Побочный эффект

***

Семья. Всего пять простых букв, зато слишком много скрытого смысла. Хирофуми не волнует его собственное восприятие данного слова, потому что многогранные рассуждения про то, кто и по каким причинам может войти в её состав, окажутся чересчур утомительны для Денджи, мировоззрение которого катастрофически контрастирует с общепринятым. На первый взгляд он кажется слишком простым, отчасти глупым, приземлённым в своих мечтах и хотелках, точно покосившиеся хибары в провинциальных деревушках. Тем ничего из высокодуховного не надо — лишь бы век свой отстоять так, как стоят, не сложиться при первом же тайфуне или пережить ещё одно знойное лето, и этому тоже ничего не надо — за исключением еды, тёплого уголка в замызганной халупе и какой-нибудь красивой цыпочки. Да, на первый взгляд всё именно так — Хирофуми замечает насмешки на точёных лицах одноклассниц Денджи, когда тот снова корячится в невообразимой нормальному человеку позе ради пары сотен йен. Ёшида правда понимает причины, по которым эти дурочки сейчас смеются в ладошки и шушукаются, тыкая в Денджи пальцами, но внутри всё отчего-то закипает, подначивая стереть их улыбки чем-нибудь поострее. — Денджи, иди сюда, — вырывается из горла. Хрипло, неожиданно громко. Хирофуми кожей чувствует, как его, стоящего в проходе между спёртым воздухом классной комнаты и ветреным, прохладным коридором, синхронно оглядывают несколько пар разочарованных глаз, и всё равно делает решительный шаг вперёд. Кровь бурлит настолько сильно, что демон-осьминог, питайся он плазмой, непременно бы отбросил кони. — Тебе не стоит заниматься этой ерундой, — вырывается снова, вместе с ладонью, тянущейся к воротнику чужой униформы. Денджи, распластавшийся между партами с резинками на своих взлохмаченных волосах и помадой, небрежно размазанной по губам, выглядит слишком безобразно. Улыбается ещё, подмигивает. — Ну как, клёвый прикид? Хирофуми не понимает, откуда в нём берётся столько злобы, но охотно поддаётся ей — дёргает за шкирку, рывком поднимая своего подопечного на ноги, и тащит в коридор под дробины чужих перешёптываний, пробивающих дыры в груди. В ушах звенит, пальцы судорожно сминают чужой воротник, локтевой сустав ноет, Денджи ожидаемо возмущается. — Какого хрена ты!.. — Замолчи, — не оборачиваясь, хмуро обрывает Ёшида. Денджи вырывается вперед, равняется с ним в шаге, пялится в упор. Циркониевая крошка в глазах опасно сверкает. — Ты кто такой, чтобы меня затыкать? Хирофуми хмыкает. Кто он такой? Да так, просто один очень эгоистичный парень, споткнувшийся о чужую завораживающе-неотёсанную физиономию. Просто один безумно равнодушный парень, неожиданно потерявший пришитое к себе равновесие. Не член семьи же, чего уж там. На языке как-то гадко, за рёбрами болезненно-паршиво, только Денджи вряд ли хоть немного интересует причина, из-за которой Ёшида чувствует себя лужей запёкшейся крови, разлитой по полу. — Хочешь сказать, ты ничего не понимаешь? — разжав пальцы, небрежно бросает он. Хочется развернуться и разнести весь тот чёртов кабинет, по-собственнически заявиться к директору со своим подопечным, зажатым под подмышкой, и потребовать перевода между классами прямо посреди учебного года. Бесит. Конкретно бесит. Эмоций с каждым днём пробуждается всё больше, спектр пополняется не только забытыми, но ещё и новыми, и это тоже, чёрт возьми, бесит. — Ты же сам пару дней назад мне об этом говорил, нет? — внешне Хирофуми до крайнего беспристрастен. Ладно, может быть, слегка уязвлён, хотя и этого не разглядеть без микроскопа. — Или уже всё в порядке? Дотошное изучение особенностей характера Денджи дало ему возможность сделать несколько выводов. — Ты об оценках? — как ни в чём не бывало переспрашивает последний, запихивая руки в карманы. — Ты мне уже объяснил эти долбанные логарифмы, так что да, всё в порядке. Хирофуми обречённо вздыхает — выводов далеко не всегда положительных, к сожалению. Немудрено, в принципе — тут же смягчается он, превращаясь в неустойчивую, хлипкую конструкцию. Возможно ли назвать положительным всё то, что коррелировалось с процессом взросления Денджи? Нет, однозначно нет. Данный аспект нельзя списывать со счетов и забывать. Ни в коем случае. — Не прикидывайся идиотом, ты же не такой. Если у тебя какие-то проблемы… Да, ты всегда можешь сказать об этом мне, — Ёшида незаметно идёт в наступление, не обращая внимания ни на то, как его собеседник закатывает глаза, ни на его дрожащие ресницы, ни на гудящее покалывание в правой руке, ранее сжимавшей чужой ворот. — Типа ты спрашиваешь, что у меня на душе? — Денджи задумчиво хмыкает. Сдёргивает со своих волос одну из резинок, скалится в лица проходящих мимо студентов, в лицо самого Хирофуми, из последних сил сохраняющего самообладание. Кончики клыков красные от помады, между неровным средним и изогнутым указательным растягивается кислотно-розовый. Денджи глядит на свои пальцы, причмокивает. — На душе у меня печаль и тоска из-за тебя, придурка, — натянутая резинка метко стреляет в лоб опешившего Хирофуми, а Денджи взрывоопасно продолжает, стягивая вторую: — Тысяча йен, блять, сорвалась, ты представляешь?! Ёшида кусает щёку изнутри, хмурится и отворачивается. В висок прилетает ещё одна, вырвиглазно-оранжевая — отсвечивает на периферии. Спокойствие, только спокойствие. Желваки сводит, всё естество буквально распирает от желания психануть и поорать на весь коридор, но твердость характера не позволяет сделать Хирофуми ничего лишнего, за исключением непозволительно-осторожного касания чужой ладони и негромкого «пошли в туалет, умоешься». — Ведёшь себя, как курица-наседка, — прыскает Денджи. Хирофуми не отвечает — слушает свой внутренний голос и непрерывно анализирует, собирая цепочку рассуждений. Он всё — ну или почти всё — понимает без диплома психолога, выезжая исключительно на жизненном опыте и теориях, поэтому крепче обвивает чужое запястье и ускоряет шаг. Кое-что мешает разобраться окончательно и дойти до сути. Выражаясь конкретнее — мешает сердце, которому не хватает холода. Льда в кубиках, к примеру, или сразу огромной морозильной камеры, где можно будет закрыться на пару суток, закутавшись в самый тёплый пуховик, и потихоньку остыть, дабы прояснить сознание. Доводчик клацает над головой, голоса из-за распахнутой кабинки на секунду стихают. Денджи покорно вваливается следом, подходит к раковинам, скрещивает руки на груди. — Ну чё? Поладить с ним означает познать дзен. До таких свершений ещё далековато, но Ёшиду всё устраивает. Он моргает чуть дольше положенного, заворачивает рукава. — Не двигайся просто, окей? Я сам всё сделаю. Немного охладить свой пыл получается при содействии холодной воды, которой подставляются раскрытые ладони. Хирофуми отсчитывает от одного до десяти, выравнивания дыхание. Воняет мылом, мочой и хлоркой, голоса за спиной становятся громче, скачут на манер гиен. Денджи стоит рядом, кривляется в зеркало, выглядывая оттуда на идиотов, смеющихся над его мейк-апом. Три самодовольных морды, одна подчеркнуто-самоуверенная — терпеливо подмечает Хирофуми, выдавливая мыло из дозатора. — Повернись ко мне, — неожиданно мягко просит он. Ладонь усердно мажет по чужим губам вспененным раствором, переходит на щёки, Денджи кривится и извивается, отплёвываясь от этой «вонючей, блять, хуйни». — Фу, блять, какая же горькая! Ёшида, никак не реагирущий на напыщенные недовольства, глядит не на их источник, а вскользь, через неказистые плечи, и вид у него ничуть не добрый, несмотря на вежливые интонации: — Вам тоже макияж сделать? Помаду я с собой не ношу, но это же не такая уж серьёзная проблема, верно? Три глумливые морды смолкают, разбрасывая улыбки по кафелю, и якобы лениво отступают к выходу. В чернильных глазах Ёшиды, пристально разглядывающих затылок каждого, кишит нечто странное, извивается лоснящимися щупальцами, прилипает к разуму, заливает тьмой, отталкивает. Что примечательно — отталкивает только Хирофуми и только от самого себя, ведь не в его манерах настолько открыто нарываться. В любом случае, теперь ничего не поделать — выбора другого не представилось. Доводчик опять клацает. Четвёртая морда, та самая подчёркнуто-самоуверенная, крепко прикусывает ладонь. Ёшида вздрагивает, отдёргивает руку. На коже краснеют неглубокие лунки от резцов. Боль приходит с опозданием, пронзает до плеча. Изо рта вырывается тихое шипение. Досадно. Он, конечно, хотел узнать, какие следы оставляют зубы Денджи, но не совсем там, и… Кровь поднимается к лицу, добирается до самой чёлки. Хирофуми мотает головой, суёт руки под воду. — Больно же ты кусаешься, — гундосит он под нос. — Мне похуй, веришь? — огрызается Денджи. Повисает напряжённое молчание. Ёшида оглядывается в поисках бумажного полотенца, косится на своего подопечного, замирает. По чужому острому подбородку стекает, капает на футболку, добавляя приевшейся красной надписи немного цвета. Ассоциации у Хирофуми грязные, больные, а Денджи всё пялится и пялится, бестолково пялится, дует намыленные губы. Пена на них бледно-розовая, не чета его глазам, в которых, кажется, сейчас кроется не только презрение. По-крайней мере, в это хочется верить — Ёшиде не по нраву обманываться. Светлые брови грозно сходятся на переносице, Денджи опускает взгляд. — Ну? Так и будешь стоять с раскрытым ртом? Чё ты ваще здесь устроил? — спрашивает. Живое с трепетом стучится о рёбра, подлетает к горлу. Хирофуми опять кусает щёку — он не мог ошибиться, просто не мог. Денджи дёргает губой и, не дожидаясь ответа, лезет лицом под кран. В барабанных перепонках шумит вода, по тесному помещению разносится недовольное фырканье. Ёшида сжимает кулаки, предпринимая тактическое отступление к стене. — Ты же знаешь, что я устроил, — отсюда, с расстояния в метр с лишним, общаться немного безопаснее — бесы не попутают. — Ты всё прекрасно знаешь, Денджи. Сделать выжимку из собственных мыслей по-прежнему не получается — рядом с ним с треском ломается всё привычное, схемы и алгоритмы обращаются в хаос, а точка соприкосновения, к которой так отчаянно рвётся Хирофуми, теряется среди сотен других, переключающих рычаги в обратном направлении. По ручке крана стукают, последние капли воды с рокотом улетают в слив. За дверью слышится трель звонка, Денджи невозмутимо вытирает раскрасневшееся лицо рукавом, подходит ближе. Походка у него, как и всегда — сутулая, но гордая. Хирофуми упирается лопатками в стену, напрягается. Тесно. Здесь очень тесно. — Я-то знаю, чё ты устроил, — в хрипловатом голосе Денджи отчётливо слышится кое-что осмысленное, то самое, на что слепо ставил Хирофуми ещё на первых порах их знакомства. Интуиция не подводит, верно? Чужие клыки всё ещё отливают помадой, заалевшие от холода губы матово блестят — Ёшида задерживает на них свои мутные зрачки, невольно облизывает нижнюю, с придыханием наблюдая за своим подопечным. Подошвы его сменки хлюпают по плитке, Денджи слегка склоняет голову. Секунда — и он прицельно вонзается лбом под рёбра. Из лёгких Хирофуми уходит весь воздух, колени нелепо потрясывает. Это ничуть не больно, это не с целью устроить разборки — иначе. Как иначе, насколько осознанно? Нить рассуждений обрывается — Денджи громко, сердито сопит, его руки болтаются плетью пронизанном сыростью воздухе. Разговаривать сейчас, скорее всего, слишком опасно — изящная ладонь Хирофуми осторожно ложится поверх оставшихся резинок, приглаживает лохматые светлые волосы. Под рукой вздрагивают. Бровь Ёшиды удивлённо подпрыгивает — Денджи же не собака, чтобы бояться касаний. Неужели всё так плохо? Или проблема в том, что его касается парень? Или в чём ещё? В чём? — …Ты не любишь, когда за тебя заступаются? — примирительно уточняет Ёшида, обтекая остальные, неуместные здесь вопросы. — Я и сам могу за себя постоять, — бубнит Денджи под грудью. — На вечное «я сам» сил не хватит, понимаешь? — интонация скорее риторическая, нежели требующая ответа. Хирофуми отчасти в ступоре от своих удачных попыток в житейскую философию — как ни крути, а ему всё-таки нравится, в какую сторону меняется его поведение. Бесит одно — злоба и все её производные. Денджи цокает языком — ему, по всей видимости, не нравится ничего, что посягает на его напускную независимость. Ничего страшного, всё нормально — Ёшида готов потерпеть. Неизвестно, на сколько ещё хватит его внутреннего стержня, но он постарается продержаться подольше. — Денджи, может хватит так стоять? — шепчет Хирофуми, прижимая пряди у корней. Хочется больше, но недвусмысленно колется. — Нам на урок надо. — Мне никуда, блять, не надо, — раздражённо шикают в ответ. Через мгновение что-то тёплое касается талии. Хирофуми замирает, прерывисто выдыхая носом. Наверное, стоит немного переждать, ведь обстоятельства всё сильнее походят на фантастические — это самое тёплое нерешительно забирается к пояснице, смыкается поверх школьной формы. Нервы натягиваются струной, низ живота наливается приятным теплом, скручивает в мягкие узлы. Нейронные связи сбоят, Денджи сопит в пластмассовые пуговицы, сжимает пальцы сильнее. Случайно истончившейся выдержки Ёшиды хватает на то, чтобы приопустить веки, ответно впутать свои под резинки, аккуратно снять третью и перейти на четвёртую, выражая некое подобие взаимности, если дело сейчас вообще в ней, а не в обиде на одноклассников. В воцарившейся тишине чётко различим гул канализационных труб, два сбившихся дыхания, и один суетливый сердечный ритм под чужим форменным пиджаком. Денджи ещё ближе, чем был в тот раз на крыше. Хирофуми прислушивается, еле держит себя в руках — Денджи такой тёплый, такой настоящий. Хочется… Он непостижимо далёк от социума и, несмотря на свои попытки стать с ним единым целым, вряд ли сможет отбросить своё «я», воспитанное отнюдь не в ласковых материнских руках и резонных отцовских нотациях. Кого он может назвать близким человеком? — Хочешь, мы уйдём с уроков и вместе заберём Наюту? — деликатно предлагает Ёшида, кидая разноцветные безделушки на пол. Ответом служит молчание и шумный глоток. Сейчас необходимо подмечать каждый жест Денджи. В особенности то, что хваткие пальцы не исчезают с топорной, жёсткой ткани. — И да, не надо вообще соглашаться делать что-то за деньги, — продолжает давить Хирофуми, понемногу раскрывая суть своих претензий. Рёбра опаляет шумное дыхание, просачивается через ткань. Денджи удивительно выжидателен и недоверчив, словно в эти секунды расставляет по полочкам что-то в своём спутанном подсознании. — Сойдёмся на том, что спор со мной будет последним? — ещё более тактично добавляет Ёшида, неторопливо сползая вниз по стене. Вторая рука бережно поддевает подбородок, снимая с него последние капли, напоминающие о чёртовых одноклассниках Денджи и его порядком подбитой, но неубиваемой гордости. Его натура буквально кричит — обратите внимание, этот кадр точно понимает, какими бездушными бывают люди, иначе бы не дожил беспризорником до своих лет. Этот редчайший кадр, между прочим, отчаянно хочет верить во что-то хорошее, поэтому, пожалуйста, не нужно рушить его надежды, он сам во всём разберётся, когда придёт срок. Ёшида смотрит вглубь пронзительно-ярких глаз, лихорадочно снующих по его лицу, смотрит на узкую переносицу, смотрит ниже. Хочется… — Так что, свалим из школы? — чуть громче повторяет он, спешно дёргая кадыком. Прерывистое дыхание щекочет щёку, запах апельсиновых леденцов подогревает кровь. В форменных брюках тесно и влажно, во рту — напротив, безумно сухо. Ёшиде дурно. Под черепной коробкой пусто, до самого горизонта пусто. Нет, его ожившему сердцу не поможет даже жидкий азот. — Ты же хочешь? — выходит как-то скомканно, неопределённо — мысли не о том, о чём бы стоило. Огоньки в глазах напротив моментально вспыхивают сильнейшим пожаром. Денджи отшатывается назад, распрямляется в полный рост, и вмиг оказывается у дверей. Его лица не видно, видно только беспокойный ход пальцев по дверной ручке. — Давай этот урок на крыше отсидим, — вполголоса проговаривает он. Доводчик клацает в третий раз.