***
Внезапная тоска по школе, чьи ворота впервые открылись перед ним всего пару месяцев назад, принимает Денджи под белы рученьки сразу после того, как из пластика вырывается первый короткий гудок. Трубка встаёт в паз с четвёртой попытки, в голове щёлкает, за рёбрами колотит.
Тот парень, что каждое ебучее утро палил на него у входа на территорию их Альма-матер и кидал своё слащавое «доброго дня», сейчас идёт с кем-то на свидание.
— Ну и заебись, — свистит Денджи сквозь зубы.
Никакой учёбы, никаких отношений, подвязанных на деньгах, никакой надуманной драмы. Пошло оно мимоходом куда-нибудь ещё, пошло оно куда-нибудь подальше. Денджи просто хочет жить так, как жил в короткий период «между», ничего иного.
В конце-концов, он не пидор, чтобы запариваться из-за другого парня.
Из-за Ёшиды, точнее.
— Заебись, всё заебись, — заверяет себя Денджи, обнимая собственные предплечья.
Тоже вам потеря, тоже вам горе — всего-навсего пятьдесят тысяч йен. Отобьются двадцатью заказами на сигареты и десятком тупых пари без какого-либо пидорства.
Без Ёшиды.
— Пошёл он на хуй.
Наюта непонимающе склоняет голову набок. Детские пальчики мнут низ футболки, до боли знакомые глаза с поправкой на временное отсутствие гипноза глядят снизу вверх.
— Ты грустишь? — спрашивает.
Брови Денджи на секунду сходятся у переносицы, что-то ядовитое льётся по венам, набивается в нервные окончания проспиртованной ваткой, обжигает. Стоит задуматься — с чего бы грустить?
Всё в порядке. Единственное, чего недостаёт, так это пары смачных харчков в чужое лицо.
— Нет, совсем нет, — Денджи сдувает чёлку со лба и медленно сползает вниз по стенке. — Не переживай, со мной всё порядке.
— Врун, — бурчит мелкая, стукая кулаком в плечо.
В позвонки впивается стена. Вроде гипсокартон, но чересчур холодный и жёсткий — похлеще асфальта и железобетона, куда прежде доводилось влетать под воздействием взрывных волн и прочих разрушительных факторов.
Побочные эффекты от сближения с Ёшидой Хирофуми слишком велики. Прямо как какой-нибудь бескрайний океан, и Денджи по всей видимости, совершенно не умеет группироваться в свободном падении к его чёрной кромке, и уж тем более не имеет понятия касаемо того, что будет ждать его при столкновении — острые рифы или гулкая пустота.
— …Не, не врун, — отрицание рассеивается в обнадёживающей улыбке.
В проходе в гостиную, откуда доносится неразборчивая болтовня каких-то телеведущих, лежит Профитроль. Безучастно наблюдает за своими хозяевами, дёргает ушами, вздыхает.
Наюта дует губы. Тоже вздыхает.
— Настоящий врун.
— Как знаешь, — уклончиво произносит Денджи, опираясь локтями на колени.
Мозолистые ладони давят на веки до жгучей боли, рой из бессвязных рассуждений грозится разорвать черепную коробку. Денджи не грустит, правда. Не грустит хотя бы оттого, что не способен проявлять эмоции в той мере, которая необходима для использования подобных громких выражений.
Скажем так, у него на любую ситуацию найдётся особое настроение.
Так какое из ныне существующих соответствует рваным воспоминаниям о Ёшиде?
Между кожей и кожей слегка мокреет. В горле держится ком. Наюта плюхается рядом и бодает лбом плечо.
— Тебе плохо, точно плохо.
Денджи хрипло выдыхает в ладони.
— Не плохо мне, блин.
Но он не солжёт, если скажет, что ему очень не нравится происходящее.
***
Наюта прижимается к пояснице ледяными пятками, сонно ворочается, отбирая тонкое покрывало, пока сам Денджи лежит без единого движения и глазеет в потолок. По побелке ползут кривые тени от проезжающих под окнами машин. Наружу, вместе с неровным дыханием, вылезает какая-то редкостная дрянь, а затем зависает в пространстве комнаты, пропитанной запахом горелого хлеба. На губах и в голове крутится всё та же заевшая пластинка.
Ёшида с кем-то на свидании.
Денджи морщит лоб.
Ну и заебись, пускай мутит свои мошеннические схемы с кем-нибудь ещё.
Реально, пошёл он на хуй.
Электронные часы на тумбе показывают половину второго, особое настроение решительно переходит в следующую, самую дурную фазу. С улицы слышится вой сирен, Денджи зарывается пальцами в жёсткую солому волос и глухо рычит, потому что сомкнуть глаз по-прежнему не получается. Совершенно по-человечески не получается, совершенно по-детски и издевательски уязвимо.
Человек-бензопила определённо верит в себя и в свою способность превозмочь любые беды, но
Денджи ни капли не верит ни себе, ни своему мироощущению.
Откуда хоть взялась эта ебучая бессонница?
Тот самый непобедимый демон, сошедший в реальность прямиком с новостных полос, вновь лишается не-демонического покоя и обессиленно выползает на кухню. Внутри него на редкость пусто и гулко — просторнее, пожалуй, только в кошельке, на который жаба всё душит потратиться.
А ведь могло бы появиться пятьдесят тысяч йен.
Всего за тридцать дней с Ёшидой.
Лампочка в холодильнике ослепляет на пару мгновений, апельсиновая газировка кажется едкой на вкус, вонь ароматизаторов бьёт по мозгам. Скромный мирок Денджи рушится по принципу домино, падает кость за костью, задевая всё, что попадается на пути, дробит напополам негативные мысли, затем издевательски множит.
Или всё-таки делит? Чёртова алгебра, что там применяют при решении таких уравнений?
Ёшида бы подсказал, как надо.
Ёшида бы объяснил.
Ёшида сейчас лапает кого-то другого.
По тёмной кухне разносится хруст. Пластиковая бутылка сминается, на напряжённые пальцы льётся липкое, стекает по дверцам и шкафчикам, пузырится на столешнице. Денджи цокает на себя языком и тянется за тряпкой наощупь.
Невольно вспоминается
чужая квартира. Поп-корн, купленный на
чужую наличку,
чужие штаны, болтающиеся на поясе, брызги на полу и
чужой нечитаемый взгляд из-под густой чёлки. А ещё эта блядская дежурная ухмылка, которая теперь будет адресована кому-то ещё.
Что потерял Денджи из-за этого неудачного пари?
По фигне, если честно —
всего-то пятьдесят тысяч йен и тридцать дней рука об руку с Ёшидой Хирофуми.
Кран плюётся водой, правую сводит от холода, Денджи отвлечённо считает до десяти и обратно, методично натирая столешницу, и старается не вспоминать о случае в школьном туалете.
Тогда Ёшида прогнал каких-то дебоширов, смеявшихся над мейк-апом Денджи, взял его щёки в свои намыленные ладони и без тени брезгливости отмыл ту грёбаную помаду. Тогда Ёшида казался таким честным, что Денджи почти поверил в него.
Хорошо, что только «почти».
Хотел ли он довериться?
Отчасти. Для чего?
Неясно. Есть ли разница между парнями и девушками?
Конечно есть, и конечно не в пользу пидорства.
Ёшида Хирофуми это доходчиво показал.
Под ручкой стартера тревожно клокочет, рука повисает плетью. С зажатой в ней тряпке капает, струится по внешней стороне бедра. Денджи пиздец как не нравится стоять истуканом перед горой немытой посуды и думать о том, насколько были верны его рисованные стремления. Ему по нраву бросать кусок старой футболки в кастрюлю и отступать к продавленному дивану, мысленно издеваясь над тем, кто беспалевно заполонил все углы квартиры, ни разу не появившись на её пороге.
Хирофуми Ёшида чересчур сильно заседает на подкорке.
Как у него получается ебать Денджи мозг? Что он вообще такое?
Хочется ли узнать о нём больше, чем известно сейчас?
Нет, хочется вытащить его из-под земной коры — или из чьей-то постели, если вам по душе бразильские сериалы с их бесконечными сюжетными поворотами, — дёрнуть ручку стартера под майкой и раскроить его самодовольную тушку по частям. Размазать по асфальту толстенной жирной прослойкой, попрыгать на голове до хруста, оторвать неестественно изогнутые конечности и разослать в конвертиках по всему миру, лишь бы Ёшида Хирофуми никогда больше не посмел врываться в
абсолютно независимое течение жизни Денджи, встречающего новый день перед выключенным телевизором.
Он настолько уходит в себя, что не слышит шагов по ламинату и реагирует только на мокрый нос, уткнувшийся в ладонь. Дрожащие радужки встречаются с заспанными глазами Тирамису. Его лохматый хвост болтается туда-сюда, точно колокольчик, первые отблески солнца мажут по шерсти бледно-лиловым.
— На улицу просишься, да? — хмыкает Денджи, нерешительно заполняя пустоту гостиной. — Сегодня пойдем пораньше.
Сегодня первый день без идиотских приветствий и отвратительных обьятий. Отныне у Денджи будут другие дела, такие, как были прежде, и чёртовому Ёшиде Хирофуми в них нет места.
***
Стёкла магазинов потеют и обливаются красным, на остановках появляются первые прохожие. За спиной скрипят башенные краны, верстающие высоченные новостройки, от земли поднимается ночная прохлада. Денджи проходит по знакомым тротуарам, пересчитывая количество пешеходных переходов, мелькающих под собачьими лапами. Когти чиркают по мокрому асфальту, в воздухе витает запах далёких прибоев и тины, сохнущей на камнях после прилива.
Поводки натягиваются и дёргают вперёд, Денджи покачивается, но бежит по инерции, и ему
слишком не по себе.
В парке непривычно пусто — ни одного ребёнка на детской площадке, ни одного прохожего на пешеходных дорожках.
И рядом с Денджи, шаркающим по колотому щебню, нет никого, кроме своры неугомонных четвероногих. Но они, видимо, уже не в счёт.
Нужны двуногие.
Двуногий.
По траве ползёт лёгкий туман, лезет за манжеты — Денджи передёргивает. Зубы невольно стучат, сбивая эмаль с соседей по ряду, карабины щёлкают один за другим, хотя пальцы не очень-то слушаются. Собаки разбегаются по всей округе, ныряют в кусты, топчут газон, прыгают друг за другом и достаточно воспитанно — тихо, в смысле — гавкают.
Денджи сегодня не в том особом настроении, чтобы сновать с хвостатой компанией, ему и на лавочке сидеть жесть как неуютно. Причём не столько из-за конденсата, от которого промокает одежда и подмерзает задница, сколько из-за ещё одного воспоминания, намертво присосавшегося к мыслям. Человек-бензопила не хочет, чтобы его неисполненные мечты обретали противоестественную риторику, но всё равно скашивает глаза к отсыревшим деревяшкам и морщится.
Вот здесь Ёшида однажды лежал у него на плече. Тёрся щекой. Смотрел на губы.
Улыбался ещё, будто действительно был искренен.
Хули он хотел тогда? Дать бесценный опыт, да? Да кому нахуй сдался такой скотский опыт?
Прутья рёбер впиваются в лёгкие, кулаки тянут карманы кофты в надежде сбить с кожи хотя бы часть колючих мурашек. Безрезультатно. Денджи поддевает подбородком горловину футболки и вновь устремляет убитый взгляд на питомцев Макимы.
Доставшийся в наследство Кастард треплет пустую бутылку, аналогичный ему Профитроль крутится рядом в надеждах урвать игрушку себе. Над ними шелестят молодые деревья, из листвы чирикают ранние птицы, с эстакады за спиной стучат подвески грузовиков, а по нервным окончаниям пробегается очередной накат особого, наидерьмовейшего настроения.
Недоброе утро.
Очень недоброе утро.
— Доброго дня.
Денджи рывком оборачивается, и его пульсу не хватает времени на то, чтобы хлестануть по сердцу, потому что на тропинке у лавки стоит никто иной, как треклятый Ёшида Хирофуми с его неизменной улыбкой.
Лживой улыбкой.
Мудак.
— Ну нихуя себе. Чё, хули припёрся? — вопрос вырывается наобум, прямо как из шара с предсказаниями, и Денджи без разницы на вежливость и сантименты.
Его прямо-таки прет на грубости, ведь Хирофуми неопределенно хмыкает и ведёт плечами, будто ему и впрямь не по себе от такой неприязненной реакции.
— Я не припёрся, а проходил мимо, — говорит.
Но Денджи отчего-то кажется, что ему пиздят.
— В шесть утра? — вскидывается он, надеясь подловить собеседника на лжи.
Спина выжидающе сутулится, готовясь к вероятной очной ставке, вмиг вспотевшие пальцы тормошат внутренности карманов. Рассудок тонет в гуле улиц, Ёшида снова хмыкает и садится на лавку без приглашения.
— В шесть утра, — утвердительно повторяет он, закидывая ногу на ногу.
Пухлые губы тянутся в улыбке, от которой веет то ли ядом, то ли грязью, Хирофуми глядит куда-то вперёд — может, на собак, может, на городские пейзажи, — но точно не на Денджи, сидящего всего в полуметре около.
И это, блять, раздражает.
— Я же был на свидании, Денджи, — мечтательно приопустив веки, сообщает Ёшида. —
Взрослые часто встречаются по ночам и расходятся поутру. Ты вроде не маленький мальчик, чтобы напрашиваться
на дальнейшие объяснения, да?
Вкрадчивый голос накрывает шквалом из морских волн, Денджи захлёбывается собственной горечью, пока внутри него что-то с треском разбивается. Рушится под слоями из мяса, костей и сухожилий, пронзает кишки, стреляет в висок.
Хватит. Хватит, пожалуйста.
Больно же.
— Ясно, — Денджи отводит взгляд от чужого профиля в попытках расслабиться.
Естественно, тщетно — он всё ещё на что-то надеется, — поэтому через секунду поворачивается к Хирофуми снова. Отвращение к факту его присутствия пересиливает всё прочее.
Во-первых, Денджи действительно уже не маленький и не может не понимать, чем занимаются
взрослые люди на
взрослых свиданиях. Во-вторых, на Ёшиде вчерашняя одежда, и соотнести такое скотское «А» с блядским «Б» проще пареного дайкона.
— Честно говоря, я не думал, что ты так рано просыпаешься, — вздыхает Ёшида, разминая шею.
Денджи выдирает нитку за ниткой из внутренних швов своей потрёпанной толстовки, примеряя маску из мнимого спойкойствия — вообще-то он не спал, но ставить в известность этого уёбка совсем необязательно.
— …Неужели всё ради этой оравы? — хмыкает ещё, урод. Что, уже всё в порядке? — Ты так сильно любишь животных?
Хочется ответить порезче, сравнить собачью преданность с доверием к человечеству — а точнее с его отсутствием, — только вот Денджи нихуя не оратор, чтобы шпарить оскорблениями и кидаться говном в того, кого нужно обличить.
Ему просто плевать. Точно-точно плевать.
— Свидания — здоровская штука, Денджи, — всё болтает слащавый пидор, кинувший своего подопечного в растворитель из сотен неотвеченных вопросов. — Представить не мог, что мне так понравится.
Этот ублюдок всегда так елейно улыбается.
Злоба на его поступки оседает на теле вонючим нагаром, который хочется оттереть буквально с кожей. Одичалый взгляд мотает над кромкой деревьев, от негативных мыслей мутит. Денджи реально плохо, ведь Хирофуми откидывается на спинку лавки и устремляет внимание не к нему, как это было прежде, а к безоблачному небу.
Почему?
— Прошедшей ночью я многое успел переосмыслить… Ты простишь меня?
Голосовые связки зудят ещё одним вопросом —
за что прощать?
Денджи разумно молчит — вслух произнести не получится. Нога нетерпеливо тарабанит по пыли, шум мегаполиса нарастает, Ёшида дёргает щекой.
— …Все люди разные, но все мы порой совершаем досадные ошибки, верно? — наконец заговаривает он. — Так вот. Наш спор действительно был ошибкой. Спасибо, что прервал его, Денджи.
Смысл сказанного превращается в нервную усмешку на губах последнего — этом мире действительно нет идеальных людей, а если и есть, то Ёшида Хирофуми, педик и пиздабол, точно не входит в их число.
Денджи его презирает. Кулаки чешутся выбраться из карманов и проехаться по его роже.
— …Я хотел понять, каково это — встречаться с парнем, — поясняет Ёшида с прежним безучастием.
— Понял? — огрызается Денджи из последних сил.
— Да, понял, — кивают в ответ. Во взгляде Хирофуми нет ни тревоги, ни стыда, пальцы левой задумчиво чешут бровь. — Не с тобой, правда, а сегодня ночью. Ты ужасен в отношениях, Денджи, с тобой невозможно встречаться.
Душевных ран становится на одну больше. Дрожь в коленях не даёт подняться с лавки и пуститься в бег по обочинам в направлении дома. На плече тяжелеет — это Ёшида бессовестно кладёт свою руку.
Грязную, уродливую руку, трогавшую кого-то другого.
— Но ты обращайся, если что, — говорит.
Голос у него бархатистый и раздражающе-ровный, искажённые восприятием интонации льются в барабанные перепонки. Кровь закипает, Денджи штырит от шквала чувств, кожа в местах соприкосновения горит и мокреет.
Пожалуйста, пусть это закончится побыстрее.
— …Я всё равно обязан за тобой присматривать, — никак не затыкается Ёшида, бодро похлопывая ладонью поверх напряжённых мышц. — Давай забудем, ладно? Не будешь обижаться?
На собственных скулах ходят желваки. Горло режет осколками из неоправданных ожиданий.
Мерзко. Ёшида мерзкий.
— Ещё бы мне обижаться на гомика, — свистит Денджи сквозь плотно сжатые клыки.
Они наточены рвать и метать, вонзаться в мягкие ткани и блестеть от крови, но расклад сейчас всего один — на позорный рывок со скамейки.
Денджи коротко выдыхает и вырывается вперёд.
Поверх толстовки пустеет, ноги подкашиваются, особое настроение ебашит по сердцу, под подошвами кроссовок вздымается пыль.
И да, он не может не обернуться назад, пускай в глазах всё перекрывает мутная пелена. Защитный прищур встречается с чужим, нечитаемым и холодным, обкусанные губы изгибаются в угрожающем оскале:
— Ты уже обижен жизнью, к чему на тебя обижа…
— Ты же не против остаться друзьями? — перебивает его Хирофуми.
Взгляд у него точь-в-точь такой же, как был в разрушенной школе. Такой, что в него легко может провалиться какой-нибудь легковерный идиот.
Денджи, например.
— С такими друзьями и врагов не надо, — брезгливо кривится он, выражая всю ненависть к своему собеседнику.
Большая ладонь, та самая, что трогала его,
прямо там трогала, тянется к запястью. Ловит. Держит мёртвой хваткой. Чернильные радужки палят прямо в лоб.
Денджи оступается на ровном месте и замирает. Сглатывает. В груди херачит чёртово
тук-тук-тук.
— Это значит «да»? Или всё-таки «нет»? — переспрашивает Хирофуми, протягивая вторую руку — ту, что бережно касалась его волос.
Рваный выдох взмывает в утро, Денджи носится зрачками по мягким линиям
чужой физиономии и не решается сбить с себя
чужие пальцы.
— Да.
