По законам стаи

      Пальчики Чимина тёплые.              Он ведёт ими вниз, по кончику носа Юнги. Убирает. Кладёт на скулу, прокладывает дорожку к челюсти, от неё к подбородку. Юнги пытается дышать ровнее — было бы досадно спалиться сейчас, после того, как он непостижимым образом успел сориентироваться и не выдать, что невесомые, нежные прикосновения его всё равно разбудили, несмотря на явную аккуратность Чимина. Волк внутри сворачивается и урчит, растекаясь от удовольствия, потому что Чимин их трогает.              И неважно даже, что осмеливается он это делать, думая, что Юнги спит.              За те пару дней, что прошли с поцелуя, Чимин всё время ужасно смущался. Ужасно нервничал. Вроде бы ластился, но тут же останавливал себя, замирая в нерешительности. И смотрел в ожидании. Словно думал, что если сделать взгляд достаточно заискивающим и робким, попутно состроив слегка жалобную мордочку, то Юнги сам всё поймёт и сделает правильно.              Юнги… пытался.              Было слегка дико осознавать, что Чимин его, и непривычно в целом, потому что все омеги до него были либо старше, либо опытнее. Они не отстранялись от влажного, углубляющегося поцелуя, задыхаясь от смущения, не хлопали после ошеломлённо ресницами, не отказывались смотреть на то, как Юнги переодевается, не прогоняли из комнаты, когда делали это сами, не… они не были Чимином.              Юнги знал как трахнуть омегу и как сделать это хорошо.              Но не знал что делать, когда в твои раскрытые ладони так доверчиво кладут собственное сердце.              Чимин…. он приходил от подарков в достаточный восторг, чтобы смущаться этого, но ни меха, ни что-то другое их сблизить не смогли. Его нельзя заласкать во время поцелуя, не получится возбудить и разложить где удобнее, чтобы заставить выть от удовольствия, а не от испуга или недоверия. С Чимином надо было… медленнее.              Да.              Медленно и нежно.              Тем более что нежности в Юнги внезапно столько, что та разорвёт его на кусочки, если не дать ей выход, и ему это, кажется, блять, нравится.              Внезапно пальцы Чимина исчезают. Доносится шуршание, с которым тот отползает, а потом шёпот:              — Юнги?              Спалился. Блять. Ну, ладно.              — М? — невозмутимо отзывается Юнги, приоткрывая глаза.              Чимин смущённо тупит взгляд и пытается немного отодвинуться, но Юнги вовремя цепляет его за талию и тянет обратно. В ответ доносится полуудивлённый, полувозмущённый звук, но Чимин не сопротивляется — только ёрзает слегка, пытаясь незаметно прижаться теснее. Незаметно не получается. Юнги давит довольную усмешку, но не подаёт вида. Просто смотрит на смущённую мордашку — она почти всегда смущённая, потому что Чимин искренне не понимает что стоит делать — и чувствует, как собственную крышу рвёт. Как всё внутри сворачивается в жгут и взрывается. Как ошмётки мозгов скатываются по внутренней стороне черепа кровавой кашицей, способной воспринимать только омегу, лежащего рядом.              Чимин.              Уже действительно его Чимин.              — Я тебя слушаю.              — Ты не спал, — ворчит.              Юнги хмыкает, усмехаясь самыми краешками губ.              — Нет.              И личико Чимина такое забавно-возмущённое, что он не может удержаться — протягивает руку и кладёт на щеку. Держит немного, наблюдая за тем, как от осознания распахиваются чужие глаза. Он убирает светлые пряди со лба. Проводит по спинке носа. Скулам. Челюсти. Линии бровей. На губах замирает. На миг. Ловит взгляд, смущённый, уже поплывший, и надавливает на центр губ, приподнимаясь на кровати.              Губы — невыносимо пухлые, розовые и нежные — податливо проминаются под пальцем.              И как, блять, вкусно это выглядит.              Где-то там, глубоко внутри, разносится жадный и нетерпеливый рёв альфы, пока Юнги наклоняется. Рот Чимина призывно раскрывается, а руки в привычном — уже, мать его, привычном — движении находят плечи Юнги. И… это медленно. Нежно. Немного влажно. Юнги неторопливо сминает чужие губы, краем сознания понимая, что самообладание тихонько растекается под жаром удовольствия, и только поэтому он — впервые — позволяет себе слегка покусывать мягкую плоть зубами, прежде чем отпустить и сделать это снова. Снова. Снова. Снова.              А Чимин позволяет.              Чимин, стоит Юнги на миг остановиться, берёт инициативу: задирает подбородок, слегка приподнимаясь, и робко проделывает с губами Юнги всё то, что тот делал минутой ранее. Всё то, что он пока умеет.              Внизу живота закручивается тугая, горячая спираль.              Юнги надавливает пальцами на чужой подбородок, шире открывая влажный, горячий рот и чуть углубляя поцелуй. Они сталкиваются языками и…              И пальцы Чимина с силой вжимаются в плечи Юнги.              Тот моментально отстраняется. Они не оговорили, но когда Чимин так делает, это значит «остановись». Вопреки всему мерзкая, холодная тревога успевает вцепиться когтями в сердце быстрее, чем он заглядывает в чужое лицо и убеждается — всё нормально.              Кто-то просто почувствовал себя слишком хорошо и слишком смутился.              Потому что не привык.              Юнги ещё с мгновение смотрит на дрожь ресниц, растрёпанные волосы и слегка припухшие, мокрые от слюны губы. И в этот момент сам замирает. И, на самом деле, не в первый раз. Просто от ошеломляющего осознания, так и не укоренившегося в мыслях — он может взять и поцеловать Чимина. Что чужие глаза смотрят на него стыдливо и смущённо. Не со страхом. Не со слезами. Не с желанием оттолкнуть. Только, может быть, с лёгким испугом и удивлением от реакции собственного тела.              «Ты бы не захотел останавливаться, если бы знал, от чего отказываешься», — думает Юнги. И сразу одёргивает себя, вспоминая: «медленно». «Нежно». Правда, маленькую слабость он себе позволяет. В виде безобидного чмока, которому смущаются, радуются и вместе с тем — успокаиваются.              Юнги ложится обратно, поправляет задравшуюся тунику Чимина, — которую, кажется, сам успел задрать за ту секунду, что увлёкся, — а потом делает вид, что в воздухе не витает лёгкий, ещё не раскрывшийся до конца запах возбуждения. Он фокусируется на глазах Чимина, и мозги плавит не так сильно и безжалостно. Только волк в груди сердито пыхтит и кусается, с явной претензией: не дал обкусать его, значит, отдувайся ты, ебучий ублюдок.              — Тебе ведь никуда сегодня не надо? — спрашивает Юнги.              Голос звучит абсолютно ровно. Особенно на фоне уловимой хрипоты в чужом:              — Н-нет.              Чимин укладывается щекой на подушку. Нежный. Милый. Обмякший. Глаза лихорадочно блестят.              …и такой хорошенький и славный. Это было так безобидно, а ему уже много. Представь, как он отреагирует, когда получит член и…              — На самом деле, последние несколько дней мне делать практически ничего не приходится.              Юнги кивает, добираясь пальцами до чужих рёбер и оглаживая их через тунику. Зимой работы мало. Разумеется, есть вещи, которые нельзя оставлять без внимания, но после полудня Юнги почти всегда уже был свободен. У Чимина, наверное, работы ещё меньше. К слову…              — Знаешь, если тебе не хочется сидеть одному дома, то имеет смысл время от времени выбираться и бывать у ремесленников, — говорит Юнги. Чимин удивлённо хлопает ресницами. — На кухне. В общежитии. На скотном дворе. Тебе необходимо знать как у них всё работает, много ли им нужно материалов, как быстро они смогут справиться с работой.              Дальше он не продолжает — чужие плечи с каждым словом начинают сжиматься всё в более и более очевидном дискомфорте. С ответом Юнги не торопит — гладит по рёбрам, пояснице. Чимина это успокаивает достаточно, чтобы он выдавил неловкое:              — Я не… я не уверен, что смогу.              — Почему это?              — Работа с твоей матерью предполагает знать всё обо всём и обо всех, — произносит Чимин. Звучит как что-то, у чего должно быть продолжение. Когда вместо него между чужими бровями появляется складочка, Юнги спокойно произносит:              — Поэтому я и предложил то, что предложил.              — Она отправляла меня, чтобы я передал поручения и следил за тем, чтобы его выполняли как следует. Но я просто передавал и исполнял её приказ. И говорил всем об этом, поэтому они слушались. То, что ты говоришь — это другое, — губы Чимина поджимаются. Он вздыхает спустя миг, заглядывая в глаза расстроенным, жалобным взглядом. — Я не смогу из-за собственных хотелок пойти и потребовать, чтобы мне всё обо всём рассказали, рыться в вещах и стоять над ними, будто… будто я имею на это право.              — Ты имеешь.              — Но я… не сделал ничего для этого сам, чтобы… не сомневаться и… — он обрывается. Жмурится на миг. — Извини. Наверное, для кого-то вроде тебя, это звучит глупо.              Голос Чимина, когда в нём столько стыда и желания сбежать, режет по нервам Юнги ножом. Тупым, раскалённым. Вновь, вновь и вновь — всё то время, что Чимин расстроенно поджимает губы и смотрит вниз. И не будь это важно, Юнги бы сказал, что в этом нет необходимости. Но она была. Поэтому он цепляет чужую ладошку, переплетает пальцы, а Чимин сжимает теснее, поднимая глаза.              …и правильно.              — Я предупрежу маму, чтобы она не узнала от кого-то ещё и не задавала вопросов тебе. Несколько недель, пока я свободен, я могу быть рядом с тобой.              Первые пару мгновений Чимин смотрит недоверчиво.              — Ты имеешь ввиду…              — Да. Буду рядом и требовать вместо тебя. Какое-то время, — добавляет Юнги с намёком. Всему этому Чимин научился бы и сам, но с Юнги ему будет проще в разы.              — А твоя работа?              — Её не так много зимой, по большей части я свободен. Ну, так что?              Он медлит буквально секунду, а потом кивает.              — Вот и славно, — роняет Юнги, приподнимаясь и поглядывая на окно.              — Что, прямо сегодня? — удивлённо и немного расстроенно спрашивает Чимин.              — Нет. Сначала пойдём поедим. А потом… весна обещает быть более загруженной, чем обычно, поэтому я хочу сделать кое-что, что обещал.              Он хмурится.              — Что?              — Увидишь, — хмыкает Юнги. — Вставай.              Он не сразу вспоминает, что следует уйти, чтобы Чимин оделся. Помявшись с секунду, Юнги отворачивается. Может этого хватит, и ему не обязательно уходить? Оказывается, что не обязательно — Чимин начинает одеваться без возражений, не выказывая никакого недовольства. Только вот намёк на возбуждение, витающий над кроватью, сбивается чем-то другим, в целом нейтральным, но горьковатым. Знакомым.              — Что-то не так?              — Не то чтобы.              Что, блять, значит «не то чтобы»? Он оборачивается, но спросить ничего не успевает — по лицу моментально прилетает смятым комком одежды.              — Отвернись!              Юнги, растерянно моргнув, отворачивается под сердитое сопение. Так. Чимин же не из-за предложения Юнги так внезапно расстроился? Или из-за того, что Юнги слегка переборщил с поцелуем? Но он же остановился! А может дело в том, что он не вышел, а остался? Должно же быть объяснение. Это его сердитое сопение чаще звучит, когда он пытается сместить внимание Юнги на что-то другое. А может, и своё собственное в том числе.              От последующих аккуратных, ненавязчивых вопросов Чимин отмахивается. К тому моменту, как они уже идут в столовую, он всё ещё показательно сердится, но Юнги чётко видит мелькающее в глазах сожаление. Ха. Вот как. Значит, уже пожалел, что так себя повёл, но не знает, как прекратить, чтобы это не выглядело странно? Юнги как раз думает над тем, что нужно сказать, когда пока ещё далёкий шум оживлённой улицы с торговыми лавками разбавляет скрип снега под чужими ногами, а дорогу впереди пересекает знакомый омега, с которым Юнги обменивается короткими кивками.              Не ожидая, что внезапно почувствует всплеск раздражения в запахе Чимина, который прекратит сопеть и поникнет.              Имя Джено было в списке Тэхёна, так ведь? Блять.              Услужил ведь, злоебучий братец.              С губ срывается вздох. Юнги не понимает. Пятнадцать минут назад они целовались, а потом Чимин нашёл что-то, из-за чего можно расстроиться, после чего сделал это снова. И, блять, как бесит то, что спрашивать об этом бесполезно. Но бесится Юнги тихо, у себя в голове, не давая раздражению перекинуться на Чимина. Нет. Он слишком много знает о Чимине, слишком часто проёбывался в его отношении и слишком не хочет его отталкивать даже на чуть-чуть, чтобы позволить себе на него злиться. Особенно сейчас, заполучив его, наконец.              Ладно.              Раз Чимин ведёт себя глупо, то Юнги тоже может: он останавливается.              — Посмотри на меня.              Немного помедлив, Чимин слушается. Юнги…              Молча щипает его за щёчку.              — Ну, ты чего опять! — возмущённо вскрикивает тот, отстраняясь и ошеломлённо таращась в ответ.              Юнги заглядывает ему в глаза.              — Подумал, что лучше смотреть на то, как ты дуешься, а не готовишься к тому, чтобы размазывать сопли.              — Я не собирался плакать, — огрызает Чимин… начиная дуться.              Юнги усмехается. Приподнимает лицо Чимина за подбородок. Ловит колючий, но одновременно с тем отчего-то пристыженный взгляд, и забывает что собирался сказать, потому что смотрит ниже и не может удержаться — наклоняется и целует. Коротко, порывисто, мягко. Успев разок-другой смять чужие губы, и сразу отстраняется.              Чтобы увидеть, как растерянно хлопают ресницами и смотрят а-почему-уже-всё взглядом. И выглядят таким блядски хорошеньким, что в следующий момент Юнги осознаёт себя прижимающимся к чужим губам, целующим на грани нежности и нетерпеливой жадности, пытающейся взять верх. У неё начинает получаться, когда Чимин льнёт в ответ всем телом, зарываясь пальцами в волосы на затылке Юнги и притягивая его ближе.              Разрешая.              Пытаясь урвать кусочек.              Впервые отвечая на поцелуй с намёком на резкость и грубость, которые сам Юнги не позволил себе ни разу.              А может, Юнги просто кажется. Он не успевает понять, потому что слышит задушенный, удивлённый звук, заставляющий отстраниться и… да блять. На них ошалело таращится компания омег, парочку из которых Юнги часто видел рядом с Тэхёном и Херин. Осознав, что их поймали, они торопливо опускают глаза и проходят вперёд по улице, в сторону столовой. Шептаться, впрочем, начинают слишком рано, явно не стерпев, поэтому у Юнги получается разобрать что-то похожее на «не могу поверить», «Тэмин ошалеет» и…              Так.              Стоп. Это…              Брови Юнги ползут верх, когда носа касается поменявшийся запах Чимина, и это… это ведь самодовольство, верно?              Прищурившись, он медленно оборачивается. Чимин, заметив, старательно пытается сделать вид, что ничего не произошло, но самодовольство из него буквально прёт: запах продолжает насыщаться, уголки губ дёргаются, то складываясь в полуусмешку, то снова опускаясь, а опущенный взгляд, который он прячет от Юнги, поблескивает очень… непривычно.              Хах. Вот значит как.              Кто-то глубоко внутри сучонок, да?              С губ срывается смешок.              Чимину хватает совести смутиться — он смотрит из-под ресниц, слегка робеет, заметив снисходительную усмешку Юнги, и говорит голосом чуть более звонким, чем обычно:              — Пошли в столовую?              — Нам не обязательно торопиться. Могу дать тебе ещё немного времени, чтобы позлорадствовать. Правда, не совсем понимаю, над чем именно ты это делаешь, но могу.              — О чём ты? — он вскидывает брови будто бы удивившись. Фальшиво, наигранно, даже не пытаясь быть убедительнее. Разве только щёки приобретают более яркий оттенок розового. — Нам разве не стоит спешить? Все хорошие места быстро занимают.              — Ну, пошли, — хмыкает Юнги. Некоторое время молчит. — Мне интересно. Что было не так, раз это тебя приободрило?              Чимин ожидаемо тушуется:              — Ну… я…              — Ты?.. — подталкивает.              — …задумался?              — Задумался?              — Задумался, — кивает Чимин.              И ведь хер заставишь рассказать, раз не хочет. Вопросов Юнги больше не задаёт. В столовой, когда они уже завтракают, он замечает тех самых омег, шушукающихся в компаниях побольше. И в одной из них Тэхён, который смотрит на него недоверчиво и вскидывает брови с намёком на вопрос, словно спрашивая «Это что, правда?». А когда по взгляду понимает, что да, распахивает глаза в неприкрытом удивлении. Юнги понимает причину — обжимающимся с омегой посреди дороги его ещё никогда не ловили. Наверняка матери расскажет.              А Чимин…              А Чимин злорадствует.              Не очень явно, на самом деле: он просто молча ест, прижимаясь к Юнги и бросая короткие взгляды, но этого более чем достаточно, чтобы Юнги видел недобрый огонёк, непривычный изгиб губ и… страшно забавлялся. На прелестном личике Чимина это смотрелось умилительно, не оставляя шансов на то, чтобы воспринимать подобное поведение серьёзно. Воспринимать его так, впрочем, и не следует: запах, непривычные повадки, то, как он инстинктивно прихорашивается от внимания, буквально кричат — «омега волк», «омега волк», «омега волк».              И альфа-волк внутри отвечает на это довольным снисхождением, не желая ничего прекращать.              Такое — типично. Ожидаемо.              Но Юнги всё равно не может перестать забавляться и умиляться, потому что это Чимин. На самом деле, ему… идёт самоуверенность. И странным образом идёт этот недобрый огонёк в глазах. Если подумать, он вообще в целом играет на контрастах: может ударить книгой по лицу, намекать, что у тебя не всё в порядке с головой, скалить зубки — пытаться запихнуть кого-то в сугроб мальчик-одуванчик не станет. Но если он вдруг растеряется, то сложит ладошки, состроит жалобную мордочку и будет смотреть этим робким, чернющим взглядом.              Может, в моменте его резкость во время поцелуя вовсе и не показалась?              — Ты чего так смотришь?              — Задумался, — хмыкает Юнги, отворачиваясь. Чимин бормочет «Эй». — Положить тебе ещё мяса? Ты всё съел.              — Да. Пожалуйста.              Дерьмо. Никто никогда не должен знать как это слово на него работает.              После завтрака Юнги ведёт Чимина туда, куда планировал. Растеряв зрителей и не получая на вопросы ответы, Чимин больше не прихорашивается, вместо этого начиная неуверенно крутить головой в попытках сориентироваться. И, блять, его реакция оказывается такой, какую Юнги хотел: ошеломление, недоверие, намёк на надежду.              — Подожди. Это же…              — Ага.              — Ты говорил, что сделаешь это весной. И говорил, когда…              Когда был в полусознательном состоянии из-за течки Чимина.              — Но ведь говорил же, — пожимает плечами Юнги. Он говорит показавшемуся в дверях альфе подготовить самую спокойную лошадь, а когда тот скрывается в конюшне, оборачивается к молчащему Чимину: — Эта весна будет более загруженной, чем я предполагал, лучше начать сейчас. Или ты передумал?              — Нет, — мотает головой он, продолжая хлопать ресницами.              — Страшно? — хмыкает Юнги.              Чимин, глянув в сторону конюшни, кивает. Ха. Почему-то Юнги так и думал. Вне предтечки кое-кто уже не такой смелый.              Альфа выводит к ним лошадь, вручает Юнги поводья и вновь скрывается внутри. И для Чимина, кажется, весь мир перестаёт существовать в этот момент. Глаза, направленные на лошадь, затапливает восторг. Он делает шаг вперёд, но тут же останавливается, словно опомнившись, и смотрит вопросительно на Юнги.              — Хочешь погладить, — понимает тот.              — Хочу.              — Иди сюда. И на будущее — некоторые лошади очень кусачие. Эта не такая, но в рот совать пальцы всё равно не стоит.              — Кусачие? Лошади? — с сомнением переспрашивает он, робко укладывая ладошку на сильную шею. Однако к Юнги всё равно придвигается. Так, на всякий случай. Возится с ней он долго — гладит, заглядывает в глаза, вызывая у Юнги смешок, зарывается пальцами в гриву, недовольно фырчит, понимания, что она очень жёсткая, зачем-то принюхивается, морщит носик, а потом лезет обнимать её за шею, поглядывая на Юнги в ожидании.              — Давай. Я тебе помогу залезть, а потом отдам поводья.              — Не нужно. Пусть они будут у тебя.              — Чтобы научиться ездить на лошади, нужно начать учиться, Чимин.              — Можно сегодня ты меня просто… покатаешь?              Внутренний альфа заинтересованно поднимает голову.              …покатать? Мы можем и не на лошади.              — Если тебе так хочется, — кивает Юнги. — Иди сюда, помогу тебе залезть.              Губы растягивается в усмешке, когда спустя две минуты Юнги наблюдает за довольной моськой. Значит, уже не страшно, да?              — Всё ещё не хочешь взять поводья?              — Нет.              — Как скажешь, — выдыхает, утягивая за собой лошадь.              Он снова ведёт её к роще, где зимой точно никого нет. У них быстро завязывается разговор: Чимин внезапно беспокоится о том, не сложно ли лошади его таскать на спине; как часто они могут это делать; почему Юнги не сможет весной; почему расскажет об этом позже, дома; а можно ли, если Чимин научится, самому кататься весной.              — Я не пущу тебя одного никуда, пока не буду уверен, что ты хорошо держишься в седле. А для этого понадобится время.              — А если я быстро научусь ездить и даже лучше тебя?              — Я буду жалобно умолять тебя об уроках.              — А если я не снизойду?              — Надаю по заднице, — невозмутимо хмыкает Юнги. — И ты очень быстро снизойдёшь.              Чимин чуток молчит. Уточняет осторожно:              — Я шутил.              — Вот как? Славно. А я нет.              — Ну тебя, — бормочет Чимин, явно желая сказать что-то другое, но не рискуя. — Может… мы могли бы вместе покататься на цветочных полянах? Вряд ли тут есть луга поблизости, но…              — Если ты правда хочешь, то почему нет.              — Хочу.              — Напомни, когда станет тепло. Если к этому времени ты станешь лучше меня, конечно, — добавляет Юнги с долей ехидства. Чимин смущённо ворчит что-то в ответ, у них завязывается шутливый спор, а когда чужие щёки начинают краснеть от мороза, Юнги ведёт их обратно, решив, что на сегодня хватит. Когда он спрашивает может ли Чимин сам слезть с лошади, тот смотрит вниз, выглядит так, будто понимает что сможет, но когда поднимает глаза на Юнги, то говорит:              — Нет. Поможешь?              Юнги прищуривается. Но помогает — цепляет за талию, спускает вниз. Зовёт альфу и терпеливо ждёт, когда Чимин насюсюкается с лошадью, слушая ворчания альфы-волка на счёт того, что лошадь не единственное, вообще-то, не обласканное тут животное. Когда они отходят от конюшни и уже направляются в поселение, Чимин останавливает его за локоть.              И смотрит так, что дыхание Юнги отчего-то сбивается.              — Просто хотел сказать… — он кусает губу. Сомневается ровно мгновение. А потом льнёт вперёд, пока сердце Юнги успевает сделать кувырок, укладывает руки на плечи и тянется. Оставляет мягкий, нежный поцелуй и отстраняется, поднимая светящийся взгляд на замершего Юнги: — Спасибо.              Юнги бы что-то ответить, но шевельнуть не получается даже языком. Где-то там, глубоко внутри, он даже пугается. Того, что этому мальчишке достаточно самому его поцеловать, чтобы по самообладанию Юнги пошли трещины и он осыпался пеплом бессилия у чужих ног. Бессилием перед ним, перед его глазами-угольками. Перед собой и своим сердцем, колотящимся так, что почти больно.              И Юнги не находит ничего лучше, чем молча притянуть к себе Чимина и спрятать лицо у него на шее, прижимаясь щекой к его мехам. Он не думает о том, как это странно выглядит. На какие мысли может навести. На самом деле, Юнги просто теряется в биении сердца, когда Чимин — так же молча, но невыносимо нежно — обнимает его в ответ.              И становится так тихо.       

***

      Уже дома их разговор плавно перетекает к причине, по которой Юнги решил учить Чимина зимой, а не весной. Чимин сидит на кровати, прислонившись к спинке и подтянув к себе колени. Он задумчиво хмурится, кусает губы, но реагирует спокойнее, чем Юнги ожидал, учитывая, что речь шла про перегон купленного скота на территорию Мелколесья, про логово, которое планировалось там построить наравне со стойлами и скотным двором. Разумеется, отец или Юнги должны были быть там. И, разумеется, управление процессом доверили Юнги.              — Сколько времени на всё уйдёт?              — Ну, в кузнице уже начали ковать топоры, молотки, гвозди и всё остальное. Сначала нужно построить больше сараев и стойл у нас, потому что зимой животным пастись негде, их придётся кормить сеном, и нет смысла в том, чтобы тащится ради этого в Мелколесье. Хотя сено проще перетащить в Мелколесье, а не к нам. Этот вопрос ещё обсуждается. Но в любом случае, начинать стройку планируют в середины весны, с учётом необходимости в вырубке леса — уйдёт месяца полтора. И в самом Мелколесье столько же, но если людей будет меньше — месяца два или больше.              — Нам придётся пробыть там столько?              — Нам?              Чимин растерянно моргает. Когда до него доходит:              — Подожди, — глаза распахиваются в осознании. Он приподнимается на постели, упираясь в матрас коленями, и подаётся вперёд: — Там нужны будут охотники, чтобы добывать еду во время стройки. Я знаю местность. У тебя нет причин меня не брать!              Это было логично. Но Чимин был не единственным охотником, и более того — не единственным охотником из Мелколесья.              — Это будет долгая и тяжёлая работа, которую есть кому выполнять. Тебе следует остаться в стае, рядом с моей матерью, у тебя свои обязанности, — Юнги старается звучать мягко, но говорит с непоколебимой уверенностью.              Он не передумает. Чимину там действительно нечего делать, когда он может оставаться в безопасности и удобстве поселения, где не будет необходимости загружать его работой и отправлять на охоту туда, где проходит граница со стаей Речных Земель и другими стаями. Как аргумент Чимин это не воспримет — он там вырос и ходил по лесам годами.              — Если тебе хочется снова побывать в Мелколесье, то неделю до окончания работы ты можешь там пробыть, — делает маленькую уступку Юнги. К этому времени весть про их присутствие на границе разнесётся, никто не захочет неприятностей и не станет соваться, да и Юнги сможет присматривать за Чимином.              Только вот тот, не смягчившись, смотрит в ответ со странной озлобленностью, пытаясь не сильно кривить губы. Чужое раздражение, впервые за очень долгое время демонстрируемое так явно, отдаётся в Юнги чем-то непонятным. Он не успевает понять что это за эмоция, когда вдруг:              — И ты так просто покинешь поселение на несколько месяцев?              …так. Он что, из-за этого так негодует? Юнги недоверчиво приподнимает брови, принюхиваясь к поменявшемуся запаху, и понимает внезапно — да. Из-за этого.              Ну, ахуеть.              — Разумеется, я не буду находиться там непрерывно, — медленно произносит Юнги, внимательно наблюдая за изменениями на чужом лице. — Я периодически буду возвращаться для отчётов и проверки дел в Логове.              — Из-за отчётов. И Логова, — прерывает Чимин. Его голос звенит, обдавая внутренности напрягающим, тревожным холодком. — Ладно.              Он вновь приваливается обратно к спинке кровати, цепляя подушку и прижимая ту к груди. Поджав губы, сначала отводит мрачный взгляд, а потом и вовсе отворачивает голову, показательно игнорируя Юнги. Который… очень, очень долго молча таращится на него, одновременно ощущая и парализующее замешательство, и дерущее нутро самодовольство.              …он не хочет, чтобы мы его оставляли.              Это не должно удивлять. Как и не должен был удивлять сегодняшний поцелуй. Но отчего-то у Юнги не получается воспринимать проявление чувств Чимина как что-то должное. Как что-то ожидаемое.              — Ты не хочешь, чтобы я уходил.              Ответом ему становится угрюмое молчание. Юнги облизывает сухие губы.              — Тебе там правда нечего делать.              И… снова ничего.              Он придвигается к Чимину ближе. Замечает, как тот мечет в него быстрый взгляд, но моментально его отводит. Однако не сопротивляется, когда Юнги осторожно поворачивает его лицо к себе и спрашивает:              — Дуешься?              — Злюсь, — огрызается Чимин, резким движением скидывая пальцы Юнги. Тому это не нравится, но он просто перемещает руку на чужую коленку и сжимает её, прикрывая глаза и хмыкая:              — Ты можешь попробовать меня уговорить.              Всё раздражение мигом слетает с чужого личика, уступая удивлению. Голова Чимина медленно поворачивается. Глаза — почти идеально кругленькие:              — Уговорить?              — Уговорить, — невозмутимо подтверждает Юнги.              Некоторое время Чимин просто хлопает ресницами. А потом осознаёт и краснеет. Юнги уверен, что сейчас услышит ворчание, возмущённое сопение, ожидаемое «ну тебя». Но Чимин откладывает подушку и внезапно придвигается ближе. В глазах мелькает незнакомый огонёк сразу после того, как он замечает, что Юнги настораживается и подбирается, на самом деле ничего не ожидая.              И смущения в нём совсем не чувствуется. Но любопытство — да.              По шее вверх скользят тёплые ладошки, пуская долбаный табун мурашек. Есть что-то отвратительно волнующее в том, чтобы чувствовать на себе прикосновение рук Чимина. Который тянется вперёд, но останавливается у самых губ. Поднимает глаза и ловит взгляд Юнги, пока их дыхание смешивается.              Нетерпение, недоверие, рвущаяся наружу жадность Юнги встречается с любопытством, лёгкой поволокой и намёком на волнение Чимина.              Он правда… хочет заставить Юнги передумать?              …маленький, наглый.              Раз хочет, то может попробовать. Юнги позволит ему попытаться. Пусть покажет чему научился за эти дни.              Чимин послушно выгибается, прижимаясь ближе, когда руки Юнги — раньше, чем он успевает себя остановить, будь всё трижды проклято — оказываются на его талии и скользят за спину, слегка нажимая. Целовать он начинает медленно. Прикосновения и нажатие губ лёгкие, немного неуверенные. Пробующие.              И ни разу, блять, не дразнящие специально, но Юнги в ту же секунду едва не сносит желание опрокинуть Чимина на спину, а самому навалиться сверху и…              Блять. Нет. Закройся. Просто позволь ему сделать всё, что он хочет.              В его темпе.              Чтобы он забрал от тебя столько, сколько ему хочется. А точнее, сколько он осмелится взять.              Смелеет Чимин не очень быстро, но для Юнги немного неожиданно: сердце сбивается, вниз стреляет возбуждение, когда ладошки скользят ближе, оглаживая большими пальцами кожу за ушами, а поцелуй становится влажным, с ощутимым вкусом самого Чимина. И даже громким в тот момент, когда Чимин его разрывает с чмоком, чтобы заглянуть в глаза… проверяя. Блять. Этот маленький паршивец действительно проверяет как Юнги реагирует. И остаётся довольным, потому что прикрывает глаза и вновь тянется за поцелуем. Сразу влажным. Прижимаясь в этот раз близко, тесно, всем телом, позволяя Юнги перетащить себя к нему на колени, а потом вдруг скользнуть юрким, твёрдым язычком между губ.              И резко отстраниться.              Заглядывая в глаза Юнги. Демонстрируя покрасневшую, смущённую мордашку. Опаляя горячим, рваным дыханием и окутывая своим потрясающим дыханием. И так распалённого Юнги начинает сводить с ума даже тяжесть тела Чимина на бёдрах, которую хочется перетянуть повыше и…              — Возьмёшь меня с собой?              ...стоп. Юнги моргает, облизывая влажные губы. Блять. Точно. Чимин же… Чимин же его «уговаривал». Хах. Даже состроил подобие этой жалобной мордочки, несмотря на то, что, кажется, готов расплавиться от жара собственного смущения. Ну… попытался — вместо жалобной мордочки получилась возбуждающее-просящая.              — Я подумаю.              Пальцы Чимина с силой вжимаются в плечи Юнги. Тот видит в чужих глазах желание двинуться навстречу, прижаться в поисках нужного давления, а ещё…              Сопение, какого-хрена-тогда-я-тебя-поцеловал взгляд и пинок в плечо.              …а ещё возмущение.              Юнги не удерживается от слегка нервного смешка, когда Чимин хватает эту злоебучую подушку и прижимает к себе, вновь привалившись к спинке кровати. Сам Юнги переворачивается и валится на кровать лицом вперёд. Вообще… если посмотреть не с той стороны, где ему их баловства становится мало, и ужасно хочется трахнуть кое-кого очень вредного и милого, то всё очень даже неплохо — Чимин теперь не злится.              Просто… — Юнги поворачивает голову и ловит на себе взгляд — делает вид, что дуется.              Потому что смущён.       

***

      — Ну, и как тебе это ощущение?              — Какое?              — Ты нормально себя чувствуешь? — вместо ответа спрашивает Намджун. Его нарочито обеспокоенный, пропитанный ехидством голос вызывает желание закатить глаза, ускорить шаг и оставить этого умника далеко позади. Особенно, когда сзади доносится ещё и тихий смешок Сокджина. Всё равно уже ясно, что от их вынужденной прогулки ничего путного не выйдет.              Хмыкнув, Юнги отворачивается.              — А не должен?              На ресницы падает снежинка, которую Юнги торопливо смаргивает. Снег шёл с самого утра и уже успел замести всю окрестность и укрыть белым полотном крышу. Чимин говорил, что снежная погода ему нравится, но он наверняка расстроится — в такую погоду на лошади не покатаешься. А это он любит. Даже научился за полторы недели вполне уверенно на ней держаться.              — У тебя ничего не отвалилось? Ничего не выросло?              — Даже не буду пытаться угадать, что за херню ты несёшь.              — Просто хочу узнать, каково это — быть одним из нас. Ну, знаешь, — он подчёркивает следующие слова: — Не бесчувственным ублюдком.              А, ну, конечно, блять.              Юнги даже не оборачивается. Думает о том, что хочет поскорее добраться до перекрёстка торговой улицы и отвязаться от Намджуна с Сокджином, попутно роняя безразличное:              — Иди нахер.              — Как по мне, он всё ещё вполне ублюдок, — ехидничает Сокджин. Сегодня у него расположение духа было удивительно хорошее — вон, даже уступил Намджуну свою роль надоедливого ублюдка.              — Ты тоже можешь пойти.              — Как-то тухло, — фыркает Сокджин.              — Согласен, — Намджун ускоряет шаг, пытаясь заглянуть в лицо Юнги. — Что, уже не хочется вытереть обо всех ноги? Проникся пониманием или его подобием? Понял, что ценности, которым тысячи лет, не лишены смысла и не являются общим заблуждением всех живших и живущих на земле?              Юнги прикрывает глаза, выдыхая раздражённое:              — Намджун.              — М?              — Завали ебало.              — Значит, не хочешь, проникся и понял, — Юнги смотрит исключительно вперёд, отсчитывая каждый свой шаг, но по голосу Намджуна понимает, что тот улыбается. И ещё шире, судя по добавленному: — Ясно.              Звучит слишком счастливо, чтобы Юнги мог игнорировать его и дальше. Он оборачивается. Намджун ожидаемо склабится, а Сокджин с нейтрально-довольным лицом то поглядывает на них, то осматривает мельком пустующие улицы.              — А с хера ли ты такой весёлый?              — Мне нравится смотреть, как ты бесишься со своей очевидности, — фыркает Намджун. — Ты Чимину только под ноги не стелешься, чтобы он не наступил случайно на грязь.              С ответом Юнги опережает Сокджин:              — Снег за последние пару недель ни разу не растаял полностью, так что я бы не был на твоём месте так уверен.              Сука, он едва от Хосока отвязался.              Эти ублюдки его выбешивали. Подъёбы с их стороны были более чем ожидаемы, особенно в случае Намджуна, к взглядам которого Юнги никогда не скрывал своего снисхождения. Было непонятно другое — почему сейчас? Он признавал, что в целом причины были. И было их дохрена, чего только стоила отцовская пощёчина и столкновение с медведем. Только вот подъёбы начались не после всего этого, а после признания Чимина, о котором, блять, Юнги ни словом никому не обмолвился. Разумеется, между ними всё начало меняться, но это не могло быть… действительно таким очевидным, верно?              Лёд внутри Юнги давал трещину при взгляде на Чимина уже давно.              Не после их первого поцелуя.              Да и прошло с него сколько? Дней двенадцать? Почему для того, чтобы непрерывно исходить ехидством едва ли не при каждой их встрече, ребятам хватило пары общих ужинов и посиделок в столовой? Ведь единственное, что делал Чимин при ком-то — прижимался теснее боком, клал подбородок на плечо и смотрел теплее, чем когда-либо до.              — Что, ничего не скажешь?              — С этим вы и без меня прекрасно справляетесь.              — Я не понимаю, чего ты отпираешься?              — Я отпираюсь? — спрашивает Юнги, высокомерно вздёрнув бровь и ради этого даже обернувшись. И чувствует удовлетворение, когда Намджун щурится, не находясь с ответом. Только вот…              — Прибавь в свой голос больше смирения и безнадёги, а то он отпирается за тебя, — фыркает Сокджин, разминая шею. Когда доносится хруст, Намджун, поморщившись и кинув на него короткий раздражённый взгляд, смотрит на Юнги. Уже без прежнего веселья и ехидства.              — Юнги, а если серьёзно?              Юнги… отворачивается. Даже если бы он и захотел отвечать, то не знал — что. Что Намджун хочет услышать? Что он такого видит? Это всё… напрягало, на самом деле. Неважно где Юнги находился, что делал, с кем разговаривал — если мозг решал вспомнить, что в его жизни есть один Пак Чимин, который теперь всё время жмётся к боку ласковым щеночком и смотрит в ожидании поцелуев, то на лицо лезла улыбка. Непривычная. Кажущаяся нелепой и лишней, если не предназначалась Чимину. Если в ответ на неё не засияют самые чёрные на свете глаза.              Только вот всё время Чимин был с ним рядом в мыслях, а не в реальности.              А эту своё грёбаную нежность, — в которой можно было бы потопить всё поселение, если бы Юнги скрутили и начали выжимать, как половую тряпку, — он не был готов демонстрировать никому, кроме Чимина.              Абсолютно никому.              Он знал, кем стоит быть в глазах стаи. Ему и притворяться не надо было для этого. А сейчас… сейчас приходилось разрываться и слушать эти ёбаные шуточки, раздражаясь не из-за того, что они правы, а из-за того, что они знают. И знают, потому что видят то, что Юнги не хочет показывать.              — Я вижу как ты смотришь на него, — вдруг произносит Намджун.              Юнги почти спотыкается. Тело невольно напрягается, но он пытается не показать этого. Хотя следующие слова прилетают ёбаной кувалдой по затылку:              — Все видят.              Все?              — Твой взгляд меняется в долю секунду, стоит только взглянуть на него. И отвернуться. Я знал, что в итоге так и будет, но думал, что на это уйдут годы, и ты даже щенками обзавестись успеешь.              Ноги останавливаются сами. Сокджин проходит мимо, оказываясь впереди, но Намджун встаёт рядом и встречает прямой взгляд:              — Знал?              — Брось, — Сокджин, обернувшись, закатывает глаза. — Многим омегам ты бы подтирал сопли на казни, когда вокруг собралась вся стая?              Чего он бесится сейчас, раз беситься следовало с самого начала, так получается, хах? Но ведь он делал то, что должен был, нет? Что от него ожидали. Может, не как от конкретно Юнги, но как от альфы, у которого омега трясётся от страха и подступающих слёз? А может, это всё с непривычки? Как бы там ни было… они явно лезут не в своё дело.              Жаль только, что они не единственные, кого хер заткнёшь.              Что-то похожее Чимин и говорил, верно?              Передёрнув плечами, Юнги возобновляет шаг, на ходу заговаривая:              — Знаете, проявляй вы такую наблюдательность и заинтересованность к самим себе, уже обзавелись бы омегами, а не…              Он перестаёт слышать сам себя, когда Сокджин начинает хохотать.              — Смотри-ка, как заговорил.              Юнги щурится, но не отвечает. Чего это он бесится, в самом-то деле? Пусть чешут языками сколько влезет. Это Юнги, а не они, вернется домой, где уже наверняка сидит один невыносимо хорошенький Пак Чимин. Ради которого, на самом деле, Юнги даже готов смириться с тем, что какое-то время его тщательно выстроенный образ пойдёт трещинами. Пусть. Все могут думать что хотят, для них он не изменится.              — Ты сдохнешь в одиночестве, — наконец незаинтересованно выдыхает Юнги. Но краем глаза замечает, как тот задирает голову, хмыкает, растягивая губы в улыбке, и тянет:              — Я сдохну с молодым омегой на члене, счастливый, свободный, не обременённый ничьими бессмысленными капризами и не познавший горя от наличия щенков, ссущих под себя, на меня и на всё, что можно.              — С молодым омегой на члене ты сдохнешь, только если он вдруг решит тебя задушить, когда ты не вовремя спизданёшь какую-то херню, — убеждённо хмыкает Намджун.              Сокджин, не оборачиваясь, показывает ему фак и не выглядит особо впечатлённым. Намджун усмехается на пару с Юнги, которому говорит пару мгновений спустя:              — Ладно. На самом деле, я просто рад за тебя.              — Он и сам за себя рад, — фыркает Сокджин.              — Если вдруг весной на вас навалится втрое больше работы, чем обычно, вы будете знать что послужило этому причиной.              И вот это вот заставляет Сокджина дёрнуться, опасно прищуриваясь и кидая недобрый взгляд:              — Если вдруг весной на нас навалится втрое больше работы, Чимин узнает, что ты трахнул Кихёна внутри Логова, а Херин даже была у тебя дома. И, может быть, ты завязал ей узел на кровати, которую ты сейчас делишь с ним.              Вероятно, до смерти от руки омеги он просто не доживёт. И, вероятно, работы у него не прибавится. Чимин ведь после того злоебучего списка и россказней Тэхёна не поверит в то, что он единственный омега, который спал на этой постели? И что кровать и матрас Юнги поменял в самом начале лета?              С ребятами он прощается спустя пару минут. Идёт домой, ощущая, как неприятно зудит под кожей. Обычно Сокджин его так просто не затыкал. «С другой стороны… очень многое поменялось», — думает Юнги, когда на подходе к дому неожиданно замечает Чимина, сидящего на корточках спиной к нему, но поворачивающегося на звук шагов. Воротник мехов и волосы усыпаны снежинками, на щеках играет розовый румянец, кончик носа — красный. Он встаёт на ноги, и Юнги наконец-то замечает… э… что это?              Близко друг к другу стоят пузатые фигурки, которые, если судить по двум углублениям, — это же глаза, да? — задумывались как живые существа. Рядом с ними что-то вроде домика. Чуть дальше — гнездо со старательно слепленными шариками, похожими на яйца и…              И Юнги не знает, как на это реагировать.              Чимин неловко переминается с ноги на ногу, шмыгая носом:              — Мне просто… захотелось.              — Выглядит довольно… — Юнги подходит ближе, отмечая, что слова Чимина звучат как оправдание, — забавно.              — Ты произнёс так, будто нет, — бурчит тот в ответ, мельком потирая кончик носа и бросая взгляд на свою крошечную деревню. Внимание цепляется за мокрые, красные и очевидно замёрзшие ладони.              — Я просто удивлён.              — Мне стало скучно. Я решил… почему нет?              — Ты славно провёл время, но в следующий раз надень перчатки, — хмыкает Юнги, пересекая расстояние между ними. Он проводит костяшками по щеке Чимина, заставляя его проглотить что-то про то, что в перчатках не получалось лепить яйца. Кожа ожидаемо холодная. — Ты замёрз.              — Ну… да. Немножко, — с намёком на застенчивость произносит Чимин. А потом смотрит из-под ресниц в ожидании заботы. И делает это так бесхитростно, открыто и капельку нагло, что из Юнги вырывается смешок.              — Тогда пошли.              Они проходят домой, и всё слегка смешивается: вот Юнги подкидывает дров в печь, вот переодевается, вот сжимает холодные руки в своих, вот наблюдает за тем, как лицо Чимина со слегка недоумённого, но вместе с тем чуточку довольного, превращается в непонимающее, почти расстроенное. Он придвигается ближе, принюхивается и морщит нос:              — Ты пахнешь как-то не так с того момента, как вернулся.              — Разве?              — Да. Как будто… — расстояние между ними уменьшается, Чимин замирает совсем близко, тянет воздух носом, хмурясь. Не осмеливаясь прижаться, хотя — Юнги чувствует — ему хочется. Инстинктивно не может не хотеть. И поэтому склоняет голову набок. В ту же секунду в торопливом, резком движении ему утыкаются носом в шею. Равновесие на миг теряется, приходится попридержать Чимина за локти, а после перетянуть к себе поближе, точно зная, что тот вообще на это не обращает внимания.              Дышит.              Трётся носом.              Щекочет.              Сердце пускается в дикий пляс: сначала падает в пятки, потом поднимается к горлу, чтобы вдруг вернуться на место и начать отбивать спокойные, размеренные удары.              Юнги не сразу понимает, что все чувства внутри разом снесло, оставив только желание прижать Чимина покрепче и продолжать дышать чужим запахом, обволакивающим изнутри и снаружи.              Успокаивающим.              Почти против воли.              Он правда не понимает, как они приходят к тому, что спустя пару минут лежат на кровати в облипку: нога Чимина закинута на бедро Юнги, тело прижато к боку, нос почти у самой шеи. Пальцы, едва выглядывая из-под длинных рукавов и подрагивая от лёгкого волнения, рисуют узоры и ведут короткие линии по животу и груди. Взгляд на Юнги не поднимается, вместо этого смущённо упираясь в окно, за которым всё ещё падает снег.              И да. Чимин тоже определённо пришёл в себя, когда они уже лежали вот так вот. И тоже решил, что… ну, ладно. Ему не на что жаловаться.              Ему нравится.              «Ему, блять, нравится», — снова и снова проносится в голове Юнги, когда рука вновь скользит вдоль тела Чимина, легонько поглаживая изгиб талии, ведущий к бёдрам, потом выше — к рёбрам.              — Я не понял что произошло, — шёпотом признаётся Чимин.              — Какое совпадение, — хмыкает, усмехаясь краешком губ и наблюдая за движениями пальчиков.              То, насколько Юнги сейчас расслаблен, не может быть нормальным. Но блять. Всё так, так блядски правильно, и он чувствует, что не должен о чём-то думать. Вот он. Вот Чимин. И Чимин так идеально везде: рядом с ним, на нём, в нём. Обнимает, лежит, захватывает мысли незамысловатыми движениями пальцев, проникает воздухом в лёгкие и сидит в груди вторым волком — не продолжением Юнги, но той частью, которая должна быть рядом, чтобы всё имело смысл.              — Ты… очень приятно пахнешь, — несмело сообщает Чимин.              Юнги пытается улыбаться не слишком широко. Чимин шевелится, поднимая голову, а вслед и глаза:              — Почему ты улыбаешься?              Потому что ты сказал, что тебе нравится мой запах. Как будто, блять, это не было очевидно.              — Потому что ты забавный. Ты думаешь, я не знал? — он насмешливо выгибает бровь, ласково фыркая. — Было сложно не догадаться, когда я столько раз просыпался, а твой крошечный нос… — он стукает по его спинке кончиком пальца, заставляя Чимина ошалело моргнуть, — …всегда находился рядом с моей шеей.              Чимин открывает рот с намерением, кажется, возмутиться, но захлопывает. Изрядно покраснев, он щупает свой нос и бормочет:              — Он не крошечный.              Юнги берёт его за ладонь, раскрывая ту и выворачивая так, что пальцы Чимина оказываются на уровне их глаз.              — Крошечный, — повторяет, подаваясь вперёд и выдыхая нагло: — Как и твои пальцы.              Конечно, Чимин понимает, что Юнги дразнится и пытается его смутить. Конечно, понимание не помогает ему не смущаться.              — Эй.              — Звучишь слишком возмущённо для того, кто выглядит так, будто его можно положить в карман и унести.              Засопев, Чимин щипает его за живот.              — Юнги.              Какой строгий. Фыркнув, Юнги коротко целует его в лоб и давит на затылок, вновь укладывая обратно. Шумное дыхание выравнивается, вместо смущённо-растерянной моськи, с которой он лежал раньше, появляется… хах.              — Выглядишь довольным.              В Юнги прилетает колючий взгляд.              — Ты, вообще-то, тоже.              — Ну, так я доволен.              Возразить на это Чимину нечем. Ему, впрочем, и не хочется — он, фыркнув с лёгким оттенком самодовольства, принимает прежнее положение, вновь начинает чертить узоры на животе Юнги. И прекращает это делать, только когда засыпает.              Минутой раньше, чем Юнги.       

***

      Сознание Юнги обычно полностью проясняется спустя первые пять секунд после пробуждения, и ему не требуется умываться холодной водой, сосредотачиваться на ощущении ледяных капель, стекающих вниз по шее и локтям, но именно это он и делает. Он чувствует себя отдохнувшим: вчера, после незапланированного часового сна, они потащились к конюшне ради лошади, которую Чимин ежедневно подкармливал морковью или яблоками, ласково воркуя и поглаживая гриву, пока Юнги следил, чтобы вместе с морковью та не откусила чужие пальцы. После они ещё до начала ужина зашли в столовую, в которой только начали растапливать камины, успели выпить горячий травяной чай, пока еда готовилась, и ушли до того, как в столовой стало людно.              Чимин выявил желание остаться, но Юнги не хотел наблюдать за скалящимися ребятами, которые переглядывались между собой, отпуская двусмысленные шутки, значения которых Чимин не совсем понимал.              Дома, уже ближе к ночи, Чимин, пробормотав невнятные объяснения-оправдания, утянул Юнги лечь спать пораньше. Но спать в его планы не входило: он устроился рядышком, вовремя одёрнул себя, когда собирался закинуть ногу на Юнги, вместо этого положив руку на живот. Плавно скользнул той выше и остановился, когда кончики пальцев коснулись голой кожи в вырезе туники. Во взгляде, моментально вскинутом на Юнги, поблёскивало волнение и неуверенность.              Недоверие.              Это реально? Мне можно прикоснуться? Можно показать, что я этого хочу? Можно ведь, да? Но тогда почему реальным это не кажется?              — Что такое?              — Ничего, — легко мотнув головой и закусив губу.              Сомнение. Секунда промедления. Опущенные ресницы. Ладонь, которая двинулась выше. Скользнула вправо, под тунику. Выше, к шее. Обхватила. Погладила. Взгляд, вновь поднятый на Юнги. Вопросительный, немного просящий.              И поцелуй.              Влажный, медленный, от которого вниз стреляет удовольствие, заставившее отстраниться раньше, чем Юнги успевает возбудиться. Раньше, чем ему хватает прикосновения губ. Он подавляет неудовлетворение, чмокает Чимина в нос с показательный игривостью и прижимает того к груди, поглаживая по спине и утягивая в объятия, быстро навевающие спокойствие и сон.              И, конечно, проснулся Юнги сильно раньше, чем нужно было. Встал и пошёл умываться, предварительно позалипав на очаровательную моську спящего Чимина, будить которого смысла не было. Но стоило оказаться вне спальни, где чужой запах не был таким обволакивающим, вернулось всё то, что вчера смело волной.              Мысли. Раздражение. Непонятное беспокойство.              И самое выбешивающее — тоска по Чимину, навещавшая Юнги раньше времени. Сильно раньше. Это весной и летом работы будет много, а свободного времени — мало, но сейчас-то, блять, относительно беззаботная зима, и времени с Чимином Юнги проводит столько, сколько хочет. То, что он позволяет внутренностям скручиваться в болезненный, неприятный узел от того, что ещё не произошло, что ему уже сейчас хуёво от мыслей о разлуке — абсолютно бессмысленно и бесконечно глупо.              Ещё на этом фоне начали возникать сомнения в решениях отца. Юнги на протяжении уже многих лет выполняет отцовские обязанности, он уже давно знает что, когда и как делать, он не мальчишка, которому жизненно необходима привилегия в виде человека, который сможет указать на его ошибки. Ошибок уже нет — Юнги вновь и вновь, из года в год под пристальным вниманием занимается практически одним и тем же.              Может, настало время, когда ему можно немного расслабиться? Не идти давать отчёт, после которого его не в чём упрекнуть? Возможно, Юнги стоит поговорить с отцом. Он не откажется и от половины обязанностей — ему, блять, до щекочущего возбуждения нравятся контроль и власть, пусть и приходится отчитываться о каждом шаге, — но рядом вещей можно уже не заниматься.              Хотя… хах.              Юнги понятия не имеет как отец может отреагировать. Как и понятия не имеет о том, что с ним происходит. Где его злоебучее ехидство и ядовитые шутки? Юнги отвечал зеркальным спокойствием, но с каждым днём чувствовал, что его притворство всё более и более заметно.              Потому что взгляд отца всё более и более задумчивый.              После произошедшего в лазарете можно было бы испугаться, если бы не мама. Она обычно знает что у него на уме, и предупредила бы, если бы назревало что-то плохое. Хотя и в ней что-то неуловимо поменялось. Взять хотя бы то, что при имени Чимина в её глазах уже не вспыхивали глухое раздражение и неприязнь на грани с ненавистью. Она просто опускала глаза, странно хмыкая. На вопрос «И как это понять?» отвечала «Пока никак можно не понимать». Видимо, присматривалась. Ждала когда будет результат, потому что знала, что с недавних пор Чимин практически ежедневно вникает в тонкости управления стаей под руководством Юнги.              Тот, к слову, одновременно испытывал и гордость, и досаду. Сообразительность Чимина ожидаемо распространялось на всё, но по щелчку исчезала, стоило нарисоваться людям, без которых выполнять работу как следует не получится. То, как Чимин часто терялся перед другими, было для Юнги абсолютно неестественным и непривычным.              Но он многое понял за эти дни.              Чимин в иерархии стоял выше большинства. Это не значило, что с ним должны были разговаривать в подчёркнуто уважительной форме, как с отцом, матерью или старейшинами, особенно учитывая его молодой возраст, но значило, что ему нельзя грубить. Что если он говорит тебе что-то сделать, и это касается работы — ты сделаешь. А будучи ещё чужаком, которого вдруг все должны слушаться, он встретился с ожидаемой неприязнью. Кто-то отнёсся с пониманием, кто-то — нет. Одни посмели выразить это открыто, другие, которых, скорее всего, было большинство — через неприкрыто колючий взгляд.              Юнги наблюдал за тем, как к Чимину относятся, и каждый раз присматривался к его реакции, по которой всё понимал. Если тот реагировал спокойно на уважительное поведение или очевидное желание угодить — его явно демонстрировали не первый раз. Но если удивлённо хлопал ресницами, чтобы секундой позже сжать губы в твёрдую линию, перед ним тот, кто в отсутствии Юнги позволял себе лишнее. Таких Юнги запоминал, ронял невозмутимые и короткие полуугрозы, полупредупреждения, но обязательно, когда Чимин не видел — тот, видите ли, не хотел, чтобы к нему относились хуже, даже если перестанут это показывать. Глупыш.              — К тебе будут относиться лучше, когда будут уважать. А для этого нужно перестать вести себя как пугливый оленёнок.              Но в целом — Чимину шло на пользу. Он смелел рядом с Юнги. Задавал вопросы. Не очень очевидные другим — будь то Донук или главные альфа и омега на кухне, а очень очевидные — Юнги. Перед ним ему, видите ли, не стыдно и не страшно, и вообще-то…              — …ты же сам это придумал.              Время от времени у Юнги появлялось желание надавать по чужой жопке. Точнее, время от времени это хотелось сделать из-за досады, а во всех остальных случаях — потому что эта самая жопка выглядела хорошо. «Ха. Как будто хоть что-то в Чимине не выглядело хорошо», — думает Юнги, ощущая какую-то обречённость по этому поводу, когда заходит в комнату и видит как беззаботно сопит Чимин. Через минут двадцать можно будет уже, пожалуй, одеваться и идти завтракать, чтобы пораньше и подольше пробыть на кухне: Чимину следует знать сколько еды в среднем уходит, что делают с остатками, запасы чего быстрее истощаются, сколько времени уйдёт на то, чтобы приготовить еду на определённое количество человек… много всего следовало держать в уме на случай праздников или просто непредвиденных ситуаций. А до тех пор…              Юнги ложится обратно на кровать, придвигаясь вплотную к Чимину. В голове внезапно появляется неожиданная идея, исход которой, на самом деле, будет ясен, но удержаться не получается — Юнги трёт запястья, выпуская феромоны, придвигает руку поближе к себе и ждёт. Долго этого делать не приходится: нос Чимина морщится, он тянется вперёд в поиске источника запаха, хмурится, когда Юнги отводит ладонь себе за голову, переползает, оказываясь к чужому лицу вплотную и…              Вдруг открывает глаза.              Юнги рывком убирает руку под одеяло. Не хватало ещё, чтобы Чимин его поймал и…              — Доброе утро? — хрипло шелестит тот, сонно моргая.              — Доброе.              — Я… — рот приоткрывается, когда он понимает, что практически залез верхней частью тела на Юнги. — Ой.              Он сползает, укладываясь рядом, а Юнги, хмыкнув, приподнимается на локте, чтобы лучше видеть чужое лицо. Волосы похожи на разворошенное гнездо, взгляд всё ещё передёрнут сонной пеленой, на лице — очаровательная растерянность.              В моменте Чимин озадаченно складывает бровки.              — Ты как-то… сильнее пахнешь.              Блять.              — Разве?              А потом происходит то, чего Юнги не ожидает: Чимин, проигнорировав вопрос, кладёт руку ему на шею, скользит той к затылку, на который давит, притягивая вниз, к себе, чтобы… уткнуться носом в шею? Что? Юнги, будучи застигнутым врасплох, застывает. Этого словно не замечают: продолжают тереться носом о железу, нюхают, задевая кожу губами и пуская ёбаный табун мурашек по всему телу.              Что, блять, этот мальчишка делает?              Усилием воли, готовой вот-вот рассыпаться нахер, Юнги отодвигается. Заглядывает в лицо Чимина, чтобы обнаружить, как тот потерян:              — Вроде бы не шея, — застенчиво, с непониманием.              Ха. Серьёзно, блять? Едва не свёл Юнги с ума, чтобы проверить откуда идёт запах, а сейчас лежит весь из себя такой бесхитростный и невинный? Юнги не находится что сказать. Просто продолжает нависать над Чимином и таращиться на него, пока в ворохе мыслей не проскальзывает та, что затмевает все остальные разом: Чимин после секса мог бы выглядеть таким же? Потерянным. Застенчивым.              Блять. Определённо мог бы.              Разве только в уголках глаз скопилась бы влага, а весь вид кричал бы о разнеженности и… Юнги хочет это видеть. Как будет выглядеть Чимин — вот этот, лежащий в постели, под Юнги — если его заласкать, возбудить, поцеловать и…              И воля всё же рассыпается.              Юнги плавно подаётся вперёд, сдавшись и успев заметить как распахиваются глаза Чимина. Вздох с чужих губ срывается за секунду до того, как Юнги прижимается к ним. Настойчиво, но мягко. Уговаривая открыть рот. Позволить ощутить свой вкус. Просто отдаться в руки Юнги. На чуть-чуть. Обещая — тебе понравится. И Чимин вдруг податливо раскрывается, словно позволяет сделать с собой всё, что Юнги захочется.              Это бьёт по мозгам.              Здравомыслие отталкивает, заставляя разорвать поцелуй, чтобы заглянуть в глаза Чимина. В поиске намёка на что-то, что остановит и чего…              Чего нет.              Чимин просто дышит загнанно и моргает часто-часто, не смея отрывать взгляд. В глазах непонимание того, что происходит, но понимание того… что ему нравится. И, блядство, Чимин сам тянет Юнги обратно, сам подаётся для поцелуя, сам делает его влажным, обхватывая губы Юнги своими.              И это приятно.              Это ахуеть как приятно.              Но мало. Хочется больше. Для Юнги это — баловство. То самое. Которого начинает не хватать, ведь знает, насколько приятнее может быть, если не останавливаться.              Он очерчивает языком изгиб чужих губ, проскальзывает им в приоткрытый рот и впервые целует Чимина глубоко, мокро, получив возможность вылизать чужой рот, попутно сходя с ума. Горячий. Тугой. Влажный. Вкусный. Растекающийся под напором Юнги, чтобы расплавиться лужицей удовольствия.              Юнги хочет облизать Чимина всего. Везде. Уткнуться носом туда, откуда исходит этот потрясающий, терпкий запах, в котором хочется раствориться. Войти и остаться. Чтобы быть в нём глубже. Одним целым.              Потому что не хватает.              Мало вылизывать рот. Мало сплетаться с чужим языком. Мало чувствовать как под Юнги извиваются.              Он удерживает Чимина за талию, скользнув рукой под рубашку.              Разрывает поцелуй, обнаруживая то, чего так хотел — влажный взгляд, опухшие губы, потерянный вид. Хорошо.              И недостаточно.              Он бы мог сделать Чимина абсолютно разбитым.              Блять. Блятьблятьблять. Юнги вновь впивается в чужой рот. Почему он такой хорошенький? Как у него получается?              …нашнашнаш.              Да. Их. Его.              Оторвавшись, Юнги прижимается к чужой шее. Оставляет поцелуй. Другой. Прихватывает зубами кожу рядом с железой и облизывает языком, чувствуя вкус Чимина. Тот хнычет, извиваясь. Юнги проскальзывает рукой под поясницу, приподнимает Чимина, сам подаваясь навстречу, и жмурится, выдыхая от необходимого давления.              У него стоит.              У Чимина тоже.              …только вот, кажется, он сейчас…              — Юнги, — голос ломается.              Это испуг же, да? Хах.              Юнги медленно открывает глаза. Убирает руки, а потом отодвигается, не позволяя себе смотреть на Чимина. И отодвигается практически на другую сторону кровати, только после этого поднимая взгляд на приподнявшегося Чимина и...              Блять.              Яркий румянец. Лихорадочный взгляд. Стиснутые коленки. Терпкий запах.              Он потёк. Он сейчас мокрый. Готовый. Осталось стянуть одежду, развести чужие ноги и… нет. Не надо об этом думать. Нужно закрыть глаза. Не видеть. Дышать через раз. Да. Вот так. Успокоиться. Досчитать до двадцати. Он может держать себя в руках. Он трахнет Чимина. Так или иначе. Оторвётся по полной за каждую дрочку, которая не приносит удовлетворения. За каждый раз, что оставался наедине с этой ёбаной пульсацией в штанах. И Чимину это понравится. Но сейчас, когда для него это слишком, Юнги… он просто не посмеет.              — Юнги?              Юнги открывает глаза. И находит Чимина сжавшимся. Он смотрит, как будто… извиняется?              Нет, малыш. Ты не должен.              — Всё нормально, — шепчет Юнги, пытаясь выровнять дыхание. — Я должен был помнить, что ты не готов. Если ты боишься, нам не обязательно…              — Нет, — обрывает Чимин, мотая головой. — Не в этом дело. Просто…              — Просто?              Он беспомощно обнимает себя за колени, притянув их к груди. Опускает глаза.              — Я не знаю что должен делать, и как… это всё должно происходить.              — Что?              Голова Чимина вжимается в плечи. Юнги смотрит на него недоверчиво, чувствуя, как у него сжимается всё, что только может. Как это понимать?              — Ты что, не знаешь, как тр…              — Да не это, — возражает Чимин, вспыхнув и не дав договорить. Он делает неопределённый взмах рукой. — Я про то, что… должно быть до… этого. И… после. И о… сцепке знаю… очень мало.              Пиздец.              — Тебе никто не рассказывал, — он говорит это не столько для Чимина, сколько для себя, но тот кивает.              Это… имеет смысл, если подумать.              Вообще, в стае всё было предусмотрено, пусть и предполагалось, что щенки всё узнают либо от родителей, либо от друзей постарше. Редко когда гон или течка начинались раньше пятнадцати, поэтому в таком возрасте щенков собирали в общежитии и рассказывали что такое секс и спаривание. Они пока физически не могли понять что представляет из себя возбуждение и удовольствие, это понимание приходило только с первой течкой или гоном, но к ним следовало быть готовыми.              В случае с Чимином… родители рассказать не могли. Видимо, стая тоже не обеспокоилась. С другой стороны, он жил в общежитии, не мог не слышать что-то хотя бы краем уха и… что-то должен был узнать от Бёнхо.              — Я слышал обрывками разговоры, шутки и… ну… знаю кое-что из-за Бёнхо, — от последнего волк зло склабится, но Юнги не позволяет чему-то проскользнуть на лице. — Но мне кажется, что этого… мало, — выдавливает из себя Чимин.              — Понятно, — произносит Юнги, прочистив горло.              Он скрещивает ноги, поправив тунику так, чтобы она закрывала пах, пока возбуждение сходило на нет. Сейчас следовало отреагировать спокойно. Забыть о том, что было, и узнать что конкретно Чимина смущает. Видимо… всё. Что бы сказать?..              — Во-первых, ничего не надо стыдиться. Во-вторых, тут нет никаких правил, — звучит ровно и спокойно. Чимин вскидывает взгляд. И продолжает смотреть, переборов смущение и стыд. — Просто можно делать всё, что тебе хочется и приносит удовольствие. Позволяй делать тебе приятно, но заодно не забывай, что можешь в любой момент меня остановить. Говори что тебе нравится и что не нравится.              На этом он умолкает. Берёт небольшую паузу.              — Может, ты пока ещё не совсем знаешь, что тебе нравится, а что нет. Иногда чтобы знать — надо пробовать. Но всегда говори что ты чувствуешь.              Чимин кивает. Неуверенно ёрзает.              — У тебя есть вопросы, — понимает Юнги.              — Сцепка — это больно? — тихо спрашивает Чимин. — Можно ведь и без неё? И как быстро, ну… твой узел…              Он не заканчивает, смутившись.              — Это не больно. Узел медленно появляется и не такой огромный, чтобы что-то с тобой сделать. Исчезает минут за пятнадцать или двадцать. Но сильно двигаться во время сцепки не стоит. И да, без неё можно, но тогда стояк не спадёт, пока я не кончу два или три раза. По-разному.              Юнги видит, что его невозмутимость начинает действовать на Чимина так, как хотелось: тот прекращает сжиматься, не удерживает взгляд силой, пусть и нерешительно мнётся, прежде чем спросить:              — И… размер члена у всех не одинаковый, верно?              — Нет. Но различия небольшие.              — И это что, правда… не больно?              Сомнения в голосе звучат так искренне, что это забавно, учитывая про что они говорят и насколько это далеко от «не больно». Если всё сделать так, как следует, разумеется.              — Твоё тело создано для этого. Так что если ты будешь возбуждён — не больно. Но лучше, конечно, тебя растянуть.              Чимин недоумённо хмурится.              — Растянуть?              — Пальцами, — поясняет Юнги.              Некоторое время Чимин продолжает выглядеть озадаченным, а потом глаза округляются, и он краснеет.              — А. Ой.              Юнги издаёт смешок. Чимин вскидывает взгляд, словно ослышался, смотрит цепко, внимательно, и… расслабляется. Он смущённо потирает нос, кусает губы от явной неловкости, но больше не выглядит уязвлённо-пристыженным.              — А насколько узел больше члена? — робко интересует он. — В Логове… они что-то говорили про размер кулака.              Кулака? Юнги фыркает. Понятно почему Чимин, который явно повидал за жизнь с десяток членов, учитывая, что невозможно было дожить до его возраста, не увидев, как кто-то оборачивается в волка и обратно, боялся. Член у альф был действительно крупнее. И будь узел таким большим, это правда было бы больно.              — …нет, — усмехается Юнги, вкладывая в голос тёплые смешинки. — Он меньше. Сильно меньше.              Чимин выдыхает с облегчением. И вдруг:              — Узлы у всех тоже похожи?              Э… узлы? Юнги цепенеет от неожиданности, вдруг понимая — он не знает. В поселении время от времени случались неприятные инциденты (например, какой-то умник решал сунуть свой нос внутрь специально отведённых домиков, и разъярённый альфа с налившимся узлом пытался его убить) так что чужие узлы Юнги видел мельком, раз или два. Но не присматривался. По идее… они должны быть одинаковые.              — Вероятно, — помешкав, говорит Юнги. — Я пока ничей, кроме своего, не видел.              — А… ну… да. Точно, — шепчет Чимин, запоздало смутившись. А потом внезапно вздыхает с неприязнью, недовольно морща нос: — Я не понимаю, почему альфы меряются и хвастаются большим размером. На самом деле, мне бы было спокойнее, если бы у тебя было не как у них, а поменьше. Кому охота, когда в тебя пихают… э… почему ты так смотришь?              Как — так? Словно ахуел? Так Юнги ахуел. Как, блять, на это реагировать?              Чимин вдруг расстроенно поджимает губы. Спрашивает грустно:              — Ты тоже, как они, да?              Блять. Что, нахуй?              — Как они — что? — выдавливает Юнги.              — Меряешься, — с намёком на осуждение выпаливает Чимин.              А. Меряешься. Он так расстроился не из-за размера члена. Просто от того, что Юнги тоже соревнуется. Не то чтобы это помогает выхуеть обратно, ну да ладно. Лучше так, чем Чимин посмотрит на его член, вздохнет грустно и скажет, что надеялся на то, что не как у остальных, а поменьше.              …о том, что лет в шестнадцать Юнги «мерился» говорить ему, в принципе, не обязательно.              — Нет. Не меряюсь, — в голосе проскальзывает нервное веселье, в ответ на которое Чимин хмурится. Поэтому Юнги поясняет: — Забавно такое слышать от омеги. К слову, если ты затеял весь этот разговор, чтобы узнать меньше ли у меня, мог бы просто попросить показать.              Чимин вспыхивает. Кидает в Юнги подушку:              — Не буду я у тебя ни о чём просить, — бормочет, обнимая вторую.              — Ну-ну, — хмыкает Юнги с сомнением.              — Терпеть не могу, когда ты шутишь. У тебя лицо каменное и вообще непонятно, ты серьёзен или нет.              — Кто сказал, что я шучу?              В него прилетает убийственный взгляд. Усмехнувшись, Юнги падает спиной на кровать, смотрит на потолок и… хах. Меряешься.       

***

      Что-то не так. Никакой явной, логичной причины для этого Юнги не видит, но факт остаётся фактом — настроение Чимина резко испортилось, когда они пришли в общежитие. Он изначально не выявлял энтузиазма, пусть и понимал, что знать про обустройство и работу общежития ему нужно в первую очередь: шутливо куксился всю дорогу, однако в этом не было той уязвлённости, что прорезывалась сейчас сквозь изгиб губ и сочилась из глаз, чтобы ядовитыми иглами пробираться под невыносимо зудящую кожу Юнги.              Это сложно — стоять сейчас с невозмутимым лицом и игнорировать настроение Чимина. Но что-то делать Юнги не спешит, потому что, во-первых, смотритель общежития, Енгван, как раз рассказывает про работу крошечной кухни внутри самого общежития, а во-вторых, они не одни — в холле рядом с ними находятся омеги, развалившиеся на диванах и поглядывающие в их сторону с плохо скрываемым любопытством.              Видимо, дело в них? С другой стороны, за последние пару недель Чимин не впервые оказывается в такой ситуации, так с чего бы ему выглядеть вот так?              — Юнги?              Юнги оглядывается. Херин, одетая в меха и явно собирающаяся на выход, идёт к нему со стороны коридора, ведущего к комнатам омег, к которым Юнги, как альфа, не имел права даже приближаться. Ему, на самом деле, следует двинуться навстречу, чтобы не мешать Чимину и Енгвану, но он этого не делает, кожей ощутив волну напряжения от Чимина. С какой-то меланхоличностью он думает о том, что ему открутят голову, если он посмеет сейчас отойти. Хотя, лучше бы Чимин слушал Енгвана, уже перешедшего к частоте смены мехов в комнатах для течек.              — Не думала, что ещё раз доведётся тебя тут увидеть, — хмыкает Херин, плавно перемещая глаза на Чимина, чтобы, видимо, поздороваться, но осекается, вскинув брови с намёком на растерянность, когда тот сам резко разворачивает голову, впивается в неё открыто-недоброжелательным взглядом и так же быстро отворачивается, не взглянув на Юнги.              Тот поджимает губы, чувствуя, как накатывает раздражение, успевающее просочиться в запах прежде, чем получается его остановить. Он может понять неприязнь Чимина — самого время от времени подбешивает вид того самого альфы из Мелколесья, — но не причину такого поведения. Какого хрена, в самом-то деле?              Херин, мазнув по Чимину взглядом, усмехается. Ей весело.              — Что ты тут делаешь?              — Пришёл по делу.              Она склоняет голову набок, прислушиваясь к Енгвану. Быстро складывает два и два, после чего они обмениваются парой фраз, и она уходит, как и собиралась. Енгван, тем временем, говорит, что лучше Чимину пройти внутрь и самому взглянуть на обустройство комнат. С ответом его опережает Юнги:              — Иди. Я подожду тебя тут.              Отчего-то на него не смотрят. Ни когда уходят, ни когда возвращаются. Домой они идут в давящей, напряжённой тишине, ставшей непривычной, а оттого — ещё более мерзкой и выбешивающей. Раздражению требуются все десять минут пути до дома, чтобы улечься. Как и осознанию — Юнги, на самом деле, раздражает не поведение Чимина, а то, что он не может его понять.              «А ты ведь сам не скажешь», — мрачно думает он, уставившись взглядом в затылок Чимина, снявшего меха и наклонившегося к сапогам. И даже, кажется, не хочет, чтобы Юнги спрашивал, потому что игнорирование не демонстративное, как часто бывало. Но это понимание, останавливающее всю дорогу, сейчас не мешает Юнги поймать Чимина за локоть и мягко потянуть на себя, заставляя обернуться и вскинуть взгляд.              Который внезапно исходит едкой, разъедающей обидой.              Какого хуя?              — Что случилось?              — Ничего.              — Не веди себя как ребёнок. Просто скажи в чём дело, ладно? — он звучит осторожно, мягко. И в последнюю очередь ожидает, что ему в лицо швырнут резкое:              — Лучше вести себя как ребёнок, чем как ты.              Юнги настолько теряется, что позволяет Чимину вырвать локоть. И как, блять, это понимать? Скрипнув зубами, он в пару шагов пересекает расстояние между ними, протягивая руку и захлопывая дверь в спальню за секунду до того, как Чимин берётся за ручку. Тот от хлопка вздрагивает. И замирает. Юнги тоже не двигается с места, прислушиваясь к неровному, поверхностному дыханию Чимина.              Уговаривая себя успокоиться. Задавливая злое пламя, не успевшее разгореться. Напоминая себе, что Чимин, его забавный, хорошенький, падкий на ласку омега, не стал бы без причины ни так резко огрызаться, ни по-настоящему обижаться. Причину… причину можно выяснить. А теперь давай, ласково и мягко:              — Что-то действительно не так, верно? Оттого, что ты будешь обижаться и молчать, я не пойму что произошло, малыш.              И это работает — по напряжённой линии плеч Чимина проходит дрожь, прежде чем они бессильно опускаются.              — Почему ты превращаешься в другого человека, когда мы не одни?              …что? Конечности невольно застывают. Ему… не послышалось?              — Тебе так важно что все они думают?              Сначала Юнги чувствует вспышку, опаляющую изнутри. Потом — как от злости кривятся губы. Он отступает, убирая руку с двери. Голос, который звучит через миг, звучит достаточно холодно, чтобы Юнги удивился — откуда взяться холоду, если у него кровь внутри уже вскипает?              — По-моему, это важно как раз тебе, а не мне.              Чимин едва уловимо дёргается. Медленно — очень медленно — оборачивается. И молчит уязвлённо. Но слов не требуется — под его взглядом огонь, готовый вырваться наружу и спалить всё нахер, начинает сжигать изнутри самого Юнги.              Повисает долгая тишина.              — Иногда… даже когда никого рядом нет, — рваный, выдавленный через силу шёпот Чимина пускает неприятную дрожь по внутренностям. — Ты ведёшь себя, словно мы просто… делим один дом.              Юнги давится сожалением и извинениями, которые были готовы сорваться с губ десять секунд назад. Хах… вот значит как, да? То есть… он на полном серьёзе смеет утверждать вот это вот дерьмо?              — А чего ты ждёшь? — Юнги вскидывает брови. Альфа, растерянно застывший в груди, ёжится от холода в его голосе на пару с Чимином. — Что я буду танцевать вокруг тебя с бубном каждый раз, когда вижу?              — Не издевайся, — просит, дрогнув.              Саднящая боль в сердце становится острее. Юнги закусывает щёку изнутри, тем не менее, не меняясь в лице. Да. Это было лишнее. Не следовало этого говорить. Менее больно всё равно не стало. Не могло, когда Чимин так сжимался. Сжимается.              — Я не хочу тебя обижать, но не понимаю чего ты от меня ждёшь.              Чимин смотрит на него как-то жалостливо, с мольбой, пока вдруг не начинает медленно меняться в лице, расстраиваясь ещё сильнее и вдруг роняя горьковатое:              — Нет. Понимаешь.              Хочется взять его за это прелестное личико, стиснуть за щёки и прошипеть в лицо, чтобы он прекратил раскидываться херней, а ещё лучше — прекратил о ней думать. Конечно, Юнги не смеет. Конечно, ему приходится давиться своим раздражением, в попытках его проглотить и засунуть подальше. Выдохнув, он проводит рукой по волосам, оттягивая их до боли, которая должна быть отрезвляющей, но не становится.              С каких пор ему стало так трудно себя контролировать?              — Ладно. Давай по-другому. Чего ты от меня хочешь?              — Это неважно, если ты не хочешь того же.              Да блять.              — Почему тебе так сложно прямо отвечать на вопросы?              — А почему ты их всё время задаешь, если не хочешь слышать ответы? — обиженно шипит Чимин, разворачиваясь и пытаясь проскользнуть в комнату. Юнги реагирует раньше — бьёт по дереву ладонью, вновь захлопывая дверь.              — Мы не договорили.              — Убери руку.              — Чимин, — шипит.              — Пожалуйста. Просто убери руку.              И Юнги в самом деле немного себя ненавидит в тот момент, когда с губ срывается раздражённый, бессильный выдох, а рука опускается. Конечно, она опускается. А он отступает, позволяя Чимину исчезнуть за дверью, к которой позже сам прижимается лбом и жмурится.              Ну почему? Всё же было так хорошо. Буквально этим утром этот треклятый мальчишка отказывался расцеплять объятия и выпускать Юнги из кровати, пока тот вздыхал с преувеличенной усталостью, борясь с желанием поменять их местами и вжать Чимина в кровать. Обездвижить. Осыпать поцелуями. Заласкать, пока в нос не забьётся запах терпкого, дразнящего возбуждения, которое — и он до сих пор ахуевает — начинает становиться всё боле и более знакомым.              Но нет.              С какого-то перепугу Чимин решил надуться и нагрубить, а Юнги…              …а ты позволил. Говорил, что не будешь злиться, но всё равно не запихнул злость достаточно глубоко в задницу. И теперь нашему омеге больно. Говна кусок.              Ага. А сам-то сидел побитой псиной, не смея даже пискнуть, когда Юнги… он же пытался. Он сорвался на миг или два, но взял себя в руки, пока Чимин… блять. Ну, и нахрена это нужно было говорить? Как он может так думать? Чтобы Юнги, который, блять, настолько очевиден, что его засирают ребята, дома вёл себя так, будто они просто соседи? Реально, какого хрена, малыш.              С другой стороны… Чимин действительно так думает.              Но он и в целом ведёт себя порой странно. Взять хотя бы то, как он пару недель назад… Так. Стоять. Чимин тогда действительно расстроился, увидев Джено. С самим Юнги в тот момент он держался на расстоянии, потому что дулся. А настроение его подскочило и держалось отличным ещё несколько часов, когда их поймали, когда они целовались, и пошли об этом шушукаться со всеми, с кем можно. А сегодня…              Юнги выпрямляется.              Он был сдержан в присутствии Чимина, когда вокруг была куча омег. Это… имеет смысл. Но… а дома что не так? Ладно. Лучше поговорить. В этот раз — нормально. Не дав себе времени на раздумья, Юнги проходит в спальню.              Чимин сидит на кровати спиной к нему. А осознав, что он тут не один, сжимается, опуская голову, пока Юнги, который невольно медлит, дышит горечью чужого запаха, слушает скулёж альфы-волка и чувствует, как сжимается сердце. Проклятье. Он медленно подходит к постели. Залезает на неё с ногами, садится, упираясь коленями в покрывало, прямо позади Чимина.              И обнимает.              Вжимая в себя.              Пряча лицо на плече.              Рвано выдохнув, Чимин расслабляется. Накрыв ладошками руки, обёрнутые вокруг его талии, он придвигается ближе, вжимаясь теснее и поворачивая голову, чтобы уткнуться носом в волосы Юнги.              Они молчат.              Молчат долго. Прямо сейчас в словах необходимости нет. Всё меркнет на фоне чувства, которым Юнги упивается. Которое они делят одно на двоих. Облегчение. Что можно взять, подойти и обнять. И всё уже почти хорошо. Между ними нет пропасти.              Не будет.              — Прости, — расстроенно шепчет Чимин.              — Ты прости. Я вспылил.              — Я не хотел с тобой ссориться.              — Я знаю.              — И не хотел себя так вести. Я не специально, — голос ломается. Он находит ладошкой щёку Юнги, приподнимает лицо, заставляя поймать сожалеющий, блестящий от влаги взгляд. — Клянусь, Юнги.              — Я знаю, малыш. И мне следовало спокойно выслушать тебя, а не пылить. Но я готов это сделать сейчас, — вжимается своим лбом в чужой на короткий миг, прежде чем отстраняется и спрашивает: — Тебя задевает, что я слишком сдержан при других, да?              Закусив губу, Чимин раздумывает над ответом. Излом бровей несчастный, капельку жалостливый.              — Если бы ты всё время был очень эмоциональным, это был бы уже не ты. Я не хочу делать из тебя другого человека, но даже когда мы наедине, по твоему лицу иногда невозможно понять о чём ты думаешь. Поэтому… я… мне странно.              От услышанного узел, в который, оказывается, стянуло кишки, отпускает. Чимина, пожалуй, можно понять. Ему… нет, им просто нужно больше времени.              — Только иногда, верно?              — Верно.              — Хорошо. Когда это случается, просто помни о том, что… я никогда не думаю о тебе что-то, из-за чего тебе следовало бы беспокоиться.              Чимин кивает. Только вот болезненность, проглядывающая на лице, становится отчетливее:              — Почему тогда ты ведёшь себя холодно, когда рядом кто-то есть?              Юнги напрягается. Как Чимин может звучать так больно?              — Что ты подразумеваешь под «холодно»? — осторожно уточняет он. — Я ни с кем никогда не позволял себе того, что позволяю себе в столовой с тобой. Никому кроме тебя не было разрешено крутиться вокруг меня волчонком, когда мы в Логове. Меня бы ничьё присутствие не остановило бы от того, чтобы обнять тебя, если бы ты плакал. Но, малыш, когда дело касается работы, нужно сосредоточиться на ней. Я не могу уделять всё своё внимание только тебе, даже когда мы вместе.              — Я не жду, что ты всё время будешь крутиться вокруг меня, — брови Чимина изламываются, а голос ломается: — Но ты разговариваешь со всеми абсолютно таким же голосом, как и со мной. Если бы за нами наблюдал кто-то, кто ничего о нас не знает, он бы решил, что я один из твоих подчинённых, а не твой омега.              — Чимин…              — Ты поступаешь жестоко, когда сначала заставляешь меня чувствовать себя особенным, а потом своим поведением приравниваешь ко всем остальным.              Просто вдруг.              Чимин это произносит на выдохе, зажмурившись. Словно не верит, что решился. Что говорит. После он распахивает глаза и впивается ими в Юнги. Почти испуганно. Ищуще. А Юнги сидит, застыв, чувствуя, как внутри развёртывается засасывающая пустота. Как будто ему настолько противно от того, что его сдержанность умаляла значимость Чимина в его собственных глазах, что его тело решило перестать что-то чувствовать и отдаться во власть «ничего». Так кажется, пока его не захлёстывает сожаление.              Вперемешку со щемящей нежностью.              — Дурашка, — ласково хмыкает он.              Ему отвечают тем, что поджимают губы и опускают глаза. Полусогласие. Полупротест.              — Ты всегда для меня особенный. Независимо от моего поведения.              Чимин качает головой, немного хмурясь. Он смотрит вниз, перебирает нервно пальцы Юнги. Не спешит верить или соглашаться. Но щёки трогает нежный розовый румянец, а горечь запаха у шеи рассеивается. Почти.              — Ни я, ни мой омега не сможем быть в этом уверенными всё время.              Неважно что Юнги скажет. Чимину нужно показать и заставить чувствовать.              — Глупый маленький омега, — шепчет Юнги. Он приподнимает лицо Чимина. Заставляет посмотреть себе в глаза: — Мне нужно время, ладно?              Помедлив, Чимин кивает.              Юнги издаёт смешок.              — Ревнивый хвастунишка.              Вспыхнув, Чимин с непонятным писком, означающим смущение, возмущение и согласие, выворачивается и прячет лицо на груди Юнги, уже оттуда пролепетав:              — Прости.              Вины в его «прости» отчего-то нет от слова совсем. Только капелька неловкости и две — смущения. Юнги, фыркнув, обнимает подрагивающее тело.              — Всё нормально, — наклоняется к ушку и усмехается: — Обещаю смачно засосать тебя в столовой в разгар ужина.              Чимин молчит. Пока вдруг:              — Прям смачно не надо.              Юнги коротко смеётся. Заглядывает в смущённую, но довольную мордашку. Подвисает на темнющих глазах, неожиданно для себя признаваясь:              — Ты вьёшь из меня верёвки.              Чимин удивлённо вскидывает брови.              — Разве?              — Без «разве».              — Хорошо, — кивает немного недоверчиво.              — Ничего хорошего в этом нет.              Издав тихий смешок, Чимин притихает. Они смотрят друг на друга молча, пока:              — Юнги?              — М?              — Спасибо.       

      ***

      Придирчивость и осмотрительность в своих действиях выливается в заметные изменения. Из хороших можно выделить то, что мордашка Чимина теперь всегда довольная и сияющая, а из плохих, что рожи Сокджина, Хосока и Намджуна — тоже. К огромному сожалению Юнги два эти факторы неотделимы, а к огромной радости всех остальных — первое для него оказывается важнее второго. Ему не потребовалось прилагать слишком большие усилия — он просто перестал сдерживать некоторые свои порывы, которые раньше попадали в разряд «неуместных», «ненужных» и «это не то, что делает Мин Юнги».              И это правда не то, что делает Мин Юнги: будь то несдержанный смех из-за ворчливой, милой шуточки или она-наверное-была-дохрена-нежной улыбка, обращённая к Чимину, который задирает голову, забавно щурится и старается проследить путь падающих снежинок, чтобы в итоге очень-очень мило морщиться, когда они падают ему на нос и на ресницы.              Пока на них поглядывают с въедливым любопытством, конечно же.              На них вообще пялятся намного чаще обычного. Достаточно часто и заметно, чтобы Юнги, привыкший к тотальному игнорированию, начал чувствовать раздражение, а в моменте — дискомфорт. Реально, он ещё может понять, почему Херин с Тэмином так ошеломлённо таращились на него, когда он послушно скупил добрую половину лавки с поделками, потому что «Как это мило, Юнги!», но блять. Что такого в том, что он, например, Чимину на голову натягивает капюшон? Что ловит, когда тот поскальзывается?              Впрочем, четырёх дней ему хватает, чтобы привыкнуть и забить.              А вот Чимин привыкать не собирается: постоянно светит мимолётной, самодовольной усмешкой, удивительно идущей его милому личику; время от времени стреляет глазками в окружающих; жмётся, подставляет лицо для поцелуев; одним выразительным взглядом доносит свои желания, будь то молчаливая просьба взять его за руку, обнять или уйти домой.              — Дерьмо, — растерянно шепчет Намджун, когда Чимина на миг отвлекает Джихё, передающая какие-то специальные свечки, число которых день ото дня увеличивается вместе с другими бесполезными, но красивыми безделушками. — Ты просто делаешь всё, что он хочет. Просто молча берёшь и делаешь. Кто ты и что сделал с Юнги?              Хосок усмехается, подпирая рукой щёку и отодвигая от себя тарелку.              — Двадцать минут назад он выбил зуб и сломал нос Джэхёну за то, что тот свалил с патрулирования, так что нет, это всё ещё наш Юнги.              — Чимин возвращается, — невозмутимо говорит Сокджин, не отрываясь от еды. — Самое время убрать с лица это кровожадное выражение, Юнги.              И Юнги убирает. Чимин садится рядом, показывает всем свечки замысловатой формы, трещит с энтузиазмом про то, что обещал их Сынван-щи с кухни, пока ребята проявляют отвратительную вежливость и заинтересованность, бросая насмешливые взгляды на Юнги, кислая мина которого сползает и налезает обратно в зависимости от того, смотрит на него Чимин или нет. В моменте эти треклятые свечи суют Юнги под нос, приподняв на двух ладошках, словно показывают какого-то зверька, а не кусок воска, и спрашивают:              — Милые же, правда?              И смотрят огромными, полными восторга глазами, как щеночек, пока Юнги задыхается от бессильного умиления. Славно. Он должен начать ворковать сейчас над пузатой свечой, да?              Слева ребята, кажется, пытаются не заржать.              — Очень милые, — соглашается Юнги. Правда, после он убирает свечу и подтягивает к Чимину тарелку. — Доедай, пока не остыло.              Свечи Чимин действительно дарит одной из старших омег на кухне, и тем же днём тащит Юнги сначала в кладовую, а потом домой, чтобы «приготовить тот самый чай, которым меня угощала Сынван-щи!». Это он увлечённо и делает, едва переодевшись. Вздохнув, Юнги молча разжигает огонь на кухне, складывает одежду, которую Чимин в спешке разбросал, а после прибирает небольшой беспорядок, оставшийся с утра — ему пришлось собираться в спешке, так как он забыл про собрание совета, назначенное на утро. Но никто бы не смог его винить, если бы к ним тоже с поцелуями полез сонный, разнеженный Чимин, оставляющий дразнящие чмоки по всему лицу, пакостливо улыбаясь и избегая губ.              Кажется, ему нравилось наблюдать за тем, как из-за него ломается выдержка Юнги.              Кажется, он не догадывался о том, что от его выдержки на сегодняшний день остались только ошмётки, которые приходилось соскребать в жалкую кучку и делать вид, что нет, Чимин, ты можешь продолжать дразниться и баловаться, у меня вовсе не зудит под кожей от желания вжать тебя лицом в кровать и…              И об этом не стоит думать.              Определённо точно нет.              Лучше оставить эти мысли до следующей дрочки.              К тому времени, как он заходит на кухню, Чимин, судя по всему, уже заканчивает возиться. Бесшумно оказавшись позади него, Юнги его обнимает, утыкаясь носом в волосы под звонкое хихиканье. Луна, как же это блядски потрясающе — чувствовать в руках тёплое, гибкое тело Чимина, податливо жмущееся в ответ.              …хотя, Юнги попутно пытается сделать вид, что никакого давления ягодиц он не чувствует и, ну, это блядски тяжело, а не потрясающе.              — Тебе помочь? — он звучит лениво и чуток хрипло.              — Нет, ты можешь всё испортить, — деловито сообщает Чимин.              — Вот как, — фыркает Юнги, скользнув ниже и утыкаясь носом в шею. Ойкнув, Чимин дёргается.              — Ай! Юнги! Ты мешаешь!              — Мне уйти?              Чимин недолго молчит.              — Нет.              Издав смешок, Юнги принимается наблюдать за движениями чужих рук, ставшими чуть более рваными, чем минуту назад. Он прижимается своей щекой к щеке Чимина. Заканчивает тот быстро: залив листья кипятком, отодвигает чайничек и говорит, что надо подождать пару минут.              — Подождём, — хмыкает Юнги, опуская растопыренную ладонь на живот Чимина. Он не испытывает себя и не пытается вжать чужое тело в своё теснее, но ему нравится понимать, что Чимин находится в ловушке из его рук и не сможет никуда деться. Хотя он — светлая макушка откидывается на плечо Юнги — и не собирается. Он, блять, даже голову наклоняет, чтобы дать доступ к шее. От приглашения Юнги не отказывается — ведёт носом, жадно втягивая ахуенный запах, и целует легонько.              С губ Чимина срывается изумлённый вздох.              Он ёрзает, но не пытается вырваться за те секунды, что Юнги даёт ему на раздумья, и дрожит, когда за первым поцелуем следуем второй, третий, четвёртый.              — Юнги…              — М?..              — Щекотно, — отвечает, выдержав паузу.              — Мне прекратить? — усмехается Юнги.              — Я этого не говорил.              Хмыкнув, Юнги протягивает руку и расстёгивает две пуговички на тунике Чимина, чтобы добраться до его железы.              — Ты бы, наверное, хотел, чтобы тут собрались зрители, а?              Чимин издаёт сдавленный, протестующий звук, не сложившийся в полноценные слова из-за концентрации ты-тут-ахуел-эмоции. Юнги ему не верит. Хотя… может и зря: когда он действительно попытался поцеловать Чимина в столовой, тот, смекнув что к чему и ужасно смутившись, в последний момент закрыл его рот ладошкой и уставился круглыми от возмущения глазами. Из вредности Юнги его укусил, после ошеломлённого «ой» вывернулся и чмокнул в щёку, а после… после все зашептались, но Чимин жался к нему — и чуток надутый, и не чуток довольный.              И вообще. Действительно скромненько и сдержанно он держался только в трёх случаях: в присутствии матери, в присутствии отца и в присутствии их обоих. Словно Юнги так, просто непонятный хер, случайно оказавшийся рядом, и Чимин его знать не знает.              Маленький засранец.              Юнги шумно втягивает в себя чужой запах, в котором угадывается едва уловимый шлейф терпкости, от намёка на который прямиком в пах один за другим стреляют дрожащие импульсы. Хочется толкнуться навстречу мягкости ягодиц, но Юнги этого не делает. Только оттягивает ворот туники, решая позволить себе провести по железе языком.              Но каменеет.              Потому что.              Шрамы от укуса Чонхэ всё ещё на месте. Как, впрочем, и должны были быть. Тут не из-за чего цепенеть. Чимин сжимается, словно от холода, отстраняясь, и первой реакцией на это становится боль в груди от сжавшегося сердца. Второй — удивление, потому что запах Чимина не начинает горчить.              — Ты сказал тогда, что это другое. Что я не понимаю, что виноват только ты, — тихонько произносит, накрывая руку Юнги, лежащую у него на животе. Тот хрипло соглашается:              — Говорил.              — Раньше я на неё не мог даже смотреть. Мне было отвратительно собственное тело. Но сейчас… — он выворачивается, чтобы повернуться к Юнги лицом. Кладёт ладони ему на плечи. Смотрит мягко, с капелькой сожаления и теплом, засасывающим в темноту его невозможно тёмных глаз: — Я рад, что у меня остались шрамы. Потому что у тебя они тоже есть.              Юнги не смеет дышать. Не смеет моргать. Не смеет шевелиться. Всё за него делает сходящее с ума сердце, пока он, молча и неподвижно, захлёбывается в запахе Чимина и тонет во взгляде, пока тот вдруг не… э… хихикает?              — Ты что, смутился?              Блядство.              — Нет, — фыркает Юнги.              И миг спустя с ужасом понимает— это звучит смущённо, а щёки как-то подозрительно покалывают, словно от огня. Позорное желание отвернуться, пряча глаза, он подавляет. Чимин расплывается в широкой улыбке. Прикрывает рот ладошкой, начиная паскудно хихикать:              — Ты смутился!              — Лучше бы тебе прекратить, — шипит Юнги, пытаясь звучать угрожающе. Не выходит.              — Луна. Ты правда… ой!              Шлепок по чужим ягодицам разносится по кухне удивительно смачно и громко. Глаза Чимина округляются. Глаза Юнги — тоже. Потому что.              У Чимина. Охренительно. Упругая. Задница.              Просто. Охренительно. Упругая.              А потом происходит то, что навевает подозрение от происходящего. Он ослеп? Должно быть, да. Или сошёл с ума. Иначе, почему Чимин выглядит как кто-то очень удивлённый тому, что…              — Тебе… понравилось? — недоверчиво выдавливает Юнги.              Чимин вспыхивает. Голос подскакивает:              — Нет!              — Ты… смутился.              — Юнги! — с мольбой скулит Чимин, пряча лицо на стыке плеча и шеи, пока Юнги всё ещё таращится в никуда.              Понравилось. Чимину понравилось… что его шлёпнули по попке. Значит ли это, что он разрешит себя отшлёпать? Как-нибудь. Юнги был бы не против, потому что, во-первых, Чимин так усердно нарывается, что чешутся руки, а во-вторых…              Упругая.              Она охренительно упругая.              Он мотает головой, пытаясь скинуть с себя лёгкое оцепенение. Ловит себя на том, что губы растягиваются в околопревкушающей улыбке, которую он пытается прогнать, но безуспешно. Юнги поднимает взгляд на окно, кладёт руки на талию Чимина, подавив мимолётное желание спуститься вниз, к сочным, мягким половинкам и… нет.              Не стоит думать об этом.              — Я раздосадован. Я надеялся, что, надавав по заднице, тебя можно успокоить, а ему тут, видите ли, понравилось.              — Закрой рот, — возмущённо сопит Чимин, пихая его в плечо. На которое, впрочем, секунду спустя кладёт голову. Умудряясь вмиг стать невыносимо уютным и милым, но вместе с тем одновременно словно требуя, чтобы Юнги обнял его крепче. Что тот и делает, насмешливо фыркая. В целом… всё просто отлично: у Чимина отличная жопка, и ему нравится, когда её трогают.              — Глупый альфа.              — Милый омега.              — Заткнись.              — Ладно, — со смешком соглашается Юнги,.              И становится так бесконечно хорошо в этот момент. Тепло дома, оседающее на щеках. Запах Чимина и чая, смешивающиеся во вкусную, дразнящую смесь. Сам Чимин, так доверчиво и нежно трущийся щекой о плечо. Ощущение того, что всё хорошо, что Юнги… счастлив? В ответ на это что-то внутри нервно и взволнованно ёрзает, и непонятно — почему.              — Через два дня растопят купальню, — говорит Юнги, поглаживая Чимина по спине. — Это будет общий день для омег и альф. Хочешь пойти?              — Но разве я могу?              — Просто наденешь тунику, а я всё время буду поблизости. Думаю, тебе там понравится.              — Хорошо.              — Что там с твоим чаем?       

***

      В купальне людно, шумно и жарко.              Рот Чимина ошеломлённо приоткрывается. Он бегает взглядом от воды к полуголым — и голым — телам. Кто-то сидит в небольших бассейнах, на краях которых из камней сложены выступы в виде скамеек, скрытых под водой, чтобы можно было сидеть в воде по грудь; кто-то плавает в местах поглубже; кто-то пока ещё ищет свободное место, а кто-то тесно сплетается с телом рядом, глубоко и мокро целуя без намёка на смущение. Нагота и демонстрация отношений между волками всегда были чем-то обыденно-нормальным, а потому негласное табу на сдержанность переставало действовать, когда вокруг не оставалось щенков.              А их здесь не было.              — Тут… лучше, чем я себе представлял, — признаётся Чимин, преодолев смущение.              — Знал, что тебе понравится. Тебе туда, — он указывает в сторону раздевалки, поглаживая чужую поясницу. — Сними всё, кроме туники, и возвращайся ко мне. Я тоже переоденусь и буду вон там, с ребятами.              Чимин мнётся. Видимо, смущается из-за количества собравшихся, потому что уходит переодеваться только после ободряющего кивка со стороны Юнги. Тот направляется в раздевалку для альф, выходит оттуда, намотав на бёдра полотенце, и присоединяется к ребятам.              — Я думал, тут будете только вы двое, — хмыкает он, вопросительно глядя на Сокджина с Чонгуком.              — Ты не рад нашей компании? — делано возмущается Хосок, в то время как Намджун, с неприкрытым удовольствием отмокающий в воде, откинув голову назад, вообще не реагирует.              — Говоришь так, будто я обычно радуюсь.              — Однажды, я начну воспринимать тебя всерьёз, и ты пожалеешь о своих словах, — шутливо оповещает Хосок.              Он немного дёрганый, что понятно — Чонгук тоже тут, пусть воздух и не потрескивает от опасного напряжения между этими двумя. И они, конечно, избегают смотреть друг на друга, но Хосок не выглядит подавленным, а Чонгук — готовым вцепиться ему в глотку. Видимо, поговорили.              Это всё славно, конечно, но Чимин не сможет расслабиться, сидя в одном бассейне с пятью полуголыми альфами. Может, попытаться их спровадить?              — Ебать какие ножки.              Абсолютно все синхронно поворачиваются, проследив за взглядом оживившегося Намджуна. Увидев, о ком он говорит, Юнги молча приподнимает брови.              — Жаль, что он невыносимый зануда, — тянет Сокджин, не спеша, впрочем, отводить взгляд от Кихёна.              — Не такой уж и зануда, на самом деле, — бормочет Чонгук, получая в ответ усмешку.              — Или просто ты был не очень опытным и очень впечатлительным?              — Кихён не был у меня первым.              — А кто был?              Он молчит. Косится на Юнги.              — Тэмин.              — Тэмин, — Сокджин растягивает его имя, словно пробует на вкус. Склоняет голову набок, глядя сквозь полуприкрытые ресницы на Чонгука: — У вас с Юнги вкус чем-то похож, а, Юнги? Юнги?..              Кажется, он говорит что-то ещё, но Юнги уже не слышит.              Потому что.              Там, в другом конце купальни, стоит Чимин. Его туника прикрывает ягодицы, но он не отпускает её края, словно если прекратить её оттягивать вниз, то мир схлопнется. А мир определённо точно не посмеет это сделать. Не когда от его существования зависит сохранность этих ног. Длинных, стройных, крепких, идеальных. Как будто специально созданных для того, чтобы с разворота выбивать кому-то зубы, а потом, когда его трахают, лежать на чьих-то… нет, на плечах Юнги.              Только Юнги.              Взгляд от ног Чимина удаётся отодрать, когда становится очевидным — тот так потерянно мнётся, потому что ищет Юнги. И находит секунду спустя. Их глаза встречаются. И в чужих вдруг появляется столько растерянности, что Юнги невольно задаётся вопросом: он не успел спрятать ошеломлённое обожание в своём взгляде, да?              Хах. Ладно.              Как бы там ни было, Чимин явным усилием воли заставляет себя расслабиться. Выпустить края туники, пусть вместо этого он и натягивает рукава вплоть до того, что выглядывают только кончики пальцев. Приближается он неторопливо, пытаясь ступать ровнее, спокойнее, старательно притворяясь, что на него не оглядываются, а он не замечает, как это делают. Хотя оглядываются. Одни провожают глазами, а другие, напротив, стараются этого не делать, третьи…              — Отвернись.              От резкого разворота головы шея Юнги подозрительно хрустит.              — Я не… — Чонгук запинается, когда их глаза встречаются, и заканчивает на грани слышимости: — Не смотрел.              И судя по тому, как Намджун старательно тупит взгляд, смотрел не только Чонгук. Может, всё же вышвырнуть их отсюда, а? Он думает о том, что да, можно, потому что, блять, пусть один лучше пялится на Кихёна, а другой не выглядит удивлённым тому факту, что Чимин омега, и омега ахуеть какой красивый. Но прежде, чем Юнги успевает сделать что-то, помимо попытки убить их взглядом, Чимин уже стоит рядом, растерянно оглядывая ребят:              — Привет?..              — Здрасьте, — невозмутимо здоровается Сокджин, откидываясь назад с максимально расслабленным и невозмутимым видом. — Надеюсь, мы тебя не смущаем?              — Смущаете.              — Нет.              Юнги и Чимин произносят это одновременно. Хосок издаёт смешок, улыбаясь краешком губ, а Сокджин швыряет в Юнги хер-я-отсюда-уйду-взгляд. Странно, что не звучит детское «Я первым сюда пришёл».              — Всё нормально, — говорит Чимин, неловко переминаясь с ноги на ногу. Юнги вздыхает и тянет к нему руки, роняя:              — Иди сюда.              Он хочет помочь Чимину спуститься, чтобы тот сел рядом, но в последний момент решает утянуть его к себе на колени, тем самым успокаивая раздражённого альфу. Тот внутри довольно скалится: отлично, пусть видят чей это омега, и что им можно только любоваться издалека и попутно давиться горечью от осознания — не ваш и никогда им не будет.              — Ох… — приглушённо выдыхает Чимин, оказавшись в воде почти по грудь. Слишком ошеломлённый от новых ощущений, чтобы заострять внимание на чём-то другом. Например, что между их телами только его промокшая туника, а на Юнги кроме полотенца вообще ничего нет, так что эй.              Может, хотя бы ради приличия смутишься, а?              — Приятно?              Чимин кивает. Ёрзает, устраиваясь удобнее и обнимая Юнги за шею одной рукой. Другой ладонью он ведёт по воде, образуя волны.              — Теперь я понимаю почему Енгван называл такие цифры, когда говорил про количество дров и времени, необходимые для растопки помещения и нагрева воды.              — Оно того стоит. Все осознанно работают летом и осенью дольше, чтобы зимой иметь возможность растапливать купальню.              — Я видел, что некоторые плавали, — он оглядывается, вытягивая шею. Юнги устраивает руки у него на талии, чтобы тот не свалился.              — Да. Некоторые бассейны глубокие. Если ты умеешь плавать, можем как-нибудь прийти ради этого, — сейчас они не могли, чтобы не спалить отсутствие метки.              Чимин оборачивается, кивая. Вот только выражение лица у него уже другое. Знакомо спокойное, служащее прикрытием самодовольства. Он кладёт ладонь Юнги на грудь и догадливо не смотрит на него, зная, что встретит насмешливо-дразнящий взгляд.              — Ты сказал Енгван? — подаёт голос Сокджин.              — Да.              — Луна. Неужели Юнги таскал тебя к этому старому хрычу?              — Почему вы все… — Чимин озадаченно умолкает, не зная какое слово подобрать, потому что абсолютно все ребята кривятся от нескрываемой неприязни.              — Ни один альфа в этой стае не любит этого дряблого козла, — фыркает Чонгук, заслуживая пару ироничных взглядов от старших. От Енгвана он даже по жопе пару раз ухватил, когда был чуть помладше.              — Почему это?..              — Потому что каждый второй получал от него пиздюлей, когда его ловили в комнатах омег, — усмехается Хосок.              — Оу… — тянет Чимин. — Я мог бы догадаться. Но подождите. Зачем пробираться к омегам? Есть же специальные комнаты, выделенные для гонов и течек.              — И их позволено использовать во время гонов и течек. Это не бесплатный траходром, — вздыхает Намджун.              Чимин почему-то оборачивается к Юнги с почему-ты-мне-не-сказал выражением. Тот в ответ вопросительно вздёргивает брови. Ему-то зачем это уточнение, если не по работе? Он пришёл в готовый дом, и по совместительству — бесплатный траходром.              — Но Енгван-щи ведь старик. Как ему можно попасться?              — Он не старик, а самый лютый зверь в этой стае, — фыркает Сокджин. — Ему бы в ищейки, каждую мышь бы в лесу переловил.              — Хотите сказать, что… вы все попадались?              Они молчат.              — Все, — подтверждает Юнги. На него смотрят лучше-заткнись-взглядами, но он их игнорирует: — Намджуна Енгван сдёрнул прямо с омеги и выкинул через окно без штанов. Ему пришлось стучаться в окна и просить что-то, чем можно прикрыть причиндал. Чонгук получил по голой жопе хлыстом раза два, пока слезал с постели, собирал одежду и делал ноги. Хосока он поймал и заставил руками выдраить пол всех коридоров в общежитии. Сокджина он оттаскал за ухо и…              — Закрой рот, пока его не открыл я.              Юнги высокомерно хмыкает, одарив Сокджина холодным взглядом.              И закрывает рот.              — А ты что? — спрашивает Чимин. В голосе одинаковое количество любопытства и нежелания слышать что-то в ответ. Так. А вот о том, что Чимин заинтересуется им, он и не думал.              — А у меня есть мозги.              — А он засветил членом перед вс…              Шлёпнув ладонью по воде, Юнги заставляет Хосока заткнуться. Тот, усмехнувшись, вздёргивает брови с вызовом, и в тот момент, когда Юнги открывает рот с «не смей», ему в лицо плещут водой. Сначала со стороны Хосока, а потом с нескольких других, пока он шипит, пытаясь отвернуться. С Чимином, который крутится у него на коленях, отклоняясь сам и не мешая ребятам, это сделать сложно. Всё заканчивается тем, что ребята довольно переглядываются, а Юнги угрожающе щурится:              — Ублюдки. Ведёте себя как малые дети.              — Прекрати пытаться впечатлить Чимина, принижая нас в его глазах.              — Мне не нужно пытаться его впечатлить, — фыркает Юнги, зачёсывая мокрые пряди назад и поднимая лицо к Чимину.              Своё «верно же?» он не произносит, запнувшись.              Чимин смотрит на него завороженно.              И этот чёрный взгляд в мгновение перекрывает собой весь мир, оставляя только омегу напротив. Его приятную тяжесть на коленях. Руки на плечах. Воду, обволакивающую приятным теплом. Всё то единственное, что имеет значение сейчас.              Имеет значение вообще.              Рука Чимина мелькает перед лицом. Зарывается в волосы, зачёсывает их назад, а после слегка оттягивает влажные пряди на затылке, заставляя задирать голову и всё глубже тонуть в чужой черноте. Чимин не говорит ему ничего. Буквально ни слова. Но он всё равно отчётливо может услышать непроизнесённое «Ты красивый».              Потому что Чимин смотрит на него с выражением недоверчивого обожания. И Юнги отчего-то уверен в этот момент — он смотрит на него так же. Так же теряясь, сходя с ума от факта — его. Ведь… да.              Подумать только. Ты мой.              Моймоймой.              Чимин наклоняется и целует его. Сразу сминая губы и прихватывая их своими, буквально через пару мгновений сам углубляя поцелуй и проскальзывая в рот Юнги своим твёрдым язычком, а ещё через пару — отскакивая, ойкнув.              Сокджин, подавшийся вперёд, чтобы обрызгать их водой, откидывается обратно, раздражённо выплёвывая:              — Я не подписывался смотреть на вашу прелюдию.              Щёки Чимина краснеют так быстро и интенсивно, что складывается впечатление, будто он только что вспомнил о существовании ребят. Юнги наклоняется, чтобы обзор был получше, и шипит в тон:              — Ну, так отвернись, в чём, блять, проблема?              — В том, что от твоих феромонов меня это не избавит.              Юнги уже собирается огрызнуться, но умолкает, вдруг вспомнив — на Чимине нет метки. Если они увлекутся, запах Чимина будет кричать им «омегаомегаомега», а не «чужойчужойчужой». Дело не дошло бы до драки или любого другого инцидента, но как минимум невольно злиться все бы начали. В том числе и Юнги. Он представляет реакцию Чимина, если бы того со всех сторон окружили давящие, резкие запахи.              Нет. Это было бы жестоко.              — Трахни уже кого-нибудь, пожалуйста, а то уже надоел иметь мозги, — пренебрежительно бросает Юнги. Пусть Сокджин услышит в этом благодарность. Как — его проблемы. И он слышит. Правда, тычет в ответ факом, умудряется передать взглядом «Кто бы говорил», а потом, сдувшись, откидывается назад, кладёт затылок на край бассейна, в один момент внезапно поворачиваясь к Чонгуку и роняя:              — Ты был бы милым омежкой, если честно.              Чонгук молча таращится на него остекленевшими глазами. Хосок лезет сбоку с «Ты ахуел тут совсем, да?», пока Намджун бормочет про то, что он и как альфа…              — …очень даже миленький.              Не обронив ни слова, Чонгук вылезает из воды. Намджун, неловко кашлянув, делает то же самое, под внимательным и подозрительным прищуром Хосока демонстративно направляясь в противоположную от Чонгука сторону.              Сокджин плотоядно склабится в сторону Хосока, вдруг — к ужасу Юнги, сердце которого успевает сжаться от тревоги — загораясь явным энтузиазмом:              — Мне показалось, или твой поганый братец смутился?              — Только попробуй, я тебе ебало раскрошу.              — Почему вы все такие агрессивные, — с преувеличенной горечью вздыхает Сокджин, чертя рукой в воздухе какую-то непонятную фигуру, которая, видимо, должна донести до них степень его печали и усталости. — Никто не хочет просто полежать, расслабиться, пошутить...              — Ты хотел сказать, стать мишенью для твоих шуток?              — …поговорить о жизни. Нет, один строит из себя девственника, другие вылизывают друг друга у всех на глазах, третий вообще съебался от четвёртого хуй поймёт куда.              Остальное Юнги пропускает мимо ушей, по круглым глазкам Чимина, направленным в спины ребят, вдруг понимая — тот только что понял, что на Юнги одежды не больше.       

***

      В воде они сидят ещё достаточно долго. Может, даже слишком, потому что к тому моменту, как Чонгук с Намджуном возвращаются, Чимин забивает на весь мир, приваливается к Юнги и начинает наблюдать за людьми сквозь полуопущенные ресницы. Когда вода начинает остывать, они вылезают первыми. Для тех, кто был не прочь ополоснуться после совместных ванн, были приготовлены огромные чаны с тёплой водой, рядом с которыми лежали небольшие чаши, к которыми они и подходят. Юнги просит Чимина помочь сполоснуть волосы, но не столько ради самой помощи, сколько ради желания вновь почувствовать его пальцы в волосах. Когда наступает очередь Чимина, Юнги приходится коситься вправо — было выше его сил наблюдать за тем, как вода течёт по полуголому телу и повторяет его изгибы.              После они сидят на скамье перед камином, ожидая когда высохнут волосы, поэтому дома оказываются только спустя час, а в постели — спустя ещё один. Юнги приваливается к спинке кровати, чувствуя себя довольным и расслабленным настолько, что не сразу замечает — Чимин сидит в ночной тунике, но без штанов. Да и в целом… выглядит странно задумчивым. Притихшим.              — Что-то не так?              — В купальне ты очень странно на меня смотрел, — вдруг. Осторожничая, но вместе с тем явно собираясь завязать разговор. Важный разговор. Юнги одёргивает себя, рассеивая заворачивающийся водоворот мыслей, и отвечает спокойно:              — Ты красивый. Конечно я на тебя смотрел.              И… Чимин не удивляется. Только выражение полурешительности, проглядывающее на лице, становится очевиднее. Он, лишь чуть-чуть помявшись, плавно сокращает расстояние между ними и — пока глаза Юнги распахиваются с намерением вывалиться от шока — перекидывает ногу через его бёдра и усаживается на него верхом, хватаясь за предплечья. Чуть дальше от члена, хотя этого хватает, чтобы часть Юнги уже готова растечься от открывшегося вида.              Вторая просто сходила с ума от реальности происходящего.              Которую, быть может, стоит поставить под сомнение, потому что Чимин не смущён, а слегка взволнован. Как охотник, опасливо подкрадывающийся к дичи в первый раз.              — Ты говорил, что я должен сказать, если мне что-то нравится.              — Говорил, — хрипло.              И только дождавшись ответа, Чимин слегка расслабляется. Ёрзает, закусывая губу и перемещая руки на напряжённые плечи Юнги. Признаётся тихо:              — Мне нравится, когда ты ко мне прикасаешься.              Блять.              — Хорошо, — Юнги медленно кладёт руки на голые бёдра, отчего рот Чимина беззвучно приоткрывается. — Потому что мне нравится к тебе прикасаться.              — Но… ты почти всегда трогаешь… очень аккуратно. Нежно. И мне нравится. Но я хочу… — и нерешительно: — Крепче?              — Крепче?              Чимин порывисто кивает. Юнги медлит, до сих пор ощущая некоторое недоверие к происходящему. Но через очень долгое мгновение сжимает пальцы и проходится ладонями вверх, почти под самые ягодицы. От того, чтобы скользнуть выше, он удерживается в последний момент. Разрешение на это не давали. Пока что. Пока что ведь?              — Так?              — Так, — горячо выдыхает Чимин, приближая лицо. — И мне хотелось бы… трогать тебя. Чаще. Когда я хочу.              — Тебе не нужно моё разрешение. Когда бы ты ни захотел.              Чимин медленно выдыхает, словно уговаривая себя успокоиться. Немного нерешительно опускает руки, цепляя ими край туники. Они оба замирают: Чимин от напряжения, Юнги — недоверия. Но это происходит: его тунику тянут вверх, и он даже ещё не успевает вывернуть руки из рукавов, когда слышится торопливое:              — И мне понравилось. Когда ты… — голос затихает, когда взгляд опускается ниже. Кадык Чимина дёргается. Он тянет руки вперёд, ведёт линию от ключиц к животу, и, вдруг взглянув из-под ресниц, заканчивает: — Когда ты шлёпнул меня.              Проклятье.              И это единственное, что успевает мелькнуть в мыслях, прежде чем Юнги зарывается руками в волосы Чимина и впивается в приоткрытый рот. Настойчиво проскальзывает языком между губ, чтобы было ещё более глубоко, мокро, жарко. Ещё теснее. Ещёещёещё. Чимин в моменте пытается отстраниться, но Юнги не даёт. Давит на затылок, требовательно возвращает обратно, ловит жадные вдохи и целует, не намереваясь прекращать. Но приходится, когда Чимин начинает задыхаться от нехватки воздуха.              В глазах — блять, блять, блять, если он хочет прекратить, пусть лучше сделает прямо сейчас, а не жалуется потом — нет ни намёка на испуг. Только тёмное, тягучее желание. Откровенная похоть, самым невозможным образом идущая его очаровательному лицу.              — Ты говорил, что не спал в рубашке, пока я не появился, — рвано выдыхает Чимин.              — Говорил.              — Я не буду против, если ты будешь спать без неё.              Он просто хочет проверить, наверное, как быстро сведёт Юнги с ума, да?              Проклятый мальчишка.              Юнги обвивает его талию, рывком притягивая вплотную, прямо на твёрдый член, больно оттягивающий штаны. Чтобы знал. Чтобы чувствовал. Чтобы понимал — баловство закончилось. Надо или прекращать, или быть готовым к тому, на что ты, мой милый маленький омега, так нагло и бесстыже нарываешься.              И Чимин действительно вмиг напрягается, впиваясь пальцами в плечи Юнги.              Жмурится.              Дрожит, не смея пошевелиться.              И вдруг.              Несмело ведёт бёдрами вперёд. Потираясь. Изумлённо вздыхая и распахивая глаза мгновение спустя. Словно не ожидал, что будет так приятно.              Юнги вдруг понимает, что разрушит его, как только доберётся. Не оставит просто ничего.              Потому что.              — Блять, ты такой… — и умолкает, бессильно шипя и вместо этого нажимая на чужой затылок.              Их губы вновь сталкиваются. Чимин доверчиво льнёт навстречу, не прекращая тереться, пока Юнги перемещает ладони ему на бёдра, толкается в ответ, вдавливая в себя и перемещая по длине ноющего члена. Быстрее, теснее, резче. Так, что в один момент Чимин уже не может продолжать целоваться, вместо этого цепляясь, выстанывая в рот. Плаксиво, рвано, как Юнги себе и представлял, но ещё лучше. И весь мир раскачивается вместе с Чимином, влажнеет и мутнеет, как его взгляд.              И всё же в нём столько нежности.              Столько этой невыносимой, проклятой нежности в руке, которая гладит Юнги по щекам, скулам, проводит по шее, за которую Чимин цепляется. Он шепчет рвано, на сладких, прерывистых выдохах:              — Я хотел, чтобы все исчезли тогда. Чтобы там были только мы.              — И что бы тогда было? — хрипит Юнги.              — Не знаю, — беспомощно признаётся Чимин. Он тычется губами в губы Юнги и всхлипывает, продолжая водить пальчиками по лицу. — Просто… я просто хотел. Хотел тебя.              — Блять, малыш, — рычит Юнги, вжимая его в себя до боли и ускоряясь. Чимин вздрагивает и протяжно стонет. Находит плечи, цепляется за них, откидывая голову назад и трётся. Отчаянно, бесконечно развратно, нуждаясь в нём и снося этим крышу.              — Ты такой прелестный. Буквально самое красивое, что я видел.              Чимин хнычет плаксиво, срываясь на лихорадочные, рваные движения.              — Знал бы ты, как давно я тебя хочу, — Юнги перемещает одну руку ниже, на округлую задницу. Сжимает, ощущая, как продавливается упругая плоть. — Как было невыносимо иметь тебя под рукой без возможности даже прикоснуться.              — Юнги… — он звучит так, будто собирается плакать.              И блять. Глаза блестят так, словно да, собирается.              — Что такое, малыш?              — Я сейчас…              — Ты?              — Я сейчас… сейчас…              — Давай, — выдыхает Юнги. — Сделай это.              И Чимин кончает. Напрягается, сжимая запястья рук Юнги, начиная дрожать. Из уголков глаз выскальзывают крошечные слезинки, рот распахивает в сладком, невыносимо потрясающим стоне, и он становится таким по блядски красивым.              Таким, что хочется сдернуть штаны и трахатьтрахатьтрахать.              Но Юнги только ловит его, когда тот обмякает и падает вперёд. Гладит по голове, зарывается в волосы и ласково проводит по спине, наблюдая за тем, как мутный, влажный взгляд медленно проясняется, а чужое тело время от времени подрагивает. Они лежат так долго. Чимин только спустя пару минут приходит в себя достаточно, чтобы взглянуть на Юнги, приподняв голову.              И блять.              Он такой взъерошенный и милый.              Словно не тёрся о член Юнги, чтобы кончить.              — Я… не знаю что сказать.              Юнги усмехается. А, теперь, значит, мы смущаемся? Гладит его по щеке, проводит пальцем под глазами, собирая остатки влаги.              — Как ты себя чувствуешь?              — Хорошо.              — Тебе стоит пойти умыться. И поменять бельё.              Чимин кивает. Он сползает с Юнги, а после с кровати, и за эту пару секунд Юнги сгибает ноги и поправляет штаны, размышляя о том, успеет ли подрочить, пока Чимин не вернётся. Тот не оглядывается, больше сосредоточенный на том, чтобы не сорваться на бег, но вдруг останавливается у двери. И внезапно оборачивается, на одном дыхании выпаливая:              — Давай сделаем это.              Юнги склоняет голову набок, прочищая горло. Проклятье. Он реально?..              — Ты… уверен?..              Чимин порывисто кивает. Но после продолжает стоять у двери, нервно покусывая опухшие губы и переминаясь с одной ноги на другую. Юнги, наблюдая за этим, хмыкает:              — Ты не выглядишь уверенным.              Взгляд Чимина опускается. Он смотрит вниз некоторое время, прежде чем со вздохом расправляет плечи, вздёргивает подбородок и говорит:              — Ты говорил, чтобы точно знать нравится тебе или нет, нужно сначала пробовать.              — И ты готов попробовать прямо сейчас?              — Сейчас. Сегодня. Завтра. Через неделю. Через месяц. Через год. Я всё равно буду нервничать и не буду готов, даже если всё это время буду пить этот гадкий экстракт и каждый раз представлять… всё, — он делает крошечный шаг навстречу. Кажется, замечает, что Юнги перестал дышать, потому что улыбается краешками губ неуверенно, робко. И шепчет: — Но ни сейчас, ни сегодня, ни… ни когда-либо потом я не думаю, что буду жалеть. Я хочу, если это с тобой.              Если это с ним?              — И я бы… я бы хотел, чтобы ты поставил мне метку.              Блять.              — Иди сюда, — хрипит Юнги.              С места Чимин сходит нетерпеливо, быстро. Почти падает в объятия Юнги, который сразу их переворачивает, подминая под себя податливое тело. Чужая грудь начинает подыматься чаще и чаще, ресницы дрожат, губа зажата между зубами.              — Тебе понравится, — успокаивающе шепчет Юнги. — Я обещаю.              Я всё для этого сделаю.              Чимин кивает. Верит. Только вот смущаться ему это не мешает.              — Могу я снять это с тебя?              — Можешь, — сипит в ответ, приподнимаясь, чтобы Юнги снял тунику.              И вот, он лежит в одном белье, невероятно красивый. Вид голой кожи заставляет думать о том, каково под ней, внутри. Горячо. Туго. Мокро. Готово для него. Юнги проводит пальцами по бусинам сосков, вырывая рваный вздох. Делает это ещё раз, получая практически ту же реакцию, просто уже более смущённую, а оттого — чуть более сдержанную.              — Блять, ты такой красивый.              Чимин застенчиво отворачивается. Лихорадочный румянец успевает добраться до щёк прежде, чем Юнги поворачивает его голову обратно, наклоняется и целует. Нежно. Мягко. Чувствуя прикосновения ладоней к щекам, которые не исчезают, когда он отрывается от губ Чимина и перемещаются ниже — дорожкой поцелуев от челюсти к шее. Чимин отвечает выдохом удовольствия на каждое прикосновение, хнычет, когда Юнги прихватывает зубами железу у шеи, прежде чем опускается ниже, к задорно торчащим розовым соскам, успевшим затвердеть.              Их ужасно хочется втянуть в рот. И Юнги делает это, наклоняясь. Чимин зарывается пальцами в его волосы, издавая жалостливый, протяжный стон. Его выламывает под Юнги так, словно он хочет уйти от прикосновений, хотя, сука, это определённо не так. Он везде такой чувствительный, да?              Мысль отдаётся болезненным возбуждением.              Юнги приподнимается, равняясь глазами с Чимином. Взгляд того уже влажный.              — Хочу тебя раздеть. Можно?              Чимин рдеет. Кивает, отводя смущённый взгляд. Юнги цепляет его бельё, но не спешит стягивать, делая это медленно, в такт поцелуям, которыми он спускается от груди к животу.              Член Чимина оказывается аккуратным, ровным и твёрдым. Метнув взгляд вверх, откуда за ним наблюдают, одновременно и смущаясь, и возбуждаясь, Юнги обхватывает небольшую головку губами и почти сразу опускается по длине ниже. Чимин стонет, выгибаясь так, что его приходится удерживать рукой. А после и вовсе отстраниться, потому что становится очевидным — ещё немного и Чимин кончит. А Юнги не хочет этого — он может стать слишком чувствительным.              Перед этим… перед этим нужно его трахнуть.              — Ты чего… — жалобно тянет Чимин сверху, впрочем, сразу сдавленно охая и прерываясь, когда Юнги садится на постели, медленно оттягивая ноги Чимина в противоположные стороны. Тот зачем-то пытается их свести, пусть и не сопротивляется, когда Юнги не даёт ему это сделать.              — Т-ш-ш. Ты чего?              — Я… инстинктивно.              Подтянув к себе одну коленку, Юнги целует её.              — Всё хорошо.              — Да. Т-точно.              Он, кажется, понимает что Юнги собирается сделать, и невольно напрягается. Только вот оказывается таким мокрым, что палец входит легко и без сопротивления.              И блять.              Как туго он сжимается вокруг пальца.              — Тише, — шепчет Юнги, проскальзывая внутрь вторым, который Чимин берёт так же без труда. Ведь в конце концов неважно, насколько он узкий — его тело создано для чего-то сильно большего.              — Юнги… — стонет Чимин, хватаясь за простыни, когда рука Юнги начинает медленно двигаться.              — М?..              — Это так…              — Так?..              — Странно. Я не пониманию, нравится или нет.              — Двух пальцев слишком мало, чтобы достаточно тебе нравиться, — хмыкает Юнги, вставляя третий. Чимин выгибается, пытаясь толкнуться навстречу, не мечется на кровати только потому, что его удерживают. На лице — мучительное возбуждение.              — Пожалуйста, просто…              — Что?              — Я не знаю… — он жмурится, всхлипывая.              Пальцы Юнги выскальзывают. Он тянется к своим штанам, издавая рваный смешок:              — Интересно получается. Просишь член, не зная как это будет.              Чимин, пискнув, не выдерживает смущения — прячет лицо в сгибе локтя, пока Юнги раздвигает его ноги, протискиваясь между ними. Это вызывает смешок. Слегка нетерпеливый, но ласковый. Наклонившись ниже, один за другим он цепляет чужие запястья, тянет их вверх и мягко прижимает к кровати.              — Хочу видеть твоё лицо.              Как глаза расширятся от ощущения члена внутри тебя в первый раз.              Чимин мучительно краснеет. Он пытается удерживать зрительный контакт, но взгляд резко опускает вниз, когда Юнги приставляет головку члена ко входу и:              — Нет.              Конечно, он послушно замирает. Смотрит в ожидании на Чимина. Тот почему-то мотает головой, бормоча:              — Он не поместится. Не надо.              …что?              Плечи, застывшие от напряжения, опускаются. Ровно секунду он мечется в сомнениях. Потом — крепче перехватывает руки Чимина, подмечая, что тот не ожидает подвоха. И начинает медленно двигаться вперёд. Испытывая почти злое удовольствие от того как глаза Чимина распахиваются, зубы отпускают прикушенную губу и рот приоткрывается. Зрачки затапливают радужку, когда Юнги оказывается внутри него полностью, прижимаясь своим животом к чужому, и шепчет с намёком на насмешливость:              — Поместился.              Чимин только хлопает в ответ ресницами, слегка — или не слегка — ошеломлённый. Юнги заставляет себя оставаться неподвижным некоторое время, уговаривая себя не сосредотачиваться на мокрой, горячей узости вокруг члена. Не думать лишний раз о том, что… блять.              Он трахнет Чимина.              Он сейчас трахнет Чимина.              — Юнги… — голос дрожит. Это вопрос и… мольба?              Блядство.              Очень медленно Юнги выходит на половину и толкается обратно. Вырывает сдавленный, задушенный вздох удивления и удовольствия, тут же понимая — лет в двадцать он бы сразу позорно кончил. Может, даже не от волны удовольствия, пронзившей тело, а от того, как меняется выражение лица Чимина. Хочется большего. Юнги начинает медленно двигаться, сосредотачиваясь на виде распахивающихся глаз, приоткрытого рта, тихих звуках удовольствия, которые вырываются из Чимина против воли.              Вот как он выглядит, когда его трахают.              Когда его трахает Юнги.              — Знал бы ты, как давно я этого хотел, — хрипло шепчет Юнги. — И как было сложно сдерживаться. Ты же, блять, всегда рядом, такой хорошенький, миленький, готовый вот-вот потечь, стоит только тебя поцеловать.              — Быстрее.              …пожалуйста, не проси у меня что-то таким умоляющим голосом. Просто не проси.              Значит, быстрее? Ладно. Юнги слушается. Тяжело дышит, пытаясь не сорваться сходу на быстрый, жёсткий темп. Не вколачиваться в тело Чимина в бездумной погоне за удовольствием. Хотя… блять. Как хочется. И как плохо начинает получаться, когда ноги Чимина внезапно обвивают его, упираясь пятками в поясницу, а с губ, этих прекрасных, зацелованных губ, срываются они.              Эти блядские, бесстыжие стоны.              — Проклятье, — шипит Юнги, ускоряясь и ощущая как дёргаются руки Чимина в его захвате. Как он, кажется, начинает терять связь с реальностью.              — Не останавливайся. Пожалуйста, просто не останавливайся.              …нашнашнаш.              …хорошийхорошийхороший.              …ему так хорошо, Юнги? Он такой красивый сейчас под нами. Такой прекрасный, когда его трахают. И будет таким чудесным, когда мы дадим ему щенков, да?              — Юнги… Юнги я сейчас… нгх… — он выгибается с протяжным стоном, сжимаясь вокруг Юнги. Тот хрипло стонет в ответ, чувствуя ритмичные сокращения вокруг члена и едва заставляя себя остановиться. Чтобы насладиться. И чтобы не сорваться.              С дрожащим выдохом ноги Чимина соскальзывают с него. Тело расслабляется, чтобы спустя секунду напрячься, когда Юнги выходит из него и отстраняется, а до Чимина доходит — член ещё твёрдый.              — Т-ты ещё не кончил? — выдавливает он, приподнявшись.              — Нет, — бегая глазами от разбитого лица ко входу, мокрому, растянутому, манящему обратно. — Не передумал насчёт метки?              Чимин мотает головой.              Волк заходится в иступлённом скулеже.              — Хорошо. Чтобы поставить её, мне нужно завязать тебе узел, малыш.              — У-узел?              — Да, — Юнги позволяет себе ласковую усмешку. — Он тоже поместится, честно.              Не то чтобы он думал, будто румянец Чимина может стать ярче, но он становится. И… ему идёт. Это разнеженное выражение, которое бывает только после оргазма.              — Но мне нужно будет быть чуть грубее.              — Чуть?              — Чуть. Сможешь выдержать?              Он кивает, даже не обдумав. Юнги наклоняется для короткого, смазанного поцелуя, а после выпрямляется, опуская глаза. Ему бы было проще трахать Чимина сзади, чтобы повернуть перед тем, как укусить, но что-то подсказывало, что не стоит. Не сегодня. Он ещё успеет выебать его так, что ноги отнимутся, но сегодня следовало быть нежнее, внимательнее.              Помедлив, он тянется и кладёт ноги Чимина себе на плечи. Тот смущённо мнётся, не зная куда деть взгляд, оглядывается, но послушно оборачивается, когда слышит:              — Смотри на меня. Только на меня, — шепчет Юнги, пристраиваясь у входа и толкаясь навстречу.              Рот Чимина беззвучно приоткрывается, взгляд начинает стремительно влажнеть с каждым толчком, но глаза остаются открытыми и направленными исключительно в сторону Юнги. Тот, смекнув, что Чимин не стал излишне чувствительным, и движения члена не отдаются у него болью, начинает набирать темп.              И испытывает извращённое, нехорошее удовольствие, когда глаза Чимина распахиваются от растерянности, а комнату наполняет нарастающий звук шлепков, когда Юнги трахает Чимина так, как хочет — быстрее, резче, под хлюпанье смазки, начиная втрахивать его в матрас и становясь причиной бессильного удовольствия, от которого влажнеют глаза, изламываются бровки и звучит жалостливое:              — Юнги?              — Нравится, когда тебя трахают, да? Теперь тебе захочется бегать, м?              Ответом ему становятся попытки проглотить вскрик, когда темп становится жёстче и грубее.              — Для тебя это уже много?              Чимин, кажется, вообще не слышит — мечется, хватается за плечи Юнги и вдавливает ногти, начиная плаксиво хныкать, когда начинает набухать узел. Убрав его ноги с плеч, Юнги рывком подаётся вперёд, чувствуя, как дерёт от боли дёсны, смыкает зубы на шее и кусает, замирая.              И, кажется, слепнет от удовольствия.              Оно везде — мокро и туго стискивает узел, окутывает альфу-волка, лезет в уши сладким голосом Чимина, щекочет лёгкие нежностью в запахе, вмиг перекрывающей терпкий оттенок и отдаётся в голове двумя словами: ЧиминЧиминЧимин.              МойМойМой.              Мой Чимин.              Он смыкает губы и слегка отстраняется, слизывая кровь и ощущая, как на шею ложится ладошка Чимина. Сначала гладит. Потом давит. Юнги угадывает в этом какое-то требование и заглядывает в чужие глаза.              Чтобы замереть.              Из уголков глаз стекают слёзы, чертя влажные дорожки по вискам и исчезая в волосах. И, кажется, это первый раз, когда ему не становится больно от вида солёных капелек.              — Поцелуй меня.              И Юнги делает это.              Целует.       

      ***

      Утро начинается подозрительно знакомо — с ощущения нежных пальчиков на лице. Юнги не спешит открывать глаза, потому что поглаживающе-очерчивающие движения отдаются по всему телу приятной дрожью внутренностей. Ему сейчас так хорошо. Удовлетворение буквально распирает изнутри, готовое политься наружу изо всех щелей.              — Я знаю, что ты проснулся.              Опа.              Юнги усмехается. Чимин, лежащий к нему вплотную, закусывает губу, поймав его взгляд, и шепчет неуверенно:              — Доброе утро.              — Доброе, — отзывается Юнги, подхватывая чужую руку и мельком сжимая пальцы Чимина, потому что тот выглядит слегка взволнованным, несмотря на ворчливый тон. Но Луна, какой он очаровательный и уютный, когда такой: взъерошенный, укрытый пушистым одеялом, весь такой мягкий и светлый, как солнечные лучи, пробравшиеся в комнату и лежащие на кровати. Юнги находит это абсурдным, но всё равно не может не думать о том, что Чимин тоже как солнце. Просто маленькое. Просто — он смотрит на свежую, розовую метку, перекрывшую следы от зубов Чонхэ — его. — Хорошо спал?              Чимин кивает. Молчит в ожидании… чего-то. У Юнги даже есть подозрение — чего. И именно поэтому он молчит, пытаясь не ухмыльнуться. Он знал, что так и будет.              — И ты ничего не скажешь? — недоверчиво.              — А ты что-то хочешь услышать? — насмешливо вздёргивает Юнги бровь.              — Я… нет. Я просто… я хочу ещё.              Он знал. Так почему оказался не готов?              — Блять. Как ты умудрился произнести это так мило? — жалуется Юнги приподнимаясь, пока Чимин пожимает в ответ плечами с самым скромным, невинным лицом и смотрит в противовес этому смущённо-бесстыжим взглядом.              Мне-стыдно-но-я-хочу-сильнее глазами.              А Юнги не хочется спешить — в комнате, ярко освещённой солнцем, можно лучше разглядеть Чимина.       

***

      Секс с Чимином поочередно оказывается ахуенным, весёлым, злым и абсурдным. Точнее, ахуенным он оказывается почти всегда, а всем остальным — поочередно.              Вместо того чтобы некоторое время ожидаемо смущаться, помалкивать и получать удовольствие, когда его старательно ублажают, Чимин возмущается: тычет пальцем с претензией, спрашивая «Если ты кончишь без узла, из меня опять будет столько вытекать?», потому что раньше он не думал о том, что сперма как бы… должна вытечь. Где ей оставаться?              Но, конечно, он смущается. С переменным успехом. Сначала нахально заявляя, что он более гибкий, чем Юнги думает, а потом, краснея, потому что «П-прямо сейчас показать?». Показывает он позже, и блять. Юнги правда не ожидал.              Ещё он с некоторой опаской обнаружил, что ему нравится издеваться над Чимином. Соскальзывать губами с члена и замедлять темп до плавной остановки, почувствовав, что тот собирается кончить. Обездвиживать. Доводить до состояния бессильной лужицы, выжимать слёзы. Заставлять умолять, потому что, блять…              — Чё ты там когда-то не хотел, а? Теперь, значит, нравится? Хочется? Тогда попроси.              Чимин угрюмо молчит, уткнувшись лицом в подушку. Далеко не сразу просит:              — Можно, пожалуйста, твой узел?              — Почему бы тебе всегда не быть таким вежливым, а?              Впрочем, один раз Юнги перебарщивает, и Чимин — предварительно кончив и отдышавшись — спихивает его с кровати, застав врасплох после секса, а потом очень долго отказывается смотреть в глаза, обиженно поджимая губы и не убирая с лица недовольную моську. Прощение заслужить оказывается неожиданно трудно. Это начинает раздражать, к вечеру они обмениваются колкостями, в процессе оказываются в кровати, впервые трахаются ни разу не поцеловавшись, а потом Чимин, заглушающий стоны подушкой, внезапно цапает запястье Юнги, протыкает кожу зубами и оставляет метку.              Юнги кончает.              Три минуты спустя Чимин смотрит на него испуганными, полными слёз глазами и просит:              — Прости. Пожалуйста. Я… я правда не знаю как и зачем это сделал.              Юнги крутит запястье, прикидывая как быстро метка исчезнет. И слишком этим увлекается, поэтому прилетает совсем разбитое:              — Прости, я… я не…              — Эй, ты чего? Всё хорошо, — Юнги приподнимает лицо Чимина за подбородок и улыбается ласково. — Мне понравилось.              И ты дуться перестал.              — Правда?              — Да.              — Тогда можно я ещё?              Чего?

      ***

      В целом… жизнь начинает приносить Юнги столько удовольствия, что это почти пугает. Он всё чаще и чаще ловит себя на том, что улыбается без причины. Он. Улыбается. Без причины. Тут нужно было подумать, что из этого было более ненормальным, но блять. Он, вроде как, даже пытался, но… просто не мог иначе.              И где-то там, за всем этим, внутри копошилось недоверие.              Когда Чимин, идущий навстречу, сходу его обнюхивал, уже начиная жаловаться на то как холодно. Когда Чимин, листающий книгу Хаджуна про строение человеческого тела, мог оторваться на миг, заметить взгляд Юнги, улыбнуться — улыбнуться, блять — и уткнуться обратно. Когда Чимин, ёрзающий на кровати, переползал и седлал Юнги, чтобы юркнуть языком в рот, ведь «Хочу тебя». Когда Чимин, раздражённо хмурящийся, тащил Юнги прочь от Логова, потому что «Чего он так лыбится, ты же мой», не замечая как меняется выражение лица Юнги.              Твой?              И по мозгам бьют воспоминания-образы. Сотни осколков прошлого. Слишком недавнего, чтобы спокойно соотнести мальчика, которого Юнги приходилось тащить силой в палатку, с тем, кто сейчас возмущённо сопел и говорил, что Юнги его.              Юнги вообще недооценил собственнический характер Чимина. Перед глазами до сих пор стояло, как тот надулся от негодования, когда понял, что засосы с их быстрой регенерацией исчезают за пару часов. Когда метки, которые он ставил, сходили за два дня на запястьях и за четыре — на шее. Когда одежда Юнги, соответствующая морозной погоде, закрывала все маленькие пятнышки и покраснения, старательно оставленные им только час назад.              В этом было что-то бессознательное, пожалуй.              Потому что следы Чимин оставлял с абсолютно бесстыжим видом, искал их потом требовательно глазами, но с писком сжимался в комочек стыда и смущения, когда Юнги спрашивал что это он там делает.              И не переставал.              Но никогда не лез, когда чувствовал, что Юнги в плохом расположении духа, потому что… это забавляло. Юнги не мог не умиляться сосредоточенной мордашке. И, пожалуй, даже понимал: если бы одно упоминание имени Юнги не служило предостережением для всех и каждого, он бы не смог удержаться от такого же поведения. Хотя, на Чимина оглядывались. Так, мельком. Быстро, осторожно, иногда дольше, но ровно до тычка того, кто стоял рядом и вовремя замечал. И это не злило — вызывало едкое самодовольство и удовлетворение.              Не то чтобы Юнги не считал подобное поведение детским и глупым. Но сделать с этим ничего не мог, а потому — не пытался.              Он вообще оказался очень несдержанным, когда Чимин предоставил ему полную свободу в своём отношении. Настолько, что мог забыть куда и зачем ему надо, потому что Чимин в первый раз продемонстрировал свою гибкость, немного застенчиво поворчав, а потом закинув ногу на стену и образовав идеально прямую, вертикальную линию, чтобы спустя десять минут задыхаться и хныкать, пытаясь удержаться на одной ноге, пока другая закинута на плечо Юнги, вбивающегося в податливое тело.              И, конечно, изменения становятся очевидными для других. Как и не все маленькие метки Чимина остаются незамеченными: Сокджин склабится, когда рукава Юнги задираются, откидывается назад в кресле, щурясь. В Логове они сидят только вдвоём, все остальные — снаружи:              — А Чимин кусачий.              Юнги неопределённо хмыкает, не собираясь на это отвечать.              — Знаешь, ты в него влюблён сильнее, чем он в тебя, — вдруг.              — Я не… — вскидывается Юнги, не сразу понимая — что и зачем.              Это просто привычка: чтобы он? Был влюблён? Хах. Нет.              …нет?              — Не что? — издевательски выгибает бровь Сокджин. И по-прежнему напрягающе серьёзно, без улыбки. Юнги толкает язык в щеку. Отворачивается, фыркая:              — Ничего.              — Так я и думал, — бросает Сокджин. — Уже можно ждать, как ты чопорно будешь сваливать не чтобы потрахаться, а помогать мыть жопки щенкам?              — Нет. Не в ближайшие годы.              Сейчас это казалось слишком проблематичным. Лишним. В этом доме было место только для Чимина. Он не хотел делить с кем-то время только для них и подозревал, что это было взаимно. И Юнги… не был уверен в том, что сможет дарить ласку и нежность кому-то кроме него. Хотя, если бы дома оказался тёплый, маленький комочек с лицом Чимина — да. Наверное, да. Интересно, будь у родителей щенок, являющийся копией матери, отец бы смог бы на него хотя бы голос повысить? Что-то подсказывало: нет.              Впрочем, это было неважно – щенков у них явно больше не будет. Чимин не пьёт чай, потому что «Он такой гадкий на вкус», но ему и не приходится — Хаджун говорит, что вне течки и гона достаточно пить только одному из них, и этим одним становится Юнги. Ему вкус концентрата не нравится, Чимин сначала сочувственно поджимает губы, а потом швыряет яблоком, когда Юнги салютует ему бутыльком и говорит:               — Всё что угодно, чтобы тебя трахнуть.              И, кажется, Чимин воспринимает это буквально, потому что Юнги не знает откуда в нём тогда взялось столько наглости и уверенности в собственной безнаказанности. Вплоть до того, что тот, хихикнув, закидывает за шиворот Юнги снег. И тому, кажется, пора прекращать идти у него на поводу, потому что когда он под чужой хохот закапывает Чимина в снег, забив на то, что они оба ведут себя как щенки, ведь они находятся одни, недалеко от конюшни, случается так…              …что они не одни.              Юнги оказывается не готов поднять голову и увидеть застывших родителей после того, как поддаётся и позволяет Чимину посыпать себя слоем снега.              Он встаёт. Невозмутимо здоровается, пока Чимин вспоминает как дышать. Говорит, что они заходили в конюшню, но уже уходят, и берёт Чимина за руку, утягивая в противоположную сторону от родителей.              И только тогда в полной мере понимает — что произошло.              Давно он не видел таких ахуевших лиц у родителей. Если вообще видел.              — Что теперь будет?              — Ничего, — Юнги сжимает руку Чимина крепче, спокойно фыркая. — Что может быть?              — Твой отец… я даже представить себе не могу, о чём он думал.              — Он был удивлён, — хмыкает Юнги.              Отчего-то испытывая мрачное удовлетворение. Может, теперь отец с ним о чём-то заговорит не по делу?              — У него тоже по лицу фиг что поймёшь, если он не захочет, — ворчит Чимин, заслуживая ироничный взгляд Юнги. — Минджи-щи… не ожидала.              — Я сам от себя не ожидал, что буду кувыркаться с тобой в снегу и не в том смысле, в котором мы чаще это делаем.              Зардевшись, Чимин пихает его в плечо.              — Как у тебя получается с таким невозмутимым лицом так шутить?              — А как ты хочешь чтобы я шутил?              — Я хочу, чтобы ты шутил? — вопросительно изгибает брови Чимин.              — Ты себя совсем безнаказанным ощущаешь, да?              — Да.              И Юнги не может удержаться от усмешки от честной прямолинейности. Но только в этот момент он понимает куда они забрели. Они ушли ещё дальше от конюшни вправо, на окраину, вместо того, чтобы углубиться в центр, и оказались у домиков, предназначенных для гона альф, которые, в отличие от омег, не могли оставаться в общежитии, либо для совместных течек и гонов. Домики находились на большом расстоянии друга от друга, были совсем небольшие: для стола, камина, кровати и небольшого помещения чтобы помыться — не требовалось много места. С другой стороны улицы располагалась хижина смотрителя, который подавлял свой запах, относил еду к дверям, когда ту приносили из столовой, и следил за порядком.              — Мы что, у тех самых?..              — Да. Пошли отсюда.              Они не успевают — оглушительный грохот доносится, едва они сдвигаются с места. Из дома с криком выбегает смутно знакомый омега, который на ходу оборачивается в волка и бежит в противоположную от них сторону, а за ним выбегает альфа в человеческой форме. И не оборачивается. Не собирается гнаться. Вместо этого он замирает, уставившись на них.              — Юнги, — испуганно шепчет. — Юнги, он же…              — Тише, — он заводит Чимина за спину, начиная медленно отступать.              Это должно послужить сигналом «мы не лезем». Мы уходим с твоей территории. Так что, блять, не зли меня, ублюдок. Альфа действительно настороженно замирает и принюхивается. Юнги понимает что он хочет сделать за секунду до того, как это происходит — он отталкивает Чимина, вовремя вклинивается между ним и альфой, шипя:              — Зови на помощь, быстро.              Испуганный выдох тонет в рычании альфы, но спустя три секунды доносится скрип снега под ногами. Альфа рычит, увидев как Чимин убегает, пытается рвануть следом, но Юнги не даёт, и лезть с кровожадным оскалом начинают уже к нему. Он действует быстро: уворачивается, хватает за руку, вбивает колено в живот, а потом скручивает и тычет лицом в снег в тот момент, когда появляется смотритель, а за ним — тот самый омега, который сбежал.              — Проклятье, — шипит Гвансон, падая рядом с ним и на пару заламывая чужие руки. Не чтобы помочь Юнги — тот прекрасно справляется и сам, — а чтобы взять инициативу на себя и дать Юнги возможность убраться. Гвансон знает как держать себя в руках рядом с альфой в гоне, а Юнги — нет. Не когда этот ублюдок так воняет, не когда он бросился на Чимина и не когда его хочется убить.              Засадить клыки в глотку и вырвать её нахер.              — Отпусти его, — это голос отца.              Юнги оглядывается. Немногим дальше стоят родители, отец перед матерью, наверняка больше на инстинктах, чем специально, а чуть ближе — Чимин. Которому хватает поймать взгляд Юнги, чтобы торопливо сорваться с места, оттянуть от альфы на пару метров, попутно бормоча:              — Пошли отсюда, пожалуйста.              И Юнги хочет. Чимин сказал пожалуйста, как он может ему отказать? Только ноги отказываются, потому что этот запах. Этот омерзительный, едкий запах чужого гона такой сильный. А его омега, его милый маленький омега стоит тут, дрожит и чувствует вкус этой мерзости на языке. Это заставляет опустить глаза и уставиться на альфу.              Хёнщик.              Это же, блять, ёбаный Хёнщик. Как этот долбаный щенок посмел?              — Юнги, — испуганно зовёт Чимин, трясёт за плечо. — Юнги, твой запах усиливается.              — Уведи его, пока запах не спровоцировал гон, — голос отца доносится откуда-то далеко, как будто сквозь толщу воды. Но Чимин вздыхает рядом очень близко, практически у самого уха. А потом кладёт холодную ладошку на щеку, заставляет взглянуть на себя и шепчет:              — Идём.              И Юнги идёт. Отчего-то крайне озабоченный тем, что руки Чимина холодные. Они и должны быть. Они же в снегу валялись. И… он от холода дрожит? Нет.              Блять.              — Прости, — говорит Юнги, остановившись. Они уже далеко и от альфы, и от оживлённых улиц поселения. — Я напугал тебя?              — Не ты. Да я и не напуган. Просто… — он передёргивает плечами. —Перенервничал. И этот запах…              Запах? Его омега до сих пор думает о чужом запахе? Какого хуя? Почему? Он что, был таким сильным?              — Юнги?..              Проклятье. Ему нужно следить за ним лучше, заботиться больше. Он стоит тут, вспоминая запах чужого гона, нервный, замёрзший, с круглыми глазами и мутнеющим взглядом. Стоп. Мутнеющим?              — Почему ты пахнешь так сильн… ох…              Юнги его ловит за секунду до того, как ноги Чимина подгибаются.       

***

      Они уже говорили об этом.              Обоим уже давно было известно, что течка Чимина и гон Юнги должны были наступить одновременно, и этот момент неуклонно приближался. Случай с альфой лишь немного ускорил процесс, заставив Юнги выплеснуть сильные феромоны, а Чимина — отреагировать на них. Не более. И никакого напряжения не было. Чимин лишь слегка волновался:              — Ты же не будешь таким неуправляемым, правда?              — Конечно, нет.              И Чимин поверил. Полез с объятиями, дав понять, что он увиденным впечатлился больше, чем хотел показать. Правда уже на второй день ходил по всему дому с недовольным лицом, пока не остановился рядом с Юнги, с которого стащил, блять, всё до трусов и радостный унёс в спальню. Юнги догадывался что там увидит, и оказался прав — на кровати было гнездо. Большую его часть составляли меха и одеяла, меньшую — одежда.              Одежда Юнги.              — Тебе нравится?              Альфа-волк умилённо скулил, махая хвостом от восторга. Поэтому да, Юнги нравилось, хоть он и не видел для этого ни одной причины.              — Нравится. Выглядит… уютно.              Чимин кивает, невероятно довольный собой, но в моменте озадаченно моргает. Оборачивается к Юнги, немного виновато улыбаясь:              — Прости, я… мне сначала следовало спросить разрешения.              — Странно, что ты догадался об этом, только раздев меня до трусов, но всё нормально, — хмыкает тот.              Сначала Чимин улыбается. Потом внезапно щурится:              — То есть ты имеешь что-то против того, что я тебя раздеваю?              — Только то, что ты делаешь это недостаточно часто, — отшучивается Юнги. Это работает — сдувшись, Чимин недоумённо спрашивает «куда чаще, они и так едва из постели вылезают». После, пока он поправляет гнездо, Юнги наблюдает за ним и думает, что следует быть немного осторожнее.       

***

      Следовало быть не немного осторожнее.              Следовало быть пиздец как осторожнее.              Тогда бы, вероятно, скулящее «тебя так долго не было», за которым уже следовали объятия, не сменились внезапно на ядовитое шипение, с которым от Юнги отскакивают.              — Чимин?              — От тебя несёт Кихёном.              Блять. Быть не может.              — Я просто стоял с ним рядом, я…              — Не подходи ко мне, — выплёвывает Чимин, разворачиваясь и направляясь в спальню. — И к гнезду моему тоже не приближайся.              — А где мне спать?              — Где хочешь.              И оглушительно хлопает дверью. На неё Юнги таращится добрую минуту. Или две. Или вечность. Но Чимин показываться не спешит, в ушах звучит виноватое скуление альфы-волка, поэтому Юнги валится на диван и таращится уже в потолок. С одной стороны — он в ахуе. С другой — у него предгон, и он находится в шаге от того, чтобы приползти к Чимину на коленях с извинениями и обещаниями про то, что он хорошо о нём позаботится, если омега его простит в этот раз. Возможно, именно это бы Юнги и пошёл делать, но до этого не доходит — из спальни выплывает хмурящийся Чимин. В руках — сложенная одежда, от которой исходит… блять. Чимин что, пометил её своим запахом?              Не дав шанса на размышления, Чимин останавливается рядом с диваном. Дожидается пока Юнги встанет и требует:              — Раздевайся.              И Юнги… Юнги раздевается. Ему в лицо кидают свежую одежду, а ту, что он снял, швыряют ногой к двери. И, блять, если честно, это уже слишком, и у Юнги возникает желание свернуть чудесную шейку Чимина, но он не позволяет себе даже косого взгляда, зная — Чимин либо страшно разозлится, либо разразится слезами. Стоило закончить одеваться, как к нему придирчиво принюхиваются. Когда результат удовлетворяет, Чимин кивает самому себе, берёт Юнги за руку и заводит в спальню:              — Ложись. Не туда. На другую сторону.              Если честно, это пиздец.              «Милый, ахуенный, на который он добровольно подписался и которого жаждал, которым прямо сейчас всей своей волчьей сутью доволен, но пиздец», — думает Юнги когда Чимин укладывается рядышком, ласковым голоском просит себя обнять и закрывает глаза, приобретая невинно-очаровательный вид. Словно не был готов выцарапать Юнги глаза полчаса назад.              Хах.              А ведь летом… в палатке… он тоже указывал Чимину, куда именно лечь спать. Всё и правда поменялось.              Немножко.