и улыбается ей ядовито-ласково. Она зеркалит его улыбку, отвечая: — Ну, раз ты просишь. Когда она уходит, Сокджин невозмутимо берётся доедать всё, что было на тарелке, пока Намджун провожает Херин глазами. Всё внимание Юнги поглощает Чимин, демонстративно игнорирующий всех и каждого, но краем уха он слышит разговор: — Сучий характер и ублюдочность у вас, я так понимаю, по наследству передаётся. — Это интригующее дополнение к нашей красоте. — Что-то наподобие яркого окраса ядовитых змей? — Имеешь что-то против таких же детей природы, что и мы? — Ты терпеть не можешь змей. — Ещё я терпеть не могу Юнги, но, как видишь, мы сосуществуем. Движения Чимина неестественны. Юнги вглядывается в его поджатые губы и профиль, выдающие раздражение. От его запаха что-то настырно чешется в глотке и в зубах, но Юнги отворачивается, решая последовать общему примеру, и поесть. У него не получается. Постепенно шум голосов в столовой и звон вилок о посуду начинают сдавливать голову, словно невидимая пара рук; глаза отказываются слушаться, скашиваясь вправо и не желая смотреть на что-либо, помимо Чимина; надоедливый зуд в глотке перетекает в лёгкие – Юнги хочется проткнуть горло пальцами и пройтись ногтями по плоти, чтобы почесать, раз оно, блять, так чешется; рука, периодически подносящая ко рту вилку, движется с усилием, подрагивает, потому что… …ты ешь. А он нет. Ты видишь? Видишь, блять? Он просто мазюкает этой ебучей вилкой и пачкает края тарелки. …это ты виноват. …блятьблятьблятьЮнги. …ублюдокублюдокублюдок, он так хочет нас, а ты заставляешь его думать, что мы можем кого-то предпочесть ему. Юнги практически отшвыривает от себя вилку, краем глаза замечая, как Чимин крупно вздрагивает, пугаясь. Юнги не смотрит на него. Пытается, зная, что одного взгляда хватит, чтобы его разъярённый альфа-волк взял вверх. Вместо этого он смотрит на вилку. Помятую. Смотрит выше. Взгляд Намджуна изучающий, сам он — напряжённый, морщит нос; Сокджин же… не дышит? Его грудь неподвижна. Сделав глубокий вздох, Юнги понимает — его запах усилился. Чудовищно усилился, раз он сам может его почувствовать. Ему просто надо… надо успокоиться. Успокоиться и… …и накормить его. Юнги шевелится очень медленно. Просто чтобы успевать следить за сменой своих эмоций и руками, готовыми слушать кого-то другого, кто сидит внутри и в любой момент готов перехватить власть. — Отложи вилку, — медленно, с расстановкой просит Юнги растерянного Чимина. — Испачкаешься. Чимин почему-то безропотно слушается. Откладывает. Юнги выжидает ещё секунд пять, прежде чем нетерпеливо выдыхает, сдаваясь, и цапает Чимина за талию, перетягивая к себе на колени под писклявое «Юнги, что ты!..», чтобы уткнуться носом в его плечо и закрыть глаза. Шум прекращает резать слух, зуд отпускает, тело расслабляется. Решил, блять, понаблюдать. Ага. Как же. Альфа-волк, убедившись, что приятная тяжесть на коленях ему не мерещится, а под носом действительно ошеломительно пахнущая шейка Чимина, успокаивается. — Мы можем съебаться, — ехидно подсказывает Сокджин. По ощущениям — откуда-то из другого мира. — Съебитесь. Юнги не видит, но слышит, как они собираются и уходят. Ну, как уходят — судя по громкости звука и запаху… просто пересаживаются за другой стол. Ха, наверняка нашли удобный пост для наблюдения. Им-то, в отличии от большинства, хватит наглости пялиться в открытую, попутно перебирая Юнги косточки. Пялятся. Точно. На них наверняка уже с любопытством поглядывают, а Юнги оставил Чимина в центре внимания одного, да ещё и без объяснений. …и еды! Юнги поднимает голову, уже готовый начать оправдываться, как вдруг внезапно сталкивается нос к носу с Чимином. Тот от неожиданности пытается отпрянуть, но Юнги моментально — и раньше, чем понимает — давит между лопаток, удерживая на месте. Чимин ему не противится, вместо этого сжимаясь, внезапно оказавшись в коконе из чужого тела и рук. Он смотрит в сторону, на людей, снова на Юнги, и шепчет тихо-тихо, отрывисто, безумно растерянно: — Что ты делаешь? — Мы договаривались, — в тон отвечает Юнги, чувствуя, как вязнет в черноте глаз Чимина. Вязнет и, наверное, именно поэтому говорит раньше, чем понимает что: — Ты правда думаешь, что я в предгон могу вынести то, что ты пахнешь ужасно расстроенным и ковыряешься в тарелке вместо того, чтобы есть? Чимин не находится с ответом. А Юнги ничего больше не добавляет. Они не могут сидеть посреди столовой и просто смотреть друг на друга, один, не находя в себе сил отвернуться, а другой, видимо, слишком ошеломлённый, чтобы шевелиться. Юнги понимает это. Как и то, что сейчас, когда Чимин так близко и смотрит неотрывно, у него не получается казаться собранным и холодным, обычным. Таким, каким он должен быть для всех. Таким, какой он, вроде как, есть. …«этот мальчик мешает тебе быть бездушным ублюдком. Даже если этому не рад ты». Первым взгляд отводит Чимин. Он коротко оглядывает людей, что сидят поблизости, ёрзает и неуверенно кладёт руки на плечи Юнги. Шею он обвивает медленно, вопросительно. Согласился. Ладно... Юнги, вздохнув, усаживает его удобнее и смотрит на стол. Медлит. В этом нет абсолютно ничего странного. Он поведёт себя как типичный альфа в предгон. И он чувствует, как расцветает запах Чимина, омега которого наверняка прихорашивается перед другими, довольный вниманием. Это понимание позволяет ему казаться спокойным, когда он берёт кусочек мяса и поднимает его ко рту Чимина. Он чувствует на своей ладони тёплое, рваное дыхание. Слышит биение бешено колотящегося сердца, непонятно чьего — его или Чимина. Смотрит в вязкие, затягивающие угольки. И видит, как неуверенно приоткрываются полные губы. Как к ним приближается его рука. Как кусочек мяса касается губ, исчезает за зубами, как под пальцами Юнги придавливается мягкая, розовая плоть. А потом это происходит снова. Снова. Снова. Снова. И Юнги смотрит завороженно, не смея оторвать взгляд, до тех пор, пока рука, которой он нашаривал мясо на тарелке, не натыкается на пустоту, а взгляд случайно не скользит выше, к глазам Чимина. К глазам, зрачок которых нахрен затопил радужку. Затягивающая темнота смотрит на Юнги ещё немного, прежде чем в ней мелькает осознание, а потом Чимин вдруг начинает ёрзать, пряча лицо. Краснеющее лицо. И Юнги, всё это время окутан нежной, потрясающей сладостью запаха Чимина, понимает, что хорошо не только омеге Чимина. Чимину… Чимину, кажется, тоже? Он смущён. И это, будь всё проклято, не страх, не неловкость, не очевидное желание прекратить. Скорее… скорее очевидное желание продолжить, которое и заставляет Чимина стыдливо смотреть вниз. Так, правда, продолжается недолго — исподтишка, тихонько и со странным любопытством Чимин окидывает взглядом столовую. Юнги тоже это делает, но открыто: он видит, как хищно и издевательски склабится Сокджин, как улыбается Намджун, как чуть дальше ему салютует стаканом усмехающаяся Херин, рядом с которой сидит раздражённый и удивлённый Тэмин. И именно раздражение и удивление чаще мелькают в общей массе тех, кого Юнги ловит. Сам он ничего по этому поводу не ощущает. Волк скалится, радуясь тому, что забота о Чимине была продемонстрирована всем и каждому. А Чимин… у него в запахе появляется непривычная пряная, едковатая сладость, в котором Юнги инстинктивно угадывает злорадство. Чимин даже часть своего смущения теряет — вместо этого он до смешного расчётливым взглядом скользит сначала по столу, а потом — по Юнги. И тот ожидает чего угодно, но только не то, что слышит: — Ты не поел. — Что? — Я говорю… — он немного тушуется, неуверенно повторяя: — Ты не поел. Точно. Не поел. Как сказать Чимину, что Юнги предпочтёт сдохнуть из-за голода, чем выпустить Чимина и лишиться приятной тяжести на коленях? И почему вообще он спрашивает? Хочет уйти? Вряд ли. Юнги рассеянно водит рукой по чужой пояснице. Чимин начинает ёрзать. В моменте вдавливает пальцы в шею и шипит возмущённое: — Прекрати. — Прости, — отвечает Юнги, убирая руку. Чимин смотрит ещё более возмущённо. Юнги хочется смеяться. Он знает, что поведение Чимина во многом продиктовано инстинктами. Это, конечно, не кто-то другой — всё ещё он, Чимин. Но Чимин, который за желаниями и чувствами своего омеги, взявшими вверх из-за предгона Юнги, не способен помнить о тех причинах, которые заставляют его держаться от Юнги подальше. Да. Юнги знает. Но это не может перечеркнуть то тёплое, уютное удовольствие, которое Юнги испытывает от вида насупленной моськи. Но что-то меняется во взгляде Чимина. В глазах мелькает удивление, недоверие, паника, которые в последствии сменяются смущением. Всё тем же. И вот это уже не его омега. Омеги не смущаются. Они могут притворяться, если знают, что это привлечёт внимание нужного альфы. А Чимин это делает искренне. Невольно. Он просто действительно… смущается. Смущается из-за Юнги. Не в первый, не во второй, даже не в третий раз. Но в первый с той проклятой ночи Последней Луны. И от понимания, что несмотря на ту огромную пропасть, разверзшуюся между ними после, Чимин всё ещё способен ощущать что-то такое из-за Юнги, сердце скручивается в жгут и сползает к пяткам. Юнги настолько выпадает из мира, что уже не может понять, почему Чимин спрашивает: — Так ты не хочешь есть? А. Точно. Он не поел и… Но почему Чимин спрашивает? Нет. Он же не хочет?.. — Руки заняты, — неторопливо тянет Юнги, наблюдая за чужим лицом. Чимин как будто слышит то, на что рассчитывал. Но он не пытается слезть. Только с явным волнением и напряжением ёрзает, берёт со стола тарелку и дрожащими руками поднимает кусочек мяса. Юнги недоверчиво смотрит на то, как Чимин подносит еду к его губам. Смотрит, кажется, долго. — Есть принято с открытым ртом, — бормочет Чимин, не глядя на Юнги. Юнги не придумывает ничего лучше, чем открыть рот. В который аккуратно вкладывают мясо. Он жуёт, наблюдая за тем, как Чимина наблюдает за ним, пытаясь не смотреть в глаза. Снова и снова поднося мясо, а к концу подавая стакан с водой. Его уже Юнги перехватывает и пьёт, не разрывая зрительного контакта с Чимином. Слегка потерянным. Видимо, потому что ужинать они закончили. В шепотках Юнги слышит отзвуки собственного имени. Они не шибко мешают, но в голову вдруг приходит уместный вопрос: как он для них всех выглядел? Кормящий омегу с таким лицом, — а Юнги даже не думал контролировать выражение своего лица, оно наверняка выдавало все его эмоции — будто всю свою сознательную жизнь только этого и хотел. Только ради этого и жил. А потом позволил омеге покормить его. И вот это уже не было чем-то обычным: когда альфа кормит омегу — это забота и её демонстрация, говорящая лучше слов, а когда омега кормит альфу — нежность. Наверное. Юнги, по крайней мере, ощущал именно её. Мин Юнги, удушаемый нежностью — занимательная, должно быть, картина. Должно быть. Но Юнги всё равно не хотел её видеть. Может, даже в отражении глаз Чимина. Может… может даже в них. — Думаю, можно уже уходить, — говорит он полувопросительно. Чимин кивает. Вопреки этому — в глазах нежелание. Секундой позже — смирение. Ещё секундой — осознание, напряжение и испуганное непонимание. Аккуратно поставив Чимина на ноги, Юнги встаёт вслед за ним, попутно беря в свою ладонь чужую. Он перешагивает через скамейку, дожидается, пока это сделает Чимин, и тянет за руку ближе к себе, чтобы поправить меха и натянуть на голову капюшон. Ладошку он отпускает только тогда, когда они находятся уже в паре минут от дома, на безлюдной улице, которую освещала луна и снег, отражающий её свет. Или точнее тогда, когда чувствует, что временно удовлетворённые волки успокаиваются, а напряжение, внезапно появившееся между ними в столовой, возрастает достаточно, чтобы отбросить друг от друга. Хотя нет, не «внезапно появившееся» — вернувшееся, будь оно трижды проклято Луной. Юнги вовсе не удивляется тому, что скрип снега сзади затихает. Он замирает на месте только секундой позже Чимина. И у него есть предположение насчёт того, что он увидит, обернувшись, поэтому Юнги не шевелится. Только жмурится, чувствуя резь в груди, когда слышит подрагивающее и напуганное: — Если бы твой запах не был таким сильным, я бы не вёл себя так. — Хорошо. Да. Вот так. Добавь в голос ещё больше мёртвого спокойствия. — Мой омега… ты просто был рядом очень долго и… — Как скажешь. — Ты не дослушал. — Мне не нужно, чтобы ты оправдывался. — Или тебе просто не важно, что я говорю. Это заставляет обернуться. Юнги не пытается смягчить свой взгляд — смотрит резко и прямо. Чимин ожидаемо сжимается. — Ты правда в это веришь? На короткие мгновения Чимин выглядит так, будто жалеет о том, что произнёс это. Но что-то помогает ему выдержать взгляд Юнги. Вздёрнуть подбородок в защищающемся, уязвлённом жесте и сказать: — Ты не помнишь? Ты сам мне говорил. Ты говорил… что моё «не хочу» не имеет веса. Это подразумевает под собой и то, что мои слова тоже его не имеют. Разве нет? Юнги кажется, что он почти чувствует на языке привкус горечи этих слов. Запоздалую. Он, вроде как, говорил что-то такое. Вроде как, это даже была их первая ссора. Почему-то сейчас кажется, что это было давно, целую жизнь назад. — Всё изменилось. И — будь всё, блять, проклято — Юнги пытается, пытается отчаянно, но не может найти ни одной грёбаной причины, по которой брови Чимина должны изламываться настолько болезненно. Это ранит. И он, кажется, вспомнил про их сегодняшний разговор. И всё так же плохо понимает мотивы Юнги. А Юнги… Юнги, по крайней мере, мог понять желание Чимина оправдаться. Его искреннюю уверенность в своих словах, которая почему-то ощущается, как нихрена не искренняя, а оттого — непонятная, настораживающая. Пугающая. Юнги испытывал нечто схожее, когда предпочитал говорить себе, что всё его огромное, буйное неравнодушие к Чимину принадлежало альфе. Что ему, если не брать в расчёт желание трахнуть, глубоко наплевать на плохо знакомого мальчишку-чужака. В определённый момент всё так и было, конечно. Сейчас Юнги уже не мог сказать точно, когда всё поменялось. В какой момент его непоколебимая уверенность в контроле над самим собой превратилась в слепоту? Возможно, ещё до появления Чимина. Он редко ошибался. С чего это он должен был сомневаться в себе тогда, когда волк внутри с самого начала чувствовал то, что позже начал и Юнги? Ни с чего. Конечно, это было глупо. Он стал чрезмерно высокомерен. И его высокомерие повлекло за собой череду ошибок, проблем и собственных унижений. А он был старше Чимина. Опытнее. Разумнее. Наивно полагать, что Чимин… что он сейчас имеет ввиду то, что говорит. Учитывая некоторые моменты из прошлого. Учитывая то, что Чимин после всего произошедшего смущался как и прежде. А он смущался. И это был не омега. Не его инстинкты. А может, Юнги принимает желаемое за действительное. Как оказалось, даже ему такое свойственно. И может, Чимин хочет дать понять, что между ними всё по-прежнему, и Юнги не следует позволять себе вольности, думая, что Чимин не против. Потому что единственный, кто не против — его омега-волк, подверженный влиянию предгона. Да. Может. — Ты меня ненавидишь? Глаза Чимина распахиваются: — Я… я не знаю. Нет, — и умолкает, чтобы спустя несколько очень долгих, мучительных мгновений подтвердить тихо-тихо, едва различимо: — Нет. — Я тебе отвратителен? Он беспомощно мотает головой, отрицая. И ему словно страшно из-за того, что он это делает. Что это — правда. — Ты боишься меня? Чимин замирает. Даже моргать не смеет. И стоит неподвижно достаточно долго, чтобы Юнги стало больно на это смотреть. Но Юнги не отворачивается и смотрит, готовый выцепить любое изменение на чужом лице, любой говорящий намёк. Но дожидается он того, что Чимин опускает глаза и бегает ими по снегу. А потом выдыхает тихое: — Нет. Наверное… наверное, нет. Я… — он жмурится на секунду, признаваясь: — Я запутался. Он говорит правду. Юнги видит. Он всегда от Чимина, наверное, хотел слишком многого. Он ждал, что совсем молодой мальчишка поплачет пару неделек из-за того, что его лишили не шибко большого и впечатляющего выбора, а потом свыкнется и осознает в какое идеальное положение он попал. А оно было идеальным в их мире, где перекусывали шеи щенкам, чтобы предъявить права на его омега-родителя; где омег побеждённой стаи брали в рабство, заставляя прислуживать и насилуя; где стоило перейти границу чужих территорий, как тебе тут же садились на хвост, чтобы в самом лучшем случае безболезненно и быстро убить. В стае Юнги каждый был под защитой. Омега Юнги — тем более. Точнее, должен был. Юнги не уберёг Чимина от Чонхэ. Не разузнал как следует о его жизни и позволил почти полгода жить в одной стае с Бёнхо. И совершил в его отношении столько ошибок, сколько никогда не совершал за всю жизнь. Он думал, что был мягок. И он был. Но недостаточно. Хотя… скорее, он был мягок настолько, насколько тогда мог. Сейчас у него это получалось лучше. Но сейчас — он привык. Чувства, что Чимин вызывал сначала у его альфы, а потом у самого Юнги, больше не были чем-то незнакомым. Внезапным. Свалившимися на голову и проломившими череп, заставляя встать на колени и сжаться от боли и растерянности, а потому — вызывающие злость и раздражение. Если бы Юнги так не противился… Или нет. Если бы не было Чонхэ, если бы течка Чимина не началась так же не вовремя, как и гон Юнги, если бы Юнги не испытывал столько ярости из-за той унизительной пощёчины отца… всё было бы лучше. Проще. Имело ли смысл думать об этом сейчас? Нет. Конечно, нет. Но Юнги учился на ошибках. А давить на Чимина, пытаясь заставить его сделать то, что хочет Юнги — ошибка. Поэтому Юнги делает то, что умеет лучше всего: цепляет на лицо маску спокойствия. Заставляет голос звучать ровно, успокаивающе, когда объясняет, позволяя Чимину уйти от разговора: — Мой запах в предгон предназначен привлекать омег, что он и делает. Последние несколько дней я толком не обращал на тебя внимания. Конечно, после такого твой омега захотел при всех продемонстрировать, кто заполучил внимание альфы в предгоне. Я понимаю. Поэтому тебе не нужно оправдываться и пытаться мне что-то объяснить. Реакция Чимина не такая, какую Юнги ожидает — в глазах вдруг вспыхивает болезненная злость: — Ты знал? Всё это время? Юнги не понимает. Достаточно долго смотрит в ответ, лихорадочно соображая, пока не догадывается — Чимин подумал, что Юнги специально его избегал и игнорировал при других. — Нет. Я понял сегодня, хотя мог бы догадаться раньше, учитывая, что ты начал на меня злиться. — Тогда почему? — Почему что? Игнорировал тебя? — Да, — резко выдыхает, сжимая кулаки. И тут же одёргивает себя, заставляя произнести спокойнее: — Почему? — Как я и говорил, я бы плохо себя контролировал по отношению к тебе. А всё, что я делал, ты бы расценивал как навязанные… пытки. Тебе даже сейчас пришло в голову, что я специально играл на чувствах твоего омеги. Но мне не нравится тебя мучать, чтобы ты там не думал. — Юнги смотрит в сторону, чувствуя, что срывается. Злится. — Научись… пожалуйста, делать выводы. Разве я недостаточно стараюсь? Разве ты уже не должен понять, что я пытаюсь о тебе заботиться? Горечь забивается в глотку. Душит, попутно проедая до костей. Юнги толкает язык за щеку, не отрывая немигающего взгляда от заснеженной земли. Но он не позволяет ни ей, ни злости обрести силу — задавливает, заталкивает глубоко. У него нет права злиться на Чимина. А злиться на себя — бессмысленно. Он просто не будет совершать одних и тех же ошибок. — Пошли домой, — выдыхает Юнги, отворачиваясь, так и не взглянув на Чимина. — Холодно. — Я тебя расстроил? — Нет. Через пять шагов Юнги останавливается — Чимин вслед за ним не идёт. Он думает, что следует сейчас сказать, когда в спину прилетает подавленное: — Пахнешь так, будто да. — Я просто устал и хочу спать, — ложь срывается с губ сама, Юнги не успевает за ней уследить. Но почему-то сожаления по этому поводу не испытывает. — Ты сказал мне сегодня, что если я буду отвечать на твои вопросы, то упрощу нам обоим жизнь. Ты тоже мне часто врёшь. Но я, в отличие от тебя, не могу догадаться, о чём ты недоговариваешь. — Если ты не можешь догадаться, о чём я не договариваю, может нет ничего, чего я недоговариваю? — спрашивает Юнги, оглядываясь. Чимин беспомощно открывает рот и не находится с ответом. Но не верит, прикрывая глаза в бессилии. Ранящем, как и весь его вид — болезненный, уязвлённый, нуждающийся в заботе и ласке. Юнги подходит к нему и молча берёт за руку, встречая обессиленный и измученный взгляд своим — идеально замаскированным под спокойствие и уверенность. — Нет смысла стоять сейчас тут на морозе. Поднимается метель. Пошли домой. Если захочешь поговорить — сделаешь это завтра. И он тянет его в сторону дома. Подталкивает в сторону двери, когда они доходят, а сам идёт в сарай, разжигать печь. Обратно домой он не спешит — даёт себе минут десять, чтобы собраться с силами и постараться унять это не утихающее нытьё в области груди, из-за которого даже дышится болезненно. Получается плохо. К этому всему прибавляется волк, расстроившийся после разговора и сейчас нуждающийся в крепком сне и тёплых с-нами-всё-в-порядке объятьях. Когда Юнги заходит домой, Чимин уже лежит в постели, подставив взгляду спину. Юнги ныряет под одеяло, натянув одни пижамные штаны, и закрывает глаза, ожидая, что сонливость дарует ему желанную темноту и небытие. Этого не происходит. Он лежит в темноте, слушая, как воет за окном поднявшаяся метель, а причина слегка ёрзает непозволительно далеко от Юнги, не прекращая пахнуть ужасно несчастно. Юнги сдаётся волку без сопротивления: — Можешь придвинуться ближе? Секунд пять ничего не происходит. После Чимин приподнимается на локте, подпихивает подушку вплотную к подушке Юнги, и медленно переползает вслед за ней — не оборачиваясь, но тщательно следя за тем, чтобы не врезаться в Юнги. Они молчат. Тишину нарушает тихий, изнурённый голос Чимина: — Моему… омеге кажется, что ты хочешь что-то сделать. И не делаешь. И это его… обижает. Юнги прикрывает глаза. Без слов протягивает руку, кладёт ту поперёк живота Чимина, и притягивает его к себе вплотную. Чимин вздрагивает, шумно вздыхая, но не пытается отодвинуться. Он засыпает минут через пять. Сразу после сонливость обволакивает и Юнги, неподъёмной тяжестью оседая на веках. Уже пребывая в полусне, он пытается отмахнуться от неё, чтобы подольше побыть в мире, где от тепла чужого тела его ограждает одна только туника, а спящий Чимин кажется птенчиком, уютно устроившимся в его руках, словно в гнезде. В темноту Юнги проваливается внезапно.