***
Солнце почти не проникает в узкий переулок. Рокот мотоциклов — напротив — лихо пробирается в самую его глубь, рикошетит стреляющим эхом, приносит с собой вонь выхлопных газов. На растрескавшемся асфальте хрустит пластик, стекло и пакеты. А может стеклопакеты — Денджи с сомнением косится на заклеенное изолентой окно. Ну и местечко, конечно. Утренняя дымка сгущается по углам, оседает на пожарных лестницах, забивается в ноздри. На уроках химии говорили про какие-то окиси или оксиды, составляющие львиную долю выбросов в атмосферу, но Денджи не помнит точных названий — чего уж там, он даже не учил, он втихую скатывал контрольные у одноклассницы, пока та позволяла. Видите ли, принцип у него такой — не запоминать ничего из бесполезного для себя, предпочитая по-житейски класть хуй и опираться на собственные впечатления. Порой этот постулат даёт осечки и очень сильно мешает. Прямо как сейчас. Денджи бессознательно дуреет, замечая обрывок праздничной ленты под подошвой. Грязный атлас загорается самым непонятным в жизни Человека-Бензопилы летом, навевая воспоминание о подарке Ёшиды, занявшем почётное место на телевизоре. Диковатые глаза вспыхивают по поводу… Денджи дёргает губой, не допуская этот повод дальше, и задумчиво крякает. Что самое странное — ничего плохого от распаковки игрушечной Тойоты действительно не стряслось. Точнее, стряслось, и да, потрясло, но скорее возмутительно-кайфово и шокирующе, несовместимое с прежними жизненными кредо про любовь к пышногрудым цыпочкам. Нет, ну просто в голове не укладывается. Денджи хватается за неё пока ещё чистыми руками — он же собирательством заниматься пришёл, а не предаваться эйфории, — и безбожно краснеет. Причина юношеского смущения кроется в том, что Ёшида — не менее юный, но в край обалдевший — ему реально отсосал. На сетчатке до сих пор рисуется его безумно-сытая улыбка, его опухшие красные губы, слюна на подбородке, мокрое пятно на белье и этот упоротый блядски-вязкий взгляд, будто Хирофуми, зараза, выбрался со дна самого развратного и грязного притона, предварительно нахватавшись оттуда всяких гадостей. Приятных гадостей, надо заметить. Вообще немыслимо, блять — Денджи снова хватается, но теперь не за голову, а за палец. Сбоку. Клыками. И еле слышно скулит, как озабоченная малолетка. Ну ладно, без «как» — Денджи вкатило настолько, что он чуть не заискрился, словно лампочка над их с Хирофуми головами, чуть не упал ничком, точно клякса растаявшего мороженого, чуть не попросил повторить, прерывисто выдыхая в взмокшие от волнения ладони. Ёшида вообще в курсе, что нельзя быть таким незаконно-приставучим? Ёшида вообще в курсе, что нельзя так вероломно крушить прежние мечты о девушках, их мягких грудях и соблазнительных мини-юбках? В кишках подозрительно-сладко скручивает, по коже бегут хлёсткие мурашки. Денджи мысленно посылает их к чёрту и корчит недовольную мину, отмахиваясь от терзающих его ощущений — впору по привычке забить и списать всё на сторонние факторы, такие как высокая влажность воздуха и сырой ветер, дышащий в спину. Организм заблаговременно перестраивается на рабочий режим и опускает Денджи на корточки. Последний внимательно сканирует местность, вычисляя скопления окурков у заблёванных аварийных дверей ночных клубов, а затем невнятно кряхтит на предстоящую работёнку.***
Холод всё ещё мелко покусывает щиколотки, Денджи постепенно забывается и едва слышно стучит зубами, собирая свежие бычки в сумку. Редкое для него трудолюбие полностью оправдано — улов реально жирный, на пачку точно наберётся. Значит, не зря попёрся на улицу в шестом часу в субботу, не зря в Кабуки-тё, и пускай наждачка асфальта и дальше холодит ладони и корябает колени сквозь заношенные спортивки. — И как, удобно тебе? По венам проезжается заряд тока. Денджи инстинктивно замирает на четвереньках перед очередной россыпью недобитых сигарет. Скулы вспыхивают запредельными температурами, осознанное чувство взрывается неразборчивым стуком в подреберье. Пришёл всё-таки. Денджи чуть не давится нервным смешком. Ёшида Хирофуми не мог не прийти. — Доброе утро, Денджи-кун, — до дрожи знакомый чернильный взгляд по-хозяйски оглаживает кожу вдоль позвонков. — Как я понял, ты снова забрёл сюда по чистой случайности? — Денджи лихо цепляет его из-за плеча и ядовито щурится. Мертвенно-бледное лицо натягивает на себя дурацкую чеширскую улыбку — самую тупую и сексуальную улыбку, — и Ёшида еле уловимо кивает. Под пальцы попадает ещё один бычок. Сердце настукивает басистое до-ко-пай-ся, безымянный щупает плотную папиросную бумагу, проходится вдоль фильтра и выше, выше, выше, пока не цепляет шершавый кончик. Тонкая бровь выгибается дугой — почти целая сигарета, ого. — Чисто случайно, вообще никак иначе? — с долей скепсиса фыркает Денджи, прибирая ценную находку в недра школьной сумки. На чужую щёку попадает узкая полоска света. Красит белым золотом. Денджи слегка подвисает. Засматривается. Серьги в ухе коротко сверкают, волосы над ними переливаются то ли тёмно-синим, то ли иссиня-чёрным. Красиво. — …Естественно случайно, как же ещё? — флегматично — или риторически — вопрошает Хирофуми, заправляя тёмную прядь за ухо. — Всё ты врёшь, — сразу обличает его Денджи, хищно разворачиваясь на четвереньках. Ёшида почти сразу отступает вбок, к краю ускользающей вникуда темноты. Испачканный золой кулак жамкает ещё парочку окурков. Мерцающие зрачки Денджи попадают на то же солнце и вспыхивают охровой окантовкой — наверное, это что-то от демонической сущности, — непроизвольно мотыляясь по серым мешкам под чужими веками. Ёшида зачёсывает чёлку назад, демонстрируя их более явно, чем прежде. Вздыхает. — Я просто был в клубе, Денджи-кун. «Денджи-кун» пуляет сосредоточенный взгляд на короткие чёрные ресницы. Хирофуми перекидывает свой на груду пустых коробок по соседству. Мнётся, кажется. — Врёшь же, отвечаю. — Не вру, — вздыхает Ёшида. Что до честности Денджи, следящего за этими вздохами? Ничего особенного. Денджи честно учится их понимать, как учился понимать Пауэр и Аки. Может быть, в те разы он действительно плохо старался? — Уверен? Не пиздишь, а? — его помятая физиономия подчёркнуто-презренно морщится, выражая очередной вотум недоверия. — Ничуть, — Хирофуми качает головой. Дефолтное равнодушие неприятно дёргает какие-то ниточки внутри Денджи — признавался ведь в другом, так чего теперь устраивает? Худая рука раздражающе шебуршит каким-то фантиком, Ёшида закидывает конфету в рот и прикрывает свои чахоточные веки. — Видишь ли, я решил приобщиться к молодёжным развлечениям и понять, каково это — тусить со све… — Где-то я уже это слышал, — дерзко перебивает Денджи, расползаясь в ликующем оскале. Артистичная улыбка на пухлых — и даже визуально мягких, чёрт их подери — губах сама собой затухает. По пустому закоулку разносится тихий смешок. — Извини, Денджи-кун, но так всё и было, — разводит руками Ёшида, поднимая взгляд к спутанным сетям электропередач. Денджи статично дожидается возвращения фокуса внимания на себя и специально показывает Хирофуми белки глаз. — Пиздабола видно издалека. — Но ты же меня не заметил, пока я не позвал, — неопределённо подмечает Ёшида, прикрывая рот указательным пальцем. Нос морщится, Денджи протяжно цокает языком — по этому непробиваемому кретину-Хирофуми сложно догадаться, когда он нагло лжёт, а когда вещает правду. Один раз Денджи уже повёлся. Может быть, не один, а пять. Или даже десять — кретин-Хирофуми всегда складно стелит и изворачивается похлеще своего демона-осьминога. У них это, видать, симбиозно-семейное, но и Денджи, уверенно поднимающийся с асфальта, не собирается сворачивать с выбранной траектории. — Чё, думаешь, что я не догоняю насчёт того, что ты за мной следишь? — говорит. — Ты же всегда приходишь туда, куда прихожу я. И утром, и днём, и вечером. Ладони сбивают пыль и мелкие камешки о штанины, пока на пухлых губах — боже, на тех самых губах, которые позавчера самозабвенно сосали и глотали прямо в общественном туалете — расцветает широченная, не в пример наигранная улыбка. — О, слушай, давно хотел спросить… Хирофуми скашивает глаза в сторону, будто что-то экстренно взвешивает, а затем кивает подбородком на сумку. — А ты и в детстве собирал окурки по подворотням? Денджи раскрывает рот и цепенеет. Детство. Мысли обступают мрачные кадры из этого грёбаного детства, солнечное сплетение сжимается и давит под его же гнётом. По лбу настукивает пугающе-тихое «не открывай эту дверь», на языке оседает въедливая вонь чужого перегара и жжение от затушенной слюной сигареты. Чумазые пальцы крепко обхватывают ремешок на сумке. — А чё? Важно это? — еле-еле выдавливает из себя Денджи, напрягая губы. — Вполне возможно, — уклончиво моргает Ёшида, неслышно шагая вперёд. — Знаешь, я не раз задумывался над тем, что было бы, познакомься мы с тобой детьми. От его толстовки пахнет кондиционером для белья, прелой травой и морем. Денджи против воли затягивается — как же хорошо, как же блять хорошо, — и с дрожью выдыхает. Организм реагирует собачьими мурашками на загривке и пугающей слабостью в ногах, но всемогущий Человек-бензопила не позволит запомнить себя слащавым придурком. — И чё мне с этого? — хмурится он, бросаясь в кретина-Хирофуми тяжеленным взглядом. Тот не уворачивается — спокойно перехватывает своим, глядя сверху вниз, будто для вязкой черни в его глазах нет ничего невозможного. Будто он что-то знает или пытается узнать, медленно протягивая руку в направлении спутанных волос. Денджи опасливо косится на них. В груди сумасбродно колотится. — Думаю, тогдашний я не понял бы, каково тебе жилось. Я вообще не понимаю многого, — монотонный шёпот слегка убаюкивает и греет под рёбрами, шелковистые кончики пальцев касаются виска. — Но знаю одно — я бы точно захотел забрать тебя с собой. Большой бережно поглаживает линию скул, поднимаясь всё выше, указательный неторопливо ерошит прядь за прядью. У Ёшиды чертовски ласковые пальцы. Денджи неосознанно расслабляется и нехотя вязнет в их плавных движениях. — …Дети всегда бессильны и многого не понимают, — еле слышно шепчет Хирофуми, сокращая расстояние до недопустимо-близкого, настолько близкого, что Денджи почти задевает кончиком носа его губы. — Но я достаточно взрослый для того, чтобы знать кое-что ещё. Щёку накрывает вторая ладонь. Сука. Как же, блять, хорошо. Денджи стоит на месте, точно привороженный, позволяя себя гладить. И ему отчасти страшно, потому что это реально неестественно — испытывать чувства к парню, — но правда-правда дико хорошо. — Что именно ты знаешь? — спрашивает. По рдеющей щеке скользит ровное дыхание с чётким запахом апельсиновой карамели, пухлые губы Ёшиды слегка приоткрываются. Денджи смотрит на них из-под полуприкрытых век. Ему. Очень. Хочется. — В семье, пускай даже небольшой, — тихий голос ворошит волосы, Хирофуми бодает лоб своим, продолжая щуриться: — В семье, где тебя любят и ждут, всегда живётся проще. Знаешь же, Денджи-кун? И этот блядское «знаешь» больше походит на хлёсткую пощёчину. Денджи инстинктивно отшатывается. Земля уходит из-под ног, бледные ладони с синеватыми витками вен вздрагивают, замирая в воздухе. — Денджи-кун? — лицо Ёшиды заметно вытягивается, и впервые за долгое время Денджи удаётся увидеть что-то новое в его глазах. Что-то. Что-то, что плещется и извивается. Что-то, что хлёстко ударяет по непроглядной черни, пускает рябь и снова прячется на дно. — Нахуй мне твоя пацанская философия, мне нихуя не проще с кем-то вместе, — тут же выпаливает Денджи, продолжая пятиться. Потому что «вместе» само по себе никогда не бывает проще. «Вместе» всегда начинается с привыкания, с изучения, с ссор по поводу и без. Пускай так, пускай и поводы прикипать действительно незначительные, но ебаное «вместе» неуловимо просачивается в бытовую поебень, в совместные завтраки, обеды, ужины, в поездки, в покупки, в запахи на балконе, под потолком и на одежде, возвышаясь до степени одной из важнейших потребностей, заставляет бороться, дорожить и считать своим, цепляясь до последнего. А потом всегда, всегда резко обрывается располовиненным надвое, а то и натрое, а то и до состояния посиневшей и вздувшейся мертвечины за дверью. Или до непрерывных звонков в неё. До осознания утраты, короче, когда от «своего» остаётся только память. Нахуй это всё, это нихуя не прикольно. Рассудок нещадно мажется в разваренную рисовую кашу, в горле вырастает огромный комок. Денджи растерянно мотает головой. Воспоминания нечасто беспокоят его так явно — обычно молча нависают за плечами невидимой тенью. Они еле тёплые и ужасающе липкие, как остывающие тела. Они прозрачные, как стекленеющие взгляды в пронзительно-голубое небо. Они приставучие, как полузабытый шёпот во снах и под крышкой мусорного контейнера, удушающие и настырные, как невыплаканные мальчишеские слёзы, как чужие невыносимо честные улыбки и искренний смех. Внезапное открытие — им достаточно самого нелепого повода на то, чтобы вырваться наружу и разнести в щепки всё новое и маломальски положительное. Нужно просто подумать, нужно просто захотеть чуть больше, чем положено, и они… Лопатки упираются в стену. — Слышь, Ёшида… — сипло зовёт Денджи. Где-то глубоко внутри больно колется и царапается, и знакомого тихого шага за этим скрежетом совсем не слышно. Слышен не менее чёткий голос у уха, возвращающий к реальности. — Слышу. Говори. Денджи жмурится. Выдыхает. Во рту гадко и горько. Он пиздецки ненавидит это чувство. Ненавидит оттого, что оно возникает само по себе, и бороться с ним практически нереально. — Нахуй не смей мне говорить такое, понял? — с трудом проговаривает Денджи, пряча взгляд в осколки стекла под ногами. С улицы снова рокочут мотоциклы, с тротуаров рвётся заливистый пьяный смех. Эхо отражается в голове, давит на кадык. Так смеялась Пауэр. Мерзко. Мерзко. Очень мерзко. Ногти впиваются в ладони, обкусанные губы мелко дрожат, в поясницу впивается какая-то железка, в рёбра — чужие руки. Сильный запах моря и прелой травы отодвигает всё прочее, вплоть до мыслей о том, что в похожем переулке они с Аки… — …Не буду, Денджи-кун, — Ёшида осторожно укладывает подбородок на макушку и прижимается вплотную. Шелестит одеждой, обвивает собой, точно щупальцами, сопит в ухо. Денджи кроет. Денджи непонятно-плохо. Денджи волнительно-тепло. Демоническое сердце ударяется о грудную клетку и чувствует биение чужого, абсолютно человеческого. Туктуктуктуктуктук. Ёшида жмётся ртом куда-то в гущу растрёпанных волос и долго-долго выдыхает. — Пожалуйста, забудь о моих словах, выбрось все эти окурки и подумай над тем, какие продукты мне взять в магазине. В животе туго скручивает и сводит. В груди обнадёживающе щемит. Денджи роняет руки вдоль торса и несдержанно утыкается носом в прохладную шею. — Для чего? — спрашивает снова. Хирофуми хмыкает. Слышно — улыбается. Наверное, не натянуто. — Для кого, скорее. Разрешишь приготовить что-нибудь для вас с Наютой?