Побочный эффект

***

Годы шли, ветер гонял Денджи от заброшки к помойке вместе с пустыми коробками и консервными банками. Он во всём соглашался и послушно брёл. Несложно догадаться — тогда он и не мечтал обрести что-нибудь ещё, отличное от меню из просрочки или драных штанов, не спасавших задницу от стужи. Сейчас, кажется, хотение отделяется от его незрелой личности, обретает материальные очертания на левом плече и по-настоящему наглеет, нашёптывая всякие непристойности по типу «обними», «поцелуй», или… Или «подставь свою тощую задницу его рукам, не стесняйся». Денджи гримасничает в тёмные витрины и выключенные вывески на это неправильное хотение — делать ему нечего, что ли, какой хоть там стесняться? — а затем тормозит, беспалевно съёживается на ходу, и заглядывается на чужие ноги. Мужские ноги. Топорные. Прямые, как палки. Восхищаться и радоваться там нечему — более того, выглядит как-то скудно, если сравнивать с бёдрами Резе и мисс Макимы, — но Денджи всё равно перекидывает задумчивый взгляд чуть выше, чтобы придирчиво оценить чужую задницу. Мужскую задницу, почти что плоскую и невыразительную. Не, всё-таки Ёшиде Хирофуми не очень свезло с фигурой — весь щуплый, потрогать негде, сиськи и те плоские. Вопреки таким безобразным выводам, в груди по-прежнему сильно стучит, и Денджи всё-таки размазывает прямо посреди тротуара. Размазывает снизу — потому что он щупал рёбра Ёшиды и ему понравилось то, что там абсолютно гладко — поднимается пучком чего-то наэлектризованного чуть выше лобка — потому что хочется щупать не только рёбра. Испачканные в золе пальцы дёргают несчастную футболку, деформируя чистый — стираный — хлопок в пользу грязного — просто очень грязного — влечения. Не, ну в принципе… В принципе походка Хирофуми не такая уж противная. Ровная скорее, отточенная до безобразия, и от осознания данного факта становится труднее дышать, будто Денджи реально упоролся в тех заблёванных переулках Кабуки-тё. Это Хирофуми, идущий чуть впереди со своими дурацкими пакетами из круглосуточного, должен ему за такие заскоки. И задницу должен, и член, и пухлый горячий рот, и новые нервы. Последних у Денджи куры не клюют — практически нечего уже, — стрёмно растерять и их, и бдительность, споткнуться о белую полосу и впечататься носом в чёрную. Если только она не будет представлена в виде мягкого затылка Ёшиды, разумеется. — Мы почти пришли уже, да? — глухо спрашивает этот затылок, переливающийся на солнце. Мягкие пряди покачиваются при каждом шаге. Они — сплошная чернота, пахнущая землёй, тиной и морем. Денджи тупит. Загружается — чего-то не хватает. Может, слов. Что вероятнее — действий. Предположим, ему и хочется вплести туда пальцы, зарыться поглубже, повернуть Ёшиду к себе, замереть испуганным зверьком и таращиться на него до тех пор, пока слизистую не засушит смогом. Но это чисто в теории — в трёхмерном пространстве Денджи всего лишь напрягается, пихает кулаки в карманы спортивок и ускоряет шаг. Равняться с Хирофуми не страшно, не страшно задевать его плечом и грозно таращиться исподлобья. По-настоящему страшно делать это намеренно, чтобы понаблюдать за ним исподтишка. Денджи мельком думает про дурку, где его могут подлечить от этой проказы — побочки от таблеток бесспорно безопаснее, чем осознанные чувства от сближения с Хирофуми. Суженные на свету зрачки бередят его не такой уж и идеальный профиль — нет, точно надо к какому-нибудь доктору, добром это не кончится, — угасшие чернильные радужки резко вздрагивают и косятся на Денджи. — Простой же вопрос задал, Денджи-кун, а ты молчишь и молчишь, — подмигивают они. Бронебойное тело моментально предаёт хозяина и тает по клеточкам. Отчётливее всего это ощущается внизу, где отвратительно липко и холодно из-за морского ветра, толкающего в спину, но всё же бесконечно жарко. Проклятые подростковые гормоны, чтоб вас всех. — …Будто ты не знаешь, где я живу. Хорош угарать, ты же сталкеришь за мной, — максимально нейтрально фыркает Денджи, прежде чем растерянно запустить ладонь в недра выпотрошенной от бычков сумки в отвязаться от ненужного ему разговора. Хирофуми неоднозначно хмыкает, убегает вверх по ступенькам — в курсе ведь, куда, так зачем прикидывается? — и невинно корчит свои обаятельные щщи через плечо. Актёр, мать его — гримасничает Денджи в ответ. Дверь в квартиру всё ближе. В мокнущей от волнения ладони звенит связка ключей, сбоку шуршат забитые до отказа пакеты, позади, за межэтажными парапетами и тремя этажами ниже, пиликает чья-то сигнализация, но размеренное дыхание Хирофуми среди этой будничной какофонии звучит куда громче. — …Денджи-кун, пойми, пожалуйста, что наблюдение за тобой — всего лишь часть моей работы, — вибрирует оно по шее. Приоткрытые губы задевают край щеки, проскальзывают немного ниже, к кадыку. Нежно. Волнение нарастает вместе с количеством углекислого газа, выдыхаемого лёгкими Ёшиды. Слышно, как он лезет за ухо, тычется прохладным носом. Скулы невольно вспыхивают, Денджи чувствует россыпь мурашек на спине, поджимает губы до боли и прикрывается соломенным волосом. Ключ встаёт в замок не сразу, проворачивается с трудом. Хирофуми хмыкает в шею, трётся своей блядской щекой. Дрожащая ладонь держит прохладную дверную ручку, хотя внутри, под грубой кожей, собирается слишком дохуя тепла. — Заходи давай, — даже собственный голос пиздецки сбитый с толку и тёплый. Ёшида отстраняется, кивая в сторону распахнутой двери. — Только после тебя. Ты же хозяин. Темнее пространства за дверным косяком могут быть только его глаза. Прищуренные глаза, длинная чернильная чёлка, и грязь под криво подстриженными ногтями Денджи. Последний рвано выдыхает — дерьмовый из него хозяин, раз пускает таких раздражающих личностей, — и перешагивает порог. Быстро разувается, наступая на задники, прислушивается. Шторки поскрипывают на карнизах, из гостиной бормочет телевизор — Наюта, видимо, уже проснулась. Одичалые глаза досадно вспыхивают в полумраке, украдкой разглядывают острые плечи Хирофуми, обтянутые толстовкой. В ушную раковину влетает короткое «жаль», произнесённое собственными губами. Хорошо, Ёшида не слышит — лишь ставит пакеты на ламинат и флегматично наклоняется, чтобы расшнуровать свои кеды. Край толстовки задирается, обнажая костлявую поясницу, штанины брюк натягиваются на худых бёдрах. Денджи приопускает веки, обкусывает омертвевшую кожицу на нижней и тревожно глотает. В животе озабоченно-сладко тянет, щёки горят пуще прежнего. Этот Хирофуми реально порядком задолжал ему. И член свой задолжал, и задницу, и пухлый горячий рот, и новые нервы — желательно получить с процентами. Начинать взыскивать долги нужно с малого, ведь та невидимая, но осязаемая тварь определённо возродилась из духов коллекторов. Денджи чувствует, как она слетает с плеча и садится поверх костяшек, мнущих ремешок сумки. По виску скатывается капля пота. Ёшида расправляется с обувью на левой. Вздыхает. — Зря на два узла завязал, подожди, пожалуйста. Рука Денджи, в отличие от него самого, уже не может ждать — отпускает текстиль и вытягивается вперёд. Сквозняк холодит кончики пальцев, нерешительно зависших над выпирающими костями под молочной кожей. Веки ударяются друг о друга, кровь прошибает то ли током, то ли кипятком. Может даже вулканической лавой — настолько Денджи взвинчен своими хотелками, настолько глуп, настолько близок к персональному концу света. Воздух между торсом и ладонью идёт мягкими волнами тепла. Рёбра теснят лёгкие, Денджи жмурится на один глаз, весь изводится, но всё-таки касается. Сначала мизинцем к ямочке на пояснице — сердце пропускает удар, — затем к фигурным позвонкам. Ведёт выше, в дополнение к мизинцу прижимаются безымянный и средний. — Что случилось, Денджи-кун? — замирает Ёшида. Ответить нечего, за исключением признания в том, что его кожа явно в разы привлекательнее, чем очередное токийское утро, явно живее, чем сам Денджи, потерявший дар речи от колючей гусиной кожи, уткнувшейся в подушечки пальцев. Хочется щупать больше. Хочется везде. Рука шелестит под толстовкой, ныряет вверх по дуге позвоночника. Денджи коротко выдыхает, облизывается. Выгибает брови домиком — нравится. Между телом и одеждой чуть влажно. Вроде мягко, вроде остро. Нравитсянравитсянравится. Хирофуми натянуто свистит носом и выглядывает из-за плеча. — Домогательства к гостю — часть твоих домашних правил? Вязкие радужки давят на шею матовым блеском. Денджи бездумно кивает им, продолжая исступлённо водить пальцами вдоль лопаток, изучать каждую неровность и родинку. Не дышит — еле сопит, булькает глоткой. Думает о сексе. Смотрит на пухлые губы. Пожалуй, допустимо вставить себе в колёса и двадцать палок. Интерпретируйте сами — Денджи не против принять любые условия, лишь бы смог погрузиться в эту чернь по самые её гланды. — Главное правило — не бесить меня, Ёшида, — вырывается хриплым полушёпотом. Рука сама собой выскальзывает из-под толстовки и грубо одёргивает вниз. Денджи потупляет взгляд, прочищает горло. Под шершавой кожей бушует пульс. — Но ты меня по умолчанию бесишь. Просто знай, что я реально отпинаю тебя, если накосячишь. — Из твоих рук я приму даже смерть, — моментально соглашается Хирофуми, вставая во весь рост. Расширенные зрачки носятся по складкам на рукавах, огибают длинные изящные пальцы, вновь зажимающие пакеты с продуктами. Ёшида впервые в этом доме, но разворачивается на носочках и проникает вглубь без спроса, легко обходит нагромождения из мебели и лезет в холодильник. Выглядит настолько непринуждённо, словно живёт вместе с Денджи, замершим в проходе к гостиной. — Наюта тоже будет карри? — доносится из-за распахнутой дверцы. Денджи кривится на дырку на своём носке, вспоминает, что забыл надеть тапки, отворачивается и кивает картонной стенке. — Будет, конечно. Главное для него сейчас — не думать. Не думать о том, что что-то отдалённо похожее уже было, что происходящее всё больше напоминает ебаный замкнутый цикл, в котором наивному Человеку-Бензопиле издевательски часто позволяли пробиться к самой верхушке своих мечтаний, а потом лишали всего и сразу. Даже бутербродов со сливочным маслом и джемом лишали, чёрт бы их побрал, чего уж там до карри, членов и задниц. — …Подождёшь? Я позову вас, когда будет готово. Несмотря на злобный скрип шкафчиков и испуганный грохот посуды, ровный голос Хирофуми ласкает слух. Денджи иррационально поддаётся ему, точно привороженный. Снова кивает, разрубая красными щеками густой воздух своей квартирки, опускает голову пониже. Это всё Ёшида Хирофуми виноват. Виноват в том, что Денджи хочется трогать его, кусаться до крови, целоваться, и… Мелкая, сидящая в окружении собак на троне из подушек, подозрительно громко щёлкает колпачком фломастера. Оборачивается. Тонкая бровь изгибается вверх, спираль в охровых радужках приходит в движение. Денджи неловко мнётся около спящего Профитроля, не решаясь сесть на диван и прямо посмотреть в девчачьи глаза. Ему, наверное, отчасти стыдно — притащил какого-то педика к себе, облапал, можно сказать, при ребёнке. — …Ты же тоже педик? Денджи вскидывается и столбенеет с открытым ртом, хлопает глазами пару раз, уверяясь в реальности услышанного. Косится на Ёшиду в поисках поддержки, но тот невозмутимо шебуршит упаковками с приправами и дежурно улыбается в гребаную кастрюлю. Педик сраный. Ухо спящего Кастарда дёргается. Наюта моргает, невинно клонит голову набок. Пальчики взмахивают фломастером, точно дирижёрской палочкой, и указывают в точности за плечо Денджи, которого ветер из форточки едва ли не выгоняет спрятаться в ванной. — Значит, оба педики?