Побочный эффект

***

Токио обвешивается пасмурным вечером, точно драными шторками. По шее скатывается капля пота. Ёшида вздыхает, тянет воротник футболки. Душно. Очень душно. Под обглоданные крыши бедняцких трущоб поднимается влажная пелена. Небо какое-то по-грозовому зелёное, обрывки мшистых облаков зеркалят по лужам. Хирофуми наступает в самый центр первой попавшейся. Проулок окатывает звонким всплеском, дождевая вода расходится демонической чернью и бензиновой рябью. Мутное отражение искажает бесстрастное лицо Ёшиды, из макушки вырастают прямые рога, из плеч — перепончатые крылья. Бровь еле заметно подпрыгивает, Хирофуми ухмыляется, прячет её за густой чёлкой и поддевает нижнюю губу пальцем. Глядит вниз, на самого себя, напрягает извилины. Крылья, значит. Положим, искренние чувства действительно окрыляют, причём даже тех, кто прежде класть хотел на эту честность. Ёшиде вот повезло прочувствовать это раньше того же Денджи — он никогда и не отрицал своей одержимости их неназванными отношениями, разбирался, копался в себе, выкручивал рубильники и перепаивал контакты, но никогда, чёрт возьми, никогда не открещивался. Из этого произрастает следующий вопрос — рога тогда к чему? Кроме шуток, они больше подходят как раз-таки Денджи — как ни подступись, как ни пригрей, а всё равно бодается. — Эй, ты где там застрял? Звонкий голос заставляет сердце треснуть аналогично краске на стене и бухнуться куда-то в пятки. Опорно-двигательный слабеет, Хирофуми поддаётся и замирает, ожидая реакции на своё двусмысленное молчание. Барабанные перепонки почти сразу улавливают шевеление за поворотом. С фантазией Ёшида не в ладах, но это не мешает расслышать и представить, как Денджи окончательно отвлекается от занимательных поисков уцелевших окурков — или что там ещё? — раздражённо пыхает носом и проезжается ногами по сырому асфальту. — Алё, Ёшида? — зовёт. По проулку катится эхо, набирается беспокойством в водосточных трубах и открытых вентшахтах. Замочки на бессменной школьной сумке бряцают, шаркающие шаги плавно перетекают в крадущиеся и раздаются ближе. Шальная мысль горячо кусает за уши — неужели Денджи волнуется? Нет, не так — давит улыбку Ёшида. Неужели Денджи волнуется за него, Ёшиду Хирофуми, педика, сталкера и психа? Обладатель исчерпывающих прозвищ давится воздухом и подвисает. Сердце суетится, жара давит на плечи, под черепной коробкой созревает простой план — Денджи должен разнервничаться, выскочить и надавать тумаков за такие издёвки, а Ёшида должен подставиться под его тяжёлый кулак и преданно принять их. Бредовое «Слава насилию» вновь обретает краски и сладко щемит в груди. Хирофуми не мазохист, но его неадекватно мажет. Мажет так, что хрустят пальцы на ногах и подрагивают коленки. Он дёргается. Кайфует. Ждёт. Бледные веки слегка приопускаются, стиснутые зубы цедят зеленоватый туман, пока в проулке — вопреки изначальному плану — снова воцаряется тишина. Почему? Хирофуми не понимает, почему. Не понимает и того, отчего его отражение в воде практически выравнивается, а рога и крылья никуда не исчезают — скорее напротив, виднеются всё отчётливее. Совесть давит на плечи, Ёшида отрывает ногу от асфальта и замахивается. От стен рикошетит новый всплеск. Стопа гудит. Обездушенная морда корчится в агонии, сбрасывает неясные наросты и превращается в нескладную кляксу. Истинную гадкую натуру ничем не перекрыть. Не веришь, так проверь — намекает она на прощание, оставляя после себя лишь тупой звон в ушах и несколько чёрных капель на мыске кед. В горлу подступает комок, в животе резко холодеет. Ёшиде не хочется чувствовать такое. Такое безнадёжное. — Тебе не опротивело тут гулять, Денджи-кун? — с трудом выговаривает он, бегая глазами по выцветшим граффити на стенах. За лопатками щемят фантомные крылья, Хирофуми выхватывает густой воздух приоткрытым ртом, отвлечённо поглядывая на крысиный хвост у продуха цокольного этажа, прислушивается. За поворотом оживлённо шуршат и вжикают щебнем. — Тут — это где? — настороженно отзываются оттуда же. С зелёного неба веет морем, глубокий вдох сбивает волнение и тяжесть. С губ Хирофуми соскальзывает облегчённый смешок. — В грязи, конечно же. В интонацию с трудом удаётся вложить хоть что-нибудь по типу осуждения — ввиду профессиональной деформации, Ёшиде категорически наплевать и на обветшалую обстановку, и на пасмурную погоду, и на характерный шлейф с подтопленных помоек. Не плевать только Денджи, чья лохматая макушка осторожно выныривает из-за угла. Светлые волосы еле колышутся, переливаются золотом краше обычного. Чернильные радужки поглощают их, спускаются к губам. В паху инстинктивно намокает. — Прошу прощения, но это щас наезд или чё? — безобразно-красивая физиономия вытягивается, загорелые щёки багровеют. Ёшида кусает свою и потупляет взгляд, точно нашкодивший младшеклассник. Наверное, всему виной перегрев и контрастные пейзажи вечерних закоулков, но ему до крайности хочется трогать Денджи. Так хочется, что руки чешутся подойти поближе, обрубить разговор на корню и пригладить пряди пальцами. Одичалые глаза будто чувствуют этот порыв — обводят его с ног до головы и непонимающе хлопают. — Что не так-то хоть? Вместо тактичного изъяснения Хирофуми собирается в ворох чего-то невостребованного-нежного, разводит руками и неоднозначно хмыкает — Денджи слёту не объяснить, что проблема кроется не в грязи, горах мусора и рытвинах на асфальте, на которые приходится неадекватно упрямо смотреть, чтобы не вызывать подозрений. Более того, вряд ли Денджи — в том случае, если Ёшида всё же введёт его в курс дела — даже частично согласится с тем, что затхлые задворки Токио для него роднее самого тёплого дома. Впрочем, Хирофуми и не требуются эти дискусии, Хирофуми уже составил с десяток подробных отчётов и зашил их в скоросшиватель с грифом «Секретно» в глубинах своей памяти. Поверх этой папки краснеет важное примечание: что бы ни происходило, объект привязанности Ёшиды тянет не к тёплым одеялам, не к еде или телику, а именно сюда. К грязи, к скитаниям вдоль склизких стен и зонам погрузок. Разумеется, Денджи не виноват в том, что так сложилось, но его, практически взрослого парня, уже не переделать. Именно поэтому Ёшида элементарно не в силах повлиять на происходящее. Единственный вариант — подстроиться. Полюбить всё сопутствующее так же, как он любит апельсиновые леденцы и солоноватую шею Денджи. — Боже, ты… Объект привязанности сбивает с мысли и приходит в движение. Ему очевидно по боку и шорох крыс, и слякоть, хлюпающая под ногами. Зато Ёшиде не по боку на то, что каждый его чёткий шаг и острый взгляд отдаются громом в подреберье. Денджи юрко подбирается вплотную и быстро притормаживает, пыхает носом, выпячивает губу. Короткие ресницы подрагивают, яркие радужки немного выглядывают из-под них и снова осматривают Ёшиду — теперь озадаченно, более осмысленно и вдумчиво. — Ты сейчас серьёзно, что ли? — с долей скепсиса причмокивает Денджи, давая наглядеться на огненную кайму вокруг своих огромных зрачков. Ёшида глотает загустевшую слюну. Воздух давит ему на кости, желание прижаться губами коротит мозг. Тонкие брови Денджи идут волнами, кривые пальцы, слышно, чешут затылок. — Как без грязи после дождя? Ещё и тут?.. Чё ты хоть вообще несёшь, понять не могу? Вопросы, кажется, формально соболезнующие. Возможно, философские или риторические, но ровно в той мере, на выражение которой способен сам Денджи, не обученный ни грамоте, ни литературным приёмам, ни обществоведческим терминам. У него всё просто — есть эмоция, есть последствия. У Хирофуми с вычислением причинно-следственных связей потуже — эмоции Денджи в большинстве случаев не поддаются прогнозам и корректировке. — И вообще, какого хера мы об этом говорим? — объект привязанности хлопает ладонью о штанину и грозно взмахивает чёлкой. — Точнее, я? Чё мне с тобой говорить? Как бы то ни было, Ёшида решает пожать плечами, нарочито безучастно засунуть руки в карманы в поисках спасительной апельсиновой конфеты и благоразумно промолчать. Денджи сам решит, он уже вовсю старается. Край фантика попадается в вспотевшую ладонь и отзывается хрустящей пустотой, Хирофуми с досадой прокатывает его между большим и указательным. Отпускает. Вздыхает. Денджи, топчущий ногой по луже, выглядит донельзя недовольным. Надпись «Человек-бензопила» на его мятой футболке уже не раздражает, как прежде, ведь бахвальство этого супергероя миллионов обывал всё чаще спотыкается о однобокие принципы и излишнюю самоуверенность. А затем вынуждает поднимать свои сощуренные глаза. Прямо как сейчас. Денджи несколько раз хлопает ими, будто пытается вернуться в реальность, шикает сквозь острейшие ряды клыков — хочется облизать, боже — и отворачивает голову. Ёшида склоняет свою, слегка вытягивая шею навстречу. Нечитаемый взгляд жадно вылизывает пушок на загривке и неоформившиеся контуры плеч, проглядывающих сквозь футболку. Те предательски заметно дрожат, будто Денджи боится. Хирофуми не может залезть в чужую шкуру, не может понять, как страшно бывает крушить прежние моральные установки, и тянет было руку, чтобы хоть как-нибудь помочь, но осекается на полпути — при конфронтациях с Денджи нужно быть тише воды и ниже травы, не нарываться и не лезть, пока не попросят. Желательно даже придерживать язык за зубами, так как сосуществование с Денджи равноценно допросам с пристрастиями — всё случайно сказанное может быть виртуозно перефразировано и использовано в целях следствия, причём исключительно в том направлении, которое берёт за основу его некультурный представитель. — …Бля, я понял, — этот же представитель грозно хмурится и медленно поворачивается обратно, вновь и вновь подтверждая особенности своего характера. — Ты это… Ты, короче, реально. Серьёзно. Количество слов-паразитов в сдавленной речи Денджи превышает все допустимые значения. Из-за этого может показаться, что он глупый, но на самом деле нет. И всё же хочется беззлобно пошутить — чтобы спустить непонятный разговор на тормозах, — а затем обнять, но переносицу Ёшиды упорно буравит тяжёлый немигающий взгляд. Раздражённое фырканье из обкусанных сухих губ и стук пальцев по хлястику сумки не предвещают ничего хорошего. Ладно, уже не впервой. Хирофуми, пасующий перед чужим напором, почти свыкся с подобными прогулками над пропастью. Остаётся только затаиться и опытным путём выяснить, в какую сторону подует ветер на этот раз. Денджи неясно надувает грудь, закидывает руки за голову, обдавая Хирофуми вихрем из знакомых запахов варёного риса, свежего пота и цитруса, дёргает щекой. — Не, если чё, то я не собираюсь сраться, я реально хочу понять, понимаешь? — будто успокаивает он, ероша свой соломенный волос. Слишком много «Понимаешь», нелепо и бестолково, но в груди Ёшиды всё равно что-то безумно ярко взрывается. Яйца приятно тянет, пухлые губы немеют от искренней улыбки. — Что хочешь понять? — подаёт он свой неестественно-услужливый голос. Шероховатые пальцы — блять, вот бы почувствовать их на своём члене, зачем такие мысли и почему сейчас — проходятся против направления роста, оттопыривают заалевшие уши и надавливают на виски. Подушечки — грязные же блин, — беспощадно массируют их, скручивают прядки в ничто. Объект привязанности соскальзывает руками к щекам, оттягивает кожу, со свистом выдыхает и заливается краской. — Почему ты сам потащился со мной, не полоскал мозги, зная, куда мы пойдём, а теперь жизни учишь, мистер «Заноза в заднице»? Хирофуми только и может виновато качнуть шеей и пропустить правдивые колкости мимо ушей. Он ни в коем случае не злится на них, он в принципе не может злиться на Денджи. Максимум — немного нервничать и невольно возбуждаться, надеясь не задымиться от тлеющих углей в разрезе чужих глаз. Денджи клонит подбородок к слякоти и своей потрёпанной обуви, замахивается, несильно бьёт кулаком под дых. За сплетёнными костями разлетаются искры, над головой слышится отдалённый раскат грома. — Дебил ты, Ёшида. Даже говорить нормально разучился. С языка последнего планирует соскочить отчасти уязвлённое «почему?», но Денджи резко прячет шею в плечи и утыкается лбом куда-то под ключицы. Влажное дыхание пронизывает ткань и оседает испариной на коже, у Хирофуми слабеют коленки, потяжелевший воздух щекочет глотку. — Денджи-кун… Ладонь осторожно укладывается поверх его вихрастой макушки. — Извини, я не хотел. Критический сбой в сердечно-сосудистой непоправимо близко. Причина — здесь, под мокрыми пальцами, под колючими прядками и тонким слоем одежды. — Что? — Денджи отнимает голову, подставляется под касания, но не смотрит — жмурится. Крепко-крепко жмурится и напрягает губы до побеления. Растрёпанная соломенная чёлка спутывается с ресницами, покачивается в вечерней духоте. Ёшида зачёсывает её, пропускает пряди сквозь растопыренные пальцы, придерживая, чтобы не мешалась, и аккуратно прижимается к чужому носу в надежде поймать зрительный контакт. Денджи застывает испуганным зверьком, жмурится старательнее, прямо до глубоких морщинок на носу. Красиво. В Денджи всё красиво. — Мне не нравится отчитывать тебя, — Ёшида решительно выдыхает в сухие неухоженные губы. — Мне нравишься ты. Денджи вспыхивает пуще прежнего. — Поэтому ты постоянно пытаешься меня выбесить? — с нескрываемым вызовом бормочет он. Некультурно шмыгает, ведёт всем корпусом вправо, отдираясь от прохладной кожи Ёшиды, приподнимает веки и таращится — затравленно, искоса. — Или зачем вот это всё? — Потому что очень нравишься, — твёрдо повторяет Ёшида, прежде чем совершить необдуманный рывок вперёд и прижаться ртом к солоноватой шее. Пульс стреляет в висок, голова идёт кругом. Денджи пытается пихнуть, но быстро сдаётся. Язык широко лижет взбухшую вену, одна рука задирает его футболку и подхватывает под слабо выраженный изгиб талии, вторая обвивает затылок покрепче, чтобы никто не стушевался и не сбежал. Пальцы мнут липкий бок, Денджи часто-часто сопит через нос, исходит на мурашки, и тихонько всхлипывает. — Хочешь ещё, да? — спрашивает Хирофуми и, не дожидаясь ответа, целует снова. Чуть прихватывает доверчиво подставленную кожу, обводит языком и притирается лбом к влажному виску. Пальцы нежно обхватывают кипяточное ухо, щекочут и оглаживают твёрдый хрящик. Во рту всё ещё чуть солёно и сладко. Безумно сладко. Ёшиде хочется ещё. Ёшиде до запредельного эгостично нравится, он слишком скучал по близости с Денджи. Когда губы припадают к линии челюсти и тревожат шею в третий раз, Денджи наконец-то охает. Ёшиду пробирает от удовольствия. Мысли пустеют, он присасывается к живой вене, втягивает кожу до железного привкуса на языке. По затылку долбят мурашки, Денджи встаёт на носочки, сгибает руки в локтях и выгибается навстречу всем телом. Сумка падает на асфальт, между Ёшидой и Денджи не остаётся воздуха, над макушками грохочет вновь. Пока есть время до непогоды, Хирофуми очень хочется спросить кое-что. Например, почему Денджи так часто дышит в шею и вгрызается криво подстриженным ногтями поверх ключиц, хочется узнать, для чего он сминает ткань в кулаках, извивается, мешая целовать себя, и жмётся губами в ответ. — Денджи-кун… Почему? — с трудом выдавливает Ёшида, беспорядочно наглаживая натренированную спину. Ему хочется услышать. Услышать. Услышатьуслышатьуслышать. Истина совсем рядом, истина колотится под ручкой стартера, подогревается собственной кипящей кровью, отчаянием демона-осьминога, ненавидящего жару, и невыносимо пошлым поведением Денджи. Он какой-то не такой, он неотрывно лижет языком одно и то же место, будто в лихорадке, дербанит футболку и глухо рычит. Хирофуми впервые видит вот такого Денджи. Хирофуми до дури любит и хочет его. Член больно трётся головкой о бельё, Ёшида прихватывает губами мочку уха. Денджи ойкает, вёдет бёдрами, неосознанно вбивается в чужое. У него бесстыдно стоит, слух Хирофуми ласкает его хриплым стоном. Денджи нетерпеливо скользит ртом вдоль щеки и падает к кадыку. Руки Ёшиды трясутся, скребутся о острые углы чужих лопаток. Когда Денджи тычется носом в основание шеи и бормочет что-то в духе «Бля, извини», Ёшида не успевает ничего понять. Тело пронзает резкая боль, Хирофуми догоняет, что к чему, и наклоняет голову так, чтобы Денджи было удобнее. По бледной шее струится пока что живое и дико горячее — Денджи пропускает ещё один стон, скмыкает челюсти покрепче и всасывает языком. Ёшида гладит его, стараясь не тревожить, но юношеский организм внезапно дуреет и ощутимо расслабляется. Уже через секунду Денджи повисает на плечах, отчаянно потираясь пахом о ногу — Ёшида теряет хвалёную выдержку и толкает его к крышке контейнера. Отражения в лужах расправляют перепончатые крылья, бодаются рогами и истерически смеются. Истинная натура лезет наружу, раздирая кожу, кровь мешается со слюной, остывает и неприятно пропитывает воротник футболки. Хирофуми кроет. Хирофуми хочется переступить черту, потому что у Денджи слишком возбуждающее дыхание и приятный язык. Его кеды безвольно шуршат по камням и отсыревшим коробкам, а Ёшиду пробирает невыносимая слабость. Почему? Потому что безумно хорошо. Безумно хорошо надрывно дышать в вихрастую макушку, впитывать запах желанного тела и лишаться драгоценных миллилитров лейкоцитов, безумно хорошо подхватывать Денджи под ягодицы и усаживать чёрте куда, потому что такой шанс на близость упускать в принципе недопустимо. По жестяной крышке что-то стучит, на макушку Ёшиды капает. Денджи, кажется, совершенно наплевать на собирающийся дождь — он сосёт медленно и с упоением, мелко дрожит, машинально раздвигая ноги. Ёшида ласково придерживает его под голову и исступлённо гладит острую коленку. Желание взять Денджи хоть как-нибудь отключает мозг и перечёркивает одну из страниц в скоросшивателе. Желание спросить обо всём и признаться ещё сотню раз выбивает воздух из лёгких. Пальцы на левой незаметно скрещиваются, в глазах на секунду помутняется. Демон-осьминог вырастает из-за спины Ёшиды и по-хозяйски нависает над их укромным уголком. Внешний мир в сезон дождей отвратителен для всех, кроме глубоководных тварей, но Денджи не замечает, как одна из самых главных пускает щупальца по скользкой облицовке позади него. Не видит, как она окутывает ржавые перила аварийной лестницы капканами из присосок. Не реагирует на грохот из-за того, как она стелется по коробу кондиционера, создавая некое подобие купола, и — это уже по бессловесной просьбе Хирофуми — подбирается к его натянутой ширинке. Почти как в том самом сне — облизывается Ёшида, с упоением наблюдая за тем, как слизь с присосок пропитывает тугую брючную ткань. Его изящная ладонь ложится рядом, проводит вверх-вниз, сжимает напряжённую плоть сквозь шорты. Денджи крупно вздрагивает, отлипает от шеи и нетерпеливо качает бёдрами. — Ёшида, ты такой конченый, реально прямо здесь? — стыдливо морщится он, мерцая расширенным зрачками. Чёлка прилипает ко лбу, дождь набирает силу и максимально дерьмово фильтруется щупальцами, льётся сквозь, смывает кровь с угловатого подбородка. Надпись на футболке темнеет под её гнётом, Ёшида улыбается, сравнивая её красноту с засосом на любимой шее, и целует мокрое ухо. Целует горячую щёку, лоб, висок, сминает влажные пряди на затылке и расстёгивает пуговицу на шортах. Гибкие щупальца проползают следом, оттягивают резинку трусов. Как же хорошо — думает Ёшида, наблюдая за взволнованным лицом Денджи. Как же хорошо, когда эти бескостные лоснящиеся конечности напрягаются и закручиваются в узлы на его паху, скользят по натянутым от возбуждения мышцам, несильно зажимают у основания, и гладят. Гладят вдоль каждой пульсирующей вены, и как же хорошо чувствовать, насколько им горячо, одновременно наблюдая за тем, с каким отчаянием Денджи бьёт кулаками о полую крышку контейнера, с трудом сводит ноги на пояснице Ёшиды и открывает рот в немом стоне. Хочется увидеть его такого же без одежды. Раздетого, да, раскрытого внизу, мокрого не от дождя, а после душа, в точности как тогда, в квартире. Если Хирофуми не получит этого, то скоро сойдёт с ума. — Денджи-кун, я хочу тебя, пожалуйста, Денджи-кун, — бормочет он, хватая жилистое запястье. — Пожалуйста, потрогай меня тоже. Щупальца просяще обвивают его член, почти ласково трутся о яйца, надавливают под ними. Так близко к желанному, что Ёшиде хочется задушить самого себя. Денджи еле осмысленно глядит на него — красный, взлохмаченный, весь на взводе, — дёргает кадыком и без капли стеснения тянется к губам. Пальцы с дрожью оттягивают воротник футболки. — Давай дома.