***
Изучать характер другого человека без долгих задушевных бесед в неформальной обстановке достаточно трудно. Вдвойне тяжелее делать это с Денджи. Он в подавляющем большинстве случаев выглядит сверх всякой меры беззаботным, отвратительно-равнодушным к бедам окружающих, безобразно-некультурным в сравнении с остальным социумом, лишённым всякой деликатности в высказываниях.
Ёшида рассматривает его под другим углом, сопоставляет факты, хватается за голову, зарываясь пальцами в чернь собственных волос, и неслышно переступает порог чужого кабинета. Голоса других студентов остаются позади. Здесь — как и в любом другом учебном классе — пахнет смесью духов и шампуней, взвесью пыли и мела, сточенного о доску. Совсем слабо — варёным рисом и конфетами, и это отличие даёт по мозгам похлеще курева старика-Кишибе.
В дальнем углу по парте растекается уже знакомая фигура. Хирофуми чувствует, как по нему мажут полусонным взглядом, измученным чередой уроков.
Незаинтересованно, безрадостно.
Жаль.
— Ну, готов? — собственный голос звучит глухо, как из-под толщи солёной воды, по которой первое время так тосковал демон-осьминог.
Между рёбер заходится жуть какое пугающее чувство, точного определения которому дать просто невозможно, но оно однозначно выходит за пределы элементарного «нравится».
Хирофуми, преследуя свои шкурные интересы, часто бросался различными формулировками, где фигурировало вот это «нравится», только не в том контексте, в каком он думает о Денджи, сжимая в руке шумный фантик от апельсинового леденца.
Надо же.
Денджи угостил на обеде, а он сберёг аж до вечера.
— Чё, реально проводить меня собираешься? — последний недоуменно вскидывает бровь, сваливая тетради в рюкзак. — Я чё, лох по-твоему какой-то? Или стремаешься, что я кому-нибудь расскажу? А, нет, ты ссышься, что я пойду на свиданку с какой-нибудь красоткой, да?
Зубы сводит. Хирофуми перекатывает карамель во рту, прячет под язык.
— Не забывай о том, что у меня есть целых две причины ходить за тобой по пятам, — насмешливые интонации — лучший способ избавиться от лишних подозрений, в природе происхождения коих кроется куча непонятных формул.
— Да-да-да, твоё условие и моя безопасность, — Денджи раздражённо закатывает глаза.
— Именно, — соглашается Хирофуми, обосновывая хаотичный звон в груди чем-то до бредового романтичным. — Я как тот идеальный парень из сёдзе. И до дома провожу, и хулиганов на место поставлю. Разве это не здорово?
Добиться ответных знаков внимания от Денджи означает разгадать запутанный, лишённый всякой логики ребус. Денджи не попадает ни под один типаж, никуда не вписывается, ломает всевозможные представления о личности человека.
А Хирофуми поражается тому, как его угораздило встретить на своём пути именно его. Простого, но в то же время ничуть не понятного, безобразного, но в то же время притягательного.
— Я сильнее тебя, вообще-то. И не только тебя. Я вообще самый сильный, усёк? — уязвлённо фыркают в пустоту класса. — Новости не смотришь, что ли? А ты посмотри, ок да?
Бегущие строки на телеканалах вызывают у Хирофуми отторжение. Риторика там дурная, ведь Денджи не монстр. Человек. И дикторам, держащим его образ на слуху, совершенно неважно, чем живёт этот человек. Неважно, о чём он мечтает, зачем просыпается по утрам и кормит ораву голодных собак, отводит мелкую —
забудь, что это реинкарнация Макимы — в подготовительную и спешит на учёбу.
Хирофуми важно всё.
Почему важно именно то, что связано с Денджи? Ответа нет.
Россыпь цветных карандашей исчезает в недрах переднего кармана. Жужжит молния. Ёшида окунается в липкую тишину чужой классной комнаты, облокачивается коленом на стул. Денджи молча пакуется, косится за панорамное окно, закидывает лямку за плечо.
— …Пиздец, конечно. Ты реально считаешь меня чмошником, которого в два счёта прихлопнут за порогом нашей Альма-матер, — констатирует тот, огибая неподвижную фигуру Хирофуми.
Умных словечек от кого-то набрался — думает Ёшида, перебирая топорный целлофан пальцами.
— Ну чё, идёшь? Или передумал? — слышится позади.
Во рту уже не так приторно и кисло, как было секундой ранее — во рту липко и сладко, полуметром ниже — издевательски тепло. Хирофуми стягивает рот в бескровную нить, разворачивается на пятках и следует за Денджи в коридор.
Перемены в настроении его подопечного не подчиняются никаким правилам. Изменения его собственного самочувствия под стать им — обращаются в лихорадку.
— Бля, вот не будь тебя рядом, я бы во-о-он к той тёлочке сейчас подошёл, — увлечённо тараторит Денджи, кивая подбородком в сторону одной из студенток. — Смотри, какая у неё талия!
Хирофуми даже не оборачивается туда, куда ему указывают. Внутри слегка свербит, ржавчина на зубчатках отваливается пластами, окунается в тепло в брюшине, остужает. Апельсиновый леденец неприятно прилипает к щеке.
Хочется вооружиться дружелюбным оскалом, и выпалить что-нибудь едкое, что-нибудь в духе: ты им не понравишься, тебя настоящего и дня не вывезут, твоя наивность тебя погубит; а затем психануть и раскрыть ключевое «я всё смогу, поверь».
Смелости, которой отчего-то в разы поубавилось, хватает лишь на ироничное:
— Я с тобой встречаюсь, а ты всё о юбках.
— Чего? — Денджи опасно изгибается и вскидывает бровь.
— Говорю, нет у тебя никакого уважения к своему партнёру, — качает головой Хирофуми, продолжая гнуть свою линию. — Ужасно, Денджи-кун. Любая девушка на моём месте влепила бы тебе затрещину. А я тер…
— Ты не девушка, откуда тебе знать, — Денджи лишь безразлично пожимает плечами.
Ни в счёт не ставит. Перебивает. Обидно? Очень.
— Да и вообще, своей девушке я бы ни за что не стал изменять, понял? — добавляют следом.
Хирофуми невольно косится на лохматую макушку и шумно сглатывает, замечая косой взгляд исподлобья. Не хватает всего миллисекунды на то, чтобы считать его эмоции по глазам — Денджи отворачивается и цокает языком, продолжая вышагивать по коридору. Руки в карманы, походка гордая.
— Обижаешься? — невольно вылетает изо рта. — На правду, между прочим, глупо обижаться.
— Пф, ещё бы мне обижаться. Слушай сюда, — Денджи замедляет шаг, обращая на себя внимание.
Красный закат заплывает в панорамные окна. Ёшида покорно останавливается. Денджи растопыривает пальцы, указывает на них зрачками, и принимается загибать по очереди:
— Во-первых, ты не девушка. Во-вторых, у тебя член, а не сиськи. В-третьих, мне это не нравится. Четвёртое: ты мужик. И пятое: своей девушке я бы реально не стал изменять, ясно тебе?
— А чем парни хуже? — вопрос Хирофуми опережает его же мысли.
Гадство. Прикусить бы себе язык, да больно будет. В грудной клетке переворачивается нечто слизкое и вязкое, похожее на мазут. Да, мазут, в котором Ёшида собственноручно себя топит. Колени подкашиваются, Денджи окидывает Хирофуми недоуменным взглядом. Морщит лоб, таращится пуще прежнего:
— Чё?
Раз позориться, так до конца — вздыхает Хирофуми.
— Я говорю, чем парни хуже девушек? — повторяет он, делая шаг вперёд. Кровь кипит, приливает к ушам. Контролировать себя всё труднее. — Ты же сам парень, почему ты говоришь такие вещи?
Манера произношения смахивает на ту, с которой говорят люди, столкнувшиеся с вопиющей несправедливостью. В принципе, это она и есть. Загорелое лицо Денджи выражает глубокую задумчивость. По лохматым волосам стелится пронзительно-алый, перетекает на ломаные очертания скул, чуть припухлые щёки. Тонкие обкусанные губы вздрагивают, будто их обладатель и впрямь способен дать обоснованный ответ.
Хирофуми сейчас без разницы. Он эгоист до мозга костей, он не замолчит, пока не выскажется по поводу того, что ему не нравится. В прошлые годы его ранил лишь необоснованно низкий заработок.
И как же дерьмово, что сейчас его ранят простые, скорее всего необдуманные фразы.
— …Тем, что мы парни? Просто вот этим, да? — Ёшиде очень не нравится свербящее чувство внизу живота, тоскливое какое-то, безысходное, но он не может захлопнуть свою хлеборезку и пойти куда-нибудь поорать в подушку, как это делают все здравомыслящие люди. — Представь себя на моём месте. Приятно будет, как думаешь?
Центр принятия решений в черепной коробке отчаянно сигнализирует о том, что эти наезды совершенно незаслуженные, глупые, нет, идиотские, а главное — слишком компрометирующие для раскрытия того, в чём он ещё не разобрался на все сто. Денджи стоит с разинутым ртом, его янтарные радужки хаотично носятся вдоль всего выдающегося роста Хирофуми. Ладонь последнего шлёпается о лицо:
— Вот ведь развёл, а… Ладно, это правда было чересчур. Закроем тему.
Для Денджи он никто, и звать его никак, а их пари для него — не более, чем способ заработка. Отказываться от планов означает сдаться и позволить себе надломиться, но…
— Ты мной дорожишь? — сама постановка чужого вопроса сотрясает воздух вокруг Ёшиды мощнее девятибалльного землетрясения, мгновенно переходит на пальцы рук и шею, а возможные варианты ответа сводятся к мыслям о гребаном леденце за щекой.
Не к тому важному, к чему бы стоило. Напротив, к лишённому всякой рациональности «мне даже вот этот жест доброй воли в прозрачной обёртке важен».
Язык вяло ворочается меж зубами, ловит край карамельки, толкает в глотку. Та застревает комом, раздражает трахею. Воздуха немного не хватает. Подушечки пальцев покрываются холодной испариной.
Хирофуми зябко. Ладонь сползает со скул, открывает обзор на широко распахнутые глаза напротив. Денджи всего в полуметре, хотя до этого был дальше. Глазеет, выжидает. Достаточно протянуть руку, чтобы показать ему, что значит весь спектр эмоций, о которых приходится молчать, потому что слов не находится.
Нет, нельзя.
— Мы же встречаемся, — выходит как-то чересчур тихо, еле различимым шёпотом. Ёшида прочищает горло. — Веди себя подобающе и считай, что это — повод получить бесценный опыт. Договорились?
Денджи мнётся, ведёт плечами, растерянно хлопая веками.
— Чё, прям во всём так, будто мы вместе?
— Во всём, — выдыхает Хирофуми. На плечи наваливается какая-то титаническая усталость. — Как хотел бы встречаться с девушкой, так и со мной.
Денджи отводит взгляд и хмурится.
— Тогда дай мне руку.
